***
Ночь. Всепоглощающая темнота, что таит в себе много неизвестного и даже жуткого для детского взора, ведь именно у них самая бурная фантазия, способная превратить раскиданные на стуле вещи в некое страшное чудовище. Это было у каждого. В такие моменты ребенок бежит сквозь весь дом в родительскую спальню, забирается к ним в постель и засыпает с ними под нежный материнский голос, льющийся рекой. Со взрослыми все страхи моментально исчезают. Со взрослыми Тьма-Злодейка не доберется и не схватит маленькую ручку, затаскивая под кровать в неизвестность, в пасть ночи. Накахара Чуя тоже был таким ребенком, боящийся собственного довольно богатого воображения, которое рисовало ему на стене тень чьей-то руки, но это, как во всех сказках и фильмах, была лишь ветвь дерева. Мальчик тихо вышел из своей комнаты, максимально осторожно закрывая скрипучую дверь, ведущую в детскую. Он быстрыми, но легкими шагами добрался до самой дальней комнаты, так же беззвучно заходя, крадясь к кровати, в которой мирно спал подросток. Рыжеволосый набрал в легкие побольше воздуха, словно набираясь смелости, думая, а стоит ли его разбудить. — Верлен, — тихонечко позвал он брата, но тот никак не отреагировал, только перевернулся на другой бок, промычав что-то невнятное, неразборчивое, — Верлен, — Чуя позвал его чуть громче, — Верлен. Наконец юноша проснулся, с непониманием посмотрев на разбудившего его младшего, что стоял со скрещенными на груди руками, недовольно глядя на старшего, надувая «яростно» щеки, злясь на то, что он так долго игнорировал его. Поль тут же резко сел, пытаясь очистить мутный разум и придти в себя, так как непонимание в происходящем читалось в голубо-карих глазах недавно спящего. Чуя же время зря не терял, нагло залезая к нему в постель, зарываясь в одеяло. — Тебе что-то нехорошее приснилось или испугался кого-то? — спрашивает еще сонный Поль, ласково проводя рукой по рыжей макушке, заставив от этого жеста мальчика высунуть мордашку из-под одеяла. — Не правда! — немного обиженно воскликнул Накахара, еще больше надувая щеки, — Я ничего не боюсь… Верлен ласково улыбнулся столь дорогому для него младшему брату, еще раз поглаживая того по голове, прежде чем лечь рядом с ним и заключить в крепкие объятия. Не первый раз напуганный чем-то Чуя находит спокойствие и хороший сон в комнате своего старшего, который никогда не скажет ему плохого слова, не прогонит, не крикнет, не обзовет, как могли сделать родители после нескольких попыток спрятаться от страхов в материнской и отцовской любви, но такое ощущение, будто Чую рожали для Верлена, так как с младенчества возился с ним исключительно первенец, который не наполнился ненавистью к внезапно свалившемуся подарку, а напротив — искренней любовью. — На самом деле, — мальчик фыркнул, — Я подумал, что ты испугался, — рыжеволосый выкрутился, — Не смейся, Верлен! Я же правда подумал, что возможно ты… темноты боишься и уснуть не можешь. — Прости, братишка, — блондин заботливо поправил ему одеяло, — Конечно ты ничего не боишься. Ты очень смелый. Чуя забавно сморщил нос, а потом приоткрыл рот, пытаясь что-то сказать, но тут же передумал, отворачиваясь к стене. — Что же тебе приснилось? — Ты выбрал того дурака и ушел от меня, — Накахара внезапно нахохлился, — Ты будто любишь его больше, а потом из-за ветра… ветра… этого глупого ветра… ветка об окно! — Чуя, поддавшись эмоциям, резко сел на кровати, взмахнув руками и тут же съежившись, — Ты не уйдешь от меня? Ты же меня любишь? Поль заглянул в глаза младшего брата, что были полны какой-то детской наивностью и надеждой. От этого взгляда подростку стало как-то не по себе. Верлен еще несколько секунд недоумевающе поглядывал на ребенка, а потом тихо засмеялся, прикрывая ладонью рот и запрокидывая голову назад. Чуя еще больше напрягся, сдвинув брови к переносице. — Чуя, — Поль тоже присел, усаживая младшего рядышком, взяв его за маленькую ручку, что тут же сжала чужую руку, — Так ты ревнуешь меня к Рембо? Это бессмысленно, ведь ты мой дорогой младший брат, а я, как старший, всегда буду заботиться о тебе и любить больше всех, — блондин щелкнул по носу Чую, от чего мальчик нервно вздрогнул, но сразу же расслабился. — И ты не поедешь в след за ним в Париж?.. — на всхлипе спрашивает Накахара, пока лицо его все напряглось, а глаза заблестели, будто бы наполнились слезами. Это хорошо было заметно при свете ночи, — Не поедешь? Не поедешь? — Я всегда рядом, снежная