Сон в весеннюю ночь или Исправленному верить

Ошеломляющее счастье в первый момент от понимания, что он жив, в следующую минуту сменилось вползшим гадкой змейкой в душу вопросом: но где же он, в таком случае? Почему не приехал? Почему не прислал о себе весточку? Не мог же он просто оставить её… Или… мог? Думать об этом было непереносимо. От таких мыслей рот наполнялся горькой слюной, ломило в затылке. В голове проносились все эти долгие годы, бесконечные дни. Одна. Одна. Всегда одна. Отравленная одной-единственной любовью. Любовью ли? Или это такое же проклятие, как её исчезнувший, но вдруг вернувшийся дар? Она совсем обессилела от рыданий и, завернувшись в теплый плед, улеглась на кровати, свернувшись клубочком. Сквозь дремоту слышала, как в дверь, вроде бы, стучали. Но ей надо было побыть одной. Она справится с этим всем, как справлялась все эти годы. Как жаль, что дядюшка уехал в Петербург. Он разделил бы с ней это новое знание, возможно, что-то рассказал бы о Штольмане. Почему-то она уверилась в своих размышлениях, что дядюшка что-то знает. Не может не знать. Значит, это знание не принесло бы ей облегчения. А возможно окончательно бы добило. Потому он и молчал. Думать об этом было невыносимо. В этот момент в дверь заколотили. - Анна! Анна! Открой немедленно, Аннушка! Она нехотя выбралась из теплого уютного пледа и спустила ноги на пол: - Иду, мама. Мария Тимофеевна ворвалась в распахнувшуюся дверь и тревожно охватила одним взглядом дочь с ног до головы. - Да ты совсем больна, девочка моя, - она приложила ладонь ко лбу Анны, но та уклонилась: - Мама, ну, что ты, я совершенно здорова. - Да ты посмотри на себя в зеркало! Нет, эта твоя работа до добра не доведет! Ты совершенно не бережешь себя! Ну, ничего, мы тебя поставим на ноги. Я отправила Домну к её сестре-травнице… - Ма-ма! – перебила Анна, раздраженно поведя плечами. – К чему эта паника?! Я сама врач и заявляю: всё со мной хорошо. - Да что ж хорошего?! Я пришла с заседания нашего Общества, а тут Домна мне рассказывает: ты неожиданно вернулась из больницы в полицейском экипаже, потом заперлась в комнате. Кричала, плакала. Аня, - Мария Тимофеевна без сил упала в кресло и прижала ладонь ко лбу, – Аня, я прошу. Скажи, что с тобой. - голос её задрожал, и Анне стало жалко свою матушку. Она присела перед той на корточки и снизу вверх посмотрела в глаза: - Мама, я очень тебя прошу: не волнуйся, возьми себя в руки. Со мной. Всё. В порядке. - Точно? – Мария Тимофеевна нежным жестом прижала руку к её щеке, и она потерлась об эту ладонь, привычно пахнущую вербеной. Когда та, успокоенная, вышла из комнаты, Анна подошла к зеркалу. Не мудрено, что мама так взволновалась: вид такой, краше в гроб кладут, как говорит Домна, когда хлопочет над ней, стараясь подсунуть кусочек побольше да повкусней. Анна пригладила растрепавшиеся волосы, застегнула воротник платья, повертелась перед зеркалом и замерла. В отражении возник тот же образ женщины с перерезанным горлом. «Аглая!» всплыло в голове имя. Анна, пристально глядя в зеркало, строго спросила: - Чего ты хочешь? Аглая подняла руку и указала на дверцу шифоньера. Там одна за другой стали появляться буквы, складывавшиеся в слова: «Он не убивал!» - Кто не убивал? О ком ты говоришь? Анна обернулась: комната была пуста. В солнечное сплетение влетел давно забытый невидимый кулак, девушка задохнулась от боли и, согнувшись пополам, прижала руки к животу. Сердце колотилось так, словно она только что пробежала расстояние от больницы до дома. Она опустилась на стул у трельяжа и посмотрела на руки: пальцы тряслись так, словно исполняли пляску святого Витта. Пережидая, пока уймется дрожь, Анна подышала раскрытым ртом, посидела, приходя в себя, потом поднялась и решительно направилась к