Созвездие

      Выбравшись из понесшего ужасные потери леса Тиндзю, преодолев бесконечные голые просторы степей и холмов, путники снова окунулись в зелено-синий лесистый массив. Будучи островным государством, Инадзума не славилась своей флорой, но таково ошибочное мнение бунтовало лишь за её границами, и те, кто хоть раз пытался обойти или объездить хотя бы один остров, понимали, сколь богата и разнообразна растительность в обители Электро Архонта. Полная волшебства, бродячих монстров и притаившихся духов прошлого, она создавала впечатление бесконечного, запутанного лабиринта, который снова и снова сменялся горами и холмами, безжалостно отнимающими время обычных скитальцев. Ни обойти, ни пройти напрямую невозможно без опытного провожатого, и даже так, даже с тем, кто знает каждый метр пути, любую развилку и самое необычное препятствие, путь затягивается до месяцев, но у вынужденных союзников не было столько времени.       Томоко не предлагала способ сократить путь, словно ей совершенно безразлично то время, что утекало. Она молча и легко переживала один длительный, утомительный день за другим, коротала ночи на возвышениях или в обходе территории во избежании нападения или слежки. Иногда ей чудилось: некто стоит за её спиной, взирает на её попытки отыскать его среди теней. С восходом солнца ничего не менялось: земля не содрогалась, а небо не раскалывалось, просто начинался следующий утомительный день.       Дождь, буря, солнце и туман. Инадзума решила показать путникам всё своё многообразие, вынуждая врагов прочувствовать разные погодные бедствия, справляться с ними плечо к плечу. Именно ими они и были: люди, что держатся открыто, но за спиной прячут руку с ножом, готовясь в любой момент предупредить удар. Ни капли доверия, понимания, сострадания – лишь взаимная выгода.       Путешественница почти не спала, чутко вслушиваясь в каждый шорох, чего нельзя было сказать о беззаботной Паймон, легко засыпающей, как попугайчик, когда гас дневной свет. В очередной раз проснувшись то ли от какого-то хруста, то ли от шума собственного сердца, Люмин утомленно оглядела разбитый наспех лагерь в какой-то совсем крохотной пещерке, когда их внезапно настигла буря, примчавшаяся с океана: ветер гнул даже самые толстые деревья, пытаясь их выкорчевать, капли жесткими холодными гроздьями осыпались на голову, и ноги скользили по скалистому уступу, по котором они пытались пробраться через какой-то обрыв превосходно гладкий, точно прорезанный огромным клинком. С легкой дрожью путешественница догадалась, это след, оставленный былой мощью местного божества, неисчислимо давно.       Влажный воздух облепил кожу, неприятно поселившись живым холодом в костях и мышцах. Движения замедлились, точно тело боролось с температурой, а сердце из всех сил гнало по жилам кровь. Люмин поежилась: мурашки стали неотъемлемой частью её вдохов. Не спасало и тонкое бамбуковое одеяло – одно из тех двух, что как-то в одну из ночей им в зеленом мешке принес крупный тануки. Никто не знал, как он отыскал путников и почему после их деяний божественные духи продолжают им помогать, но от дара не стали отказываться. Немного еды, два одеяльца, новая одежда, чтобы не привлекать еще больше внимания к разношерстной групп, да и парочка волшебных листов, позволяющих скрываться от чужих взглядов, изменять внешность или что-то прятать. – Мяско в маринаде…       Паймон съежилась, свернулась в клубочек и иногда во сне бубнила всякие милые странности. Люмин невольно улыбнулась, посильнее натянув одеяло, хоть его тепла не хватало, чтобы согреть даже это крохотное тельце. Но взгляд её легко соскользнул с верной компаньонки, смущенно скакнув вверх и замерев на безмятежном, спящем лице рыжеволосого парня, беспрестанно в наглую ложившегося рядом с ними. Паймон не возражала, оправдывая это стратегическим ходом для выживания в ночном холоде, пришедшем на смену теплым дождям – по словам Томоко летний период неуклонно стремился к поре золотых листьев и промозглых ветров, – но вот путешественница слабо разделяла такой энтузиазм.       Его волосы отрасли и больше закручивались у шеи, падая на глаза. Чайльд обзавелся привычкой убирать их на затылок. Простое, быстрое, неосмысленное движение ладонями, но её сердце почему-то постоянно дергалось в груди, словно только она замечает то, как скользят прядки между длинными пальцами с чуть широкими костяшками, как несколько непокладистых волосков упрямо возвращаются и на один глаз небрежно падаю , а Предвестник, не заметив, продолжает о чем-то говорить. Ведь он постоянно о чем-то болтал, шутил и кривлялся, став радио, которое почти никто не слушал, кроме Паймон, тоже любившей провести не один час в беседах обо всём и не о чем. Но Чайльд и не был против, он легко находил язык с детьми, и хоть, по заявлением девочки, она старше всех здесь вместе взятых, Паймон всё равно вела себя, словно ребенок, нуждающийся во внимании.       Пальцы закололо – Люмин закусила губу и коснулась тех самых прядок, чуть вьющихся от влаги. Мягкие. Жар обжог кончики пальцев, пробежавшись по нервам, почти изгнав холод из тела. Это так странно: она не могла понять, что твориться в её голове, почему несмотря на все доводы рассудка, не может увидеть в Предвестнике того монстра, что предстал перед ней в Золотой палате, того, что убил и убьет в будущем множество людей и, возможно, даже невинных. Всё, что она видела: парня, способного на самую теплую и яркую улыбку, даже когда внутри него все рушиться, когда Порча сгрызает его душу, даже когда она сама отвечала ему лишь подчеркнутой ненавистью и непроницаемым холодом.       