звездочка, — Верлен прижимает к себе ребенка, укладывая, — Спеть тебе, чтоб заснул? Твою любимую. — Хочу, — закивал он, пряча лицо в подушке. — Lorsque nous etions encore enfants Sur le chemin de Bruyeres Tout le long de la riviere On cueillait la mirabelle Sous le nez des tourterelles, — он со всей осторожностью, успокаивающе похлопывал ребенка по плечу, что удобно улегся набок, полностью расслабившись, — Anton, Ivan, Boris et moi, Rebecca, Pola, Yohanna et moi. Поль, еле касаясь, поцеловал ребенка в макушку, а тот слабо завозился, сонным голосом попросив продолжить. Блондин чуть улыбнулся, продолжая успокаивать его воздушными касаниями по плечу. — Le dimanche pour aller danser On mettait tous nos souliers Dans le meme panier Et pour pas les abimer On allait au bai a pied Anton, Ivan, Boris et moi Rebecca, Pola, Yohanna et moi.* Чуя заснул достаточно быстро. Аж через пять минут, как улегся спать. Верлен облегченно вздохнул, уставившись в потолок, погружаясь теперь полностью в свои мысли. Подросток через пару лет станет совершеннолетним, а значит покинет ненавистный всем сердцем дом в Японии, где он был, есть, будет чужим. Поль мечтал вернуться во Францию, но не в Монпелье, где он тоже лишний в новой семье отца, а в Париж. В Париж, где он сможет поступить, встретиться со своим другом, начать новую жизнь, но жизнь без того, кто так в нем нуждается. Жизнь без того, кто сейчас сладко сопит рядом, ощущая себя в безопасности под братской защитой. Жизнь без Накахары Чуи — его дорогого младшего брата. На кухне царила напряженная атмосфера, лишь одна Мидори радостно доедала свой обед, болтая ногами в разные стороны, не собираясь даже пытаться сидеть смирно. Вертелась, как севивон на Ханукку. Сидящий напротив нее мужчина пусто глядел сквозь кухонный шкаф, сложив руки в замок, а Чуя так вовсе казался максимально раздраженным, но держался только ради сестры и сидящего рядом с ним Акутагавы. Федор же, поймав настроение однокурсника, увидевшего родственника, тут же поспешил покинул дом, поблагодарив за гостеприимство и пригласив уже их к себе на чай в удобное для всех время. — А мы завтра идем в кино! — весело отозвалась Дори, нарушив тишину, — Нии-сан, давай ты тоже? — В другой раз, у меня учеба, — рыжий попытался натянуть улыбку на лицо, хоть это вышло и криво, а ложка нервно водила по йогурту, — Сходи с этим. Верлен по-настоящему устало посмотрел на брата, когда тот кивнул на него. Кусок куриной отбивной совсем не хотел жеваться, пришлось глотать его, превращая в еще один ком в горле. Мужчина нервно приподнял уголок губ, отложив вилку. — Как дела, Акутагава-кун? — тихо, но четко спросил Поль, обращая внимание брюнета на себя, — Ты сегодня остаешься ночевать? — Все хорошо, — Рю кивнул, — Да, я остаюсь сегодня у Чуи. — Хорошо, — он мягко улыбнулся, прикрыв глаза, — Чуя… — Чего тебе надо? — студент исподлобья посмотрел на мужчину, одним взглядом готовым пересечь любой разговор со старшим, но Верлена это ничуть не остановило. — Ты мало ешь. — Какая разница? — казалось, что Накахара помрачнел еще больше, что сразу заметил его лучший друг, прекращая даже дышать. — Это ведь нормально. Старший брат переживает за младшего. — Нормально, — согласился первокурсник, — Только нихуя не нормально сбегать, сказав об этом в последний момент. Не совсем по-семейному. Снова все замолчали за обедом. Единственный звук в комнате — ударяющиеся столовые приборы об посуду, гудение холодильника, вздохи. Верлен смотрит на то, как Чуя через силу впихивает в себя какой-то йогурт, посыпанный ягодами, который явно не содержал в себе нужное количество калорий для полноценного обеда. — Позаботься о себе. — Это уже ты славно сделал, — небрежно бросает младший, доедая. Воспоминания блондина будто смешались в одну большую кучу, где вот он взял вину разбитого окна на себя, покрывая Накахару, а вот на него орет отчим, не стесняясь двинуть по уху, а вот семилетний Чуя стоит, выглядывая из-за двери. Он смело забегает, начиная говорить правду, не боясь любого наказания, но отец ему не верит, ведь проще было обвинить почти совершеннолетнего пасынка, чем собственного сына. Мать, кстати, тоже встала против старшего, как и всегда, впрочем. Поль смирился с тем, что лишний. Лишний для отца, для отчима и матери. Он врос в эту ненависть, принял ее и погрузился с головой. Чтоб вы все сдохли… Воспоминание сменилось другим, оглушив мужчину детским надрывным криком и плачем, превращая