Капитан

      Лёгкий утренний ветерок проникал сквозь открытое окно, пробираясь в помещение и наполняя его свежей прохладой, очищающей лёгкие и пробуждающей голову.       С улицы доносилось множество звуков, смешиваясь и перебивая друг друга: ненавязчивый шелест листвы, легкая птичья трель и разговоры людей. Поднявшееся солнце пробудило всех, кто находился в госпитале и за его пределами.       Накинутое на плечи покрывало медленно съехало вниз, я поёжилась, приходя в себя. Сон постепенно отступал, чувства возвращались, окончательно пробуждая тело, а зрачки начали двигаться под всё ещё опущенными веками. На лицо падал лучик света, пробивающийся из окна, грея и наполняя теплом кожу.       Я разлепила глаза и посмотрела на свои сцепленные у груди руки. Подняв голову, увидела всё ту же больничную палату и стоящий рядом стул, на котором облокотившись сидела мать.       Мы проспали в палате всю оставшуюся ночь до утра, оставаясь рядом с раненой Ханной. Не было даже мысли о том, чтобы оставить её здесь одну после случившегося. Девушке нужна была поддержка и помощь, помимо той, что могли предоставить ей медсёстры. Идеальным решением могло бы быть то, если бы Ханну можно было забрать домой, но было одно существенное "но" — наша служба. Заботиться о сестре в полной мере было бы просто невозможно, как бы мы ни хотели.       Я поднялась на ноги, захватывая съехавшее одеяло, и подошла ближе, легко положив руку на плечо женщине.       — Мама... — тихо позвала я, стараясь аккуратно пробудить ото сна.       Её голова была склонена к плечу, а руки так же покоились сцепленными на груди. Тёмные, почти чёрные волосы, спускались по плечам и своей длиной еле доходили до лопаток. Вокруг глаз уже прослеживались мимические морщинки, что точно указывали на возраст средних лет, а поникшие глаза — на постоянный недосып и усталость. Но по телосложению и комплекции она ничуть не уступала двум своим дочерям, отчего казалась сейчас такой же маленькой и уязвимой на этом стуле. Будить её было жаль, — хотелось дать женщине ещё хоть немного времени отдохнуть. Хотя положение, в котором она спала, никак нельзя было назвать отдыхом, да и сном тоже. Она дремала и, скорее всего, очень тревожно.       Служба в военной полиции выматывала эту хрупкую даму и нещадно забирала силы каждый день. Частое отсутствие дома, поздние возвращения из-за доделывания отчётов, иногда выполнение достаточно опасных заданий, как то, о котором она рассказала накануне. Ей было незнакомо понятие "идеального поддержания домашнего очага", каждодневной работы по дому, ухода за собственным садом или огородом или всей той лабуды, которой занималась большая часть женского населения. Скорее, от неё можно было частенько услышать то, что она даже довольна тем, что служит в полиции, так как считала это своим делом, и вправду была неплоха в этом, раз дослужилась до майорского звания. Как бы то ни было, она продолжала трудиться изо дня в день, являясь главной опорой для своей семьи многие годы, пока дочери не смогли помогать ей.       После ещё одного оклика и прикосновения, женщина разлепила сонные глаза. Замученный взгляд прослеживался в них сегодня особо чётко.       Настенные часы показывали шесть тридцать до полудня.       На мгновение я замерла на месте, бестолково пялясь на то, как секундная стрелка часов совершает ход от деления к делению. В комнате не было никаких звуков, не считая тех, что приходили с улицы, но, глядя на циферблат, в голове сам собой возник сопутствующий щелкающий звук идущей стрелки. Она неумолимо шла вперёд безо всякой возможности изменить своё направление и капала на мозг своим характерным звуком, каждую секунду напоминая, что время идёт. Оно уходит с каждым шагом, и ты не в силах это изменить.       В ладони резко кольнуло, вызывая к чувствам замершее на месте тело, и в голове всплыла знакомая мысль, подогреваемая желанием потянуться рукой и схватиться пальцами за чёртову стрелку. Остановить её на месте, а потом повернуть против часовой, да так, что бы время и в самом деле отмоталось на тот момент, который мне был нужен.       