***
Почему-то игравшая в этом общественном месте музыка совершенно не нравилась изредка переглядывающимся в едва освещенном углу братьям. Джаз никогда и не являлся для их слуха чем-то приятным, но теперь звуки саксофона непроизвольно и полностью захватывали все их внимание, отчего студенты были напряжены, даже выпитые алкогольные коктейли у бара не помогли сосредоточиться и поддаться расслаблению. Но если не брать за основу музыкальное сопровождение, то место было более чем приличное. Приятный интерьер, любопытная расстановка освещения, чистота. На их удивление, по большей части место было заполнено иностранцами, но не только из Европы или Америки, но и из ближних стран. Так можно было различить китайский язык в этом хороводе звуков, расслышать корейский, и даже, если они не ошибались, тайский язык. Бар-казино делал все, чтоб привлечь к себе как можно больше посетителей вне зависимости от их гражданства или родины, ну и у них это прекрасно получалось, если вспомнить вышеперечисленных гостей данного заведения. Однако, как бы прекрасно и чудесно не был оформлен интерьер, как бы вкусны не были их напитки и закуски, и как бы не манил азарт сыграть, но здесь Сато были далеко не ради развлечения или элитной на любой вкус выпивки. Кэн с довольно шумным вздохом разваливается на мягком кожаном диване, перед этим потянувшись, отставив свой почти пустой стакан. Он поворачивается к своему брату, не сводящего глаз с игрового зала, расположенного совсем рядом от бара. Брат выглядел сейчас более спокойным, чем в самом начале вечера, это состояние подхватывает и Кэн, снимая круглые очки, чтоб протереть. — Тихо, — Такеши стукает пальцем по своему стакану, поворачиваясь к родственнику, — Сегодня тихо. Неужели нам не ждать чего-то интересненького? — Интересно уже то, что Джунчиро мог быть в подобном месте с какого-то хрена, — цыкает Сато, переходя на корейский язык, — Хён*, как ты думаешь, мог ли он в принципе сюда наведываться? — Зря мы тогда его ангелочком считали, — усмехается студент, возвращаясь к выпивке, — Но это было бы неплохо узнать! — Извините, пожалуйста, преступная группировка, имеющая влияние на город или вообще страну, стерла нашего друга и однокурсника с лица земли. Не могли бы вы помочь нам и не рассказать все, что знаете, подвергнув себя и свою семью опасности? — тихо и с сарказмом говорит Кэн, закатив глаза, — Так ты себе это представляешь? — Еще два бокала и больше скуки, так я действительно пойду это все спрашивать у персонала. Парни замолкают, каждый пропадая в своих мыслях и построениях дальнейших планов действий. На трезвую голову, конечно, может и думалось бы лучше, но что уже сделаешь? Братья с серьезными лицами, как это обычно бывает, смотрели сквозь стену и проходящих людей, лишь иногда только Кэн зевал и потирал щеку, отославшись на недосып из-за учебы. Кэн Сато довольно громко хмыкает, привлекая внимание брата, только ничего ему не говорит. Он мимолетно бросает взгляд в сторону людей в черных смокингах, которые сопровождали пухловатого и низкорослого мужчину вместе с юной девчонкой, половину лица что скрывала обыкновенная медицинская черная маска. Студент не сдерживает смех, когда в голову лезут различные версии того, кем может быть для большого дяди эта девушка. Охрана, по всей видимости, повела куда-то наверх. От дальнейших размышлений его уже прервал брат. — Хорошо, — Такеши хлопает себя по коленям, — Мы приперлись сюда необдуманно и зря! — Поэтому я должен был родиться первым, — выдает Кэн с полуулыбкой, — Я явно умнее. — Ты? Умный? У тебя реакция, как у ленивца из мультфильма про зверей. Молчу про твою логику, — старший возмущается, немного повышая голос. — Моя логика явно не направила бы нас сюда херней страдать, как в Сеуле господина Кима искать.