Fools

      Жизнь двоякая штука, не находите? Вот ты отрабатываешь сложный элемент в танце, снова и снова дотошно придираешься к каждой мелочи, сдирая к чертям ещё свежие мозоли, смотришь в зеркало с гордостью и думаешь «я это сделал, я справился». Собираешь вещи, вливая в себя остатки воды из бутылки, просто потому что не хочешь тащить домой лишний пластик, и чувствуешь себя так, будто весь мир с рассветом падёт к твоим ногам (после таких-то усилий), пока ждёшь такси у школы искусств. А вот проходит одна или парочка ночей, дни незаметно сменяют друг друга и ты уже стоишь вместе с остальными тридцатью двумя танцорами, так же решившими попытать в этот день удачу в зале со спертым воздухом, и даже не надеешься, что три надменных члена сегодняшнего жюри назовут твоё имя, потому что всё как всегда: не налажать не получилось; после простого баррел джампа тело решило подвести с равновесием, а кульминационный гранд жете получился с настолько согнутым коленом, что даже зеркала не требовалось для подтверждения. Чимин почувствовал. Почувствовал всё до единого. Как мышцы позорно затянулись не до конца, ломая прямую линию ноги, колено не напряглось в той же мере, что всегда и это… ужасно. Вся его жизнь, каждая из попыток попасть в крутое место, группу, компанию — не важно — сценарий всегда один и тот же. Он уверен в себе, в своих силах и звании дипломированного танцора-хореографа, всё равно решает перестраховаться, работает дополнительно, заучивает до автоматизма самое крошечное движение и в итоге оказывается здесь: в зале, пропахшим потом, разбитыми надеждами и изматывающими танцами, с абсолютной уверенностью в том, что провалился.       Танцор с боязнью косых взглядов, как вам такое? Сколько сцен Чимин истоптал за всё время учебы и каких-то не слишком серьёзных выездов с университетской группой или ещё с той, что они с другом сформировали, учась в школе, сложно даже сосчитать, и ни разу, ни в едином зале, Чимин не чувствовал, как холодок бежит по позвоночнику, просто потому что на тебя смотрят люди. Конечно, в те лёгкие, приятные времена учёбы ни от одного прищура любопытных глаз не зависела Пакова танцевальная карьера, с этим не поспоришь, но чтобы выключатель бесстрашия и сладкого адреналина так резко и оглушительно щёлкнул сразу после завершения учёбы… Это странно, неприятно и принесло не самые радужные изменения в жизнь Пак Чимина, он от них, если бы мог, отказался бы с огромнейшим удовольствием.       Ты можешь быть хоть Майклом Джексоном, хоть легендой балета, но если выходя на сцену с сольным номером и встречаясь глазами с теми, кому позволено в этот самый момент решать твою судьбу, теряешься, позволяешь сердцу с груди переместиться выше, стучать в висках отбойным молотком, причём так сильно, что даже музыку слышно с трудом, — не дождаться тебе своего имени на отборе. Ни при каких сраных обстоятельствах.       Конкуренция — штука жестокая и неприятная, она трусливых кроликов вряд ли потерпит или, вернее будет сказать, совсем не потерпит. Без исключений. Даже если там, за пределами отборочного дня, ты каждый день спасаешь мир и самого себя от жестокости по-настоящему взрослой жизни.       Это история Пак Чимина. Грустная, разбивающая его же сердце из раза в раз, от одного молчания к другому, но совсем не заставляющая сдаваться.       После очередного «всем остальным желаем удачи» Чимин привычно со сжатыми губами плетётся вместе с другими такими же не прошедшими неудачниками в холл. Девчонка, которой наверняка отказали даже не из-за такого же плохого приземления после прыжка, а потому что она едва достаёт Чимину до подбородка, начинает тихо плакать, и это, если честно, только добавляет процент мрачности и подавленности всему происходящему. Пак далеко не великан, его частенько даже до кастинга не допускали, потому что две последние цифры роста не заканчивались на восемьдесят, и он знает, что такое быть обиженным за мешающую тебе хрень, в которой ты даже не виноват. Если бы он мог, вытянул бы ноги на те пару недостающих сантиметров, повысил бы свои шансы с таким же удовольствием, что и уже откровенно рыдающая девушка.       