Бэйби

С самого утра Феликсу хуёво: у него поднимается температура практически до сорока, его знобит, он кашляет без перерыва и просто не может встать — настолько сильной слабостью его пробирает до костей. Бан Чан бегает из комнаты в комнату как заботливая мамка: носит горячий чай с вареньем, ругается на невозможность врача приехать в ближайшие полчаса, по будильнику меряет температуру и отменяет тренировку. Танцы, наверное, подождут пару дней — всем нужно отдохнуть. Феликсу пиздецки хуёво: он кутается в два одеяла с головой, находит в себе силы съесть клубничный чизкейк, притащенный Хёнджином из кондитерской, и засыпает у него под боком. И Хёнджин не против: он целует ласково в лоб, отмечает немного спавшую температуру, просит Чана успокоиться и сам выпроваживает его за дверь. — Тебе нужно выпить таблетки, бэйби. Открывай глаза. Хёнджин произносит это «бэйби» практически одними губами, говорит негромко, мягко ведёт рукой по светлым волосам и перебирает короткие пряди пальцами. Иначе Хёнджин почему-то не может: он испытывает к Феликсу исключительно тёплые, собирающиеся под рёбрами, чистые эмоции, касается костяшками пальцев его щеки и моментально отдёргивает руку, стоит ему открыть глаза. Потому что дать себе слабость и признаться сейчас — самый отвратительный, блять, момент. Признаваться, по правде, не в чем — всё слишком очевидно. Хёнджин смотрит несколько секунд в чужие глаза, зачёсывает чёлку назад, чтобы она не мешалась, и тянется за пластинкой. Он выдавливает две таблетки в собственную ладонь, протягивает их вместе со стаканом воды Феликсу и молча наблюдает. Потому что Феликс сонно трёт глаза ладонями, поднимается явно через силу, через силу глотает горькие таблетки и устало кладёт голову на плечо Хёнджина. — Джинни, мне холодно. — Иди сюда. Феликс слушает: он сползает ниже, ласково ведёт маленькой аккуратной ладонью по груди Хёнджина, соскальзывает на его талию и прижимается щекой к плечу. Он лезет обниматься и Хёнджин не может отказать. Потому что Хёнджин давно смирился — его прикосновения значат слишком много, слишком цепляют, слишком быстро заставляют привязаться. Феликс срывается на очередной приступ кашля, прикрывает рот краем одеяла, жмурит сильно глаза и жмётся ближе к чужому телу. Ему настолько хуёво, что он не особо понимает происходящее вообще: у него слезятся глаза от кашля, слабость ложится на тело невыносимой тяжестью, кончики пальцев мелко подрагивают и касаются шеи Хёнджина. — Тебе надо уйти, я не хочу, чтобы ты заболел. — Я не оставлю тебя одного, Феликс. Если здесь будет Чан — он уничтожит тебя своей заботой. — Чан наша мамочка. Вообще включи какой-нибудь фильм, я постараюсь ещё поспать. Хёнджин щёлкает на кнопку включения на пульте, сползает немного ниже, позволяя Феликсу лечь удобнее к себе под бок, обнимает его за плечи свободной рукой и отвлекается на большой экран. Пролистывает несколько страниц, цепляется взглядом за узнаваемую обложку и тихо смеётся. Феликс наблюдает за мелькающей картинкой на экране, словно через туманную пелену: у него болят глаза от повышенной температуры, ему сложно сфокусироваться и тяжело жить вообще. Ли ласково трётся щекой о плечо и Хёнджин воспринимает это как просьбу: он касается пальцами светлой макушки, чешет кожу головы короткими ногтями, перебирает пряди и включает этот дурацкий фильм. — Нетфликс считает, что драма под названием «50 оттенков серого» нам отлично подойдёт. — Я думал, что весь твой плохой вкус сконцентрирован в выборе кофе. — Эй. Феликс тихо смеётся, только смех снова перетекает в громкий кашель. Хёнджин гладит его осторожно по плечу, поправляет одеяло, накрывает до самого подбородка и откидывает голову на подушку. Ему почему-то больно в груди и это не та боль, из-за которой хочется выть и лезть на стену. Эта боль от осознания, что помочь Феликсу он может только своим присутствием и заботой — боль тёплая, практически горячая, она собирается под рёбрами тугим клубком и совсем не отпускает. Хенджин думает, что, наверное, так правильно; он поворачивает голову в сторону, долго смотрит из-под длинных ресниц и цепляется за каждую мелкую деталь на его лице. За россыпь тёмных веснушек на веках, за сухую кожу на обветренных губах, за упавшую на щёку ресницу и за него в целом. Феликс красивый и это заставляет улыбаться: Хёнджин тянет уголки губ в улыбке, подаётся ближе и молча прижимается к его виску в тёплом поцелуе. Титры на экране, наконец-то, заканчиваются: Феликса вытаскивает из