* — Твоя ло… — Такеши замолкает, дернув брата ближе к себе за рукав футболки, — Кэн, посмотри вон туда, где левый угол, — шепчет на корейском студент, озадачив младшего. — Да это же… — Кэн нервно усмехнулся, — Мне уже нравится этот вечер. Нобу определенно скрасит нам его. Появившийся Мёи Нобу, благодаря которому ребята оживились, был бывшим одноклассником и хорошим, да даже лучшим другом Танидзаки Джунчиро, с которым он успел и познакомить братьев Сато, что стали для него самыми близкими на курсе. Появление в этом месте Нобу их довольно удивило, но и обрадовало, ведь после похорон Танидзаки они больше никак не контактировали, ибо просто не видели в этом никакого смысла. А сейчас смысл наконец-то появился, как и возможность. Надо было раньше додуматься поспрашивать у него, а не в огонь с охапкой соломы идти. Нобу находился в довольно большой компании его ровесников. Никто из Сато их не считал, но можно было предположить, что присутствуют человек двенадцать точно. Большинство из компании состояла из граждан Китая, на котором молодые люди общались между собой и Мёи. Эта мысль совсем ненадолго засела в их головах, а потом во главе их внимания вновь оказался Нобу, которого подкашивало. Японец и правда был довольно пьян, но пока еще не падал, раз находил силы заказывать очередной напиток. А то самое «хватит» для него скорее всего не наступит, пока не протрет собой все полы. Кэн положил руку на плечо среагировавшего и вставшего брата, останавливая его и заставляя сесть обратно. По его лицу можно было понять о чем он молчаливо просит брата — положиться на него. Он поправляет очки и с уверенной походкой начинает путь к беседующим неподалеку ребятам, которые вовсе не заметили или не хотели замечать подошедшего и вставшего позади Нобу парня. Кэн громко кашлянул в кулак, тактично привлекая внимание друга Джунчиро, который повернулся к нему и удивленно посмотрел. Кэн слегка поклонился в приветствии и довольно громко начал диалог. — Мёи, какая удивительная встреча. — А, Сато-кун, — он потер висок и прищурился, разглядывая студента, — Согласен, что удивительная. Потерял ты тут что? — язык у Нобу заплетался, а оно и понятно. Казалось, что скоро речь станет совсем неразборчивой, если тот выпьет еще хоть стаканчик. — Да это и не особо важно, — Кэн улыбнулся, ненадолго замолчав, — Твои друзья не будут против, если мы сходим в специальную зону и покурим? — Оп! — сошел на милость собеседник, услышав про курение. Казалось, что одним этим предложением можно было растопить сердце Мёи, раз он так активненько встал, за что потом пожалел, — Кажется, я немного переборщил. — Где же ты так напился, если только пришел? — он произнес это с иронией, глядя на то, как указательный палец Мёи приблизился к губам, повторяя жест молчания. — Секрет. Парни пошли в противоположную от стола Сато сторону, где была расположена комната для курящих. Оттуда выходил европеец, который был единственным в данном месте, оставляя пьяного мужчину и Кэна наедине, давая возможность свести диалог в нужную ему сторону. — Ты часто тут бываешь, наверное? — Кэн зажимает между зубов сигарету, не торопясь поджечь ее, с неким раздражением смотря на то, как его собеседник никак не мог найти зажигалку в карманах, — Возьми, — он протягивает свою, принимая благодарственный кивок. Раздался характерный щелчок. — Как тебе сказать?.. — затянулся Нобу, — Весной чаще всего, а так стараюсь не терять голову. — А последний раз когда был? — О, ну так в конце марта мы тут были. После ресторана на моем дне рождении. Сато открыто хмурится. Он все больше понимает в каком направлении ему двигаться дальше, пользуясь случаем. Следующий вопрос, конечно, назревает сам собой. — Получается, покойный Танидзаки тоже был тут или поехал домой после ужина? — Ну да, — он замолкает, переводя на собеседника свой удивленный взгляд, — А что ты вдруг его