S'il te plait tue ma fierté

      - Кажется, я больше не принадлежу тебе, mon amour. – она слабо улыбается и продолжает перебирать длинными пальчиками гриву Ченгиса.       Смотреть на него было невыносимо тяжело. Острая боль отражалась в каждой мышце больного сердца. Она готова была закричать самым душераздирающим криком, так сильно, чтобы порвались ее голосовые связки. Но из ее уст доносился лишь хриплый шепот.       Он корит себя за то, что так надолго пропал (работа в Комиссии отняла слишком много времени) и не забрал ее тогда. Он был с легкостью мог применить к ней силу и закинув на плечо навсегда исчезнуть из этого мира, но (опять это противное «но») не мог ограничивать ее свободу, ей и так досталось из-за него.       - Не говори так.       Он хмуриться и кладет свою большую ладонь на ее маленькую и аккуратную, заставляя Моник смотреть на него. Ее темные грустные глаза теперь кажутся еще прекраснее, ресницы дрожат. Грудь прерывисто поднимается и опускается.       - Ты всегда будешь моей. Я никому тебя не отдам, никому. – шепчет Пятый.       Его рука сжимает ладонь Моник, другая же нежно гладит щеку девушки. Он склоняется к ее губам, немного колеблется, но все же целует. Сладко, горячо и нежно. Аккуратно сминая губки, смакуя каждое ощущение, что электричеством проходит по сердце и мозгу.       Она отвечает. Робко и нежно, повторяя его движения. Свободную руку она кладет ему на грудь, чувствует как бешено бьется его сердце, точно так же как и ее. У влюблённых всегда сердца стучат в унисон.       Ее губы мягкие и сладкие как мед. Его губы обветренные и терпкие как кофе. А вместе они создают невероятную композицию таких разных, но созданных друг для друга.       - Ты не выйдешь за него, я не позволю.       - Решать не тебе. Ничего уже не сделаешь. Если я не выйду за него, он убьет Пашко.       Моник шмыгает носом и прижимается к мужской груди. Стыдно за свою слабость перед ним, за то, что показывает себя уязвимой и маленькой девочкой, обиженной миром.       Пятый ближе прижимает дрожащее тело к себе. Ему нравиться видеть ее такой, считать себя каменной стеной, вечной и нерушимой, быть последним рубежом, сохранившим ее доверие.       Мысли в голове мечутся одна к другой. Дикое желание сделать из тела соперника, пусть и мнимого, решето; закопать его живого под пятиметровый слой земли и ждать, когда последний кислород выйдет из его легких; избить до полусмерти и скормить собакам. Все это соседствует с нахлынувшим возбуждением от ее тихих, горячих вздохов, обжигающих грудь, от прикосновений ее маленьких ладоней и сладостных воспоминаний о поцелуе, вкусе пухлых губ, попробовать которые он уже давно грезился.       - Я не потеряю тебя, не сейчас. Я так долго тебя искал не для того, чтобы отдать тебя какому-то сукиному сыну.       - Что ты предлагаешь? - Она поднимает на него заплаканные глаза и видит, как он хмурится и напрягается.       Действительно, что можно сделать. Не прийти же на свадьбу и сорвать ее…       На его лице появляется хитрая ухмылка, глаза ядовито-зеленые лукаво поблескивают в темноте. Теперь настала ее очередь хмурить бровки.       - Сорвать свадьбу. – слова полные уверенности, точнее самоуверенности, слетают с его языка.       - И как же ты предлагаешь ее сорвать? – она наклоняет голову на бок в привычном для нее жесте и внимательно смотрит на него.       Пятый, конечно же, был сумасшедшим и сумасбродным, пожалуй самый-самый из всех кого она встречала, а их было уж слишком много, особенно в Комиссии, в этом дурдоме. Порою на заданиях он мог отчебучить такое, что заставляло усомнится не столько в его профессионализме, сколько в трезвости ума. Однако, надо заверить, что бы то ни было, оно работало под его началом настолько точно и по плану , как может работать только самый известный, незатейливый и изученный механизм.       И в этот раз его план даже не дал малейшего повода для того, чтобы усомниться в его гениальности. И как она до этого не додумалась?       - Мне пора. Стево или Панка могут начать меня искать.       Она запечатлевает мимолетные, но чертовски страстный поцелуй на его губах и, запрыгнув на коня, исчезает в объятиях ночи.       Он улыбается как маньяк, касаясь обожжённого места. Сердце, сладостно упоенное, отбивает чечетку, а разум танцует на разгорячённых углях. Ночью он не может уснуть, весь пораженный мыслями только о своей вольной Черген и влюбленной Моник. Как же непривычно видеть ее такой. Как же опьяняюще сладостно понимать, что она только его. Подчиняется только ему и свободой готова пожертвовать ради него. И ему не стыдно признаваться себе, что, если бы не было этого девочки, он бы уже давно сошел с ума, хотя и сейчас он похож на умалишённого, но это дело уже десятое…