Сон в весеннюю ночь или Исправленному верить

- А… что такое с Ан... Андреем П-петровичем? – растерянно проговорила Олимпиада Тимофеевна. Штольман, поднявшись, протянул руку к Олимпиаде: - Вы позволите? Она молча передала ему яркую афишку небольшого размера. Он покрутил её в руках, потом прочел: - Зал дворянского собрания… Приглашаем почтеннейшую публику… Гастроль всемирно известной Габриэлы Мирани… Только один концерт… «Кармен». Так. - Яков Платоныч, - многозначительно сказал Коробейников. Они переглянулись, Штольман кивнул, и Антон Андреевич, поднявшись, сказал: - Вынужден откланяться, дамы. Прошу извинить, служба. Спасибо за чрезвычайно приятный вечер. – Потом вышел из-за стола и устремился к выходу. - Я догоню вас, - бросил ему вслед Штольман. Потом обвел глазами дам, словно спохватившись, чуть улыбнулся одними губами: - Олимпиада Тимофеевна, барышни, прошу соблюдать спокойствие, причин для волнений не вижу. Очевидно, господина Клюева что-то встревожило настолько, что он несколько позабыл… хм, о приличиях. Возможно, имя упомянутой вами знаменитости ему известно. И поэтому… - И поэтому он бросился из дому при одном лишь упоминании о ней, - подхватила Анна, с тревогой глядя на Штольмана. - Мы разберемся, - поклонился тот, поблагодарил коротко и тоже вышел из столовой. Анна первой сообразила и, выскочив из-за стола, бросилась следом за ним. Коробейников уже выходил, Штольман в этот момент принимал у Домны пальто. Она быстро подошла к нему и, хмурясь, спросила вполголоса: - Что всё же произошло? Поведение Клюева как-то связано с теми опасностями, что… что грозят мне? Нам, - поправилась она и умолкла, не в силах вымолвить более ни слова. - Разберемся, - повторил тот, застегивая пальто. - А вы оставайтесь дома. Я сообщу, если что-то выясним. Пока тётушку успокойте и сестрицу. Анна кивнула, потом, заглядывая ему в глаза, покаянно попросила: - Яков Платонович, я… - Всё после, Анна Викторовна, - остановил он её, но она упрямо вцепилась в его рукав: - Постойте. Я… Простите меня. Это всё глупости. Я вас всё время заставляю волноваться. Всё из-за моего безрассудства! Глупого ребячества! - Я рад, что вы поняли, - глаза его потеплели. – Постарайтесь впредь быть осторожнее, вот всё, что я хотел бы от вас. Он улыбнулся коротко и сжал её пальчики твердой ладонью, потом потянул к губам её руку и прижался к запястью поцелуем. - Вы…, - начала Анна и умолкла, отчаянно глядя на него. Тот понял и снова мягко улыбнулся: - Не тревожьтесь обо мне. Я буду осторожен. А вы идите и попытайтесь всё же успокоить близких. Анна быстро закивала, закусив губу. Постояла ещё у закрывшейся за ним двери и потом решительно отправилась в столовую. Тётя Липа, бледная, с расширившимися глазами, обеими руками держала бокал с лимонадом и жадно пила из него. Таня просто молча смотрела на вошедшую Анну. Только по рукам, комкавшим салфетку, было ясно, что она взволнована всем произошедшим. - Аннушка! Что сказал господин полицмейстер? – отдуваясь, слабо спросила тётка. – Что такое произошло с господином Клюевым? - Всё в порядке, тётя, - успокаивающе улыбнулась Анна. – Господа зайдут к Андрею Петровичу и всё выяснят. Просили передать благодарность и восхищение чудесным вечером. Волнение тётки чуть улеглось, она даже улыбнулась дрожащими губами. Потом схватилась за голову: - Ах, господи, что скажет Маша! И Виктор! Я пригласила этого человека в дом, а он… - Тётя, не стоит беспокоиться, - успокаивающе протянула Анна. – Позже мы узнаем причину инцидента, а теперь… Может, съедим, наконец, десерт? – с притворным воодушевлением воскликнула она. – Обожаю бланманже! Домна! - Сию секунду, барышня! – откликнулась та. ************* Штольман догнал Коробейникова почти у бывшего особняка Разумовского, где нынче проживал Клюев. - Что скажете, ЯкПлатоныч? – коротко бросил тот, нащупывая пистолет за пазухой. - Рано пока что-либо говорить, - уклончиво отвечал Штольман. - Вы вообще