***
Пелена жалости к себе спадает. Он слишком долгое время купался в меланхолии, чтобы отрезветь. Все вещи встали на свои места, все события кажутся теперь не зрелыми, словно кто-то спустил его с поводка. Похлопал по щекам, облил холодной водой после лихорадки. Обычно так бывает, когда ты подросток, пьешь украденный у родителей ром, чувствуя себя таким взрослым и самостоятельным, хвастаясь перед друзьями. А потом становишься старше и уже стыдливо прикрываешь глаза на собственное поведение, пытаясь сделать вид, что не помнишь. Вот и Га Он, сидя в салоне под кондиционером, почти не смотрел на Е Хана, испытывая испанский стыд и все ещё чувствуя запах его одеколона на лице после того, как обмаслал жилистую шею влажными щеками. Он был так озабочен впечатлением, что совсем забыл о рамках приличия. Его детское поведение, с которым он бросился на встречу, когда они просто могли пожать руки, хотя Е Хан точно ожидал от него именно такой реакции, способствуя срыву. Га Он никогда не поверит, что он затравливал несчастного младшего работника намеками на свое возвращение просто так. Когда он хоть раз делал что-то столь очевидное просто так? Сердце стучит и напоминает голове, что так же он хотел бы обнять Су Хён, если бы она вернулась. Только нет дороги с того света, только этот черт умудрялся изворачиваться из холодных рук смерти. Переступать порог чужого дома было морально отягощающею. Только это не было чем-то плохим. Если бы Га Ону было с чем сравнивать, он бы описал это, как возвращение в дом родителей, когда ты много лет назад уехал в другой город. Одновременно волнующе и тебя тянет остаться, но это уже не твой дом. Нет, не один из них, Элия или Е Хан, не заикнулся о том, что Га Он не друг их семьи и ему не рады. Они сами нашли его, сами привели сюда, как делали это и в прошлый раз. Вроде бы, оба были прямолинейными и, не желая видеть его или принимать снова, так бы и сказали. Ведь сказали бы? Спросить он не решался. Светлый дом перестал пестрить черным оттенком. Никакой лепнины, лабиринтов из комнат или горгулий на воротах, страшных (и прекрасных одновременно) домработниц со странными шутками. Старый коттедж был продан адвокатом Ко, так что Га Он не удивился, обнаруживая, что они едут в совсем противоположную сторону. Заселенный район, семьи с детьми, общество. Именно общество, которое так избегали судья и его опекаемая, но сейчас, видимо, намеренно решив затеряться на многолюдной территории. Конечно, сравнивать его с поместьем Кан было невозможно, по величине они совсем отличались. Но сделано это было точно не от недостатка денег, Е Хан мог их сделать из воздуха, если бы захотел приложить собственную смекалку, умения и возможности. Проникая в крепость, Га Он словно снова касается чего-то личного. Они перестали зашторивать окна, делая это только сейчас, под ночь, как все нормальные люди. Он следом за Е Ханом вплывает в гостиную, где в глаза бросается то, что вместо привычного черного кожаного дивана стоит пушистый шоколадный, который подходит под персиковые обои. Все такое домашнее, лёгкое. Особенно раскиданные по ковру одеяло и подушки, явно намекающие на то, что это сделала не Элия, ведь под ногами обнаруживалось криминальное чтиво, раскрытое на разных страницах. Его было не много, как и пыли. Если подумать, они поселились здесь всего неделю назад и ничего ещё не успели обжить достаточно. Почему-то Га Ону показалось, что он попал совсем в другой мир. Он знал, что особняк был оборудован совсем не Е Ханом, а его родителями, но если подумать, что именно это нравится ему, то хочется посмотреть на мужчину иначе. Твой дом — отражение твоей души. Если смотреть на этот — с образом совсем не вяжется. Или он все же поддался влиянию родственных связей. На кухне стало теснее. Не было больше огромного стола, который лишним нагромождением делал атмосферу