полусна голос девчонки, — Анастейши, кажется — он моргает несколько раз, протирает глаз подушечками пальцев и складывает руки под собственную голову. Ему правда слишком сложно — веки буквально тяжелеют, температура не спадает, горло неприятно саднит и становится снова слишком холодно. — Я могу сходить за виноградом, если тебе захочется. Смотри на какие подвиги я иду ради тебя: утром, в дождь, в холод, но за виноградом. — Тебя мама не учила, что в плохую погоду нужно сидеть, желательно, на жопе ровно? И желательно рядом со мной. — Феликс, ты обижаешь меня второй раз подряд. Хёнджин драматично закатывает глаза, тянет своё стандартное «Филыикс» повышенным голосом и тихо фыркает — дурачится, конечно. Потому что иначе нельзя: Феликс выглядит как безобидный котёнок, которого бросила мамка — он жмётся ближе к теплу, тянется за каждым ласковым касанием и, — Хёнджин уверен в этом — мурчит совсем тихо. Феликс снова кашляет, прикрывает рот ладонью, стирает слюну из уголков рта и обращает внимание, наконец, на экран. Фильм занудный и скучный — они смотрели его уже раза два — Феликс уверен, что двадцать два — и он всё ещё лучше не стал. Но Феликс не жалуется: ему откровенно плевать что происходит по сюжету, он мягко, почти вымученно, улыбается, закидывает ногу на Хвана, поднимается выше и в совсем интимном жесте утыкается холодным носом в его шею. Ему сложно что-то говорить — он старается передать всё через свои прикосновения. Ведёт осторожно подушечками пальцев от плеча к локтю Хёнджина, игнорирует предплечье и накрывает ладонью чужую руку. Хенджин готов поклясться, что сейчас задохнётся — его пробирает судорогой до костей, клубок в грудной клетке бьёт в голову и заставляет делать дурацкие вещи. Совсем дурацкие. Хван переворачивает ладонь вверх, растопыривает пальцы, прижимает её полностью к ладошке Феликса и в совсем детском восхищении приоткрывает губы. — Она крошечная, Феликс. — Сейчас уберу, если не нравится. Феликс тянет уголки губ в совсем детской улыбке, ведёт кончиком носа по чужой шее, прижимается губами к острой ключице и замирает. Он, наверное, впервые осознаёт, что здесь — его дом. Здесь он чувствует себя спокойно: прикрывает глаза, полностью игнорируя картинку на экране, прижимается щекой к плечу Хёнджина и накрывается одеялом с головой. У Феликса на щеках расцветает румянец и он не может признаться даже самому себе, что лежать вот так — это то, что делает ему хорошо. Он не может признаться самому себе, что каждое действие-касание-взгляд Хёнджина отпечатываются в памяти чёткими штампами, въедаются в сердце и остаются на коже иллюзорными пятнами. Феликс не может признаться самому себе не потому, что боится отказа — Феликс боится, что всё однажды может закончиться. Он боится, что тёплые прикосновения станут пропитаны невыносимым отвращением, а звонкий смех будет обращён не к нему. Феликс боится неизвестности и справиться с этим не может; он громко чихает, отгоняя от себя идиотские мысли, прикрывает рот аккуратной ладонью и бодается из вредности в плечо. — Малыш, надо опять температуру померить. — Я не хочу, я хочу посмотреть фильм. — Если тебе так нравится, то тогда я хочу так, как сейчас там. Хёнджин совершенно наугад кивает на телевизор, потом — медленно переводит взгляд с лица Ли на экран и несколько раз моргает. Феликс, по правде, всячески старается игнорировать фильм, старается игнорировать отвратительную порку, — не сказать, что он в этом разбирается, но никаких эмоций это не вызывает — замолкает на несколько секунд и старается обдумать каждое слово, сказанное Хваном. Потому что Хёнджин точно не ожидал такого идиотского стечения обстоятельств. Потому что Хёнджин сначала звонко смеётся, резко замолкает и смотрит на мелькающую картинку; он понимает, что признаться сейчас — всё ещё самый нелепый момент. Сейчас всё не так: Феликс с температурой, отвратительный фильм на фоне, ужасная погода за окном и отсутствие возможности просто нормально поговорить на веранде. Феликс на каком-то подсознательном уровне ловит чужое замешательство, закусывает нижнюю губу, выжидает пару секунд и больно бьёт раскрытой ладонью по чужому бедру. Мажет, конечно, задевает только пальцами и переводит взгляд из-под тёмных ресниц на Хвана. Хёнджин несколько секунд молчит, словно старается осмыслить происходящее, дёргается всем телом и вымученно-показательно стонет; он поворачивается на бок, сгребает Феликса вместе с одеялом, жмёт ближе к себе и утыкается носом в светлую макушку. Момент