все в один звук, сливаясь. — Не уезжай! Не уезжай! Не уезжай, Верлен! Пожалуйста! Не смей уезжать! Я возненавижу тебя! Возненавижу! Поль сжал штанину, вспоминая, как Чуя рвался из отцовской цепкой хватки за уходящим, бил его, пытался помешать Полю уйти: кричал, проклинал, умолял, падал на колени. Он прекрасно помнил, как щемило сердце в тот день, как в самолете, смотря на отдаляющуюся Японию, рука сжимала ручки сумки, стоило ему вспомнить последний рисунок ребенка, где тот с олимпийской медалью, а рядом старший брат. Все, что оставил Поль — шляпу. Свою любимую шляпу, которую Чуя долгое время обнимал по ночам, надеясь, что за ним вернутся. А после он и сам стал не особо нужен, как только появилась Накахара Мидори. После он и сам делил свою жизнь на уход за сестренкой и учебой. Верлен все это знал, но стыдился вернуться, только писать и звонить. — Давай я наложу тебе мяса с овощами, — Верлен встает, а Чую будто молнией пришибли. Бывший спортсмен вскакивает. — Мамку выключи, — Чуя выхватывает тарелку из рук мужчины, убирая на место, — Сам решу когда мне есть и что. — Ты с каждой нашей встречи все меньше и меньше, хотя мама сказала что тебе уже лучше. — Он не ест ничего, — проболталась Дори, — Я пытаюсь уговорить, а он все не ест и не ест. — Мидори, язык без костей… — шипит Чуя на сестренку, отчего девчонка быстро стушевалась, не забывая убрать за собой посуду в раковину. Верлен накрывает рукой глаза, медленно качая головой. Ну конечно. Его брат так и страдает от нездоровых отношений с едой, а все молча наблюдают за его самоиздевательствами, не в силах помочь человеку, раз сам он не желает. Чувствовал ли Поль прежде всего свою вину? Да. Ведь будь он рядом… — Прости, — на выдохе произносит блондин, положив руку на плечо студенту, но тот через несколько секунд дернулся, — Что мне еще сделать, чтоб ты поговорил со мной, Чуя? — Ничего тебе не нужно, я просто прошу скрыться с моих прекрасных лазурных глаз, а то меня тошнить начинает. — Чуя. — Заткнись. — Чуя, послушай… — Заткнись. — Я лишь… — Заткнись. — Несносный ребенок, просто послушай меня хоть раз! — Блять, да закрой ты свой рот! — студент гаркнул, ударяя ладонями по поверхности стола. Поль моментально замолчал, наблюдая, как Накахара тяжело дышит, сжимая зубы, — Уходи, — он тщетно попытался скрыть дрожь в голосе и не смотреть на ошарашенные лица сидящих, — Просто уходи! — голос Чуи будто был на грани истерики, а руки непроизвольно нервно тряслись и размахивались, — Уходи, уходи. Уходи, Верлен! Проваливай! — Как скажешь, Чуя-кун… — Поль печально улыбнулся, посмотрев на Акутагаву Рюноске, напряженно наблюдающим за семейной ссорой. Одним взглядом дизайнер попросил в который раз следить за Чуей, а брюнет, понявший это, коротко кивнул. Блондин покидает квартиру, чтоб не было повторения ситуации, когда Накахара кидался столовыми приборами и стульями во все подряд. До такой истерики доводить брата было зверски. Он не теряет надежды, но дает ему время все обдумать. Он подождет сколько нужно. Акутагава подходит к другу, помогая ему сесть, ведь рыжий шатался, уставившись в одну точку с мокрыми глазами и дрожащими губами. Какой же он эмоциональный, ранимый и тонкой души человек, этот Накахара. Первокурсник хватается за голову, положив локти на стол, опираясь о них. — Братик уже ушел?.. — тихо спрашивает Дори, выглянув. — Идем поиграем, — Рюноске берет спортсменку за руки, уводя в детскую, давая возможность другу побыть одному после эмоционального потрясения. Чуя мысленно благодарит Акутагаву, хватаясь за сигареты на подоконнике, как можно скорее желая закурить. Чуя очень хотел узнать ответ на свой вопрос, хотел узнать когда он простит его, когда забудет тот день рождения, на котором было неудачное падение, забудет о том, что Поль не поздравил его, не отвечал на сообщения, не приехал. Забудет о том, что все же Артур Рембо оказался для него важнее семьи. Это все не давало отпустить обиды. Почему-то он вспоминал слова своего однокурсника о помощи, без которой уже не получается вылезти из ямы, в которой он сидит так долго. Вот же чертов Дазай. Неужели он сказал что-то дельное, как бы не хотелось это признавать? Студент выпускает дым, флегматично глядя на то, как он рассасывается в воздухе, продолжая рассматривать все «за и «против». Да уж. Приплыли так приплыли, что мозгоправ требовался в срочном порядке. Рыжеволосый достает из кармана телефон, но медлит написать, открыв нужный контакт с длинной бессмысленной перепиской. Сомнения хоть одолевали его, но все же попробовать стоит. Мерида: Твоя идея со специалистом не такая уж и плохая, Дазай. Есть знакомые, которым можно доверять? (15:01)***