вспомнил? — Да так, — Кэн усмехается, — Сам бы сюда он точно не пришел. Удивляюсь, как ты его сюда затащил. — Ага, — выдохнул дым Нобу, — Он потом сюда еще как сам бегал. Студент даже давится дымом во время очередной затяжки, разрушая повисшее вместе с дымом молчание, не веря в только что услышанное от этого нетрезвого. Джунчиро и бегал сюда по своей воли не единожды? Это звучало даже не смешно, а скорее очень нелепо, как глупая байка, но вот Мёи говорил со всей серьезностью, даже растерялся, когда Сато внезапно подавился. Реакция друг друга их поразила, ведь Нобу вел себя будто бы он рассказал ему о какой-то примитивности, а Кэн так, словно ему поведали все тайны мироздания. — Стоп-стоп-стоп! — нервно и коротко посмеялся Кэн, выкидывая бычок, не забыв его потушить, — Извини, конечно, но я просто об этом не знал. Зачем ему сюда соваться? — А именно ему нельзя? — Ты же сам понимаешь! Он, ну… — Ну? — молодой мужчина повторил действия студента, выкидывая окурок, — Ответ простой. Девчонка одна ему понравилась. Только вот я сам не особо до конца понимаю всю эту историю Ромео и Джульетты. Знаю он и от меня все скрывать пытался. Сволочь такая. Представляешь? Даже от меня. — А больше ты совсем ничего не знаешь, да? — Да как-то не больше твоего сейчас. Они на мой день рождения тут и познакомились. Чья-то родственница, раз на последнем этаже была с ним. — «Последний этаж? Родственница начальства? Какого начальства?» — крутилось у него в голове. Сато почувствовал, как с хороводом проблем кружится и его голова. У Кэна появлялось только больше вопросов после подобных ответов. Просечь это можно было по искаженному лицу юноши, которое отображало все его недоумение и запутанность. Внезапно появившаяся какая-то дама из казино, «запретный» последний этаж, прочее и прочее. Хотелось выспрашивать дальше, да только время имеет свойство заканчиваться. — Да уж, — он громко выдыхает, когда Нобу разворачивается к выходу, бросив тому «Пойду я», оставляя Сато одного, — Куда же ты влез, блять, Танидзаки? Верно ведь говорят, что в тихом омуте черти водятся. В случае погибшего, то там вся нечисть собралась и притаилась за невинным образом. Студент возвращается за столик к заскучавшему брату, который тут же бросил на него свой недовольный взор, ведь по мнению Такеши, он оставил его одного надолго, пока умирал от любопытства. — Что-то узнал? Не дайте небеса все было напрасно, а ты меня одного скучать тут кинул! — Да ты сейчас просто ахуеешь, — Кэн хватается за чужой бокал, — После такого надо выпить. — Это мое, идиот! — Такеши даже среагировать не успел, как его коктейль был опустошен.***
Дазай мог поклясться, что любил школу, не смотря на всеобщую к ней оправданную или не очень ненависть. Там можно было полностью забыться во всей этой суете, раствориться в кучке своих сверстников и иметь единственную проблему в виде невыполненной домашней работы. Так по-шаблонному. Воспоминания о своей школьной жизни именно в средних классах он любил, ведь тогда все было не так уж и плохо, как могло ему казаться подростком. Например, не так плохо ему было чувствовать себя всеобщим любимцем в мужской или женской компании, где его с радостью все принимали. Веселого, симпатичного, у которого иногда можно было даже списать. Еще школьный Дазай был уверен в том, что всегда сможет позвать кого-то из своих друзей куда-то: с Куникидой определенно пойти в боулинг, с Анго на премьеру нового фильма, а с Одасаку хоть на гору взбирайся. Все равно поддержит и никуда не денется. Дазай правда любил беззаботное школьное время, которое на тот момент считал худшим, а вот сейчас готов все отдать, лишь бы на денек вернуться в ускользнувшее счастье. Осаму забавляло, как многие разделяют его позицию «раньше было лучше». Забавляло, как многие придавались воспоминаниям, будто из их головы стерли