отвратительный: у Хёнджина сердце бьётся в клетке из рёбер, как бешеное, каждый удар отдаётся приятной болью в висках и пронизывает до кончиков дрожащих пальцев. Момент отвратительный, но он подаёт голос первым. — Мне нужно тебе кое-что сказать, Ликси. Ты мне нравишься. Хёнджин говорит шёпотом, зачёсывает ладонью чужие волосы назад, треплет короткие пряди, явно нервничая, и прикрывает глаза. Ему пиздецки неловко, потому что выражать свои собственные эмоции через прикосновения и получать взаимность — проще. Потому что дрочить ночью в душе, затянув на шее его тканевый пояс — проще. У Хвана моментально темнеет в глазах и он чувствует на себе чужие руки; Феликс молчит, выдерживает нарочно паузу, скользит ладонью по чужой шее, легко касается кожи подушечками пальцев и оставляет короткий поцелуй под чужой челюстью. У Хёнджина внутри рушится мир в самом хорошем смысле: рассыпается острыми осколками под ноги, собирается тёплой оболочкой вокруг сердца и остаётся на коже каждым тёплым прикосновением. — Я думаю, что это взаимно, хани. Феликс негромко смеётся, вскидывает голову выше, путается пальцами в чужих волосах и мягко давит всей ладонью на затылок. Он подаётся ближе и совсем не думает: опускает веки с длинными ресницами, накрывает мягкими губами чужие, ведёт языком между и осторожно толкается глубже. Хёнджин не знает от чего его тело трусит мелкой дрожью — потому что у него тоже поднялась температура или потому что, блять, рядом Феликс. Потому что он улыбается в поцелуй, касается его лица со всей своей нежностью, приподнимается на локте и давит ладонью на плечо, заставляя лечь на спину. Ли отвлекается на несколько коротких мгновений, выдыхает горячо в губы Хвана и буквально чувствует его дрожь под пальцами. Хёнджин сам тянется за поцелуем, целует коротко, осторожно обводит тонкими ладонями рёбра под футболкой, плечи, острые ключицы и обнимает за шею. — Феликс, ты болеешь. — Мне уже лучше. Хёнджин гладит подушечками больших пальцев чужие скулы, смотрит в глаза из-под полуопущенных век и думает, что так, наверное, правильно. Он смотрит на Феликса с искренним детским восхищением и целует ласково в уголок губ — Хёнджин не хочет спешить. Хёнджин не хочет проебать свои чувства. Весь день Феликс спит, укутавшись в одеяло; весь день Бан Чан забегает в комнату проверить как дела; весь день Хёнджин лежит рядом, отключив даже звук на телефоне. Вечер приносит с собой запах дождя, шум на первом этаже и предложение спуститься хотя бы поужинать; Хван осторожно оттягивает пальцами футболку Феликса за воротник, оголяет плечо с россыпью тёмных веснушек и мягко касается губами кожи. Он ведёт ладонью по талии Ли, прижимается грудью к его спине, утыкается носом в длинные волосы на затылке и негромко усмехается. — Вставай, Лино приготовил для тебя неострую лапшу. Давай, вставай, возражения не принимаются. — Я пойду, если только ты меня отведёшь. Ли говорит хриплым после сна голосом, вытягивает руки перед собой, потягивается лениво и сонно зевает. Он, кажется, чувствует себя значительно лучше. Хёнджин цокает языком, протягивает ему снова две таблетки со стаканом воды, поднимается сам на ноги и щёлкает кнопкой светильника. Феликс поднимается не спеша следом, поправляет гольфы, натягивая их выше колена, треплет свои волосы ещё сильнее и переводит сонный взгляд на Хёнджина. Хёнджин сдерживается, чтобы проигнорировать ужин и вернуться обратно в кровать. — Милый мальчик. Милый Феликс. Феликс смеётся, щурит глаза, — его, блять, это слишком смущает — поднимается на ноги, перехватывает горячей ладонью Хёнджина за руку и спускается следом за ним по лестнице. Бан Чан первым делом кладёт крупную ладонь на лоб Ли, проверяет температуру, заваривает сладкий чай и говорит, что завтра тоже нужно отдохнуть. Лапша правда оказывается вкусной. Вечер правда получается хороший: каждый за столом прекрасно видит слишком очевидные вещи, но не решается сказать. Потому что незачем. Потому что от этого не поменяется ровным счётом ничего. Потому что Феликс позволяет себе воровать сладкий перец — как и раньше — из тарелки Хёнджина, делится своей порцией курицы и осторожно утыкается лбом в его плечо. Феликс обнимает, гладит по коленке под столом, пока очень уверенно рассказывает о австралийской кухне Хану, сам делает этот дурацкий кофе со льдом и обнимает ласково со спины. Потому что Хёнджину так нравится. А ещё Хёнджин никогда бы не подумал, что обычная простуда поможет стать ему немножечко счастливым.