Мой взгляд дрогнул, а затуманенный разум уже начинал говорить о том, что дума затянулась. Но пошевелиться сразу я не могла, мне казалось, что я могу спугнуть что-то важное, какую-то действительно стоящую мысль. Но она не приходила.       Наконец, оторвав взгляд от часов, мои глаза снова посмотрели на уставшее лицо матери.       — Нам пора, — сообщила я и подошла к кровати.       Ханна лежала всю ночь на спине без возможности встать или перевернуться самостоятельно. Ночное платье девушки было задрано почти по пояс, а оголённые ноги были слегка накрыты постельным одеялом. Её левое бедро накрепко забинтовано стерильной белой тканью, но сквозь неё под утро всё же стали просачиваться капли крови, окрашивая повязку и постель бордовыми пятнами. Рана была ещё свежая и за ночь бы не успела затянуться, поэтому всё ещё сочилась и мазалась.       Девушка уже успела открыть глаза, наверняка заслышав движение в помещении, но не исключено, что она могла уже давно проснуться.       — Эй, — я присела на край. — Не спишь? — её нижняя губа еле заметно задрожала, а ощутив подступающую боль в ноге, она рукой дотронулась до перевязанного бедра. — Твоя нога... Сильно болит?       Она с секунду лежала на спине, вперившись взглядом в потолок, а после её лицо нахмурилось сильнее, и из глаз медленно потекли слёзы. Девушка прикрыла лицо рукой, закрываясь, и немного задрожала. Послышались тихие всхлипы.       В душе всё сжалось от понимания того, что пришлось пережить сестре. К горлу подкатил ком, который пришлось с силой сдержать и проглотить, сжимая челюсти.       Я не придумала ничего лучше, чем просто наклониться к ней и приобнять, положив голову на её грудь.       — Тише-тише... Всё будет хорошо, всё заживет... — успокаивала я.       Мама, услышав слова утешения, не на шутку забеспокоилась, лицо её было полно сожаления и горечи. Она быстро приблизилась к младшей дочери, припав на колени у кровати и зашептала утешения. Сердце матери было готово вырваться наружу от боли и обиды за ребёнка. Если бы была возможность забрать эту боль у неё, она не колеблясь сделала бы это.       — Детка, всё пройдет, — шептала женщина. — Я договорюсь о том, чтобы тебя перевели в госпиталь при военной полиции, — её рука ласково поглаживала девушку по голове, убирая прилипшие волосы со лба от глаз.       Я не могла представить себе, насколько тяжело сейчас было матери. Просто не могла вообразить. Мне не было знакомо её постоянное волнение за нас. Я любила свою семью, но не переживала настолько сильно, насколько на это была способна мать. Поэтому её слова меня ничуть не смутили и не удивили. Она готова сделать для нас всё, что угодно, и она это сделает. Я ценила это больше всего.       Через пару минут утешений девушка перестала дрожать и всхлипывать, восстанавливая дыхание. Она убрала руку, открывая лицо и глубоко вдыхая носом. Слёзы прочертили мокрую дорожку от ресниц по вискам и немного намочили ткань подушки, но её карие глаза всё ещё блестели на свету. Она быстро стёрла оставшуюся влагу ладонями и сделала последний прерывистый вдох.       Я отпрянула, пока мама продолжала поглаживать сестру, вцепившись свободной рукой в её плечо.       — Всё нормально, — тихо сказала Ханна. — До свадьбы заживёт, — и криво улыбнулась, пытаясь успокоить нас.       — Только не с ним, — пошутила я, точно зная, что она поймёт. Мне хотелось перевести тему, чтобы хоть как-то утешить её.       Лицо девушки озарила более правдоподобная улыбка, и она даже немного рассмеялась, оставляя позади остатки недавно накатившего настроения.       — Кто бы говорил, — попыталась передразнить Ханна.       Я лишь облегченно улыбнулась, понимая, что она очень скоро придёт в себя и поправится. Она должна.       