В голове звучит «то ли ещё будет, золотко», когда незнакомка вместо того, чтобы двинуться в сторону женской раздевалки, садится прямо на пол у стены с вычурным рисунком, закрывает лицо ладонями, не в силах спокойно, так же молча, как Чимин, пережить отказ. Ему, если честно, тоже хочется поплакать. Хотелось после первого проваленного прослушивания, хочется сейчас и наверняка захочется ещё столько раз, сколько он проиграет в этой войне страхов и желаний, но ни единой слезинки вы на лице Чимина не увидите. Слёзы — признак слабости, а Пак Чимин и слабость — это то, что нельзя употреблять в одном предложении без «не» между ними. Он из тех, кому говорили, что каждое поражение, глобальное или не очень, — шанс стать ещё лучше, приобрести горький опыт перед тем, как мир усыплет благами и сбывшимися желаниями. Почему только каждый раз, плетясь домой, ком в горле проглатывать всё труднее, а идти в репетиционный класс старой школы искусств и вовсе нужно себя заставлять? Сколько ещё отказов нужно получить для того, чтобы эти самые блага свалились ему на голову посреди улицы прямо общей кучей? Или… во скольких он сейчас шагах от того, чтобы размазало окончательно? Сколько раз он должен возвращаться домой, зная, что на вопрос лучшего друга «ну как?», снова отрицательно покачает головой и сделает вид, как будто это ни разу не зацепило и из-за своих лаж Пак нисколько себя не ненавидит?       Сегодня Чонгук не спросит. Чимин, по правде, даже не уверен, помнит ли тот о кастинге, так же как и о том, что парень, таскающий ему еду почти как горничная и заставляющий хотя бы мыться периодически, вообще-то его любимый лучший друг.       Чонгуку хочется предаться жалости к себе или что там в его голове происходит, не раскусить горькую пилюлю боли, а засыпать в рот прямо всю пачку, давясь противными ощущениями. Ему просто плохо. Чимину вообще-то тоже, но он это переживёт. Проходили. Разом больше, разом меньше, сейчас уж точно не время расклеиваться или хотя бы намекать зациклившемуся на своей обиде и внезапной апатии Гуку, что его всегда полный оптимизма хён порой готов проломить головой входную дверь и провалиться в блаженное никуда, лишь бы не пришлось в очередной раз давиться невысказанной обидой на всех и сразу, но в первую очередь на себя. После каждого плохого танца Чимин самого себя едва выносит, играя в странную игру под названием «унизь себя ещё больше», и ему после подобных событий категорически не хочется оставаться наедине с собой, потому что когда рядом находится ещё один человек, можно хотя бы на какое-то время забыть о дерьме, терзающем душу.       Иногда на плаву держат именно другие люди, особенно если ты своими же силами намеренно растишь внутри странную ненависть к себе и своим ошибкам. Сейчас Чимин пытается удержать совершенно разбитого Чона, а тот, даже за кратчайшие сроки превратившись в бесформенную кучу далёких от звания веселых мыслей, держит Пака уже семь лет.

***

      Они знакомятся, когда Чимин заканчивает выпускной класс, параллельно второй год подрабатывает в магазине недалеко от танцевальной школы и, как-то так получается, часто составляет компанию школьнику, явно неровно дышащему к сырному рамёну и треугольному кимпабу с тунцом во время его довольно странных ужинов вне дома. Ничего такого. У Пака цель стать самостоятельным и независимым ещё до совершеннолетия, он устраивался на неполный рабочий день совсем не для того, чтобы завести друзей, пока стоит за прилавком. Это тот тип общения, от которого вы не ожидаете ничего большего, чем отношения продавец-покупатель, но у них внезапно получается перескочить с сухих разговоров о том, сколько стоит самый вкусный рамён и как долго кимпабу нужно пробыть в микроволновке, чтобы даже плёнка расплавилась, к обсуждению школьных предметов, корейских университетов, Паковой огромной страсти — танцев и… всего.       Чонгук входит в жизнь Чимина так же, как в тот самый магазин: с улыбкой и уважительным «здравствуйте» у кассы, и больше из неё не пропадает. Именно тот прячущийся за отросшей челкой подросток поневоле становится тем, кто поднимет с самой глубины Пака это необъятное желание заботиться и оберегать. Чимин старше, ответственней, серьезней, а значит должен делать для младших то, чему учил его папа. Жизнь не наградила его младшими братьями или сестрами. Родителям, вечно занятым собой и познанием этого удивительного мира, его одного, наверняка, всегда было даже больше чем достаточно, особенно в те времена, когда он научился говорить и превратился в почемучку, требующую к себе постоянного внимания.       Чимин где-то в средней школе смиряется с тем, что рядом с ним никто не будет находиться все двадцать четыре часа в сутки и, пусть не без трудностей, становится таким же свободным, как родители, позволяет обучить себя всему, что те знают сами, и частенько эти уроки происходят по телефону, пока чета Пак находится на каких-то островах или в горах.       