Сон в весеннюю ночь или Исправленному верить

Антон живо раздал распоряжения городовым опросить возможных свидетелей, сам же всё пытался расшевелить этого парнишку, помощника фотографа. Но тот лишь покачивался, словно во сне, и бормотал: «Керосин… Огонь...» и так по кругу. И что с ним делать прикажете? Тут затрещали колеса подъезжавшей пролетки. Не успела она остановиться, спрыгнул с нее обычным своим манером стремительный Штольман – собранный, деловитый. Как услыхал всю историю пожара, сразу помрачнел – желваки ходуном заходили, и косточки побелели на пальцах, которыми он в набалдашник своей трости вцепился. Потом посмотрел на парнишку зачарованного и буркнул: - Заприте его в камеру, в опасности он. Как придет в себя, попробуйте допросить ещё раз. Сейчас, как видите, бесполезно. - Доктора, может, позвать? - предложил Коробейников. - Доктор наш, безусловно, дока в медицине, но если дело гипноза касается…, - и Штольман опять дернул шеей с досады. Потом кивнул. – Ладно, Антон Андреевич. Надо подумать, что могло быть причиной пожара. Чем не угодил несчастный фотограф нашему злодею. А для этого пусть городовые продолжают опрос. Вдруг что-то да выяснится. - А… Анну Викторовну стоит посвятить в детали происшествия? – осторожно поинтересовался Антон, Штольман нахмурился в ответ: - Я бы не торопился. Давайте соберем больше данных. Если вдруг выяснится хоть малейшая связь с Анной, тогда и решим. Сегодня с неё довольно событий. - Ваша правда, Яков Платонович, - кивнул тот и заметил. – А вот и наш урядник, и явно с новостями. К ним подбежал вездесущий Рябко и, торопясь, зачастил: - Вашбродь, нашёл! Есть! – и махнул куда-то за спину. Там смиренно стоял моложавый господин в цилиндре и легком летнем пальто, весь округлый, как колобок. Увидев, что на него смотрят, цилиндр приподнял и коротко поклонился. – Говорит, видал тут…, - и урядник, обернувшись, махнул рукой, подзывая господина к начальству. Тот степенно приблизился и обстоятельно заговорил - голос его тоже был мягким округлым и так ему подходил: - Доброго вечера, господа. Моя фамилия Пирогов. Евгений Петрович. Проживаю с супругой за углом, на соседней улице. - У вас есть, что показать по делу о пожаре? – спросил Коробейников. - О, да! Я вам всё расскажу, всенепременно, – Пирогов прижал ладонь с толстенькими растопыренными пальцами к груди. – Видите ли, у нас с моей дорогой супругой Машень... эммм... Марией Андреевной на днях годовщина бракосочетания. И вот посылает она меня сегодня в фотоателье: ступай, дескать, договорись о фотопортрете. Непременно хотела, моя душенька, иметь нашу фотокарточку для семейного альбома. Специально и платье пошила… - Давайте ближе к делу! – нетерпеливо прервал Коробейников свидетеля. Тот стушевался и закивал: - Да-да, простите великодушно. Вот я, значит, и отправился к Егору Кузьмичу, чтобы сговориться о визите. А когда зашел внутрь, фотограф был в сильнейшем раздражении. Я стал говорить о своем деле, только он меня, похоже, не слушал. Посреди разговора кликнул Костика. Это подмастерье его, хороший парнишка, вежливый всегда такой. О, так вот же он! - указал Пирогов на несчастного зачарованного поджигателя. - Вы у него спросите. Хотя... в тот раз он на зов так и не явился. Да, так вот. Тут Егор Кузьмич извинился, попросил завтра зайти, нынче он весьма занят. Вот. Я и ушел. - Никого не видели, когда шли в ателье? - Видел! – вытаращил глаза Пирогов. – В том-то и дело! Подходил когда к ателье, то из дверей вышел человек, едва не сбил меня с ног. Такой… такой… - он вдруг захлебнулся словами и замер, растерянно шевеля пальцами. – А знаете, я совсем его лица не помню. Что-то… вертится