прошедшие в то время трудности. Огай ему все разжевал, конечно же. Мы вспоминаем наши эмоции на тот момент, добрые и чистые эмоции. Вспоминаем ценных людей, события и ситуации, забравшиеся в сердца. Вспоминаем то, чего так нам не хватает сейчас, в наше время. Если спросить у Дазая, то ответ будет прост — беспечности. Каждое проигрывающее воспоминание было из детства или ранней юности, где все казалось не таким серым и трудным. Напротив. Погружение в прошлое пагубно на нем сказывалось, вот почему он так не любил придаваться минувшим дням, имея при себе и так склонность впадать в опустошенное состояние. Он не просто так вспомнил о школе, проезжая неподалеку от нее, глядя в окно. Дазай откидывается на спинку кресла, поднимая взгляд на потолок автомобиля, наслаждаясь поездкой и играющей в наушниках музыке. Пока что только это приносило удовольствие, отвлекая от мысли куда он едет и зачем. — Ты уверен, что не поедешь со мной? — издается напряженный голос Куникиды по ту сторону трубки, — Дазай? Ты чего замолчал? — Я сам как-нибудь съежу. Сегодня не могу. — Ясно. Осаму в тот день мысленно благодарил Доппо за отсутствие других вопросов и какое никакое понимание. Сам же суицидник не пытался как-то изощрено соврать, дабы заставить друга поверить в ложь. На то не было ресурса. В тот день Куникида прекрасно его понял и сам поехал к кузену, которого не было в живых уже ровно пять лет. Машина наконец-то останавливается возле кладбища. Японец глубоко вздыхает и выходит, начиная путь до могилы с надобным ему именем, которое крутилось у него в голове и на языке во снах и наяву. Атмосфера была такой же паршивой, как и состояние Дазая Осаму, даже теплое солнце не спасало весь этот мрачный пейзаж с мраморными плитами, темными кустами и великанами-деревьями, тянувшимися к самому небу. А еще было тихо. Настолько тихо, что Осаму прекрасно слышал каждую свою мысль, каждое рассуждение, каждый комментарий. И не на что было отвлечься, только на разглядывание памятников, чем и занялся Осаму. На самом деле, его не переставало поражать то, сколько же молодых людей нет в живых по тем или иным причинам. Школьники, студенты, тридцатилетние, только начавшие взрослую жизнь, люди. Сколько себя он помнил в детстве, Дазай считал, что умереть молодым самое тяжкое наказание из всех, что так вообще быть не должно. Смерть приходит только к старикам, прожившим свою жизненную цепочку и дающим дорогу молодым, это дети должны хоронить родителей, а не наоборот. Он помнит, как будучи семилетним присутствовал на похоронах своего дедушки по отцовской линии и слышал разговор присутствующих на событии, как у кого-то недавно умер ребенок возраста Осаму, так мать чуть волосы на себе не рвала от горя. Дазай запомнил это, как и запомнил первую посетившую его мысль, как это неправильно и трагично. Только с возрастом все поменялось, конечно, и единственным желанием Осаму стало подохнуть как можно раньше, не дожив до тридцати. Суицидник останавливается напротив надгробия и присаживается возле него, не сводя глаз с награвированного имени, от которого внутри все сжималось, переворачивалось и тянуло вниз вместе с обедом. «Сакуноске Ода» — Блять, — шепчет Дазай на выдохе, поднимая лицо к небу, — Уже пять лет прошло, да? А ничего не меняется у меня с того момента, как тебя не стало, — шатен поднимает уголок губ в горькой ухмылке, — Я слишком эгоистичен, чтоб смириться с потерей тебя и слишком слаб, чтоб отпустить. Он смотрит на плиту, будто бы на ее месте появится человек, но спустя время отводит глаза, словно не мог смотреть на то, как кладет букет из белого цикламена и красных пионов. — Тебе же лучше, конечно, что ты не видишь всего происходящего, твои нервы явно подобного не выдержали бы, — выдавливает улыбку, — Ты у нас вечно воспринимал любую несправедливость или