Синдром самозванца

      Не сказать, чтобы Клод был стеснительным или неловким человеком... Скорее, он просто не попадал в такие ситуации — в отличие от горе-сестры — за которые ему приходилось бы стыдиться.       Вся его жизнь до перерождения была до дотошности, суетливой педантичности выверенной. Начиная неизменно выглаженной одеждой даже для носки дома, заканчивая безупречными оценками в аттестате. Потому что так было правильно.       «Да как ты от скукоты не скопытился?» — говорила Диана, если ему приходилось её отчитывать. Например за то, что опять загремела в полицейский участок, подравшись с кем-то на улице или пробравшись туда, куда залезать нельзя. Она глупо улыбалась, заливисто смеялась, а он не понимал, как можно радоваться подобного рода проблемам.       А еще он не понимал, почему вспоминал её так часто.       Возвращаясь к неловким ситуациям.       Наверное, его аура непоколебимого равновесия разрушилась... Кхм... К херам собачьим сразу после перерождения; потому-что объяснить то, как он оказался в такой отвратительной ситуации, иначе нельзя.       Атанасия — Бессмертная Императрица Обелии и его мать по совместительству — сидела перед ним на расстоянии небольшого столика со сладостями и... смотрела на него с холодностью. Такой, что проникала под кожу, замораживала кровь в венах, заставляя кости покрыться инеем. Вздох. Она не отводит взгляд. Выдох. Не моргая.       Понять то, о чем она думала, было невозможно. Дмитрий не являлся знатоком человеческой психологии и криминалистики, но что-то подсказывало, что так смотрит маньяк на свою жертву, прежде чем её убить.       Его гарантом безопасности была длина одного ничтожного чайного столика...       Клод пытался не вжиматься в диван слишком очевидно.       Ему было н е л о в к о.       «Тетя Дженнет, пожалуйста, прошу тебя, спаси...»       ...а Дженнет хоть бы что...! По её мнению, воссоединение сына и матери прошло успешно, и она не видела причин не радоваться этому. Наслаждалась чаепитием в стенах Гранатового дворца, куда они были приглашены, и мило щебетала с Иджекилом о погоде, прошедшем на той неделе балу и своих заботах. Ладно она, стража, но ты то, хваленый рыцарь Обелийской Империи — совсем с интуицией туго?       То, что сам Иджекил побаивался Атанасию в этот момент, он не знал.       Когда Императрица обратилась к нему спустя полчаса испытывающего молчания, то он едва не икнул от страха: — Хорошо питаешься?       ...       ...       ...       что?       Ему не послышалось? Это были не слуховые галлюцинации, вызванные на нервной почве...?       Если нет, то это самое худшее, что она могла спросить у сына, которого не видела практически с рождения. Мать года — можете не скупиться на аплодисменты. — ... Не жалуюсь..? — Ответил с заминкой, которая ему понадобилась на мысленное негодование.       И тут — о боже, ты мой ангел, Дженнет! — тётушка словно засияла. — Да, Ваше Величество! — Прижала сжатые в замочек руки к груди, ласково улыбнувшись Атанасии, — У Его Высочества личный повар, который составляет меню, основываясь на его личных предпочтениях и показаниях лекарей, которые, кстати говоря, тоже следят за его здоровьем.       «Как же ловко ты сказала: «Он ест торты на завтрак, обед и ужин», тетушка» — Есть повод беспокоиться о здоровье? — Подключился Иджекил, который пытался как можно тактичнее поймать нить начатого разговора. — Н-нет!.. Что вы, об этом не может идти и речи. Плановые осмотры, не более...       «Дженнет, солнце, не стоит перед ними даже оправдываться. Ясно как день — в этой комнате адекватных человека только два» — Вот как... — Что, «вот как», Ваше Величество? Вам есть что сказать? Удивите же его наконец.       Клод и сам не заметил, как его изначальный негативно-испуганный настрой изменился на пассивно-саркастичный. Или, как сказала бы Дина: «В тебе проснулась сука».       Переместив взор топазовых глаз на короткое мгновение к столику со сладостями, словно подбирая подходящие слова, или набираясь смелости, Атанасия ровным голосом задала вопрос: — Как учëба?       У него не оставалось цензурных слов. Её правда интересовало это?!       