Идеал в страдании.

Как жаль, что тем, чем стало для меня твоё существование, не стало моё существованье для тебя. Иосиф Бродский.

Окаменевшие пальцы тихо постукивают по поверхности рабочего стола, глухими ударами пробивая мозг. Один взгляд мечется по комнате, другой намертво смотрит в точку на стене. Лица, что не выражают ни одной эмоции, освещаются ярким экраном ноутбука. В квартире тихо и темно. Хотя торшер у дивана горит желтым светом, а на кухне кипит вода, но это где-то там — явно не в голове. За окном мрачное солнце прячется в кроны деревьев, шумят колёса машин. Откуда-то слышится лай собаки и раздражённые ругательства пожилой соседки. Детский голосок, что уговаривает маму заглянуть в магазин игрушек, и женский смех, наконец, соглашающийся с ребёнком. Жизнь бурлит в столице Италии, где лишь в одной из миллиона квартир стрелки часов перестали идти вперёд. И краткий вздох, будто лёгкие вырывают из груди, и резкий щелчок прозрачного чайника. Вытягивают оттуда, где неожиданно стало холодно. — Дамиано, — неуверенно обратилась Вивьен, прикрывая краснеющие глаза. — чайник вскипел. Уставшее тело дрожит не от контрастного холода после горячего душа — от напряжения, повисшего в воздухе. Парень сидит в метре от неё — протяни руку и коснёшься его предплечья. Но она уверенна — оно отдёрнется, поэтому даже пробовать не хочет, чтобы не убеждаться в этом — лучше так и дальше держаться поодаль. — Да, слышу. — отозвался бурчащий себе под нос голос. Соприкосновения пяток с плиткой на полу барабанной дробью проходятся по мозгам, плавающим в мути раздумий. Все тело скрючено, будто железные цепи сдавливают мышцы, а карие глаза на миг сталкиваются с зелёными, и в этот момент, кажется, она готова провалиться сквозь землю. Потому что в них нет ничего, кроме сцепившейся с зрачками боли. Ни той злости, которая когда-то уже выхлестывала за края, ни сковывающей сердце обиды на неё или такое глупое стечение обстоятельств. Эта боль… Она, как густая масса, плавно крутится по радужкам глаз, мутной пеленой перекрывая доступ к разуму. Она, затаившись, тихо сидит и ждёт своего часа, чтобы в один момент вырваться наружу. Она заменяет петлю, перерывая доступ кислороду. Но парень шаркающими шагами возвращается в комнату, крепко держа две чашки в руках. — Без сахара, как ты любишь. — такая хмурая улыбка и едва заметное шевеление губ. Горячий пар тонкими нитями кружит над жидкостью, растворяясь в прохладном воздухе. Кажется, это обычное чаепитие, посиделки влюблённой парочки за широким столом, и сейчас они начнут обсуждать планы на следующие выходные, но на ладонях острые ноготки уже оставили наливающиеся кровью вмятины. Потому что никому из них обоих не известно, что будет дальше. Есть только здесь и сейчас — в этой просторной спальне, пахнущей зелёным чаем со сладкой мятой. Дамиано подходит к своему месту, где последние пару минут он держал своё тело в безумном напряжении, и медленно опускается на мягкий стул, видимо, хочет растянуть замеревши время. Зрачками перемещается с темного пола на женское тело, а потом на заваленный бумагами стол, и одно резкое движение руки захлопывает крышку ноутбука с таким характерным звуком, что оба от неожиданности зажмуривают глаза. — Я рад за тебя, Вивьен… — обреченно произнёс Дамиано, провожая взглядом летящую за окном птицу. — честно. Печальная улыбка появляется на каменном лице фронтмена, но он все также спокойно продолжает помешивать ложку в кружке. А солнечная раскидывает мокрые пряди волос по плечам, непринужденно наблюдая за действиями возлюбленного. Именно сейчас не хватает простого «поговорить», легкой улыбки на лицах и нежных объятий. Это всегда помогает им держаться вместе и идти вперёд рука об руку. Это делает их по-настоящему счастливыми — без лишних слов и поступков. Но неловкое молчание грызёт глотку уже изнутри, а мысли отказываются собираться в нужную кучу. — Это было очень неожиданно, — начала Вивьен, перебирая край полотенца в руках, лишь бы отвлечь собственные пальцы от мучительной дрожи. — три долгих года отказов, чтобы вот так просто увидеть это письмо… Говорить тяжело, но очень хочется. Просто, чтобы слышать его ответы, а не тишину, звенящую в ушах, чтобы знать те эмоции, что под опущенными ресницами мечутся в глазах из стороны в сторону. И как сильно ему хочется одарить ее своим любящим взглядом, также жестко мозг блокирует желания. — Я ведь даже не надеялась тогда в Париже, что то скромное объявление окажется настолько серьёзным, — продолжала девушка, не видя в этом никакого смысла. — да и анкету заполнила