Осаму немного медлит, не торопясь зайти в гостиную из которой слышался громкий смех его отца, смешение голосов и звон посуды. По всей видимости, они сейчас пьют чай, обсуждают что-то, не соизволив предупредить самого Осаму Дазая. Это не то чтобы его обидело или задело, лишь знатно нервировало. Написать можно было. Но все это стоило скрыть за глупой улыбкой и поддельным удивлением. Дазай заходит в комнату, изучая «положение дел» в помещении. Присутствующие, а именно родители с двумя его друзьями, сидели полукругом возле журнального столика, на котором стояли кружки с чаем и какие-то японские традиционные сладости. Акайо, как всегда, единственный сидел в своем темно-коричневом кресле. И он казался сейчас в приподнятом настроении, что бывало достаточно редким зрелищем. Ну или может это очередная маска хорошего человека при гостях. Тут не разберешь. Напротив своего мужа сидела и Сая, на краю дивана, где расположились гости. Не было только близнецов. Осаму выглядит максимально беззаботно, он кланяется родителям и приветливо машет своим друзьям. Улыбка с лица Акайо моментально сползает, а лицо принимает серьезный вид. Министр поправляет очки, коротко кивая младшему ребенку, не сводя с него глаз, наблюдая, как шатен присаживается на диван между Пералатти и Куникидой. — Добренького дня! — Дазай хлопает себя по коленям, — Так неожиданно, что вы решили навестить меня. Видимо, мой телефон почему-то недоступен. — Ничего страшного, — отец громко кашлянул в кулак. Это был жест призывающий детей поскорее замолчать, — Я даже рад увидеть Куникиду-куна и дочь Пералатти-сана, — Акайо натягивает улыбку, — Раз мой сын вернулся домой, то и я займусь своими делами. Благодарю за разделенный с моей семьей обед, — вместе с Акайо и встают все присутствующие, в знак прощания поклонившись, на что шатен кивнул, взмахом руки зазывая жену за собой. Женщина еще раз со всей нежностью улыбнулась однокурсникам сына и вышла в след за супругом, разгладив складки песочного цвета юкаты. Когда дверь хлопнула и в комнате не было никого, кроме студентов, Осаму буквально развалился на отцовском кресле, недовольно глядя на нежданных гостей, ожидая от них услышать наконец причину их появления. — Не больно ты нас видеть рад, Дазай, — усмехается Пералатти, складывая ногу на ногу. — Я удивлен, что сегодня ты не в мини, как обычно, — подмечает Осаму, разглядывая ее брюки клеш. — Потом наглядишься еще, обещаю. Да и правила приличия никто не отменял, — шатенка громко цыкнула, — Так, зараза, тему не переводи! — Осаму только рассмеялся на ворчание подруги, наконец нормально садясь. — Нет, я вас рад видеть всегда и везде, но неожиданно было вас застать дома без предупреждения. Особенно в компании моего отца. — Ну, — подал голос Доппо, — Твой отец меня уважает и это взаимно, так что разговор с Дазай-доно для меня был только в удовольствие, а то, что мы без приглашения, — вздохнул третьекурсник, — То прошу нас простить. Это серьезное дело просто, которое не требовало договариваться о дне и времени. — О, ну я слушаю! — хлопнул в ладони шатен, тряхнув головой, — М? — Такеши с Кэном на днях посетят то самое казино, — тихо произнес идеалист, по привычке оглянувшись в сторону двери, — Они просили положиться на них и ждать новостей. — Чего?.. — голос суицидника был растерянным, как и его вид, — Они совсем?.. А как же. как… — Решили не тянуть кота за яйца, — сказала девушка, постукивая ногтями по колену, — Мы пришли поговорить об этой ситуации и что лучше делать. — Я бы предложил поехать с ними, но… — шатен встал, — Но это подозрительно, да? Так что попросим их быть постоянно на связи и соберемся на следующий день все в одном месте. — Пусть так.***