Легко касанием крылышек бабочки она провела по череде веснушек на выступе скулы, перепрыгивая с одной на другую: и тут, и там – их так много, не сосчитать. Но так хотелось узнать, сколько же их на его щеках, на переносице и даже сколько тех бледных, едва заметных на лбу и губах.       Люмин отдернула руку, на мгновение задохнувшись, – уголки губ Чайльда дрогнули в полуулыбке, рыжеватые ресницы дрогнули. Краска залила лицо: что она сейчас только что представила?       Путешественница резко села, и одеяльце соскользнуло с плеч. Нырнув в океан ледяного воздуха, она с наслаждением его вдыхала. В одно неожиданное для неё мгновение Люмин представила, как следом за пальцами касается веснушек губами, и тогда её собственное сердце чуть не выпрыгнуло из груди, забившись в горле. – Люмин, что с тобой?! – прошипела она сама себе, не осмеливаясь опустит взгляд и убедиться, что Предвестник продолжает спать беспробудным сном. – Вдруг кто-то…       Но никого не было. Где-то за порогом их укрытия барабанил дождь и завывал ветер. Осторожно Люмин выбралась из-под одеяла, заметив, что кто-то накрыл их ещё одним: точнее небрежно бросил поверх. У выхода она наткнулась на Томоко, натирающую своё оружие то ли до блеска самого солнца, то ли до дыр – движения её были резкими и раздраженными. Поглощенная какими-то своими мыслями, ниндзя не заметила появление путешественницы. – Снова не спишь? – Томоко не дрогнула, но по тому, как вдруг замерли руки, Люмин догадалась, её появление застало ниндзя врасплох. – Если продолжишь в таком же духе, то когда мы доберемся до Герцога, пользы от тебя не будет никакой. – Моя задача лишь в том, чтобы сопроводить вас и удостовериться, что фатуи исчезнут из Инадзумы. Я не собираюсь вступать с Предвестниками в бой, – Томоко одним движением спрятала кунаи. Так быстро, что казалось, она и не двигалась вовсе, только мелькнуло нечто черное. – Будучи кошкой, нечего шипеть на льва. – И сколько нам ещё идти?       Люмин выдохнула, ощутив, как бьется о непробиваемую стену, и присела рядом на камень. Потоки ветра гнали листву мимо, не загоняя в одинокую крохотную пещеру, облюбованную летучими мышами, что шуршали крыльями под изломанным потолком. Их черные глазки иногда сверкали в нависшем над путниками мраке. – Будь вы расторопнее, уже были бы на месте, но из-за всех этих споров и внезапных нападений бродячих самураев, возникавших точно черти из табакерки.. – Томоко подавилась выражением, вызвав у путешественницы улыбку. Любивший всякие метафоры и поговорки, часто звучавшие на его родине, Чайльд не мелочился на их использование, и за все эти дни привязались к ним несколько назойливых. – В целом... ещё пару часов. Как только буря уляжется, нужно выдвигаться. Не нравится мне это место.       Повисла неловкая тишина, разбиваемая лишь развернувшемся снаружи хаосом. Тепло, что внезапно не так давно накрыло путешественницу, развеялось, и холод снова ломил кости и истончал моральный дух. Люмин никогда не любила холод – в особенности тот, что проникает под кожу и живет в мышцах прожорливым паразитом, вечно голодным и грызущим нервы.       Поведя плечами, она огляделась, пытаясь найти хоть какую-нибудь тему для разговора: в этом она ужасна. Обычно, когда дело доходило до праздной болтовни, её выручала Паймон, с легкостью находившая слова и темы, точно у неё где-то всегда был припасен сборник бесед. – А… Куда запропастился Сказитель?       Томоко фыркнула. Она привычно коснулась спрятанного на предплечье куная, как всегда делала, когда нервничала или речь заходила о Предвестниках. Люмин не могла представить, как эта девушка справляется, сколько сил она тратила в храме, оставаясь беспристрастной и к ней, и к заключенным солдатам, храня на сердце не заживающую рану. Сама путешественница даже представить боялась боль от потери сестры. Томоко поражала, ведь даже так, ежедневно видя тех, кто повинен в трагедии, сохраняла спокойствие, не бросалась пустыми попытками в ночи перерезать им глотки. Смогла бы и Люмин быть такой, как Томоко? Или если бы кто-то отнял у неё брата, она безжалостно убила бы виновника? Ответ пришел слишком легко, оставив неприятное послевкусие: определенно. Ради брата она могла пойти на самые ужасные поступки, которые только представлялись.       Люмин чуть обернулась, туда, к повороту, скрывшему спокойно дремлющих Чайльда и Паймон. Возможно, поэтому его рассказ в тот день произвел на неё ошеломляющее впечатление. Точно недостающий пазл в картине. Понимание и принятие. Ради семьи Тарталья также был готов пойти по головам, и не важно, сколько крови придется пролить, даже если в конце пути, он захлебнется в ней. – Он там, – путешественница отвлеклась от собственных рассуждений, вспомнив о случайно заданном вопросе, обернулась и пораженно уставилась на ниндзя. Томоко пожала плечами. – Каждый по-своему борется с тревожными снами. – Долго он там?       Стена из дождя редела, но ветер ещё завывал, оглушая. Путешественница едва верила своим глазам, укладывала в голове тот факт, что несмотря на всё это, Шестой Предвестник стоял у самого обрыва и мрачной фигурой взирал вниз, куда-то в бесконечные просторы леса. От одного вида этой ужасающей картины пробирала дрожь: даже здесь, в укрытии, под двумя одеялами Люмин дрожала как осиновый лист, а этот парень, казалось, легко сносил нападки обозленной погоды. Кто он вообще такой? – Не знаю, несколько часов? Вроде он даже не заметил меня, когда его магия вдруг расколола тот сталагмит, – она махнула рукой куда-то в сторону, указывая на обломок камня и множество крупных и мелких осколков, крошкой рассыпанных вокруг. По полу бежала трещина, расстраиваясь на стене. – С его элементом что-то не так. Возможно, это проявление влияния Порчи, но тогда нечто похожее должно было происходить и со вторым парнем. Так что скорее всего дело в том, что Сказитель – кукла Архонта. – О чем ты?       