официознее. Не было бледной подсветки на металлическом фоне. Зато огромным цветным пятном на стуле повис нежно-розовый фартук в цветочек. «Элия стала готовить?» — проносится первая мысль. Но взяв в руки тканевое изделие, размер оказывается не совсем подходящим. — А, это я купила Е Хану. Это его позорное наказание, как лузера, который проиграл в шашки, — Элия сама ставит электрический чайник и беззаботно комментирует найденный предмет. Га Он, честно говоря, не хочет знать, сколько они играли и с каким счётом, дабы выяснить, кто лучше. После двух часов наблюдения за довольно быстрой игрой, похоже, в шахматы они играли до первой крови. Из носа. — Слышу от неудачницы, которая так и не ходила знакомиться к соседям, хотя проиграла в шахматы, — когда фартук таинственным образом исчезает из хватки Га Она, он мог поспорить, что забравший его Е Хан был абсолютно серьёзен. Но один жест и тряпка падает на его плечо, а на лице Элии возникает хитрый прищур. В другой ситуации он бы посчитал, что они ругаются. Но сразу отгоняет даже легкие подозрения, когда мужчина заботливо помогает ей сесть за стол и получает на это улыбку. Что же это за чудо такое. Он точно зашёл туда, куда нужно? Проходит меньше часа, но Га Он уже знал все. От того, какого цвета Элия хотела занавески в своей комнате до момента, где Е Хан спугнул переводчика, начиная умничать и поправлять его. Она так много говорила, что временами задыхалась от переизбытка слов. В ее речи было много нетерпения, будто она копила эти три года информацию, пока не увидит конкретно его, чтобы все-все-все подробно пересказать. Это так неожиданно необычно, и при этом приятно, что Га Он не смел ее перебивать, только кивая под чашку кофе. —... И тут она начинает гореть. Е Хан пытается затушить это водой, дым, пар, кричит врач в мобильном, он снова режет палец, кровища. В общем, яичница у него не получилась, — объект обсуждения будто ничего не слышит. Будто не про него. Будто ещё немного, и он засвистит, выйдет и больше не вернётся. Ему точно было стыдно, и он пытается наиболее безболезненно для всех притвориться кем угодно, кроме того самого Кан Е Хана, однако вид то какой важный, без намёков на личное оскорбление. Га Он издает смешки, но смеётся совсем не над ним. Это были отголоски неосязаемой спонтанной радости от первого теплого вечера. Больше всего он боялся проснуться утром и понять, что все это был только сон.***
— Га Он, ты ведь останешься? Здесь есть свободные спальни, — его прихватывают за плечо девичьи руки на выходе и Элия без стеснения прижимается к нему щекой, подняв взгляд, когда на улице уже давно поселилась глубокая ночь, и Га Он решил, что пора и честь знать. Она все ещё казалась такой маленькой, хотя объективно, через год-другой она приведёт домой парня и выйдет замуж. Его поражает, как легко после разлуки племянница Е Хана зовёт его переночевать. Будто это само собой разумеющееся. Но он не знает, будет ли это уместным сейчас. — Мы не гоним тебя. И не заставляем остаться, если ты не хочешь. Но Элия будет переживать за тебя, — внёс свою лепту в беседу глава семьи Кан. Но по его шальному взгляду и попыткам быть «не причем» понятно, что решение принималось обоюдно и точно за долго до того, как они встретились. Он бы не смог его позвать, как бы страшно это не звучало в контексте с бывшим судьей, постеснялся бы навязываться. В его стиле просто поставить перед фактом или склонить к тому, что это вообще решение самого человека, а он позволяет, так уж и быть. Собственно, так Га Он и попал к ним постояльцем. Что-то не меняется абсолютно. А вот Элия осмелела, потому переняла инициативу, решив, что ей то он точно не скажет «Нет», хотя и глядела на дядю, как на труса. Их переглядки выглядели и вовсе комично, будто их одинаковый характер давал возможность осуждать, просто глядя друг на друга или мотивировать. Раньше