— Придурошный! — Чуя толкает идущего рядом Дазая, что громко без стеснения смеялся, а подобное действие однокурсника только больше рассмешило суицидника, — Прекрати ржать! — Слизняк! — шатен заливается хохотом, согнувшись, — Ой, Боже, малыш ты мой ползучий. — Чертов Дазай! Немедленно прекрати эти унижения, — пуще прежнего разозлился бывший спортсмен, начиная трясти того за воротник красной рубашки, — Только назови меня еще раз так! — рыжеволосый резко отпускает однокурсника. — Слизень. — Скумбрия. — Эй! — сын министра возмущается, остановившись, но Чуя будто только начал мстить. — И не просто скумбрия, а консервированная! — Как нагло! — театрально оскорбился Осаму, прикладывая руку к сердцу, — Консервированная… да за что ты так? — суицидник изобразил самое униженное лицо, на которое был способен, глядя в глаза своего товарища секунд тридцать, уже чуть не разыгрывая целую драму, словно он сейчас заплачет. В конечном итоге закончилось это смехом обоим и продолжением пути к аудитории, что сопровождался с шуточными толчками друг друга локтем. Студенты шли с совместного перекура обратно в аудиторию, так как последняя пара подошла к концу, оставалось только вещи забрать и закрыть ее. Многие студенты неторопливо покидали кабинеты, на вечер прощаясь с учебным заведением, не обращая никакого внимания на посторонние звуки и галдеж. Два громких голоса уже отчетливо было слышны в помещении до того, как они вдвоем вошли, проходя мимо привычных мест и собирающихся выходить ребят, вставая у окна, продолжая очередной спор. — А я знал, что вкус у тебя хуевей некуда! — Чуя раздраженно махнул в сторону собеседника, — Не удивил. — Это у тебя явные проблемы, Чуя! Как можно носить столь нелепые шляпы? — Ой, блять, модник ты хренов! — Чуя, казалось, сказал это немного обиженно, складывая руки на талии и морща лоб. — У тебя врожденная безвкусица. — Вкусовщик, завали ебало. — У нас хоть где-то есть точки соприкосновения? — тихо посмеялся Осаму, укладывая подбородок на руку и подпирая локоть другой рукой, продолжая «любование» собеседником. — У меня уж точно нет ничего общего с тобой, Дазай, — вскинул брови Чуя, нагло ухмыльнувшись. — Ну-у-у-у… Любимый фильм?! Раз, два, три… — «Убить Билла». — «Крестный отец»! Ладно, любимый цвет? Раз, два, три… — Красный. — Черный. Группа или исполнитель? — «Skillet». — «Rummstein». Животное? — Собака! — Кошка! Любимый автор? Раз… два… три… — Франц Кафка! — хором произносят однокурсники, удивленно переглянувшись и коротко посмеявшись. — Нашли что-то общее! Аллилуйя! — шатен вскинул руки кверху, будто обращаясь к небесам. — Вот дурак, а, — Накахара издал короткий смешок, прежде чем толкнул суицидника в сторону своего места и позлорадствовал над его почтипадением. Он принялся под глупейшие шутки собираться, совсем не замечая тяжелый взгляд Акутагавы на всю эту картину. — Вот увидите, — Кэн наклонился к брату и Пералатти, — Еще немного и про нас совсем-совсем забудет, уйдет к Накахаре и все, — брюнет поворачивается к неморгающей итальянке, нервно сжимавшую фиолетовую сумочку, — А ты чего на него засмотрелась? Тоже решаешь к Накахаре перебраться? — Сато, — девушка недовольно сжимает губы, отворачиваясь, — Не думаю, что тебе один раз будет тяжело его подождать. Достоевский, что не отвлекался от любования пейзажем за окном, пытался внимательно слушать рядом сидящих с ним однокурсников. Рука непроизвольно крутила ручку на нервах, никак не убирая ее в рюкзак на коленях, а лицо сохраняло ледяное безразличие к происходящему. Юноша прикусывает губу от внезапной боли, раздавшейся в висках. Попытавшись отвлечься от этих ощущений, он повернул голову в сторону смеющихся и разговорившихся студентов. Рыжий замечает это, приподняв ладонь в приветствии. Федор отвечает тем же жестом, встречаясь с карими глазами Дазая Осаму. Сын министра, шепнув что-то Накахаре, направился к русскому, бестактно положив руки ему на худые плечи, немного сжав, отчего Дост напрягся. — Да ты носом клюешь, Федя, — шатен заваливается на свое место, осматривая уставшее лицо своего однокурсника, — Эй, Дост?.. — Осаму абсолютно не понравилось то, как брюнет пусто смотрел сквозь него с полузакрытыми веками, словно собираясь заснуть прям здесь и сейчас, падая головой на парту, — Идем. — Что?.. — переспрашивает он, фокусируя взгляд на высокой и стройной фигуре, — Подожди… я… — Ты хоть час спал? — суицидник ухмыльнулся, когда получил в ответ предугаданное качание головой. — Не мог заснуть, — он зарывается рукой в черные волосы, еле слышно промычав от очередного приступа боли. — Ты хоть в таком состоянии до двери дойдешь? И первокурсник, обделенный совестью, не дожидается никакого ответа Федора, хватая юношу за анемичную руку, потянув на себя, чтоб Федор встал и поплелся в след за ним вниз, чуть не забыв захватить рюкзак. Сам Достоевский не хотел возражать, так как не было сил, хотелось действительно побыть в тишине, полежать, поспать перед работой. Он услышал, как ведущий за руку