И только сейчас Люмин заметила, что даже под дождем, несмотря на то, сколь чувствительна электро стихия к гидро элементу, вокруг Предвестника полем мелькали фиолетовые всполохи, умножались, гасли и снова вспыхивали. – Ты, наверное, не заметила, потому что и сама не владеешь Глазом Бога, но у этого парня магия исходит не из божественного талисмана. Глаз Порчи дает ему силу, но с другой стороны обычное волшебство, как то, которым он уничтожил волчьих разрыва, ощущается иначе, оно почти чистое, не искаженное тьмой, – Томоко облокотилась на прохладную стену, поджав колено и сцепив на нем пальцы. – Вот я и задаюсь вопросом, как такое возможно: без Глаза, как и ты, владеть таким ужасающим колдовством. – Поэтому ты решила, что дело в его создателе? – Люмин вздохнула. – Вообще, у Сегуна тоже есть волшебство, и Глаз Бога всегда казался мне каким-то неправильным. Он никогда не загорался. – Предполагаю, дело в искре, горящей в каждом творении Архонта. Что-то вроде частицы божественного волшебства, и они бездумно ею пользуются. По идеи всё идет неплохо, волшебство покорно следует их воле или воле создательницы, но у этого парня, будто этот кусочек взбунтовался, и теперь стихия ощущается точно кипящая магма, разлитая в крови. Не угасающая и неконтролируемая. Не знаю, не будь это Шестой Предвестник, я бы решила, это из-за того, что он ненавидит ту часть себя, – ниндзя качнула головой, поднялась, растягивая руки. – Я думаю о нем больше, чем он заслуживает. Пусть истязает себя на холоде, какая разница. Он же не человек.       Томоко ушла, утомленная бессмысленным разговором и присутствием путешественницы, рядом с которой всегда ощущалось, будто что бы она не делала, всё неверно. Люмин обладала надоедливой способностью: невольно заставляла сомневаться в себе и своих мыслях. Она всегда источала свет. Даже в пасмурную и холодную погоду, эта девушка сияла изнутри, чем немало выматывала своих спутников, хотя ни словом, ни жестом не обнажила своих истинных мыслей. Не вступала в дебаты, не поддерживала ссоры или колкие нападки товарищей – путешественница заняла нейтралитет, и явно давала это понять, игнорируя всякую провокацию.       Дождь закончился. С края пещеры падали последние капли, звонко погибая в лужах. И даже когда жестокий ветер улегся, из-за горизонта начал разливаться свет бледнеющего рассветного неба, когда весь туман спустился с гор и наполнил леса, словно вода озера, Шестой Предвестник не шевельнулся. Вода струилась по обнаженным рукам, блестящими комочками падала с волос, магия затихла: крохотные молнии окончательно погасли, – в предрассветном свете виднелись темные полосы на руках, скулах, точно Томоко была права, и стихия ополчилась против хозяина.       Почему она не ушла следом за ниндзя, не вернулась в импровизированную постель, туда, где было чуть теплее, чем здесь, туда, где она могла любоваться юношей, что не покидал её мыслей? Люмин осталась до утра, погруженная в какие-то запутанные размышления. Она наблюдала за чудным Предвестникам, точно её кололо беспокойство: стоит упустить его из вида, как он сорвется с обрыва. Не то, чтобы она беспокоилась о его жизни, но каждый раз, думая, что нечто такое может произойти, Люмин вспоминала испуг в глазах Моны, когда она впервые проснулась в храме и хриплым голосом спросила о Сказителе. Она бы расстроилась, если бы с ним что-то случилось, вдруг пришло на ум раньше, чем напоминание, что их жизни связаны.       Люмин поднялась. Тяжелый вдох сорвался с губ, когда она нырнула в уличный промозглый мир, легкими шагами преодолела расстояние и молча накинула одолженное одеяло юноше на плечи. Скарамучча дрогнул, обернулся и пошатнулся, словно очнувшись от беспамятства, – путешественница побледнела, ухватив его за локоть, не давая рухнуть с обрыва. Пальцы обожгло льдом. Девушка с ужасом заметила посиневшие губы, бледную, почти серую с синим отливом кожу. – Сколько ты тут на самом деле простоял? – вопрос вырвался непроизвольно, сквозь ослабший от недосыпа и шока контроль. – Пошли.       Кто он? Хороший вопрос, но столь ли он значим, чтобы принимать какие-либо решения. Томоко заключила для себя, что Сказитель – не человека, и поэтому не важно, что с ним будет, даже если единственное, чем он на деле отличался от неё или той же путешественницы, это тем, кто его создал. Для Чайльда же всё было просто и очевидно, Люмин поняла это за время их путешествия, увидев в его отношении к Скарамучче нечто знакомое, нечто родственное. Но всё это, не её опыт, не её выводы, и тогда, как ей следует отнестись к этому Предвестнику? К человеку, от руки которого погиб её друг? Она пока не знала, не понимала, что к нему чувствует: привычную ненависть или уже что-то менее пылкое. Но нечто стало для неё очевидно, когда взглянув в бледное лицо юноши, путешественница увидела отчаяние как то, что промелькнуло в его лице лишь однажды – когда Третий Предвестник едва не убил Мону, а он, лишенный колдовства, ничего не мог сделать.       Кем бы ни был Скарамучча, он столь же живой, как и они все.