аморальность слишком уж остро, даже если это тебя совсем не касалось. Именно это и убило тебя, твоя погоня за справедливостью. Меня, если честно, всегда раздражало это, потому что я не понимал смысла так нервничать за чужую жизнь, мне бы за свою было научиться переживать, а ты умудрялся страдать за весь мир, как за себя самого. Я как-то хотел, чтоб ты наконец заткнулся уже со своими нудными, как мне казалось, нравоучениями, а сейчас готов отдать все, лишь бы ты провел мне лекцию в несколько часов о вреде курения, а потом бы сам закурил, оправдывая этим то, что ты старше. Почему мы не можем ценить то, что рядом с нами? Как глупо сожалеть, когда этого нет, правда? Тебя нет, нет и смысла распинаться, но так хочется быть тобой услышанным. Так хочется сказать тебе все то, что не смог при жизни, но могли бы мы знать о будущем? Я ведь был уверен. Я умру первым. Как ты снова оказался на шаг впереди? И конечно в ответ на это молчание, будто бы мертвый с тобой заговорил. Это не жанр мистика, это не подстроенная смерть, это жизнь, а в реальной жизни усопший никогда уже не сможет услышать твоих слов сожалений, благодарности и правды. Никогда не увидит твоего злорадства или слез. Это полное исчезновение, где стертому не нужно ничего доказывать или оставлять в покое. Хоть на могиле пляши, надгробие бей кулаками в кровь, а дела не будет. Дазай это понимал, но продолжал свой диалог в пустоту. — Если можно подумать, словно я ненавижу в тебе вышеперечисленные черты, то большая ошибка. Я обожал в тебе все, стремился и стремлюсь быть похожим на тебя, хоть ради видимости хорошего человека. Знаешь, а ведь это у меня даже успешно получается, раз меня таковым считают. Проблема лишь в том, что я не похож на него, хорошего Дазая Осаму, ну и не похож на тебя. Я вообще даже представить не могу, кто я есть. И когда я думаю об этом, то стараюсь представить то, что ты бы мне сказал на это. А, Одасаку? Если бы было можно, то я не раздумывая поменялся с тобой местами, лишь бы существовал мир, где ты был жив и спокойно писал книги. Видимо, я во всех мирах обречен не застать тебя писателем. Паршиво вышло, — лицо Дазая на минуту становится умиротворенным и он замолкает. Он приехал сюда в одиночестве, когда никого у Оды явно не будет. Слишком личный для него момент, чтоб с кем-то его разделить. Столько несказанных слов, пускай он ходит сюда пять лет как, но и всей жизни не будет достаточно, чтоб все ему рассказать, прекрасно понимая — его не услышат. И пускай. Тем даже будет лучше для него, ведь тогда он не будет чувствовать себя гадко, так как даже самый близкий не будет знать о всей его недоискренности. Но с другой стороны Осаму будто бы трезвел перед могилой почившего друга, стоило ему вспомнить о том, как бывает опасно кем-то дорожить, как боком тебе оборачивается твоя любовь. Дазай от таких размышлений даже нервно вздрагивает. А любит ли он кого-то сейчас? Сможет ли он привязаться к кому-то так сильно, как это было? А способен ли он вообще на такое громкое чувство? Мысли вылетают. Он встает, когда чувствует спасительную вибрацию в кармане и достает смартфон, открывая новый чат с неизвестным номером, с неким подозрением читая пришедшее сообщение. Неизвестный номер: как прочтешь набери дазай. баклан. — Наконец-то, Кумагаи, — его лицо принимает серьезный вид, телефон снова убирается в карман, а на прощание с другом он кидает прощальный взгляд на мраморную плиту.***