в голове, но… Нет, - тяжело вздохнул он. - Значит, не помните, - задумчиво протянул Коробейников. – В любом случае благодарю за содействие. Вы ступайте. Если будет необходимость, мы вас пригласим для дачи показаний. Тот поклонился и пошел прочь. Не успел он дойти до угла, как оттуда на него, едва не сбив с ног и, похоже, совершенно этого не заметив, вывернул Ребушинский и, путаясь в полах неизменной крылатки, которую он, кажется, не снимал в любое время года, подбежал к ним. Был он, как всегда, в невероятной ажитации, так и чудилось: сейчас подпрыгнет, захлопает крыльями своего плаща и взлетит, настолько вид его был взбудораженным. Антон едва сумел скрыть улыбку. Чего нельзя сказать о Штольмане. Тот отреагировал, как всегда, на появление Ребушинского: досада смешивалась с неприязнью. Ещё бы, сколько этот господин нанес вреда следствию, влезая со своим любопытным носом, куда можно и нельзя, да ещё и трезвоня на всех углах о том, что до времени требовалось скрывать. Да и это бы ничего, такая уж его работа, господина репортёра. Но вот чего Штольман никогда не прощал Ребушинскому, так это многочисленные статейки, что ради шумихи и дутой сенсации тот кропал, упоминая об Анне Викторовне и, порой, в весьма нелицеприятном тоне. Яков Платонович, по его собственному выражению, никогда в карман за оригинальностью не лез, когда на его пути появлялся вездесущий Алексей Егорович. Нет, не скармливал господину журналисту его пасквили при всём честном народе, как когда-то адвокат Миронов, но со всей непримиримостью вышвыривал Ребушинского за дверь, а порой, не мудрствуя, и в кутузку запирал. Правда, все эти действия были газетчику как с гуся вода, он продолжал с упорством, достойным лучшего применения, лезть в самые громкие дела, ратуя громогласно за "свободу печатного слова" и против "насилия сатрапов, тиранов, душителей этой самой свободы", каковыми он высокопарно объявлял полицию. Но вот сегодня… Коробейников присмотрелся и с изумлением отметил, что, пожалуй, впервые видит Ребушинского в таком …смятении. Повергнуть в замешательство газетчика могли разве что герои его пасквилей, что охотились за ним и временами от души колотили, а однажды даже засунули в свежевыкопанную могилу на кладбище Затонска, где тот просидел всю ночь, не в состоянии выбраться по осклизлым от дождя стенкам зловещей ямы, да к тому же сорвал голос, призывая на помощь. Алексей Егорович, тряся пухлыми щёчками, подскочил к полицейским и сбивчиво заговорил: - Господа, прошу… умоляю, скажите, что … что здесь произошло? Егор Кузьмич, он… он жив? Заклинаю, скажите, что он жив! - Господин Ребушинский, ну как без вас-то, - язвительно поморщился Штольман. – вездесущий вы наш, - и отрезал. - Следствие ещё идет, потому не мешайтесь под ногами! - Я не буду, нет! – затряс тот растопыренными ладошками. – Только скажите про господина Беляева. Он… жив? - К сожалению, господин фотограф погиб в пожаре, тело отправили в мертвецкую, - сдержанно ответил Коробейников. Ребушинский от его слов немедленно посерел и, кажется, даже стал ниже ростом. Потом медленно развернулся в оцепенении и побрел на подгибающихся ногах прочь. Коробейников со Штольманом переглянулись, и Антон окликнул: - Алексей Егорович, вернитесь. Тот вздрогнул, после повернулся к ним – лицо его представляло словно бы гипсовую маску. - Господа, - пролепетал он, еле ворочая языком, - спасите меня. Умоляю, спасите, - голос его упал до шепота. - Мне угрожает смертельная опасность… *************** Тётя Липа совсем уж оправилась от падения, даже спустилась вниз к ужину. Хотя и кряхтела, но слёзно молила племянницу позволить присоединиться к