___

      Слова не вязались, язык путался – он совсем забыл, как говорить, точнее, дрожь, что гусиной кожей прошлась по телу, лишила его этой возможности. Они вернулись в пещеру, где было не на много теплее, чем снаружи, но ему все равно – на всё. После стольких часов, проведенных под порывами ветра и градом ледяных капель, чувства притупились, разум едва оставался в сознании, но даже так было лучше, чем не угасающие молнии, щелкающие в крови, вырывающиеся в пространство, пытаясь ужалить окружающих. После заточения его магия изменилась, или же то, как он её теперь ощущал казалось другим, но в любом случае теперь это походило на попытки приручить бешеного пса, рвущегося с поводка.       Он не мог спать, потому что закрывая глаза, в момент ускользания реальности и высвобождения демонов бессознательного, ему виделись какие-то силуэты, пейзажи, которых Сказитель не помнил. В них были блеск снега, далеких звезд и тепло чьей-то руки. Пытаясь сквозь темный туман хоть что-нибудь рассмотреть, он упускал из виду взбесившуюся стихию, дождавшуюся подходящего момента, чтобы вырваться. Так было и сегодня: мгновение до того, как очередная молния не раздробила какой-нибудь камень или не сожгла кого-то из его глупых спутников, и он уже стоял под проливным дождем, ритмичными, жестокими каплями успокаивающем нервы, волшебство и мысли.       Вода струилась по коже, ускользала за шиворот, рождая мурашки. Он поднял взгляд к небу – дурацкая привычка, словно сквозь ночную мглу, сквозь черные тучи можно было увидеть что-то больше, чем стальную крышку нависшего над ними гроба. Но Скарамучча желал увидеть их, звезды, что вспыхивают по ночам, блестят далекими и редкими пятнышками. Почему? Он не знал. И всё-таки даже без звезд, Сказитель ощутил искаженное чувство покоя, вдыхая запах мокрого камня, бушующих у подножья деревьев, сверкающих среди туч молний. Родина зла на людей, на него, но как бы он не старался отречься от неё, каждый раз, когда нервы его не выдерживали под натиском волшебства, воспоминаний, пульсирующей нити, она была единственной, кто мог спасти его от этого уничтожающего потока.       Холода не существовало. Сознание спряталось в застенках, укрылось в безопасности, ускользнуло из реальности, пока кто-то не напомнил о существовании тела, замершего над обрывом. Как удар о землю, Скарамучча очнулся от забвения, выбрался из какого-то тихого, спокойного места, и тогда он почувствовал сколь сильно за эту ночь измучил своё тело. Оно дрожало, холод уже обратился льдом, хрустевшем в суставах, осевшим в легких, пронзившим иглами горло. – Словно намокшая курица, Скар, – зевая, Чайльд несколькими движениями высушил одежду товарища. – Даже спрашивать не буду, что взбрело тебе в голову, вынудив прогуляться в такую чудесную погоду. – Пошел ты…       Зубы стучали, и угроза прозвучала слишком неуверенно и скомкано, чтобы хоть кого-то напугать. Тарталья улыбнулся, благосклонно ему кивая. – Буря закончилась. Пора выдвигаться, – прервала намечающуюся склоку Томоко, тихо сидевшая в углу. Она прытко поднялась, потягиваясь. – Будьте готовы, через пару часов прибудем на место.