его Дазай, словно ребенка, что-то крикнул про телефон и назвал его имя. Русский только терпеливо прикрыл глаза и шумно выдохнул, прислонив пальцы к пульсирующему виску. — Опять внезапный приступ заботы? — Федор шепотом задает вопрос, остановившись. — Ась? — суицидник останавливается вместе с ним, удивленно глядя на то, как чужая рука выскальзывает из собственной, — Федор? — Я сам дойду, спасибо, — Достоевский изображает подобие сжатой улыбки. — Мне кажется, — Осаму не дал ему пройти дальше, заслонив собой, — Что-то случилось. — Это личное, Дазай, но благодарю за беспокойство. Шатен не дает ему уйти, на этот раз притягивая брюнета к себе за талию, как тряпичную куклу. Федору подобное совершенно не нравится, это он показывает всем своим видом, помрачнев. Японец сразу понимает и отступает, делая шаг назад, не прекращая смотреть на парня. Сам же Дост только облокотился о стену, прошипев на русском какую-то фразу. — Настолько плохо? — все же азиат был обеспокоен состоянием своего друга. Он подошел к нему ближе, — До дома дотянешь? Я все же провожу, только попрошу ребят мои вещи захватить, — Дазай открывает телефон, принимаясь что-то там печатать. Федя откинул голову назад, жмурясь и пытаясь сохранять себя в сознании, пока к головной боли присоединилось головокружение и мушки в глазах. Чувствовал себя он паршиво. Еще и желудок резало, от голода, вероятнее всего. Брюнет и ответа четкого дать не мог про последний прием пищи, так как просто не помнил когда именно и что он ел, ведь подобную «ненужную» ему информацию он забывает на почве нужной и стресса. Работа, учеба, отец, Мори. С таким графиком не проследить нормально за своим питанием, но если память совсем не подводит, то кушал он вчера утром, а еще у Накахары в обед съел парочку шоколадных конфет с орешками. Осаму смотрел то прямо, то на Достоевского, вполне профессионально отыгрывающего здорового, а если бы не его редкие и слабые кривляния, то и вовсе никаких вопросов. Юноша дожидался своих друзей с его сумкой, разглядывая их в силуэтах других выходящих студентов. Вот наконец и показались братья Сато с Пералатти, которая направлялась к нему быстрее двух беседующих ребят. Шатенка вручает ему его вещи, поворачиваясь на голос сзади нее. — До завтра, — Накахара, идущий вместе с Ичие и Рюноске, прощается с ребятами, получая еле заметный кивок русского и улыбку Дазая. — Так, все! Спишемся сегодня, — Осаму быстро целует в щеку подругу, подзывая жестом Федора, быстрым шагом удаляясь. — Ставлю на русского, — сквозь зевание скучающе проговорил Такеши, посмотрев на брата. — Я за Накахару. — Идиоты, — Пералатти смахивает волосы, грозно зашагав с громким цоканьем каблуков. — Опять не в настроении?.. Закрывается дверь в квартире Достоевского, рюкзак падает на пол, а сам «хозяин» поплелся на кухню, принимаясь греметь посудой. Его гость же был более медлителен, никуда не торопясь, снимая обувь, и таким же неторопливым шагом направился к парню. Он за это время уже успел поставить пакеты с купленным в кафе обедом на двоих на стол, ну и набрать воду для чая. Шатен решает помочь ему, сам разбирая контейнеры с уже готовой едой из пакета, раскладывая их. Он заканчивает с этим, поворачиваясь к Федору, пропадающему в своих мыслях и молчавшему уже минут как десять. Радовало то, что на свежем воздухе студенту стало хоть чуть лучше, стоит поесть и поспать, так вообще замечательно. А выспаться-то он точно сможет, договорившись на сегодня о замене. Дазай тоже молчал, наблюдая за тем, как он заваривает чай. Осторожно. Не желая проливать даже капельку. И вот смотря на него все одолевали противоречивые чувства, непонимание, интерес. Суицидник ничего не смог понять даже в тот день, когда целовался с ним в аудитории, желая найти ответ на мучивший его вопрос — испытывает ли он снова что-то к человеку? Подобный сюжет пугал. Все отговорки меркли перед главным фактом — он все еще с ним. После попыток избегания и игнорирования все еще здесь. Сидит в его квартире, на его кухне, готовится с ним обедать и пить чай, любуется сейчас тем, как тот заправляет надоедливый локон волос за ухо, который лез ему все в лицо. Да, если это окажется правдой, то простым избеганием этого человека нельзя ограничиваться, принимая более тяжелые методы. Если окажется правдой. С ним хочется быть предельно честным, с ним нет нужды притворяться клоуном, ведь этот человек раскусил его. С Достоевским наступало ощущение полного комфорта, какое