без каких-либо надежд… Просто, знаешь, наверное, для того, чтобы окончательно убедиться, что ничего уже не выйдет. — Саму себя в очередной раз забить страданием, верно? — хриплый голос заскрёб ушные раковины, и Дамиано поднял голову, вздёргивая острый подбородок. — или, может, была другая цель?.. Парень ёжится на стуле и перекидывает ногу на ногу так, словно пару минут назад его взгляд не окаменел, впечатавшись в строчки письма на экране ноутбука. Оглядывает женское тело по-собственнически и ухмыляется, сам скрывая заметную невооружённым глазом дрожь каждой клеточки тела. И той бессмысленной фразой пробивает в разуме солнечной глубокую дыру, на что Вивьен исподлобья взглядывает на лицо возлюбленного, едва заметно выгибая бровь в немом вопросе. — Это уже, как вредная привычка, я знаю, но всему есть конец, и, видимо, для меня он обернулся удачей, — коротко бросила солнечная, ловя очередной взгляд карих глаз зрачками. — а цель… Какая могла быть цель? Я шла в отель и совершенно случайно заметила эту бумажку, мне нечего было терять, у меня и так уже не было ничего. — А потом там же, в Париже, неожиданно появился я. И правда, мир перевернулся с ног на голову, даря шанс не оборачиваться назад. И она воспользовалась им, проникаясь всей душой, и новый смысл жить дальше теперь сидит в паре метров, намертво смотря в самую глубину чужого сердца. Вивьен мягко улыбается, тут же убирая улыбку с лица, когда полное недопонимание чужих слов добирается до разума. Он хочет передать свою боль ей? Чтобы она знала, как ему тяжело. — Что ты имеешь ввиду? — нахмурилась девушка, всматриваясь в карие глаза. А те отливающие золотом радужки вмиг заливаются тьмой, и он сам будто становится огромным темным пятном, нарастающим над хрупким женским телом. Мотает головой показательно, смеясь себе под ноги, и глубоко вздыхает, будто эта доза кислорода — последняя. — А то, Вивьен, что все это так странно складывается, не находишь? — спокойно, без единой эмоции на лице произнёс фронтмен. — ты терпеть меня не могла, всегда заводилась первая, на что мне оставалось только защищаться глупыми шутками в ответ, и, казалось, это была самая обычная ненависть. Та ненависть, что зародила любовь, и нет смысла отрицать, что именно благодаря ей они сейчас сидят за одним столом и греют ладони об одинаковые кружки с горячим чаем. Только вот, никак не согревается душа… — Разве нет? — выгнула бровь солнечная, продолжая смотреть в чужие глаза. — Да, мы действительно ненавидели друг друга, и я даже представить себе не мог, что когда-то нам будет хорошо вместе, — пожал плечами Дамиано, непринуждённо выуживая из кармана пачку сигарет. — но я осознал это гораздо раньше, чем ты, и пытался останавливать себя от острых шуток в твою сторону, а ты поменяла мнение в Париже. Так спокойно утверждает, будто заучил наизусть заранее и знал, что рано или поздно произнесёт эти слова. Пальцы захватывают тонкую сигарету, направляя ту меж напряжённых губ, подушечка прокручивает колесико на исцарапанной зажигалке, и крошечные огоньки выплясывают танец перед глазами. За окном шумит жизнь. Зажигаются уличные фонари, прохожие натягивают тёплые шарфы на носы, стремительно ускоряя шаги из-за расплывающегося по городу вечернего холода. Дамиано выпускает клубок серого дыма из лёгких, на миг перекрывая зелёным глазам доступ к его лицу, на что Вивьен стискивает зубы до скрипа, разгоняя мутное облако рукой. — Причём тут вообще этот Париж, Дамиано? — фыркнула девушка, нахмуривая брови. — почему ты говоришь так, будто там случилось что-то неимоверное, что заставило меня резко влюбиться в тебя? — Балет заставил, это же выгодно, да? — ухмыльнулся противно, прищуривая глаза. — Что?.. Он будто говорит на другом языке, а Вивьен его не понимает. Кажется, они вернулись на старт общения, когда оба отказывались принимать друг друга. И каждое слово, произнесенное такими родными губами, незаметно ранят душу, как тогда — на балкончике клуба с одной на двоих сигаретой в руках и красным следом удара на щеке. Только теперь бьет он. — Не делай вид, что не понимаешь, о чем я говорю, Вивьен О’Доннелл, — съязвил Дамиано, всматриваясь в лицо собеседницы. — мне сложно верить тебе после всего того, что происходило между нами с самого начала знакомства. Хотя я и пытался убедить себя в твоей искренности. — И что же поменялось? — уверенно спросила Вивьен, все же дрожа всем телом. — То, что теперь я смотрю на это все в целом, как на прошлое. — серьезно ответил парень, вымученно выдыхая дым. — Ты никогда не любил анализировать. — Ты сделала меня