      ___

      С гор сошел туман, наполнив леса серо-голубыми клубами. Силуэты деревьев вырастали резко, неожиданно, точно искаженные призраки с тонкими ветвями, напоминающие когтистые костлявые руки, тянущиеся за путниками. Они цеплялись за их тени, пытаясь утянуть в неизвестность.       Затесавшийся средь горной гряды и густой растительности вход в забытые временем руины, о предназначении которых рассказать могут лишь те, чьи кости давно обратились прахом. Каменным истуканом над гостями возвышалась п-образная арка полуразрушенного храма, а может то было какое-то иное архитектурные творение прошлого. Время сыграло злую шутку с этим местом, уничтожив всякие намёки на то, сколько лет сооружению, какие тогда были течения в архитектуре. Перед ними высилось забытое, давно испустившее последний вдох красоты чудище, замершее разинув рот и ожидая, когда путники переступят порог.       Предвестники переглянулись и шагнули в пропасть – точнее на первую ступень совсем небольшой лестницы, выведшей их в широкий коридор со сводчатыми потолками, где потеряв краску и целостность рисунка застыли витражи. Стекла опускались вдоль стен, уходя лабиринтами куда-то вглубь руин. Контраст мёртвого камня и бездушного стекла с живой, густой растительностью, для которой это место стало домом, поражал. Человеческие ковры сгнили – вместо них теперь мхи и лишайники пятнами пушков и острых кустиков расползались по кладке. Лианы с алыми цветами красиво оплетали колонны, стены, рождая заместо осыпавшейся мозаики новые узоры и рисунки. В каменном саду звучали лишь глухие шаги незванных гостей.       Рыжеволосый парень внимательно изучал пейзаж, пока второй безразлично следил за сменой одного арочного проёма с полуразрушенными статьями на другой. Тёмные одежды, что им достались от добродушных тануки, назойливо цепляли глаз на фоне бурной зелени и алых цветов. Помехи, которых не должно было быть.       Сказитель извлёк из-за поиска кинжал и под молчаливым взором товарища вонзил его в одну из стеклянных стен. Стекло завибрировало, и по периферии, умножаясь, расползлись трещины. Считанные удары сердца ничего не происходило, а затем – оглушающий взрыв рухнувшего крупными и мелкими осколками стекла, точно водопад с обрыва. Шестой Предвестник легко ускользнул из радиуса острых кусочков.       Отражаясь от стен, грохот лавиной разнесся по руинам. Стекло звенело, растения поникли, ощутив, наконец, вторжение неприятелей. Подобно сторонним наблюдателям бедствия, их не касающегося, Предвестники замерли поодаль, созерцая реку стекла, брызгами рассыпавшуюся по полу. Долгие минуты после затишья они стояли молча, выжидая, что грянет следом.       И оно грянуло. В зал, где пол обратился опасным пологом стекла и лоз, явился он. Мужчина в богато расшитом одеянии, ткань которого чуть отливала алым – насыщенным, глубоким и почти не заметным, если свет удачно не соскальзывал с рукавов или груди, перебирая каждый завиток на запонках и пуговицах. Герцог чуть замедлил шаг и вовсе остановился, пригубив из трубки ещё немного дыма. – История циклична: снова вы, и снова я, – он улыбнулся, поочерёдно приветствуя державшихся стороной Предвестников. Герцог усмехнулся, приподнимая бровь. – Итак, зачем явились да ещё с такими мрачным минами? Неужто Сказитель самовольно решил вернуться домой? – Будь оно так, было бы проще.       Трубка в руке замерла, когда голубое лезвие клинка материализовалось в опасной близости от горла Третьего Предвестник. Чайльд беззаботно улыбнулся, замерев за его спиной с таким лицом, точно стоял там всю жизнь, а никто и не заметил. Да так и есть: никто же не заметил, и лишь когда мираж развёлся на месте «рыжеволосого парня», что прибыл вместе с Шестым, появилась Томоко в темно-зеленом одеянии шиноби. Светлые волосы пышным нимбом дрожали на несуществующем ветру, когда девушка резким движением рук вонзила кунаи и несколько сюрикенов в цветы на лозах под их ногами. – Хорошая попытка, но эти цветы слишком громко болтают о крови, чтобы сойти за настоящие, – и в подтверждение её словам пронзенные растения рассыпались желто-зеленым эфиром. – Похвально. У тебя хорошее чутье, девочка, – спокойствие в его голосе не дрогнуло, несмотря на лезвие, способное в любое мгновение перерезать горло. – Надеюсь, это ты тоже предугадала. Ведь всё-таки иногда и палка стреляет, верно, Тарталья?       Герцог коснулся синего клинка и без особого труда отстранил его, а следом оружие и вовсе развеялось. Ниндзя усмехнулась, словно предательство одного из Предвестников – ожидаемое событие, а вот лицо Сказителя побледнело, что-то странное мелькнуло в его глазах. – Можешь больше не притворяться, путешественница, презрение Скарамуччи нельзя подделать, – он вдохнул табака. – Когда за этим лицом ты, оно меня почти не раздражает.       Мираж задрожал и рассеялся, вернув Люмин её прежний облик. Листочки тануки вспыхнули в последний раз и исчезли. Путешественница сжала в ладони меч с золотистой рукоятью, на щеках –чуть заметный румянец, а глаза наполнились тенями, когда её взгляд встретился с голубизной его глаз. Одиннадцатый Предвестник пожал плечами, растягивая губы в улыбке. – Я не лгал тебе, путешественница. Несмотря ни на что, единственная, кому я останусь верен до конца жизни, это Царица и её идеалы, – идеальная дуга лука возникла в руках, блестя в дневном свете белым и голубым. – Итак, что ты решила? – Ты знаешь, – лозы ожили и мгновенно бросились на ошеломленную путешественницу, обхватив запястья, голени, скручивая почти до хруста. Сдавленный крик вырвался, когда боль пронзила руку, и меч выпал, звонко ударившись о каменный пол. Томоко опустила ладонь, и сквозь вспыхивающие перед глазами белые пятна Люмин увидела легкое зеленое свечение под полами обвязанного поясом короткого кимоно. – Но если ты предашь и меня, легко не отделаешься, Предвестник. – Так вот каков ещё один владелец Глаза Бога, – Герцог закусил трубку и изобразил одобрительные хлопки. – Становится всё интересней и интересней.       