В комнате становится душно... Можно ли открыть форточку, пожалуйста? — С чистым сердцем заявляю, что вы, Ваше Величество, можете гордиться своим сыном. — Дженнет участливо кивнула, совсем не чувствуя напряжения, которое повисло в комнате. — Его Высочество Клод преуспевает во всем, за чтобы он не взялся!       Его уши слишком явно покраснели. — Я слышал, что он интересуется Арлантским. — То есть, уже и тебя, Иджекил, ничто не смущает? — Это действительно заслуживает похвалы.       У Клода появилось непреодолимое желание отодвинуть с чайного столика все расписные тарелочки с чашечками и хорошенько удариться о его поверхность. Желательно, до потери сознания.       Дженнет приложила к нежным губам пальчик, но спустя секунду отдернула его, посчитав этот жест слишком фривольным. Но это не отменяло того, что на её лице расцветала улыбка: — Значит, вы читали те письма, которые я вам писала...       «Минуту. Какие письма? О чем ты говоришь, Дженнет?» — Разумеется. — Иджекил чуть прищурил глаза. Как настоящий белый лис. — Её Величество хранит каждое из них-       Раздался громкий стук и звонкое дребезжание посуды.       Атанасия, словно бы невзначай, ударила ногой о внутреннюю поверхность стола, да так, что одна из чашек чуть не опрокинулась на бок. Её взглядом можно было вырезать не только одного рыцаря, который сейчас сболтнул лишнего, но и весь Императорский Орден.       Клод чувствовал, как его сердце застучало чаще, да так, что грозило оказаться в горле. Пытаясь спрятать взгляд — куда-нибудь...! — он обомлел, заметив кое-что невероятное.       Пальцы, которыми стучала Атанасия по колену перекинутой ноги, дрожали.       Эта немая угроза прошла мимо Иджекила. Он был либо слишком уверен в том, что ему ничего не будет, либо являлся смертником. Но изменения в самочувствии Атанасии заметил. На его лице проскользнула тень вины.       Дженнет, немного непонимающе отвернувшись от Императрицы, обратилась к рыцарю: — В таком случае, мне стоит писать их чаще?       «Милая моя Дженнет, пожалуйста, прекрати рисковать нашими жизнями!»       Иджекил поднял уголки губ. — Это было бы мило с вашей стороны.       Их разговор вернулся в прежнее, мирное русло. В нём исчезли те крохи натянутой сдержанности, которые прощупывались прежде; светлые лица, улыбки, какие-то глупости. Так разговаривают старые друзья, не видевшие друг друга целую жизнь.       Тут природная черта замечать мелочи при подробном их рассмотрении, снова не подвела Клода.       Если рыцарь Императорского ордена смотрел на его няню открыто, дружелюбно, то... Те взгляды, полные обеспокоенности, щемящей нежности, даже собачьей преданности, которые он украдкой дарил императрице, были... Совершенно иными.       Атанасия, до этого держащаяся строго и гордо, при них терялась и... Смущалась?       Он что... Только что видел на её губах короткую, сжатую улыбку...?       ...       Погодите. А что там по «семейному положению» его матушки?       На самом деле, Клод все эти года жил то же самое, что в ваакуме; никаких новостей из столицы, никаких сплетен. Да и чего удивляться? Для всех он был пятилетним ребёнком, покинутым матерью. Неокрепший ум, малое дитя. То, что вести из дворца могли обойти стороной, не исключено. Например, объявление о чьем-то замужестве.       Конечно, это звучало глупо. Привязано. Не совсем чтобы логично, но... — ...Иджекил муж Атанасии...?       Итог его мыслей вырвался как-то сам. Он даже и не заметил бы этого, если бы в комнате не смолкли голоса, оголяя тревожную, испуганную тишину. И он, уподобляясь ей, оцепенел, как кролик перед лицом хищника.       Атанасия, вцепившись дрожащими руками в ткань парящего платья быстро, и даже как-то дерганно встала со своего места; эмоции счесть на её лице было невозможно — все произошло слишком скомканно и скоро.       Она торопливым шагом направилась к выходу из комнаты, оставив в ней свою охрану, рыцаря, подругу детства и сына. Громкий хлопок двери — её последнее слово.       Клоду показалось, что она чуть не споткнулась о порог.       В немой тишине, где никто не смелился сказать и слово, в его голове начал говорить кто-то другой. Кто-то, понимающий происходящее больше него:       «Мать боялась своего сына так же, как он боялся еë»