Театр одного актёра
30 августа 2021 г. в 18:05
Когда Моник было около шести её забрали какие-то странные люди в чёрных костюмах и не менее странных масках. Ей только оставалось свыкнуться с тем, что свою семью она больше никогда не увидит.
Маленький ребёнок не совсем понимал, что от не хотят. Но странная тётя объяснила. Ей боятся нечего, они её не тронут, при условии, что она будет хорошо себя вести и слушаться дядей в белых халатах. Моник уже видела врачей, но на них они мало похожи, уж слишком страшные были у них рожи.
- Вы уверены, что эта девчонка нужна нам?
Моник сидела в небольшой комнате на кушетке. Вокруг нее были расставлены приборы, цель которых была ей неизвестна, и от этого они ее еще больше пугали. Здесь было достаточно светло и ужасно прохладно, так, что девочка иногда содрагалась и тоненькие маленькие ручки покрывались мурашками. Старое хлопковье платьице чуть ниже колен ничуть не согревало. Своими большими чёрными глазами она наблюдала за спором высокой женщины в причудливом наряде и старого мужчины в белом халате.
- Да, я уверена, что она нам ещё пригодится. Она станет прекрасным и верным Агентом. — женщина повернулась к Моник и кисло улыбнулась. Эта женщина определённо не нравилась девочке.
Она выглядела, как настоящая аристократка. Высокая и стройная, словно из мрамора. Её волосы цвета снега шёлком спускались на изящные плечи, очерчивали скулы касались тонкой шей. Откровенный чёрный наряд множеством пышных подьюбников, странных поясов и бантов подчёркивали хрупкую талию и небольшую грудь. Аристократические руки с длинными пальцами и тонкими запястьями, прямая осанка и вальяжные, плавные движения. Большие глаза с изумрудно-синим переливом, окружённые пышными ресницами густо намазанными тушью. Губы в немой усмешки с толстым слоем ярко-красной помады. Надменная, холодная ... злая?
Над последним девочка задумалась. Действительно это правда или она просто ещё не привыкла к ней и той мысли, что теперь она будет жить здесь, обвиняла во всех бедах именно эту женщину.
- Так как тебя зовут? — женщина сделала шаг на встречу и присела на корточки возле кушетки, взяла в руки маленькие ладошки и чуть сжала. Больно не было, лишь какой-то отголосок страха подкрался сзади.
- Меня зовут Моник Дюплесси. И я хочу домой, к маме. - девочка чуть нахмурилась и поджала губки, стараясь не заплакать.
Ей было ужасно страшно находиться здесь среди чужих людей, которых она видит первый раз в жизни. Особенно её пугала эта комната, эти приборы и какие-то инструменты, эти люди в халатах и с жуткими лицами.
- Ну-ну, милая. Теперь ты будешь жить здесь. И выполнять то, что тебе скажут.
- Я хочу домой - жалобно проскулила Моник и залилась горькими горячими слезами.
Истерика была предсказуема. Неужто они думали, что маленький ребёнок вот так просто сдастся им и совсем не будет капризничать. Поэтому меры были приняты довольно быстро. Моник успела только заметить шприц с тонкой иглой в руке мужчины халате, почувствовала укол и провалилась в сон.
Дюплесси проснулась под утро от того, что стало еще холоднее. Она лежала на каком-то столе. Холодная металлическая поверхность обжигала обнажённую кожу в зоне соприкосновения. Маленькие ручки и ножки были плотно прижаты толстыми кожаными ремнями. Возможность пошевелиться отсутствовала. Голова гудела.
Вскоре в комнату вошёл мужчина, что вчера спорил с той женщиной. Он был невысокого роста с изогнутой спиной. Седая голова с проплешиной, старое лицо с дряблой кожей, выцвевшие голубые глаза, впалые щёки и губы сжатые в тонкой полоске. Серый костюм немного виделся из-за белого халата, заляпанного и жирного в некоторых местах. Крючковатые пальцы чуть сотрясались от каждого движения его туловища . Он был больше поход на ходячего покойника, чем на живого человека.
Мужчина медленно подошёл к столу, стоящему возле кушетки, на котором лежало огромное количество шприцов и стеклянных капсул с жидкостями всевозможных расцветок. Выбрал одну из склянок с жёлто-оранжевой жидкостью и набрал её в шприц. Затем положил его на край и взялся за вату, смочил её в жидкости с резким запахом спирта.
Моник сжалась и сильнее вдавилась в холодную поверхность стола. Большие чёрные глаза хаотично двигались из стороны в сторону. Губы пытались что-то сказать, но лишь застывали и трепетали в немой речи. Сердце ушло куда-то в пятки, когда мужчина с шприцом и ватой приблизился к столу. Девочка не могла пошевелить даже пальчиком. Страх полностью овладел телом и подкрадывался к разуму, посылая последнему не очень приятные картины дальнейших обстоятельств.
Мокрая вата скользнула чуть ниже сгиба локтя, даря морозный след. Игла шприца сверкнула в воздухе и в ту же секунду уже впрыскивала вещество в вены маленькой ручки.