Вот только папа ни разу не предупреждает, что, заботясь о дорогих людях, можно не только относиться к ним, как к семье, а ещё и по кошмарной неосторожности перейти грань от безобидной братской любови к той самой, что заставляет уши краснеть из-за долгого взгляда и «я тебя люблю», что они с Чонгуком говорят друг другу на прощанье. Эту традицию вводит в их повседневность младший, в один из ничем не отличающихся дней он привычно попрощается со своим улыбчивым хёном, а потом берёт и говорит это. Так смело и просто, будто эти три слова не самое интимное признание из всех, что только могут представить себе два зелёных парня. Чимин так легко подобное говорить не умеет, но есть ли у него хоть малейшие шансы перед этим очаровательным мальчишкой и его легкостью?       Первый раз он отвечает Чону тем же, когда дружбой там уже даже не пахнет. И то, насколько сильно его пугают собственные чувства из-за произнесённых слов, даже вспоминать не хочется. Почему-то больнее бьёт вовсе не осознание того, что он что-то чувствует к мальчику, а… Пак в ужасе, потому что это Чонгук. Его маленький любопытный друг, каждый день рисующий ужасно непохожие на хёна портреты на клочках бумаги.       Растоптать эту легкость между ними своими дурацкими чувствами? Ну уж нет, так он точно никогда не поступит. Поэтому смирившись с тем, что, кажется, ориентация у него чуть вышла за линии круга гетеро, Чимин решает молчать, даже не подозревая, во что это решение выльется со временем.       Чимин влюбляется в выпускном классе. Просто позволяет себе это, обещая хранить такую ужасную тайну так долго, как это понадобится.       А Чонгук заявляет, что он гей за месяц до своего сунына , будто проверяя своего друга-студента на прочность.       Казалось, что может быть лучше? Парень, на которого ты давным-давно смотришь по особенному, с огромными испуганными глазами признаётся тебе, единственному в этом мире, что его сексуальная ориентация далека от традиционной. В сказках после такого признания их ждало бы то самое «долго и счастливо», а в Чиминовой реальности, сразу после своего тихого «и что?» (возможно довольно не тактичного в такой-то ситуации) он получает не любовь до гроба и пение мультяшных птичек, а торопливое и не менее испуганное «и, кажется, у меня есть парень».       Чимину тогда на полном серьёзе кажется, что даже Чонгуку слышно как сыпятся осколки его сердца, от него наверняка никак не укрывается то, насколько меняется лицо старшего от последнего заявления.       Парень, в которого вы по уши, о котором заботитесь так, что решаете не ошарашивать своими внезапными чувствами и всё ждёте нужного момента, вдруг решает обмолвиться, что отсосал однокласснику в туалете и теперь не понимает: встречаются они или нет. Как вы отреагируете? Посмеётесь? Скажете, что до тошнотворно важного школьного экзамена месяц и лучше бы сосредоточиться на нём? Посоветуете не влезать ни в какие идиотские отношения, совсем не из-за собственной рассудительности, а скорее потому, что ревность внутри кипит так, что вот-вот из ушей вытечет? Или наконец спустя столько времени признаетесь в том, что на самом деле то самое «я тебя люблю» более чем серьёзное?       Чимину наверняка стоит сделать последнее. Или скомбинировать каждый вариант в правильное предложение, давая совет как настоящий взрослый, но он в тот момент таковым не являлся. Пак не приводит весомые аргументы, почему этого делать не стоит, всего лишь просит не рубить с плеча, не встревать пока в дурацкие отношения с отсосами в туалетах и просто дать времени сыграть свою роль в происходящем. Ещё, конечно же, спрашивает о родителях и не нагнетают ли те обстановку дома из-за выпуска, надеясь перевести тему в более-менее безопасное русло.       Родители Чона далеко не то, о чём Паку говорить в радость, потому что они… странные. Хорошими людьми Чимин их назвать не может, притом что влюблён в их ребёнка, и всё из-за собственной обиды. Он их именно из-за Чонгука и недолюбливает. Чон лучший в классе, ему идут как гуманитарные, так и технические науки, он занимается всем и сразу, при этом умудряясь находить время для семьи и даже для друзей, а вместо того, чтобы получить заслуженную гордость за такого невероятного себя и добрую порцию похвалы, при каждой возможности слышит, что разочаровать своих маму и папу ему категорически нельзя. Он будто родился уже им должным, и немудрено, что Чимина откровенно напрягает такое отношение к парнишке, которого он так сильно любит и которого не ценят так, как он того достоин. Но при всём этом Чонгук их обожает. Он любит свою семью, гордо носит звание единственного сына и готов оправдать каждое проклятое ожидание, даже если самому хочется совершенно другого. Для него это словно какой-то челлендж, но это ведь далеко не нормально — жить в угоду родителям, даже если ты действительно искренне любишь их.       