трапезе. Больно тоскливо ей лежать целыми днями, это при её-то деятельной натуре. Выглядела она вроде бы вполне здоровой, и Анна разрешила, иронически вздохнув про себя : вот и закончились несколько дней относительной свободы от тётушкиного пригляда. Таня вызвалась помочь ей спуститься. Даже Домна захлопотала над Олимпиадой, устраивая ту поудобнее за столом, и кусочек побольше да повкуснее подложила на тарелку. Та глянула с благосклонной улыбкой: кажется, они окончательно примирились. Когда пили чай, звякнул колокольчик у входной двери. Горничная вышла встретить визитёра, а вернулась с телеграммой. В ней родители сообщали, что возвращаются на днях. Тетка тут же подскочила на месте, позабыв про ушибленную поясницу, и принялась раздавать указания прислуге на завтрашний день. Белоснежная наколка в волосах Домны возмущенно встопорщилась, и Анне при виде этого стало ясно, что перемирие тёти Липы и экономки было весьма кратким. Она обменялась с Таней ироническими взглядами и укрылась за чашкой чаю. Когда тётушка, изрядно утомившись (всё же ушибленная спина давала о себе знать), отправилась на покой, Анна с Таней уютно устроились в маленькой гостиной внизу. Таня пристроила на столик возле лампы корзинку с рукоделием – она вышивала бисером для Марии Тимофеевны изящный кошелек. Анна прихватила с собой медицинский журнал, что принес почтальон нынче днем. Но и кошелек, и журнал были отложены в сторону: Таня жаждала узнать все подробности нынешней истории с Соломиными с того самого момента, как она была отправлена домой в сопровождении городового. Анне и самой было приятно вспомнить, как славно завершилась эта необыкновенная история, и она с удовольствием рассказывала, припоминая подробности, пусть и самые незначительные, но такие милые. Когда Анна рассказала о побеге лже-художника с ценностями, глаза Тани так и сверкнули гневом, а кулачки сжались. На моменте, когда Глеб Соломин вспомнил свою возлюбленную, она часто заморгала и, смущенно улыбаясь, смахнула навернувшиеся слёзы. Когда же Анна приступила к финальной части своего повествования, Таня вдруг вытянулась в кресле и неестественным голосом заговорила: - Вспышка. Огонь. Смерть. Анна от неожиданности подскочила с кресла: давно к ней не являлись с визитами духи, она уж как-то успокоилась, совсем позабыла, как это бывает… внезапно и неприятно. Таня же продолжала бормотать каким-то чужим металлическим голосом: - Гнев его падет на головы причастных за невольную вину. Анна резко обернулась: возле двери, нависая над ними, маячил полупрозрачный дух, но узнать в этом дымящемся полуобгорелом черном человеке кого-то знакомого она, как ни силилась, не могла. Дух вдруг развеялся, как не бывало, она перевела дыхание и, повернувшись к Тане, так и ахнула: за её креслом, глядя на Анну печальными глазами, стоял Егор Кузьмич Беляев - тот самый фотограф, которому она старательно позировала на днях возле шкафчика в своем кабинете в больнице. - Ч-что с вами случилось? Тьма обрушивается тяжелой темной занавесью. Дышать становится невозможно: в нос ударяет запах керосина и дым, которым постепенно заполняется всё вокруг. Фотограф Беляев кружит по просторной комнате своего фотографического ателье, слепо шаря руками кругом себя и натыкаясь то на столик, то на треногу фотоаппарата, то на какие-то кресла. Он словно бы не видит ничего вокруг. Когда поворачивается, становится ясно: в самом деле не видит. Вместо глаз - белые бельма. Он трет, царапает глаза, пытаясь содрать эту белую пелену, застившую свет, но всё бесполезно, и он в какой-то момент перестает сопротивляться, бороться с тьмой, падает на колени. Из-за портьеры, за