как, уверены, что он отправился домой? Состояние его внушает… В этот момент в первом этаже мелькнул огонёк, словно кто-то зажег свечу. Огонек мерцал, трясся, перемещался от окна к окну, по шторам одновременно с огоньком двигалась зловещая тень, то увеличивавшаяся, то скукоживавшаяся. Видно было, что того, кто нес свечу, шатало то ближе к окну, то дальше. Наконец, огонек замер. Очевидно, тот, кто нес свечу, поставил её у окна. Штольман и Коробейников стремительно приблизились к окнам – одно из них было неплотно закрыто, и замерли, прислушиваясь. Сквозь шторы и стекла вдруг послышалось шуршание, словно кто-то шелестел оберточной бумагой, а в следующий момент из приоткрытого окна полились звуки - чудные, прекрасные, перекрывающие шуршание, и, наконец, возник голос удивительной красоты. И сразу стало ясно, что шуршание означало звук иглы по граммофонной пластинке. Музыка лилась свободно, певица томилась любовной негой, голос её то взмывал к заоблачным высотам, то опускался к подножиям невидимых горных пиков. - Что это? – шепотом спросил Антон у Штольмана. - А это извольте познакомиться: Кармен, - так же тихо отвечал Яков Платонович. – Запись арии на граммофонной пластинке в исполнении Габриэлы Мирани. - Той самой, вот что, - пробормотал Коробейников. Вдруг голос певицы взлетел крещендо, мелодия зарыдала. И в этот момент в музыку вплелся дикий нечеловеческий вопль, перекрывший и пение, и все прочие звуки. Вопль резко оборвался, затем послышался грохот падения чего-то большого, иголка с неприятным скрежетом проехалась по пластинке, и всё в мгновение стихло. Коробейников по-кошачьи ловко вскарабкался на парапет, далее осторожно дотянулся до окна и, уперевшись животом в каменный подоконник, тихонько толкнул створку. Потом, заглянув в комнату, что-то пробормотал сквозь зубы, взобрался на подоконник и спрыгнул внутрь, скрывшись за портьерой. Спустя минуту, он вновь показался в окне и с волнением сообщил: - Кажется, мёртв. Я открою вам? - Не стоит. Я заберусь здесь. И Штольман ловко повторил весь путь, проделанный Коробейниковым чуть ранее, и спрыгнул внутрь комнаты. Посередине, тускло освещаемый одной свечой, лежал ничком Клюев, вокруг него пол был закапан каплями крови. Штольман быстро опустился рядом с ним и прижал пальцы к шее, пытаясь нащупать пульс. В этот момент Клюев слабо застонал и перевернулся на спину. Ресницы его дрогнули, затрепетав. Он бессмысленно повел глазами, потом сфокусировал взгляд на склонившихся к нему полицейских и слабо пробормотал: - А вы что здесь делаете? **************** - Благодарю за помощь, - пробурчал Клюев, когда с помощью полицейских был усажен в кресло. Он прижимал платок с пятнами крови к носу, голос его звучал глухо. – В моменты сильных потрясений у меня, бывает, открывается носовое кровотечение. - Так что произошло всё-таки у Мироновых? – настойчиво повторил свой вопрос Штольман, опираясь на стол и скрестив руки на груди. Коробейников стоял с другой стороны. - Вы что меня, допрашивать явились? Какого черта, - голос его звучал утомленно и безжизненно. - Вы покинули дом в таком состоянии, что очевидно вам угрожала опасность, - резонно заметил Яков Платонович. - Потому мы решили, что вам требуется помощь, - подхватил Коробейников. Клюев выбрался из кресла и, пошатываясь, подошел к столику с графином, выдернул тугую пробку, - по комнате распространился резкий запах коньяка, - и плеснул в пузатый бокал. - Я могу сказать, конечно. Только желал бы оставить всё услышанное в тайне. Еще не хватало сделаться притчей во языцех и посмешищем всего города. - Обещаю вам, - серьёзно ответил Штольман, глядя на него исподлобья. - Не извольте беспокоиться о конфиденциальности, - повторил за ним Коробейников. Клюев помолчал, потом добрел до кресла и тяжело опустился в него. - Я…, видите ли, когда-то был безумно влюблен в Габи… в Габриэлу. Собирался жениться. Но, - горько усмехнулся он и отхлебнул из бокала, - она предпочла