Лозы сжимались, притягивая к земле. Люмин опустилась на колено, сдерживая вдох от вспыхнувшей боли. Кусочки стекла впились в кожу. Кровь капельками окрашивала пол, и даже так, путешественница едва ли различала, что невыносимее: рвущаяся кожа или разбивающееся сердце. Стыд, ненависть – к себе, к своим мыслям, чувствам – приглушали физические муки. Как можно быть столь слепой, доверчивой? Перед ней враг, направивший в её сторону стрелу, и она не может поверить в это, не видит истины, точно всё это и есть мираж, навеянный заклятием. – Убей путешественницу, и тогда Царица исполнит твоё желание, – Герцог по-дружески хлопнул Чайльда по плечу, словно пытаясь подбодрить в этом нелегком решении. – Хотелось бы ещё раз увидеть живой блеск в глазах твоей сестры. Нет ничего печальнее гибели детей.       Внутри всё похолодело, когда натянулась тетива. Люмин дернулась, но лозы держали крепко, распускающиеся на них желтые цветы вытягивали силы, питаясь её магией. Она не могла здесь погибнуть: не от его руки, не от очередного предательства, не из-за своей глупой доверчивости…       «Не отдавай сердце людям, они могут быть не аккуратны и разбить его», – собственный голос ледяными глыбами бился о разум. Слова, что она так часто говорила брату, обернулись против неё. Обнажающая чувства слеза скатилась по щеке. Было бы не так больно от осознания безвыходности ситуации, если бы это был не он?       Рука Тартальи дрогнула, тетива ослабла. Герцог выдохнул, понимающе сжав плечо соратника, пряча во внутренний карман трубку. – Ничего, я понимаю. Молодая пылкая кровь, влюбленность, – он чуть склонил голову, окинув путешественницу оценивающим взглядом. – Ох, это время, когда кажется, что любовь – целый мир.       Она моргнула, пытаясь избавиться от слез, вставших занавесом в глазах, размывших контуры реальности, скрывая жесткие грани. Вслед за одной, покатились новые и новые: контроль дрогнул и рассыпался, раскрывая истину чувств, ту боль, что приносило осознание. Путешественница в бессмысленной попытке дернула рукой и выдохнула, когда лозы впились в кожу. Ничего не было, кроме Предвестника вдруг опустившего лук, растерянно глядя на неё, точно проснувшись от гипноза, от чего-то, что извечно правило им, и тогда её сердце задрожало – Люмин искренне его ненавидела за надежду, что никак не покинет её.       Среди размытого мира вспыхнула красная клякса. Путешественница замерла, дернулась из вдруг ослабших растений. Всё накренилось, мысли нашли друг на друга. Только Предвестники стояли плечо к плечу, а теперь кровь ручейками текла с уголков губ, темное пятно расплылось на груди – Чайльд выронил оружие, хватаясь за окровавленное лезвие, пронзившее грудь. Булькающий кашель сорвался с алых губ. – Придется стать вашим учителем и обнажить жестокую истину, – Третий резким рывков выдернул меч из спины юноши. Женский крик сотряс зал, когда Одиннадцатый из Предвестников замертво упал на чудесный зеленый ковер, залив его кровью. – Ваша любовь бессильна перед смертью. Смерть – конец для всего.

___

      Сказитель бежал, не останавливаясь – сквозь коридоры, сквозь стеклянный лабиринт, избегая алые цветы, океаном рассыпанные вокруг. Магия тануки спала, и иллюзия, что искажала свет, скрывая его от чужих глаз, развеялась. Но он не останавливался, точно зная, чувствуя, что здесь, в этих руинах есть кто-то ещё, кого он не хотел бы встречать. Сила струилась в растениях, пульсировала и казалось, что за ним наблюдают сами цветы. Они оборачивали головки, когда Скарамучча проходил мимо, листья дрожали ему вслед. Догадка сама пришла на ум. Хотелось бы верить, что она ошибочка, но это не так.       Следом, едва поспевая, летела крохотная девочка, белая как мел и это не говоря о её причудливых волосах и костюме. Она боялась его, но всё равно зачем-то навязалась следом. Обычно болтливая, сейчас Паймон следовала за ним молча, опасливо оглядывая окружение, сжимая кулачки у груди.       Где-то раздался шум, эхо крика ему вторило, подстегивая Шестого ускориться. Сердце дрогнуло, юноша запнулся и остановился, невольно обернувшись к рассеянному холодным дневным светом коридору из обрушенных камней и колотого стекла. В тенях затаилась трагедия, она подкрадывалась, и Сказитель слышал, как нечто советует ему вернуться обратно, убедиться, что абсурдная идея глупой ниндзя сработала, что Герцог не на столько безумен для чего-то непоправимого, но как бы ему не хотелось вернуться, Предвестник пошел дальше. – Это.. Паймон показалось, что это Люмин, – встревоженно промямлила она, порывисто ухватываясь за его накидку. Сказитель раздраженно поднял взгляд, но девочка лишь крепче сжала ткань в руке. – Всё же будет хорошо, да? Чайльд сильный и Люмин тоже, они справятся. Всё.. Всё будет хорошо.       Прямо сейчас, дрожа от ужаса, испытывая искреннее недоверие к нему, девчонка сказала это для… него? Скарамучча порывисто выдернул одеяние. Ему показалось: она просто трусиха, успокаивающая сама себя, только и всего.       