такого не было, но три года что-то поменяли. В хорошую сторону. В конечном итоге Га Он не может ответить нет, как и предполагала хитрая хакерша в тандеме с не менее хитрым судьёй, но и согласия прямо сейчас не даёт. Колеблется. С другой стороны, когда Е Хан не планировал будущее со стопроцентной вероятностью в достижении цели? «Я не участвую в игре, не будучи уверенным в собственной победе». Так что присутствие Га Она в доме — это не просто случайное и красивое совпадение, скорее всего это намерение одного из хозяев дома, исполненное в жизнь не хитрыми действиями, которые «жертва» заговора так и не обнаружила. Вроде бы интриги кончились, дома потеплело, но Кан Е Хан все ещё чертовски страшный человек. — У меня нет с собой сменной одежды.***
Он сдался. Снова поступил так, словно у него нет собственного дома, но в этот раз у него нет отговорок, вроде той, что ему нужно за кем-то следить. — Ты похудел, — Е Хан поправляет на острых плечах Га Она собственную футболку, которая, вопреки ожиданиям, повисла на нем, как на вешалке. Он точно скинул килограмм десять, если не больше, от чего даже горловина на шее съехала на выемку отчётливо видимых ключиц. Парень поджимал губы, ощущая всем телом чужие ладони на надплечьях, так сильно греющих кожу, что тепло проникало через ткань и скручивалось. Элия сломала все сопротивление старшего уйти домой. Отдала его в руки дяди, и кажется уснула в комнате, в попытках дождаться, пока Га Он осмотрится и сможет провести с ней ещё хоть немного времени перед сном. У нее было ещё так много всего, что за один вечер она не смогла бы осилить и десятой доли. — Хотел скинуть немного. Мне так больше идёт? — соврал он, не желая рассказывать о питании. Теперь, когда Га Он об этом думает, выглядел такой режим плачевно. Приходится затянуть потуже домашние штаны, чтобы они сошлись на узких бедрах. Ему всё равно в чем спать, тем более, так даже лучше, когда шмотки, словно палатка и в них ничего не давит. Захотел, поднял, захотел, опустил. Е Хан смотрит на него так же, как в гардеробной тогда, перед фуршетом. Постепенно, придирчиво, правда, на этот раз уже без высокомерия. Он давно заметил часы на запястье Га Она и даже не думал подавить улыбку, которую не понял виновник. Струсил с рукавов тощей фигуры невидимые пылинки, как делал постоянно, даже не пытаясь найти достойную причину. И Га Он впервые трезво оценивает эти жесты в отношении себя, глядя в посветлевшее, посвежевшее и ставшее менее суровым лицо. Когда Е Хан не пытался нагнать пафоса, он сразу становился каким-то другим. Умилительно нелепым, домашним, безопасным. Сейчас он не был похож на того, кто может выстрелить в человека из винтовки или взорвать здание, разнести толпу или поджечь чей-то дом. А уж тем более задушить женщину или ещё чего подобного. — Вы тоже изменились, — вот так. Стоят в комнате Кан Е Хана с одним включенным ночником, который еле-еле доставал до внутристенного шкафа. Га Он чувствует запах того самого парфюма от его вещей и как никогда воспринимает среду безопасной. Они смотрят друг на друга, что-то обсуждают, когда встретились буквально несколько часов назад, а вроде бы и вовсе не расставались. У Га Она сердце заряжает таким шумом, что, кажется, его слышно снаружи. Он не может успокоиться после такого насыщенного дня. — Спасибо... За сегодня, — молчание со стороны Е Хана становится чем-то слишком громким. Он не издает ничего, кроме ухмылок, но его глаза красноречиво поясняют все. — У тебя уже есть тот, кто будет тебя забирать с работы, — Е Хан опускает веки и прячет взгляд под челкой, собираясь сложить другие вещи, что вытащил чуть раньше. Хочется убрать ее назад. Га Он уже почти чувствует жёсткий волос в руках, когда воображение тормозит хлопок по животу тыльной стороной чужой руки. Даже без раны он бил больно, почти отрезвляющее. — Иди спать.