мне сцену. Я уехал. Долго путешествовал, стараясь забыть её. Объехал полмира. Едва не погиб в горах Тибета. Побывал в Индии, пытался там обрести гармонию, тамошние йоги многому меня научили. Вдоль и поперек облазил Европу. А потом…, потом решил, что с меня довольно чужбины, и вскоре вернулся в Петербург. Но ничего не кончилось. - Он закрыл ладонью лицо и, помедлив, глухо продолжил. - Вернувшись, я узнал об её смерти. Не выдержал. – Он отнял руку от лица и мрачно пояснил. – Впал в нервическое состояние… Проще говоря, сошел с ума. Долго лечился в клинике. А когда вышел, уехал сюда, подальше от света, от столиц, решил начать жить заново. Даже имя сменил. Есть такая практика во многих обычаях и религиях – взять новое имя, значит, поменять судьбу. И вот сегодня! – он вскочил с кресла и заходил по комнате, нервно ломая пальцы. – Что я слышу?! Она не умерла! Она жива и здорова! Гастролирует! А я… Он схватил отставленный бокал и опрокинул остатки коньяка в рот, закашлялся и вновь упал в кресло, закрыв лицо ладонью. - Так вот почему вы живете под чужим именем, – кивнул Штольман. - Теперь всё разъяснилось. - А вы… откуда вы знаете об этом? – отняв руку от лица, настороженно спросил Клюев. – Вы что… вы следили за мной? - Не конкретно за вами, - уклончиво отвечал Яков Платонович. – По долгу службы узнавал обо всех, вновь прибывающих в этот город. - А вы не могли спросить у меня прямо? – с обидой поинтересовался тот. - Не мог. Да и вели вы себя чрезвычайно подозрительно. - Подозрительно для чего? Что оказывал знаки внимания Анне Викторовне? В этом моё преступление? Не отнекивайтесь, я-то зна-аю, - пьяно погрозил он пальцем Штольману. - Это не имеет отношения к делу, - непроницаемо отрезал тот. - Расскажите это кому-нибудь другому, - язвительно буркнул Клюев, потом поднялся и вновь плеснул коньяку в бокал. - Откуда вы узнали о смерти Мирани? - спросил Штольман. - Откуда... н-не помню. Да какая разница? - И всё же? - Я... узнал..., - прищурился Клюев, вспоминая. - Кто-то мне сказал по приезду в Петербург... А вот кто? А, да! - стукнул он себя по лбу. - Мне сообщил мой врач. По приезду я вновь сходил на прием. И вот он-то и сказал, что она скончалась от... неудачного аборта. Можете себе представить, что со мной тогда было? Я потому и сбежал ближе к природе. Увлёкся земледелием, своих крестьян взялся поддерживать, как я это понимал. В общем, всё по заветам учения катар: пытался стать добрым человеком. А вообще-то…, - он вновь стремительно погружался в уныние, - всё прах, тлен. Люди – самое мерзкое изобретение высших сил. Роду человеческому следует бы исчезнуть. Навсегда… - Вам, пожалуй, достаточно уже, - решительно подошел к нему Коробейников и забрал графин. - Дома-то есть у вас кто? - Лакей где-то... спит, наверное, - пьяно помахал рукой Клюев. - А вы мне не смеете указывать, что делать. И вообще... вы как вошли? - спохватился он, потом перевел взгляд на колышущуюся портеру. - В окно что ли? - А что прикажете делать? Вы так выскочили от Мироновых! - развел руками Антон и вновь пояснил. - Мы и заподозрили неладное. О вашей же безопасности заботились. Ну, раз вы в относительной безопасности, нам пора, пожалуй, - переглянулся он со Штольманом. Тот кивнул. - И не пейте больше, - повторил Коробейников. Потом подошел к окну и накрепко закрыл. – И окна закрывайте. Кто угодно к вам может влезть! - Не беспокойтесь. Я в порядке, - отмахнулся Клюев. Потом попытался встать. – Я в-вас провожу. - Да ладно уж, мы сами. А вы спать отправляйтесь. Утро вечера мудренее. Вот встретите эту свою… даму сердца, выясните всё у неё. Может, всё не так, как кажется. - Да не нуждаюсь я в ваших советах, - раздраженно бросил Андрей Петрович. – Возьмите свечей, дом в потёмках. Ещё упадете, переломаете ноги, а меня же после в каталажку отправите за нанесение ущерба органам правопорядка. Нет, я вас сам провожу. С этими словами он поднялся и, пошатываясь, побрел к выходу.