Однообразный пейзаж снова замелькал перед глазами, словно тот, кто сотворил это место, лишился всякой фантазии: одни барельефы повторялись каждые два проема, колонны с одинаковыми капителями и пьедесталами, и даже цветы лежали так, словно вторили соседям из предыдущего коридора. Сказитель клял весь чертов мир, и обычно неугомонный голос в голове, что вдруг присмирел и затих. Куда ему идти? Это место напоминало бесконечный лабиринт из камня, стекла и цветов. В один момент поймав себя на мысли, что он ходит кругами, Предвестник снова остановился, огляделся и выругался. Развилка, на которую он набрел, выглядела совершенно так же, как та, что дважды уже оставалась за его спиной. – Где ты, черт дери?! – молнии прытким костром взорвались, сжигая растительность и опаляя камень и стекло. Девочка пискнула, взметнувшись к полуразрушенному потолку, спасаясь от электричества. – Проклятье.       Раздраженно взъерошил волосы. На нервах плясали искры, точно дух никак не мог усидеть в теле, желая выбраться, вырваться и бежать, не останавливаясь, быстрее, быстрее найти Мону и вернуться. Но, кроме этого, не было ничего: привычное тянущее чувство покинуло его. Весь внутренний мир – выкипевшая из озера вода. Ночь, проведенная под ледяным дождем, холодным комом придавила все ростки, и даже заклятие молчаливо взирало, улыбаясь и улюлюкая, видя бессмысленные потуги юноши отыскать астролога. Одну единственную девушку, что могла быть где угодно в этом бесконечном завале старья. – А.. Мне кажется, здесь узор чуть отличается, – Паймон подлетела к статуи женщины, с улыбкой державшей в раскрытых ладонях цветок. Компаньонка склонила голову и маленьким пальчиком провела по узорам рядом стоящей колонны, составляющей арочный проем. – Может стоит свернуть, а не идти прямо? – Тц.. – Сказитель недоверчиво взглянул на узоры, о которых болтала девочка, но не увидел ничего особенного. – Так иди и проверь. – Что? Паймон лишь компаньон, а не боец, да-да! Вдруг там страшное цветочное чудище?! – громкая, эмоциональная и раздражающая, она мельтешила перед глазами, орошая цветы блестками. – Ты сильный Предвестник, вот и иди первый. Думаю, даже цветочное чудище испугается тебя и сбежит. Жуткий! – Цветочных чудищ не существует, дуреха. – Вот и существуют!       Продолжать бессмысленную полемику он не собирался, молча шагнув в новую развилку коридоров, но Паймон, заведенная поднятой темой, разразилась какой-то невнятной тирадой. Коридор простирался прямо, становясь всё более мрачным и зеленым, всё чаще приходилось обходить внезапно выросшие из каменного пола столбы цветов. Мягкий аромат щекотал нос, но чем глубже путники пробирались, тем слаще он становился, назойливо забираясь в рот, сводя зубы. Летающая крошка с неугомонным языком с удивлением вздохнула, вынуждая его обернуться. Быстрее, чем он сам того захотел, Предвестник уже крепко держал её в руках, пока аленький цветочек разинув острую пасть клацал окровавленными зубами. Паймон взвизгнула, вцепившись в юношу: – Цветочное чудище!       И она оказалась права. К сожалению. Следом за этим ожившим цветком пробудились другие, разрастаясь, раскрывая пасти и протягивая к путникам смазанные чем-то листья. Отшатнувшись, он вскинул руку – вспыхнул гремуар, и фиолетовый свет озарил пространство, сжигая чудищ, обращая их желто-зеленными всполохами. На месте погибающих вырастали новые – больше, злее. Сказитель развернулся и, создав из молний ковер, бросился проч, крепко держа девчушку, раскрасневшуюся от приступа ужаса. Тем не менее она нашла в себе силы кричать цветам проклятия, точно это хоть сколько-нибудь их замедлит.       Стены ожили: сжимались живой изгородью, – под ногами путались корни. Молнии осветили силуэты тех, кто тоже имел неудачу забрести в эту часть руин. Мертвецы, разодранные на части, гнили удобрениями для магических цветов, не способных насытиться человеческой кровью. И хоть Сказитель до последнего верил, что Царица не отправит из Снежной на один континент столько Предвестников, эта безумная женщина так и поступила.       Шипы цеплялись за одежду, царапали кожу и, чувствуя кровь, остервенело тянулись к юноше. Лозы хватались за лодыжки, плечи, но электричество жгло, не позволяла поймать – живым фиолетовым костром распалялось в груди, лишая дыхания, забитого вяжущего язык сладостью.       Вдох сорвался, кашель выбил резким порывом силы, и парень оступился, кубарем рухнув на зеленый полог, вмиг взметнувшийся капканом. Сказитель успел толкнуть девочку прочь перед тем, как цветы набросились на него.       Паймон, едва не прокатившись по полу, успела взметнуться в воздух у самой арки. Нервно она закусала пальчики, то ли надеясь, что жуткий Шестой Предвестник выживет, сожжет эти злобные, совсем не чудесные цветочки, то ли пытаясь найти в себе силы сделать хоть что-то, точно она была способна на нечто большее, кроме вечных причитаний, пафосных рассказов и дружеских подбадриваний.       Растения обратились зелено-алым комком, острыми пиками вонзаясь в свою жертву. Достигая её. Девочка содрогнулась, услышав крик, увидев кровь, стекающую с зубов выпрямившего стебель цветка. Этого просто никак не могло быть. Нет, нет… Она протянула ручку, словно ухватилась за что-то, зажмурилась и дернула.       Что-то с чистым звоном хрустнуло.       Открыв глаза, всхлипнула, оседая на каменный пол. Силы песком сыпались из тела, даже блестки, что сопровождали её всегда, померкли. Паймон сжала кулачки и крикнула: – Осторожно!       Сказитель будто очнулся, легко избегая скрывшуюся между теней лозу, готовую ухватить его, даже несмотря на злобную стихию электричества. Юноша почти оступился, но вовремя перешагнул цветок, безжалостно следом пожранного змеей, подхватил компаньонку и шагнул в арку. Раздосадованные цветы шипели им вслед.       