Мне всегда хотелось верить, что и она, и я крепки духом и телом в сравнении с другими. Что в нас есть тот непоколебимый внутренний стержень, который не позволит нам сломаться и опустить руки перед трудностями. Это не отменяет того, что мы так же, как и другие люди, смертны и подвластны собственным чувствам и эмоциям. Но, даже предаваясь им, всё равно стоим на ногах твёрдо, продолжая делать то, что требуется. Мысль о том, что мы сильны, всегда воодушевляла меня и вселяла уверенность, прибавляя жизненных сил и терпения, несмотря на обстоятельства.       Думая об этом каждый раз, я лишь всё более осознанно понимала, что обязана благодарить за это только одного человека. Того, кто многие годы показывал внутреннюю выдержку на собственном примере и учил этому нас.       Ко всему прочему, сейчас я была благодарна тому, что самое страшное осталось позади, и тому, что и сестра, и мать были живы.       Взгляд снова упал на часы.       Уходить не хотелось.       В голове всплыли события вчерашнего дня и вечера. Мне нужно заступать на службу и, в первую очередь, появиться в кабинете главнокомандующего.       — Нам пора, — снова провозгласила я, посмотрев на мать. — У меня сегодня важный день.       Мама поцеловала Ханну в лоб и встала, поправив пиджак формы.       — Важный? Опять эти поручения Найла? — недоверчиво и с лёгким раздражением в голосе спросила женщина.       — Вроде того, — уклончиво ответила я, размышляя о том, как и когда лучше рассказать ей о своём решении.       Мне больше всего на свете не хотелось причинять ей боль и трепать нервы. Она была бы поражена таким заявлением, я более чем уверена. Но и скрывать правду тоже не собиралась. Всё нужно было рассказать, объяснить, я должна была это сделать. Я просто не могу держать такое в секрете, рано или поздно об этом станет известно. Поэтому мне необходимо выкроить подходящее время и момент, чтобы преподнести информацию максимально безболезненно. Хотя я прекрасно понимаю, такое просто невозможно...       Мы попрощались с Ханной и вышли, направляясь к выходу из госпиталя.       Проходя бесконечное количество больничных палат я не могла перестать думать о предстоящем разговоре. Я размышляла и пыталась представить его себе, и то, как он будет проходить, какие последствия понесёт за собой. Самое мерзкое во всём этом — рассчитывать риски. Пытаться предугадать то, что произойдёт, как поведёт себя человек и то, как нужно будет вести себя. Что я скажу, как начну этот непростой разговор? Голова шла кругом от одной даже мысли, от одного представления этой ситуации...       Мы вышли из здания. Тело тут же обдало лёгким ветерком, гуляющим по крыльцу, а в глаза ударил солнечный свет, от которого пришлось слегка зажмуриться, давая зрению привыкнуть. Голоса людей уже громче и отчетливее разносились по округе и доходили разборчивыми словами, которые зачем-то оседали в памяти на некоторое время. Скорее всего, мои заторможенные ощущения были обоснованы недосыпом.       Мой взгляд упал на идущую рядом мать. Её глаза были слегка покрасневшими, и я видела, как она старалась невозмутимо смотреть вперёд, пока мы проходили мимо раненых людей. Пытаясь не смотреть на чужие раны и страдания, до неё всё же доносились стоны, отгородиться от которых она не могла, и они, я была уверена, мысленно возвращали её в больничную палату, отдаваясь болью в груди.       Миновав происходящее, я невольно задумалась и поняла, что не испытываю присущих данной ситуации чувств. Глубоко в душе мне было всё равно на этих людей, на их раны и страдания, на то, что с ними случилось. Во мне не находилось ни капли сочувствия. Я просто ничего не испытывала, наблюдая эту картину. Даже мысль о раненой сестре меня уже не беспокоила так сильно, как это было с мамой. Я не испытываю тревоги или беспокойства, хотя, наверняка, должна.       «Возможно, потому, что в итоге всё обошлось?.. Ведь это было важно?.. И теперь я спокойна, и потому вернулась к своему отрешённому состоянию?»       