которой, по-видимому, находится фотолаборатория, выползает сначала клуб удушливого дыма, а потом жадный язык пламени. Сладострастно облизывает портьеру, после изгибается и осторожно дотрагивается до головы лежащего ничком Беляева. Распробовав на вкус бесчувственного фотографа, с жадностью набрасывается на него и поглощает всего целиком. Анна, с трудом вынырнув из морока, падает на колени, надсадный кашель сотрясает её. Тонкие руки обхватывают её за плечи, и она слышит испуганный Танин голос над собой: - Аня! Да что же это? Что с тобой? Чем помочь, Анечка?! - Ничего, Танюша, ничего…, - сдавленно бормотала Анна, поднимаясь с помощью сестры и усаживаясь в кресло. – Сейчас пройдет. Мне бы воды. Таня принесла стакан с водой и присела на корточки пред креслом, с тревогой наблюдая за Анной. Потом поднялась и, вытянувшись перед ней в струнку, потребовала: - Аня, ты должна мне объяснить, что с тобой происходит. Это ведь не в первый раз уже такое. Как-то ты пришла из больницы сама не своя. Потом ещё было. Я тревожусь за тебя. Ты… больна? – голос её зазвенел. – Ты можешь мне открыться. Я знаю, что это такое, когда…, - голос её сорвался, но она, сглотнув, упрямо продолжила, - когда твой самый родной, самый любимый человек… - Таня, милая, я и не догадывалась, что ты такое себе надумала! - потрясенно покачала Анна головой. - Всё совсем не так, и я готова объясниться. Только дай мне минутку. Та закивала с облегчением и принесла плед, укрывая колени сестры, потом спросила: - Может, чаю? Тебя всю трясёт. А ты точно... не болеешь? - Нет, можешь не беспокоиться. Присядь рядом, - попросила Анна. Когда та, придвинув стул, села поблизости, она, откинув голову на спинку кресла, пристально глянула на сестру и медленно сказала: – Я совершенно здорова. Так что можешь отбросить эти страхи. Я могу объяснить тебе, что со мной происходит. Но с этого момента ты, возможно, больше не сможешь общаться со мной, как прежде. Многие знания – многие печали, – голос её был глух, но она упрямо продолжала. - Ты готова к тому, чтобы… знать? Таня чуть помедлила, но решительно кивнула. Анна пожала плечами и, отведя глаза, отрывисто проговорила: - Дело в том, что в нашей семье есть… дар. Мне он достался от бабушки. Я могу видеть умерших людей, вернее, их духов. Но не просто видеть. Они приходят и просят о помощи. И сейчас произошло именно так. После их прихода мне бывает очень... плохо. Не всегда, но бывает. Вот… Можешь думать теперь обо мне что угодно, но я с этим живу. И мне… не просто. Она замолчала. Молчала и Таня. Анна повернулась к ней, ожидая увидеть недоверие, разочарование, даже испуг. Но та смотрела на неё с восхищенным изумлением. Анна даже растерялась от неожиданности. А та уже заговорила, быстро и горячо: - Аня, а ведь я случайно слышала об этой истории! Но думала, что это такая… семейная легенда. Мама как-то говорила с тётей о двоюродной бабушке Ангелине, что та могла находить вещи, предсказывать какие-то события, помогать людям, если пропадали их близкие. Да, и про то, что та могла видеть духов, они с тётей тоже говорили. Я просто мала была в те годы, слышала эти взрослые разговоры, но не принимала их всерьез! А это, оказывается, правда! Аня! Ты… ты делаешь такое благородное дело! - Ты, в самом деле, ...так об этом думаешь? – недоверчиво переспросила Анна. - А как ещё можно к этому относиться? – развела та руками. – Ты же сказала, что они приходят за помощью, так ведь? Так вот знай: я всегда и во всем тебя поддержу. И... и я так рада, что ты мне доверилась. Если тебе хоть в чем-то нужна будет моя помощь, я готова! - Ты всё-таки удивительная девушка! - с чувством ответила Анна.