Сон в весеннюю ночь или Исправленному верить

Анна решительно потянула на себя дверь полицейского участка и, держа в руке портфель коричневой кожи, прошла внутрь. Сидевший на приеме Чернышов приподнялся со своего места и учтиво с нею раскланялся. - На месте ли господин Штольман? - Да… вроде бы… нету, - замялся городовой. В этот момент в глубине полицейского участка послышалось хриплое: - Антон Андреич, это письмо у меня, не ищите! Голос этот Анна не могла бы спутать ни с каким другим и, подняв бровь, обличительным тоном заявила: - Плохо, господин Чернышов. Плохо вы следите за вверенным вам участком. Вот, пропустили явление начальства на службу. Внимательнее надо быть. Я пройду к господину полицмейстеру, с вашего позволения. Уши городового полыхнули двумя факелами, усы уныло повисли. Он попытался сказать, что предупредит, но Анна остановила его: - Не стоит. Я сама. Тому не оставалось ничего иного, как проводить её взглядом. Анна двигалась так целеустремленно, что Чернышов понял: препятствия чинить не стоит. Может, и не нагорит от начальства. Разве ж можно Анну Викторовну держать в приемной? Анна прошла, не заглянув, мимо кабинета Коробейникова прямиком к двери Якова Платоновича, там, чуть задержавшись, вздохнула, храбро дернула за ручку и вошла внутрь. Штольман стоял спиной к двери возле сейфа и, похоже, сражался с неподдающимся замком. Услышав, что стукнула дверь, он чуть повернул голову и рявкнул: - Коробейников! Что, черт возьми, с этим зам... - Добрый день. Тот замер, постоял так некоторое время, потом обернулся: - Анна Викторовна. Какими судьбами? Не ожидал, что заглянете. Надеюсь, вы по делу. Потому что мне сейчас не до... досужих бесед. Работы, как всегда, много... Она смотрела на него во все глаза, горло перехватывало от того, как знакомо он наклонял голову, поднимал брови. Выглядел он неважно. Осунувшийся, под глазами круги, цвет лица мучнистый, а легкое специфическое амбрэ не оставляло сомнений, что папа был прав, и Яков Платоныч вчера позволил себе лишнего. О том, что явилось причиной этому, думать сейчас было нельзя. Яков Платоныч, похоже, пытался словами заполнить неловкую паузу, неизбежно возникшую в их разговоре, да и не разговор это был, скорее монолог. Его монолог. - ...Так что выкладывайте, что там у вас за дело, и я... Она прервала его: - Нет, я не совсем по делу. То есть по делу но не это важно. - А что же для вас важно? - Прежде я хотела бы прояснить вчерашнее ...недоразумение. - А, вот как это именуется! - иронично изогнул бровь Штольман, а Анна продолжила, стараясь не обращать внимания на его ёрнический тон. - Именно недоразумение. В котором есть необходимость разобраться, поговорить... - Помилуйте, Анна Викторовна, да о чем же тут говорить?! - он вскинул руки, словно сдаваясь. – Да и сказали вы все ещё вчера. «Я не пойду за вас замуж. Оставьте меня. Я вам отказываю!» - он произносил это с горькой иронией, бросал ей её же слова, словно хотел сделать больно, только, похоже, в первую очередь себе. – Я ничего не забыл, не перепутал? - Но я не отказывала вам! Вернее, отказала, но не я, это было нечто... - Скажите ещё - дух! - усмехнулся он. - Как же у вас хорошо складывается. Всё можно замечательно объяснить визитом очередного духа, который заставляет вас произносить то, чего вы говорить не желаете. Очень удобно! - он щурился, пытаясь притушить раздражение, плещущееся в глазах. Мелькало там и что-то ещё, еле заметное, неуловимое, то самое, настоящее. От этого было ещё обиднее, и она вскипела: - Что? Вы... да как вы...! Я считала, что меж нами существует доверие и... - Я тоже так считал, - с него мигом слетела вся его деланная ироничность, - но, по-видимому, я где-то ошибся. Мне стоило спросить у вас напрямую, а не полагаться на свои ошибочные умозаключения. Только странно, что вы, потребовав, чтобы я к вам более не приближался и оставил вас навсегда, на следующий же день являетесь сюда, будто в насмешку! Он замолчал, переводя дух, потом желчно заявил: - Поэтому выкладывайте, какое у вас там дело. Мне, действительно, надо работать. Надежда на то, что можно о чем-то договориться сейчас со Штольманом, рассыпалась в пыль. Погруженный в свою боль, раздражение и скверное состояние он её просто не слышал. Ну, что же! Анна выпрямилась и, со стуком поставив на стол портфель, резким движением открыла его и выдернула оттуда серо-голубую папку