Столько раз сталкиваясь с ним, всё чаще и чаще, я уже не ругала себя за своё безразличие, хотя периодически и задавалась вопросом о его правильности и уместности. Более того, оно стало для меня привычным по отношению ко многому, что происходило в моей жизни. Оно помогало мне отгородиться от ненужных чувств, проще относиться к некоторым вещам. Иногда, ничего не чувствовать — было спасением. Спасительным обломком, который помогал мне добраться до берега и, не оглядываясь, уйти от тонущего корабля терзающих мыслей и угрызений совести.       Сейчас это казалось мне правильным, ведь я не могу переживать за каждого, кто пострадал или погиб, иначе просто не выживу сама.       Ведь это нормально, не чувствовать вины за то, что тебе всё равно?       Время от времени этот вопрос всё же продолжает посещать меня...       Несмотря на всё, я никак не могла назвать себя бесчувственной или, более того, чёрствой. Даже возвращаясь мыслями на несколько часов назад, я вспоминала себя, стоящую перед тем камнем и переживающую непреодолимое чувство паники. В тот момент мной овладевал страх, самый настоящий страх за моих родных, а мои додуманные мысли усугубляли моё шаткое состояние. Я так боялась их подтверждения, что была готова на что угодно, лишь бы опровергнуть самое страшное. Вцепилась в эту женщину... Наверняка, она была в шоке, хотя и без того испытывала сильное потрясение.       Я переживала за них, поэтому перестала контролировать себя. И это тоже было нормально.       "Это нормально". Повторять про себя заветную фразу из раза в раз стало привычкой для меня. Только так я могла успокоиться и с "чистой" совестью отпустить всё, уклоняясь от самобичевания. Порой мне было просто некогда этим заниматься, и я не пренебрегала самым лёгким решением. К тому же, действенным, оттого и оно и было спасительным.       Мы подошли к ограде территории госпиталя. Приближаясь всё ближе, мы могли заметить трёх полицейских, стоящих у входа и покуривающих папиросы. Они разговаривали и периодически посмеивались, то и дело выпуская очередную порцию дыма. Среди них был и Агилар. Он, по всей видимости, чувствовал себя прекрасно, несмотря на ночное дежурство, и даже не выглядел уставшим и раздражённым, как иногда это было. Хотя мне могло и показаться.       Мужчина снова затянулся сигаретой, а увидев нас, быстро выдохнул и, выкинув окурок, отошёл от военных.       Нам пришлось остановиться.       — Как самочувствие? — спросил он, по-деловитому вставив руки в карманы брюк.       Мать остановилась, чуть закрывая меня плечом.       — Ты же знаешь, что я сейчас не о своём самочувствии думаю, — устало произнесла она.       Я прекрасно понимала, что Норбан слишком много времени и внимания уделяет нашей семье, особенно её главе. Это продолжается давно, настолько, что я уже успела привыкнуть и перестала обращать на это внимания. Честно говоря, мне было наплевать на то, что может связывать этих двоих. Сначала я относилась к своему подозрению и догадке с опаской, но позже успокоилась, поняв, что мне от этого ни горячо, ни холодно. Что бы то ни было, оно меня никак не трогает.       Сейчас меня больше волновало то, что Норбан может задержать нас разговорами, а я торопилась, поэтому встряла посреди их беседы:       — Вы же не против, если я вас оставлю? Мне нужно идти, — я быстро взглянула сначала на мать, а потом на Агилара, уже собираясь развернуться.       — До вечера, — лишь успела сказать женщина, проводив меня взглядом, а после вернулась к разговору, о котором мне не особо хотелось знать.       — «Да, до вечера...» — подумала я про себя.       Почему-то после этой мысли ко мне пришла другая, довольна неприятна, о том, что "до вечера" не получится. Более того, она настолько засела в голове, что, подумай я о чём-то другом, эта фраза противно налипала на другую, снова всплывая и повторяясь.       Я потёрла виски в попытке расслабиться и снять напряжение, но это не принесло никакого результата. Голова всё ещё была тяжёлой, всё ещё полной дурацких, заторможенных мыслей.       