Если бы Диего Пералатти не устроил в Японии маленькую Италию, то он бы не имел право носить такое имя. Ведь не просто так частный дом его семьи снаружи не отличался ничем от обычных в районе Сэтагая, а вот внутри все было по европейским канонам. Особенно красиво выглядела библейская роспись на потолке, на которую гости знатного итальянского человека обращали больше внимания, восхищаясь тонкой работой нанятого художника, только потом их взор падал на дорогостоящую мебель, тосканский стиль интерьера, витающий в воздухе запах спелых апельсинов. Там, где жили Пералатти всегда была солнечная Италия, ведь он гордился своим происхождением и родиной. Патриотизм он вбил и своей дочери, которая до мозга костей была итальянкой. — Signorina, hai un ospite (Сеньорита, к вам гости), — раздался неожиданной для студентки стук. Она сурово, в своей манере, посмотрела в сторону двери, снимая капы для отбеливания зубов. Ее раздражения понять было можно, ведь не каждый любит когда его прерывают от личных дел. Только настрой на спокойный диалог нарушил очередной стук, будто бы девушка не слышала первый. — Sono occupato, Сamilla! Ti ho cheisto di non disturbarmi (Я же занята, Камила! Просила не беспокоить меня), — недовольно бросила студентка, откладывая роллер для лица. Она закрыла глаза и громким выдохом махнула руками вниз, успокаивая себя, — Сhi e la? (Кто там?) — Пералатти задала вопрос спокойнее, чем изначально ответила работнице. — Signore Gogol venuto con gli amici (Сеньор Гоголь с друзьями), — все так же тихо и без эмоций ответила молодая женщина, дожидаясь ответа дочери начальника, — Coso dire loro? (Что мне им сказать?) — Lasciali aspettare! Camila! (Пусть ждут! Камила!) — по слогам громко отчеканила Лила, вскакивая со стула, — Tu stesso lo sai! (Сама же знаешь!). Когда в ответ последовало согласие Камилы, Пералатти подорвалась на месте, принимаясь как можно скорее приводить себя в порядок, будучи с мокрыми после душа волосами и пижаме, как это обычно бывает, если знать ее режим дня в выходные и недавнее пробуждение. Она посмотрела в зеркало и принялась оценивать насколько все плохо, никак не отреагировав на слезшие патчи для глаз. И если бы пришел один только Николай, перед кем не стыдно было так показаться, но там присутствовали и другие, которые обязаны видеть Лилу Пералатти только при параде и никак иначе. — Успели соскучиться? — Лила самодовольно улыбнулась, спустившись в гостиную к своим друзьям, расправив складки фиолетового сарафана, — Чем обязана… вам… всем? — итальянка обвела глазами сначала Николая, а потом и братьев Сато с Дазаем, которые словно и не заметили ее, продолжая пялиться в потолок чуть не с открытыми ртами, — Я с кем разговариваю, дятлы? — она сложила руки на груди, сдвинув брови к переносице. — Ха, а у них такая же реакция, как у меня в первый раз, — Коля заулыбался, поднимаясь с кресла, — Я отправлял тебе голосовое сообщение утром о том, что мы приедем, но ты даже не прочла! — он «расстроенно» приложил руку к груди, — Как так можно? — Николай, а тебе напомнить о том, что именно ты любишь отправлять мне по утрам, м? — остальные наконец отвлеклись от разглядывания потолка и переключили все внимание на Лилу, — Я так понимаю, что это связано с делом? — Точно, — щелкнул пальцем Гоголь. — Идемте тогда ко мне в комнату, — она махнула головой в сторону лестницы. Однокурсники толпой ввалились в комнату итальянки, моментально занимая места на мягкой круглой кровати. Гоголь так забыл о стеснении и разлегся, обнимая мягкую серую подушку, утыкаясь в нее лицом. Лила, привыкшая к такому поведению друга, только закатила глаза и села на стул у столика с ноутбуком. — Мне не нравятся ваши лица, — она нервно дергает уголками губ, смахивая еще влажные волосы, — Что-то произошло серьезное, верно? — Начнем с того, — Осаму зевнул, потягиваясь, — Танидзаки не имеет отношения к наркотическим веществам. Это я могу вам гарантировать. — Так и знал! — громко комментирует Кэн. — Это было и так понятно. — Получается, — Лила прикусила губу в раздумьях, — Он все же перешел дорогу. Только вот каким образом? — А это уже совсем другая история, — Такеши встает, звонко хлопнул в ладони, — И мы даже знаем кто ее нам расскажет!