Моник испуганно смотрела то на шприц, то на мужчину. По руке разлилось горячее тепло, пробирающееся всё дальше по телу. Кожу изнутри пощипывало и неприятно жгло, будто внутрь затолкали огромный костёр. Дыхание стало рвано вырываться из груди, дышать было сложно и больно одновременно. В глазах проплывали какие-то огоньки, во рту пересохло и чувствовался железный привкус. После тело начало чуть подрагивать. Горячая кожа, охлаждаемая только воздухом и железом стола, покрылась испариной и мурашками.
За всё время мужчина не сказал не слово, а лишь что-то чёркал в своём блокноте, стоя чуть поодаль. Его взгляд лишь на минуту возвращался к Моник, а потом заново утыкался в записи. Губы шептали неразборчивые слова, она их не понимала из-за того, вероятно, что в уши девочки будто напихали ваты, оглохла.
Последнее, что Моник услышала скрип двери и стук каблуков по кафельному полу. В комнату вошла та женщина. Дальше всё было, как в тумане. Отдалённые голоса и новая порция уколов в разные места на теле. Около пяти уколов в плечо, шесть в ладони рук по три в каждую, один в живот, а дальше... Дальше она уже сбилась со счета. Кажется, их было шестнадцать или в два раза больше.
На ней испытывали различные препараты улучшающие те или иные качества живого. Человека, желающего создать «идеала», звали Генри Фирцмен. Он был выдающимся учёным-метафизиком и создателем вакцин, которыми пичкали Дюплесси долгие годы.
Каждая вакцина имела изощрённые методы её введения в тело. Одной достаточно было вен рук или ног, другую вводили в глаза или мозг, третья множеством игл вонзалась в ладони и ступни.
Пытки. Это были именно они. Ужасные последствия каждой вакцины болезненно отдавались в каждом кусочке кожи, в каждой венке или жилке. Жить хотелось всё меньше. Подогревалось это всё детальной памятью, благодаря, конечно же, очередному уколу. И мало того, что она помнила все пытки, так и могла воспроизводить эти чувства заново, каждый чёртов раз.
Её сделали идеальным Агентом, вот только она работала не в Коррекции, а в метафизическом отделе. Блестящий учёный с манией контроля и подчинения. Она могла создать полноценный портфель к десяти годам, а к тринадцати вырастила добрый десяток органов, буквально создала из ничего. Она была творением всей жизни Фирцмена, в последствии хладнокровно убитого ей же самой в порыве ярости. Но это ей сошло с рук, Куратор была ей очень довольна, поэтому всему отделу сказала, что старик ушёл на пенсию, когда на самом деле его сожгли в печи для сжигания тел неудачных экспериментов, его попросту кремировали, прах высылали в ближайший горшок с цветком.
В шестнадцать лет Моник стала правой рукой нового руководителя Метафизического отдела мистера Брона, просто ждала своего восемнадцатилетия, чтобы официально свергнуть и этого «недоучёного» и занять его пост, сгребсти себе всю власть над матафизиками. Наступить на горло и надавить на Куратора, а дальше можно было занять и ее пост, но это так, чтобы не сдавать свои позици. На самом деле пост этот ей был ни к чему, развлечение не более.
Она прекрасно играла роль не заинтересованного властью учёного. Вся ее жизнь была ролью. Вакцины сделали своё дело, успели передать ей холодную сноровку, щепотку мания величия и крошки гениального актёрского мастерства.
Это был театр одного актёра, в котором она была Богиней. Ей поклонялись и боялись ее импульсивного гнева, если что-то шло не так.
Театр процветал и всё вокруг было декорациями. Но никто этого не замечал из-за пыли, что пускала в глаза Моник.
О себе она знала то, что была лишь она француженкой да и к тому же в ней текла цыганская кровь. Её забрали у семьи цыган, можно сказать увели из цыганского табора, будто породистого скакуна. На неё возлагали большие надежды и она их не то, что оправдала, а свергла за мелочность.
Однако скинуть с поста Брона, было невозможно. Куратор его ценила и «любила» как сотрудника. К нему было не подкопаться. Слизняк с мягким характером, мямля. Власть-то давно была в ее руках, ну практически в ее. Ее считали верной правой рукой этого нюни, когда в большинстве своём она сама руководила отделом, корректировала его отчёты и «приказания». На Советах она не присутствовала, но документацию к ним подготавливала, с лёгкостью могла сказать, что Брон будет им говорить.
Вот мерзость, этот слизняк был еще и падок на женщин и их внимание. Красота Моник его завораживала и заставляла глотать слюну. Это было одновременно жутко противно, одновременно ей на руку. Ему стоило только подлезть и она воткнёт ему ручку в глаз или ножницы в шею. Но он не лез, лишь изредка дарил пошлые взгляды не менее пошлые комплименты.
Но она догадывалась, что в скором времени игра потеряет одного игрока, молилась, чтобы это был именно Брон. Не как иначе, это должен быть именно он и точка.