Я так часто ощущала такого рода усталость, что иногда хотелось перестать думать совсем. Отстраниться от этого бесконечного потока, "открыть окно и проветрить", а после поставить какой-нибудь мысленный фильтр, который бы предотвращал перегруз моей и без того забитой бошки. Но, к сожалению, мне удавалось пока только отгородиться от иногда приходящего чувства вины, хотя и это уже неплохо.       Спустя двадцать минут я была у главного входа в штаб Военной Полиции.       Я миновала пост охраны и «клюющего» рядового офицера, кинув быстрое "доброе утро", от которого ему пришлось дёрнуться и быстро отдать честь. После он снова вернётся в прежнее состояние, дожидаясь своего сменяющего. По-хорошему, его нужно было бы отчитать за сон на посту караула, но сейчас мне было не до этого. Я так стремительно проходила по первому этажу, что была готова взбежать по лестнице вверх бегом, перепрыгивая каждую вторую ступеньку, но опомнилась прямо перед первой. Даже остановилась на секунду. Перевела дыхание и на мгновение прикрыла глаза.       Не стоило показываться перед главнокомандующим в таком состоянии. Задыхающейся, волнующейся, тем более взволнованной.       Думаю, именно так я выглядела сейчас. А это совершенно не то, какой я хочу предстать перед другими. Не мой образ.       Поэтому я сделала медленный вдох и спокойно поднялась на третий этаж, стараясь ни о чём не думать, не забивать голову посторонними мыслями.       Дверь в его кабинет была открыта.       Найл Док стоял у своего стола и перебирал какие-то документы, внимательно вглядываясь то в один, то в другой. Мужчина был одет в белую рубашку и форменные брюки, а его пиджак висел на спинке кресла, чуть отодвинутого от стола. Без верхнего элемента формы он выглядел немного по-другому, не так строго, как обычно. Казалось, будто и настрой его мог быть в таком случае более располагающим.       Я постучала по косяку, обращая его внимание на себя.       — Доброе утро, — спокойно отдала честь я и прошла в помещение.       Мужчина оторвался от бумаг и посмотрел на меня. Мне даже показалось, что уголки его губ слегка поднялись.       — Доброе, Хилл, — он положил документы на стол, а после отошёл к шкафу, доставая оттуда какую-то папку и перелистывая страницы. — Не передумала?       Вопрос был колким и, по его мнению, должен был вызвать во мне смятение, заставить задуматься. Кажется, именно на это он и рассчитывал, хотя и понимал, какой ответ получит.       — Нет, — всё, что успело слететь с моих губ, как за спиной послышалась отбивка по дереву.       И я, и Найл обернулись на стук.       На пороге кабинета стоял Эрвин Смит собственной персоной.       Я не знала о том, что он будет сегодня здесь.       Мужчина выглядел с иголочки: белая рубашка была выглажена и застёгнута на все пуговицы, у воротника красовался изумрудный камень, сапоги были начищены до блеска, а китель сидел точно по фигуре. Кажется, в воздухе даже появился ненавязчивый аромат одеколона.       «Интересно, такой идеальный внешний вид был вызван наличием рядом женщины или способом привлечения таковой?» — взгляд оценивающе пробежался по высокому силуэту мужчины.       У меня было всего лишь мгновение, чтобы обдумать, запечатлеть в памяти…И отбросить внезапно возникший вопрос.       Мужчина, не дожидаясь ответа, прошел в кабинет, прикрывая за собой дверь.       Док успел отложить папку и, вернувшись к столу, остановиться рядом со мной.       Эрвин поздоровался и пожал тому руку, как я заметила их настроение.       Судя по всему, мужчины уже успели обговорить случившееся, но, не думаю, что ни у одного из них не осталось осадка от ситуации. Чувствовалось легкое напряжение между ними. Или это было моё?..       Я подумала, что будет правильным отдать честь и Эрвину, даже учитывая, что это может как-то уколоть Найла. Хотя все мы понимали, что это лишь формальность.       «Интересно, вспомнил ли он меня?» — кажется, меня пытался интриговать собственный разум.       — Присаживайтесь, — начал Док, заняв своё кресло и пододвинувшись ближе к столу.       Я последовала предложению и расположилась на стуле напротив, разведчик сел справа от меня.       — Вы оба в курсе, зачем здесь, поэтому перейдём сразу к делу, — он подписал документ и передал его Смиту, попутно пододвигая чернильницу. Это был приказ о переводе.       Когда светловолосый мужчина взял в руки бумагу и облокотился на стуле, вчитываясь, я замерла. По спине пробежались мурашки, а в груди затаилось волнение. Оно было похоже на ожидание чего-то грандиозного, но перед этим в обязательном порядке нужно было понервничать. Я поняла, что давно такого не испытывала.       Док продолжал рыться в бумагах, скорее всего, собирая моё личное дело, пока я в ожидании наблюдала за Эрвином. Наконец, он оторвался от текста и посмотрел на меня, попутно озвучив, наверно, самую банальную фразу, которую я слышала постоянно:       — Вы очень молодо выглядите для капитана, Оливия Хилл, — его глаза блеснули, но он тут же отвернулся обратно, не дав разглядеть этот блеск.       — Поверь мне, ей это нисколько не мешает, — высказался Док, шурша макулатурой.       — Служу на благо королю, — мелодично проговорила я, пытаясь скрыть ироничность слов, и удерживая ползущие к полуулыбке уголки губ.       — Да? — Смит выпрямился, обращаясь ко мне, а после покосился на Найла.       Даже зная отношение Дока к Его Величеству, не думаю, что он осудит меня за мою иронию. А если и осудит, то ничего не скажет. В любом случае, мне наплевать.       В руке Смита уже подрагивало письменное перо.       — Есть послужной список? — спросил разведчик.       — И весьма неплохой, — отозвался главнокомандующий, пододвигая ещё один документ.       Смит хмыкнул и черкнул по бумаге, а я точно заметила ухмылку на его лице.       Признаться, мне польстили его слова.       «Что ж, надеюсь, я и вправду сослужила тебе хорошую службу, Найл», — саркастичная мысль задержалась в уме, норовя таки сорваться с губ.       — Кроме шуток, Эрвин, как от сердца отрываю этого солдата, — добавил Док, напомнив мне прошлый разговор. — Позже убедишься.       «Да, Эрвин Смит, знал бы ты почему...» — промелькнуло в мыслях.       — Что ж, звучит многообещающе, — заключил разведчик и, отложив перо, поднялся со стула. Найл и я последовали его примеру.       Эрвин Смит протянул мне ладонь для рукопожатия и напутственно проговорил, крепко сжав мою руку в своей:       — Надеюсь, вы сослужите такую же хорошую службу теперь и на благо всего человечества, капитан Хилл.       Луч света мягко падал прямо на его лицо, словно озаряя и без того блестящие блондинистые волосы, тёмные густые брови и играя бликами в его глубоких голубых глазах. Его взгляд был открытым, и даже немного по-доброму тёплым.       — Не сомневайтесь, сэр, — заверила я, чуть прищурив глаза и сдерживая снова подступающее желание ухмыльнуться. Боюсь, у меня не совсем хорошо это вышло.       Обмен любезностями прошёл, все документы были готовы, а я мысленно выдохнула. Мой вопрос был закрыт.       Эрвин Смит вышел, уведомив, что ожидает меня внизу, когда Найл попросил задержаться в кабинете.       Я ощутила дежавю, снова остановившись у двери и держась за ручку. Мне потребовалось не более секунды, чтобы понять откуда оно появилось.       Я прикрыла дверь и развернулась к Найлу.       Мужчина стоял у окна и смотрел вдаль, сложив руки на груди. Скорее всего, он наблюдал за тем, как из здания вышел Смит.       — Найл, зачем Вы вчера спросили меня о том, кому я сказала о своём решении? — вопрос слетел моментально, мне даже не пришлось его обдумывать, потому что он должен был прозвучать ещё вчера.       Мужчина даже не повернул головы в мою сторону, продолжая всматриваться в окно, но уверенно произнёс, зная, что я с напряжением ожидаю его ответа:       — Потому что ты ещё пригодишься мне, Хилл.