Чонгуку нравится рисовать, фотографировать, создавать что-то такое же прекрасное, как он сам, но мама говорит, что все артисты бедные, так что быть ему менеджером, зарабатывая себе стабильность даже в том, чего не хочется, и он, чёрт его побери, соглашается, потому что мама знает лучше, она старше и умнее, но… Так ли это? Почему только Чимину обидно, когда талантливый мальчишка по настоянию матери бросает рисование из-за того, что ему не стоит забивать голову глупостями? Господин Чон не возражает на это, не пытается заступиться за сына, он жене не перечит. Никогда не перечит, а она ведь настолько сильно ошибается насчёт собственного ребёнка.       Чонгук не рассказывает маме или отцу о своём возможном парне или внезапно открывшейся ориентации, делится только с тем, кто примет его наверняка любым, даже при худших обстоятельствах, и это ни разу не странно. Даже представить страшно, как его мать отреагировала бы на такое откровение.       Нет-нет, не надо никому знать. Тем более, когда ничего не ясно.       Чимин всё ещё не торопится выложить собственный секрет как на духу, когда Чонгук благополучно сдаёт экзамен и заявляет, что нет у него никакого парня, но это не страшно, всё впереди, а сейчас можно наслаждаться долгожданной свободой, переездом в столицу и пусть совсем крошечной, но уютной квартирой на пару с лучшим другом.       Они вместе пакуют вещи Пака в общежитии, счастливые от одной лишь мысли о совместной жизни настолько, что щёки от смеха начинают гореть уже к полудню и приходится сдерживаться, чтобы не уронить всё барахло в коробках. В тот вечер, когда парни переезжают и, разложив все вещи, вырубаются прямо в одежде на кровати Чонгука, Чимин чувствует себя по-настоящему счастливым, без нюансов или условий. В его объятьях ворочается самый славный мальчик из всех, что когда-либо существовали, позволяет закинуть на себя ногу и обнять со спины; Пак уже два года изучает дисциплины, которые ему нравятся, не работает, не нагружает мозг ничем, кроме учебы и самосовершенствования, и жизнь всё больше и больше начинает казаться приторно-сладкой. С приездом Гука в Сеул всё становится настолько хорошо, что это пугает.       Это самое счастье неожиданно рассыпается, когда у Чонгука появляется парень спустя каких-то пару месяцев после начала учебы. Их не знакомят, младший просто с загадочной улыбкой заикается об этом за завтраком и Чимин как полнейший идиот провоцирует ссору на ровном месте, просто потому что ему обидно. Он ведь даже не пытался признаться, на что тут обижаться? На то, что Чонгук хочет взять от жизни побольше? Потому что хочет, как и миллионы людей на этой планете, чтобы его любили? Пак это всё знает, понимает более чем прекрасно, поэтому, скрепя сердце, всё же заставляет себя извиниться и смириться.       Надолго горе-бойфренд не задерживается, но от этого Чимину лучше не становится, ведь после него нарисовывается ещё один. А потом ещё и ещё. Чонгук полностью открыт для отношений и всего нового, он не торопится бросить каждому своему парню хотя бы такое же «я тебя люблю», как Чимину, и это в какой-то мере успокаивает старшего, не даёт развалиться от обиды, пусть так быть и не должно. После очередного разрыва, из-за которого Чонгук напивается сначала в одиночку, а потом уже напару с хёном, прокручивая в голове и время от времени вслух брошенные в его адрес обидные слова о том, какой он поверхностный и, вообще, шлюховат, Чимин почти набирается смелости спросить «не хочешь теперь попробовать встречаться со мной?», но плачущего младшего рвёт прямо на пол, и момент, как и миллионы таких же, уходит.       