Руины обратились живописной оранжереей или тем, что от неё осталось. Уходящие к сводчатому стеклянному потолку стены потеряли свою прежнюю форму, многие колоны обрушились или потеряли прежнюю форму под натиском извечных дождей, что просачивались сквозь разбитые окошки между пожелтевшими рамами. Серый дневной свет окунал буйную растительность в печальный оттенок реальности, лишая того богатства и очарования, которое могло причудиться в ином, более местническом освещении. Под ногами хрустели ветки, осколки стекла и разбитой дрожки, ведущей сквозь клумбы, густые кусты с разноцветными бутонами. Тишина заполняла уши, отчего свои же шаги звучали барабанным боем.       В какой-то момент его компаньонка враз обессилила и теперь клевала носом у него на руках. Паймон чуть опускала головку в ритм шагов, и тут же вздрагивала, разгоняя сон. Но Сказитель не мог её винить в накатившей сонливости, ведь и он с трудом держался: сознание ускользало из цепкой хватки бодрствования, тело тяжелело под силой странной ломящей усталости, и даже магия его, что беспрестанно током щелкала в крови, присмирела.       Один шаг показался тяжелее предыдущего – Шестой пошатнулся и оперся о колону, борясь за свежий воздух, которого не было. Несмотря на состояние оранжереи, здесь царила духота, наполненная приторным ароматом. Он скреб горло, сиропом скатываясь по гортани. – Паймон не должна засыпать, – сонно пробубнила она, не в силах бороться с тяжестью век. Зевок получился слишком сладким и глубоким. – ..плохое предчувствие. – Уснешь, можешь не проснуться.       Сказитель выдохнул, мотнул головой, разгоняя туман в голове. На кончиках пальцев сверкнула совсем маленькая молния, жадно укусившая девочку за руку, отчего та вскрикнула. Она обиженно возмущалась, но совершенно точно проснулась, и её разгневанное лицо вызвало у Предвестника улыбку. «Вот же глупая», – проскользнула мысль, зацепившись за контуры, пролядывающиеся средь окружившей их темно-синей листвы кустов и деревьев. Сон мгновенно спал.       Сквозь полуразрушенную оранжерею, прожигая изгороди, внезапно преграждающие путь, сквозь заволакивающий разум сладкий до горечи туман, он узнал эти темные, длинные волосы и звездочки, блестками рассыпанные по макушке. Всего несколько мгновений, и Сказитель, вырвавшись из буйства растительности, оказался в небольшом ареале, огражденном выпуклым стеклом, красиво преломляющем свет, приумножая алые и желтые блики. Большие и маленькие бутоны свисали с узорчатого потолка, раскрывшиеся цветы кляксами расцвели повсюду: на ногах, руках, груди, плечах, шее спящей девушки. – Мона! – Паймон выбралась из рук Сказителя и метнулась к астрологу, но почти мгновенно рухнула. Желтая пыльца взрывом взметнулась вверх, мерцая, обманчиво завлекая. – Апчхи! Теперь я точно не люблю цветы! Они просто повсюду! – Это не просто цветы, – он больше выдохнул слова, нежели реально их произнес. Порог стеклянной гробницы ощущался стеной, не дающей к ней шагнуть. – Алые альстромерии. Сладкая смерть. – Смерть?! Нет, нет, Мона же не…       Паймон подорвалась, но тут же обессиленно упала. Холод сковал кисти, живым потоком наполняя кровь. Он знал, девочка не справилась – уснула и теперь едва ли отличалась от мертвеца так же, как и Мона, что безмятежно замерла на резной белой скамье, чуть склонив голову на бок. Всего несколько его шагов разделяли их и непроницаемое волшебство женщины, что паразитом затаилась где-то средь своих излюбленных цветов и наблюдала за спектаклем, наслаждалась красотой созданной картины.       Бледная, нет, почти серая кожа на щеках едва отливала живым румянцем, вместо него расцветали новые бутоны водопадом, струящиеся по распущенным, потерявшим прежний блеск волосам. Чарующее изваяние молодой девушки, захватывающее дух у любого ценителя искусства. Жизнь в океане крови, медленно, неотвратимо угасающая. Коснулось бы любого сердца состраданием, кроме его. Холод, ужасный, непобедимый холод зимней стужи в ночь, когда он заплутал в лесу после прилюдного наказания за непослушание. До боли, до стона резавший кожу ладоней, разрывающий сердце. Подступающая смерть.       «Ничего страшного, если я слегка замерзну, ведь тебе станет чуточку теплее», – шаг. Хрустнули первые цветы, осыпая алыми лепестками ботинки.       Что-то засияло, огибая стеклянные стены, окрашивая их золотом.       «И это не было жалостью. Мне просто знакомо это одиночество в твоих глазах», – Сказитель бросился к ней, хоть и знал, чем это чревато. Желтая пыльца ослепила, въелась в язык, отравила разум. Ноги дрогнули, Предвестник упал пред спящей девушкой на колени. А спала ли она? Он ухватился за аккуратно сложенные лодочкой ладони и обжегся их холодом. – Мона! Просыпайся!       Но она не проснулась, и не проснется. Её губы посинели, чуть отливая фиолетовым и белым. Он протянул руку – та дрогнула, точно слабость пронзила нервы иглами, – коснулся щеки, пальцами – губ. Дыхания нет. Она уснула. И сон её – смерть, осыпанная алыми лепестками.       Задыхался. Слеп. Волшебство жидкой, липкой субстанцией смазывало кожу. Рушились чувства, рассыпались мысли, собственная магия беспомощным котенком пищала в углу. Алые лепестки кружились и в танце падали им на волосы бесконечным дождем, желая свершить чарующее погребение. Веки тяжелели, и силы иссякали – Предвестник опустил голову на женские колени. Кашель скреб горло, пока последний теплый вдох не сорвался с обескровленных губ.