было ему недоступно достаточное количество времени. Федор поставил чайник и две кружки на стол, садясь за свое место и открывая крышку контейнера с еще теплой едой, принимаясь скептически оценивать содержимое своего заказа. — Не смотри на кацудон так, будто он перешел тебе дорогу, — Дазай издает смешок, взяв палочки в руки, разломив. — Как твое самочувствие? — первокурсник все же прекращает игру в гляделки с едой, желая как можно скорее приступить к трапезе. — Разве не я тебя должен спрашивать об этом? — Сейчас мне терпимо. Головная боль спала, а легкое головокружение уже привычное дело, так что ответь на мой вопрос, — немного подумав, он добавил, — Пожалуйста. — Ну, работа с Огаем идет гораздо лучше, чем в первое время, конечно. Он говорит, якобы я молодец и к Рождеству буду чувствовать себя на все сто. А тебе он что говорит? — Пока ничего, — русский пожимает плечами, отправляя себе в рот кусок мяса с рисом. — Ты правда куда более странный в последнее время, чем обычно. Ты не обязан меня посвящать, но хотя бы это не так серьезно? — Не так серьезно, просто с отцом некоторые проблемы. — Понимаю, — нервный тихий смех и отложенные палочки, — Тоже с моим не все гладко, но хотя бы благодаря завалу на его работе не так часто видимся, а еще не посещаем дурацкие мероприятия, от которых тошнит. — Жизнь «золотого мальчика» Дазая Акайо настолько тяжелая? — Ненавижу это прозвище, — цыкнул Осаму, — Да, тяжелее, чем хотелось. Делай, что должен сын министра, говори, что должен сын министра, смотри, как сын министра. Такое чувство, будто моя личность построена на том, чей я сын. — Богатые тоже плачут, да? — Федор подпирает лицо ладонью, — Я, конечно, совру, если скажу будто понимаю, но соглашусь с тобой, ведь с именитой фамилией довольно много обязанностей, там ты не имеешь права делать то, что хочешь. — Только то, что должен делать человек с такой фамилией. Верно, — суицидник делает глоток горячего напитка, — Мой отец довольно требовательный человек, воспитанный в зверских условиях своего отца. Для сыновей нашего рода нет ничего важнее статуса, влияния, власти, не важно каким путем она досталась. Нас с детства учат быть выше других, только мне лучше быть «обычным местечковым», как говорит папа, чем участником «Цирка аристократов». Федор заинтересованно смотрит на разговорившегося собеседника, который с широкой улыбкой и энтузиазмом рассказывал про родителя. Чем выше ползли уголки его губ, тем больше Федор видел насколько больная тема для сидящего перед ним. Семья. Достоевский совсем не придавал этому никакого значения, не имея особой привязанности ни к кому, он не нуждался ни в чьей любви, сам не любил. Оттого и дивился тому, какую важную роль для Осаму играли взаимоотношения в доме, где в психике Дазая семья является той самой костяшкой в домино, которая валит за собой все остальное, стоит ее задеть. — И тебя не будут любить вопреки, только если ты гордость. Вот братьев мой отец любит, это видно, — Осаму запнулся, — Я даже как-то спросил его, ну, если я буду похожим на Кейдзи, то он будет любить меня больше? Он ответил да. Я смогу заслужить его любовь только в том случае, если буду удобным ребенком. — Популярная история в России, — брюнет сплел пальцы между собой, — Родители не хотят признавать тот факт, что их ребенок отдельная и непохожая на них личность, которая имеет право не оправдывать их надежды. Ваше дело не вырастить из ребенка уголовника, а уже другое не должно волновать и мешать любить собственное дитя. — А с твоим отцом тоже такая ситуация разве? — Нет, — Достоевский качает головой, — Мой отец не требовал от меня ничего, не ждал. Ему не было дела до моего существования в целом, ведь были куда более приятные и важные дела, — Федор замолчал, не желая развивать эту тему, но смотрящий на него Осаму, который первый решил сделать шаг и открыться, быть предельно искренним, заставил его продолжить, — Мой отец игрок и транжира, которому пришло в голову даже поставить вместо денег один раз мою мать, что не выдержала ежедневных скандалов и рукоприкладства, решая свести счеты с жизнью. — Когда ты узнал… — Я первый нашел ее в петле утром, когда захотел пить. Моя мать, царство ей небесное, была хорошей женщиной, но довольно глупой, если решила помочь своему мужу измениться, стать другим человеком. Она была зависима от идеи исправить его, но эта идея и погубила, — голос студента был спокойный, ровный, будто бы он рассказывает