с надписью «Дело департамента полиции»: - Я просто пришла вернуть вам ваши бумаги. Они все в целости и сохранности, можете поверить. В папке не хватает только одного листка, который я забрала, …поскольку это была личная записка, адресованная мне, одним …некогда весьма близким мне человеком. Яков в ответ сморщился, словно лимон откусил, Анна положила папку на стол. - Вот, всё моё к вам дело. Оставляю вас с вашей любимой работой. Наслаждайтесь. Она развернулась, чтобы уйти и услышала за спиной хриплое: - Анна, постойте… - Да? – она повернулась к нему с некоторой надеждой, он заговорил, мрачно глядя на неё: - Прошу вас, выполните одну мою просьбу. Она молча кивнула, он же, отведя глаза, проговорил: - Мне ...сложно пока принять тот факт, что... мы более не... близкие люди. Потому... я хотел бы не видеться с вами какое-то время. Она почувствовала, как что-то оборвалось внутри, после вскинула подбородок и гневно ответила: - Почему же - какое-то время?! Да мы с вами вообще можем не видеться! Если вы вдруг решили, что я вам навязываюсь или, того хуже, обманываю вас... Не смейте обо мне так думать! Голос её зазвенел, и, боясь, что расплачется, она круто развернулась и выбежала из кабинета, едва не сбив в коридоре Коробейникова, который только растерянно проговорил ей вслед "Анна Викторовна". Она не помнила, как взяла извозчика, как ехала домой. Кажется, она вышла где-то на полпути, не в силах выдерживать медлительную, как ей казалось, поступь извозчичьей лошади. Потом то шла, то бежала, пытаясь унять рвущиеся наружу слёзы. На тропинке в парке её догнал Андрей Петрович, который тут прогуливался. Она слушала его вполуха, отвечала невпопад. Клюев сообщил, что заходил проведать её в больнице, но там её не оказалось, и он тревожится, не заболела ли. Это был прекрасный повод избавиться от непрошеного собеседника, и она подтвердила: да, ей нездоровится. Он тут же с готовностью подставил руку, предложив проводить, и она, помедлив, оперлась на неё. У дверей её дома он заявил, что желает завтра устроить ответный обед, на который давно собирался пригласить дорогих соседей. Ни на какой обед идти не хотелось и ей неожиданно пришла в голову идея. Анна заявила, что родители с удовольствием примут его приглашение, а вот она не сможет прийти: уезжает в Петербург. Андрей Петрович внимательно посмотрел на неё и вдруг сказал, что всегда готов оказать любую помощь, буде такая ей понадобиться. Никакая помощь от Клюева ей была совершенно не нужна, но она из вежливости не стала отказывать и, чтобы от него отделаться поскорее, кивнула. Войдя в дом, она прямиком направилась в кабинет отца и с порога заявила, что уезжает навестить дядюшку, который давно зовет её в гости. Отец молча выслушал и, хоть и видел, что пребывает она в нервическом состоянии, противоречить ей не стал, а, напротив, согласился, что ей неплохо бы сменить обстановку: прав доктор Милц. После сказал, что пошлет Петру телеграмму и распорядится в банке насчет денег. Уладив с отцом, Анна кликнула Домну: велела принести к ней в комнату дорожный чемодан и саквояж и начала укладываться. Когда она стояла в растерянности, озирая беспорядочную гору вещей, вытащенных из шифоньера и комода, к ней вошла мама, невероятно оживленная, и вызвалась помочь уложить чемоданы. Анна со вздохом облегчения согласилась и предоставила маме полную свободу выбора. Ей было абсолютно всё равно, какие платья взять с собой, да какие шляпки. Мама же с энтузиазмом взялась за дело, в котором она прекрасно знала толк. На следующий же день принесли телеграмму с восторженным ответом от дядюшки, который сообщал, что он и Зинаида Петровна ждут её с нетерпением у себя. Мама попрощалась с Анной на крыльце дома, расцеловала, наговорила всяких напутственных слов. Отец отвез её в коляске до Твери, там, на вокзале, обнял без лишних слов. Только сказал, что желает, чтобы все тревоги и сомнения покинули её, и она вновь стала весела и покойна. Сомневаясь в душе, что это свершится столь скоро, Анна тем не менее пообещала, что всё так и будет. Не стоило оставлять отца в таком расстроенном состоянии. Сама же надеялась, что рядом с дядюшкой она обретет, наконец, спокойствие. Он, как никто иной, мог привести её в превосходное состояние духа. Но нынче на душе её было скверно. Анна помахала из окна своего купе стоявшему на перроне отцу и погрузилась в невеселые размышления.