двери: срочно к Антону Андреевичу! В участке было многолюдно. Как же давно она здесь не была! Городовой поднялся, отдав честь, и поинтересовался, что ей угодно. На звук её голоса в приемную выглянул Коробейников и отдал распоряжение пропустить. Знакомый коридор. Знакомая дверь. Когда-то она даже входить сюда не могла: воспоминания тут же безжалостно швыряли её туда, в те дни, когда здесь был… Анна вздохнула и вошла в кабинет. - Антон Андреевич, я пришла сообщить… - Анна Викторовна, да я уже завершил расследование! – оживленно блестя глазами, поведал Коробейников. - Вот как? И кто же убийца? - Монах. Найден в ближайшем овраге. Наверное, поскользнулся на краю и скатился вниз. Шею сломал. А руки и ряса все в крови. Так что напрасно вас потревожил. Он так и сиял от гордости, что расследовал такое зверское убийство в столь короткий срок. Анна в сомнении покачала головой: - Антон Андреевич. Ко мне явилась жертва… Аглая. Она сказала «Он не убивал!» - Кто? - Ну, видимо, этот монах, которого вы нашли в овраге. - Да что ж вы такое говорите, Анна Викторовна, голубушка! – всплеснул руками Коробейников. – Дело совершенно ясное! Да всё сошлось: и монах весь в крови, и на оконце в коридоре монастырской гостиницы – обрывок от его рясы. Да и мальчишка свидетель нашелся: видел, как тот убегал через окно. Так что Анна Викторовна, дело раскрыто. Да ведь вы сами сказали, что видели монаха? Вы что же, сомневаетесь в моих выводах? – он обидчиво насупился. - Антон Андреевич, - начиная раздражаться, ответила Анна. – Я ничего не утверждаю. Но вы просили сообщить вам, ежели я что-то увижу. Вот я и сообщаю. А следствие – это по вашей части. Тем более вы сказали, что не станете отмахиваться от моих сведений - Спасибо, Анна Викторовна. Но я, как начальник сыскного отделения, принял решение закрыть это дело. Аглаю завтра уже похоронят. А генеральша Елисеева отправляется за границу. - Ну, что же. Не смею вас более отвлекать... от следственных дел. Анна развернулась и пошла к выходу. - Анна Викторовна! – Коробейников догнал её уже почти у выхода. – Постойте. Вы обиделись на меня? - Не на что обижаться, - сдержанно ответила Анна. - Позвольте отвезти вас домой. Я сейчас экипаж… Чернышов! - Не трудитесь, Антон Андреевич! - Нет уж! Не спорьте! Ну, пожалуйста, - Он склонил голову к плечу, округлив глаза и подняв брови домиком, и было в его жесте столько раскаяния, что Анна улыбнулась против воли и кивнула: - Хорошо, уговорили! Только домой не поеду. Там доктор без меня, наверное, совсем замотался. Так что велите, чтобы меня в больницу доставили. Коробейников, обрадованный этим хрупким перемирием, распорядился подать экипаж и постоял какое-то время на крылечке, провожая взглядом отъезжавшую Анну. Потом встряхнулся и стремительно направился в кабинет, чтобы оформить все бумаги на закрытие дела. Никаких сомнений в правильности своих выводов у него не было. Небольшой червячок сомнений вроде бы ворохнулся где-то на задворках мыслей, но Коробейников отмахнулся от него, воодушевленный перспективой отчитаться перед губернатором, который третьего дня так грозно бушевал, вызвав начальника сыскного отделения на ковер, и требовал расследовать дело в кратчайшие сроки. Вот теперь-то он всем докажет! И кто знает, возможно, никакой варяг к ним так и не приедет, а придет указ назначить его полицмейстером. В конце концов, он справится с этой должностью не хуже Трегубова. Тот заходил намедни в участок, интересовался этим делом, сетовал, что уволился и не может официально участвовать в расследовании, но обещал всемерно помочь опытом, знаниями, связями, буде такая нужда случится. Но Антон Андреевич вежливо, но непреклонно отказался. Нет уж, Николай Васильевич. Вас ждёт служба на новом месте, а мы уж тут как-нибудь сами!