что-то повседневное, на уровне как проходил вечер. Я знаю о чем говорю. — От такого финала ты и хотел предостеречь меня? — Дазай отводит взгляд в пол, прикусывая язык. — Не надо лезть в гиблое дело, которое пошатнет тебя еще больше. Будь то помощь в исправлении человека или желание залезть в расследование, — он отложил вилку, которую до этого вертел в руках, — Иногда лучше концентрироваться только на себе и своей безопасности. — Федя, — шатен поднимает голову, обнажая зубы в защитной улыбке, — У меня нет желания жить для себя и думать о себе, ведь свой смысл я не обрел. Да, есть друзья, да с ними хорошо, но… это не есть смысл жить дальше. — Потому что тебя попросту не научили жить для себя, вот ты и не знаешь чего хочешь, не видя никакой радости кроме общения, которое быстро расходует твою социальную батарею. Суицидник замирает от пули правды, которая с болью вонзается в грудную клетку, совсем его не щадя. Он нервно сжимает палочки в руке, не найдя никакого ответа, кроме как согласия. — Ты ведь не говорил об этом с Мори, верно? — Федя вздыхает, услышав тихое «Нет», — Лестно, что ты доверился мне больше, чем своему врачу. — Ты вызываешь доверие. — Ты тоже. — Хотя это не так. — Абсолютно. — Тогда какого доверились друг другу? — В надежде соединить рандомные поломанные детали? — С учетом того, что жизнь конкретная свалка… На кухне раздается тихий смех обоих в перемешку с городскими звуками за окном. Дазай встает, направляясь к нему и присаживается на корточки, заглядывая в два аметистовых мутных озера под прикрытыми длинными ресницами. Федор внимательно наблюдал за каждым его действием, будто за представлением в театре, не оставляя без внимания руку, которую шатен кладет на его колено, второй рукой притягивая к себе за макушку. Лица остаются совсем близко друг к другу и он целует, будто внезапно вспоминая про обещание повторить ну просто нелепую проверку его ориентации, которая была только уловкой для чего-то другого, понятное лишь ему одному. Брюнет на этот раз помедлил, но соизволил ответить. Федор запускает пальцы в каштановые волосы, вздрагивает, когда его кусают и сам же отыгрывается его приемами. Мурашки по телу казалось не просто бегают, а устраивают целые хороводы и забеги. Кровь подступает к бледным щекам, разум полностью остается проигнорированным, но все же не надолго. Зрачки сужаются, когда Дазай разрывает поцелуй и встает, потянув за собой Достоевского. Сам садится на стул, усаживая парня на своих коленях. Из этих. Федор насторожился, когда почувствовал чужие влажные губы на своей шее, а потом и еще ниже. Он забывает как дышать, когда рука Дазая пробирается через толстовку по спине наверх, но сказать ничего не может. Или не хочет, позволяя борьбе разума и желания продолжиться. Суицидник покрывал поцелуями его шею не спеша, осторожно, не желая спугнуть или давить, ведь Федору стоит только сказать «нет» — как это будет «нет» и он сразу же прекратит. Именно поэтому он сразу же прекращает ласки, когда не чувствует ответа на своих действия и видит какое-то растерянное лицо парня. — Ты сомневаешься, — Осаму касается носом его щеки, ластясь, как котенок об нее. — В чем? — еле слышно спрашивает русский, когда приятная дрожь отступила. — В том, правильно ли ты поступаешь, — японец берет его лицо в ладони, целуя в лоб, — Я не хочу, чтоб ты сомневался, поэтому подожду когда ты разберешься в своей ориентации и своих желаниях, — Федор теряет дар речи, путаясь в языках и словах, — Но знай, что твой выбор пола, какой бы он ни был, будет нормальным, не делая из тебя человека хуже гетеросексуального. Достоевский слезает с чужих колен, хватаясь за кружку с чаем и принимается пить, избавляясь от сухости во рту, пока Дазай берется за телефон, чтоб прочитать пришедшее только что сообщение. Сато Кэн: Мы сегодня навестим наш любимый квартал. Будем держать в курсе.***
Неоновые вывески разных цветов, ненавязчивая музыка, мигающий свет и куча подвыпивших, но хорошо себя чувствующих людей, наполнявших дорогое казино, которое было оформлено в Вегаском стиле, большое количество иностранцев и выбора алкогольных напитков. Тебе и улыбчивый персонал, и хорошее настроение, а ты взамен как можно больше денег. Да, просто прекрасное место, где можно было хорошо развлечься, будь это любой другой день и ситуация. — Уютненько, — Такеши присвистнул, заваливаясь на диван, — Что мы будем тут искать? — На жопу приключений от нелогичности наших действий.