таким. И снова он прав, и снова взгляд замирает, опустившись в пол. — Я не умею любить так, как это делают другие… — печально улыбнулась Вивьен, прикрывая тяжелые веки. — наверное, потому, что просто было не с кем учиться. — Ты так думаешь, потому что не пыталась. Бред. Те пролитые ночами слёзы, искренние улыбки счастья. Проведённые вместе дни, нежные поцелуи. Он просто забыл, Вивьен, просто сошёл с ума. Он говорит это с таким равнодушием… — Потому что это все странно, Вивьен, очень… Тебе тяжело, ты сама постоянно говоришь об этом, но продолжаешь терпеть, — спокойным тоном продолжил фронтмен. — работать в клубе, где в первую очередь из-за меня из тебя выжимают последние силы? Зачем? — Я уже говорила, что не хочу сидеть у тебя на шее. — Ты сидишь не на моей шее, а на моем имени, — он просто себя не слышит. — ты отшила меня в том чертовом номере, и тебе было совершенно плевать на мои чувства и то, каким разбитым я буду ощущать себя дальше. — Ты не знаешь, что происходило с моим сердцем в тот момент. — протянула девушка дрожащим голосом. — Да, ты права. Я не мог влезть в твою голову и ощутить это на себе, — снова пожал плечами. — но я зачем-то посмотрел на это со стороны и понял, что для тебя это было не шансом начать новую жизнь, а шансом вернуться в балет, разве нет? Каждое слово, как камень, вылетает из глотки и ранит. Что это? Безысходность? Нет смысла больше строить любовь из обломков мнимого счастья? — Прошло два дня с той ночи, когда мои чувства оказались не взаимными, и ты так быстро поменяла решение… — снова заговорил Дамиано, потушив угольки сигареты. — как, знаешь, по чёткому плану. — Когда я увидела то объявление, мы были никем друг другу. — нахмурилась Вивьен, поднимая голову. — Но ты успела связать эти два события между собой, я так думаю, — отвёл взгляд в сторону, не желая смотреть в ее глаза. — тебе было плевать на фотографии, по которым проще простого понять, что мы вместе, тебе было плевать на дружбу с Адрианой, когда ты собрала свои вещи и ушла, и тебе было все равно на свою ложь, потому что ты знала: я в любом случае прощу, и тебе это будет на руку. — Мне кажется, ты и сам прекрасно понимаешь, что те снимки папарацци — абсолютная норма для тех, кто известен на весь мир, — протараторила солнечная, взмахивая руками. — и удалить их из интернета, стереть память людям было бы невозможно. — Это выгодно, Вивьен, засветиться держащейся за ручку с самим Дамиано Давидом, — ухмыльнулся фронтмен, вставая из-за стола. — мало кто после такого смог бы отказать тебе. Парень проходится по комнате, медленными шагами меряя расстояние от стены до стены, будто это занятие гораздо важнее сидящей возле окна девушки. А оно просто помогает отвлечься, не сорваться в очередной раз, чего так сильно хочется. И она следила за каждым его движением, надеясь, что прямо сейчас он глупо рассмеется и скажет, что все это неудачная шутка, но губы его держатся в тонкой линии, а мышцы рвут кожу от напряжения. — Ты правда считаешь меня такой бездушной… — осипший голос, пропитанный болью, еле послышался из-под прикрывающих лицо волос. — думаешь, я просто терпела тебя, чтобы рано или поздно использовать, а не любила… — Я не знаю, что уже думать, у меня нет больше сил строить догадки, — обреченно улыбнулся Дамиано, кладя ледяную ладонь на женское плечо. — я рад за тебя, во всяком случае, ты смогла добиться успеха. Даже если и не своими силами, по крайней мере, ты продумала каждую деталь. — В твои догадки явно не входил тот факт, что я приняла решение остаться в Риме и навсегда закрыть тему балета, Дамиано. — Почему я должен быть уверен, что завтра утром не проснусь один в квартире? — Потому что это правда. Уже не имеет значения. — Ты слишком долга шла к этому, чтобы просто так поставить точку, — парень тихо вздохнул, до боли сжимая чужое плечо пальцами. — и я слишком часто заставлял себя верить тебе, чтобы сейчас не мучаться сомнениями. Пахнет успокаивающей мятой и окончательным равнодушием. И эти тихие, совершенно безэмоциальные заявления, звенят в ушах похлеще истерических криков. Может, стоит вскочить со стула, сжать руки в кулаки и вывалить все, что с каждым его словом копится внутри, наружу. Открыть заметки в телефоне, показать то короткое письмо, отправить его при нем. Но нет этого желания, сердце не рвёт грудную клетку ударами, не воспламеняет кровь. Оно не знает, что… — Ты не слышишь самого себя, Дамиано Давид. — Ты не понимаешь, что пора заканчивать играть со мной, Вивьен О’Доннелл. Он ошибся. Когда захлопнул входную дверь в унисон с обречённым криком.