На последнем курсе в их жизни появляется Субин. Чимин благополучно заканчивает универ и устраивается в не слишком отличающийся от тысячи таких же бар, потому что не хочется падать с головой в серьёзность под названием «преподавание», а хороший вариант с должностью именно исполнителя он поначалу даже не решается как следует поискать. Именно в этом баре выпускник Чонгук знакомит его со своим новым парнем. После довольно длительного перерыва в отношениях Гук кажется другим с этим парнем или это просто потому, что Пак отвык. Субин младше Чонгука, учится на том же факультете и, чего уж тут душой кривить, выглядит как плюшевый милашка, но в Чимине от одной его улыбки внутри помимо отелловской ревности загорается ещё и то самое отвратительное предчувствие чего-то нехорошего. Он в первый же день знакомства знает, что добром эти отношения не закончатся, и кого-то из двух друзей они таки поломают минимум в нескольких местах. Но угадайте что? Чимин молчит. Вот так просто и как всегда, сидит и молчит, пьёт свой кошмарно горький кофе, пока Субин слоняется по их кухне в трусах и толстовке Чонгука, которую вообще-то Чимин ему подарил не для того, чтобы всякие недостойные говнюки расхаживали в ней прямо перед его носом.       Первой проблемой относительно Субина становится то, что, в отличие от всех предыдущих, он задерживается надолго. На очень-очень долго. Они с Гуком празднуют годовщину в сто дней, выбешивая Пака своими счастливыми лицами на фото с Намсана настолько сильно, что до него даже не сразу доходит, как он оказывается в мотеле с одной из посетительниц. Так нельзя, одним человеком не вытеснить из головы другого, так только полные идиоты поступают, но это отвлекает, а со временем даже перестаёт казаться неправильным.       Чимин Чонгука из собственного сердца выжить не пытается, но всё чаще и чаще оказывается в объятиях не слишком знакомых девушек, таким дурацким способом надеясь отвлечься.       Чонгук заканчивает университет и на фото с выпускного можно увидеть не только Чимина, но и чёртового улыбающегося Субина. Этот парень настолько выводит, что Чимин в следующую же смену после вручения дипломов отвечает на предложение одной из тех безымянных девушек, которые предлагают повторно поразвлечься, лишь бы больше не засыпать под скрип Гуковой кровати и не ненавидеть себя ещё больше. Девушки меняют одна другую, становясь безликими пятнами и нечеткими лицами в голове, пока Чонгук находит работу, такую, что мама одобрительно улыбается с экрана телефона, и в один из вечеров признаётся хёну, что хочет рассказать родителям о Субине.       Почему только Чимин понимает, что это ошибка? Почему Чонгук такой дурак и, прожив столько лет с этими людьми под одной крышей, думает, что те нормально воспримут такую новость? Как у таких родителей может родиться вот такой воспринимающий мир как кучку света ребёнок?       — Ты в него так сильно влюблён? — с полными глазами ужаса спрашивает тогда Чимин, боясь услышать утвердительный ответ.       Он как умалишённый каждый раз вслушивался в прощание парней и никаких признаний там не было, так что… Блять, Чонгук, не делай этого, не разбивай своему другу сердце в который раз.       — Я ничего не смыслю в любви, хён, но скрывать больше не хочется.       Вот так всё у него легко и просто. Не хочется — значит пора рассказать. Будто один Чимин тут обладает способностью здраво оценить ситуацию и предугадать исход. Он ещё до того, как младший делает хоть что-то, знает, во что вся эта затея выльется. Родители Чонгука далеко не те люди, кто примут его откровение о нетрадиционной ориентации с невозмутимым лицом и распростёртыми объятиями, а Чонгук, расстраивающийся даже из-за того, что мама недовольна его оценками, вряд ли после этого останется невозмутимым. Его подобное подкосит, тут без вариантов, а собирать обломки как всегда придётся Чимину. Вот только Пак знает, насколько крепкими и долгими должны быть объятья после очередного Гукового расставания, а тут… Ему хочется сказать «не делай этого, я не уверен, что смогу тебя склеить», даже не рассматривая другой вариант, потому что в мире чудес не происходит, и люди, не заботящиеся, насколько сильно пострадает твоя психика из-за стремления быть отличником, никогда не поймут подобного, хоть плачь, хоть умоляй. Почему Чонгук этого не понимает? Когда он снимет свои уже порядком доставшие розовые очки?       Тут Чимин, даже если бы хотел, не смог промолчать. Он старается быть как можно более спокойным и осторожным, когда пытается начать издалека, говорит, что это плохая идея и для начала о таком серьёзном шаге нужно поговорить с Субином, на что Чонгук реагирует далеко не так же спокойно, как обычно. Чону кажется, что его не поняли. Да что Чимин вообще понимает? Вечно печётся о нём так, будто ему пять и он беспомощный, а сейчас и вовсе переходит все рамки, заявляя, что родители его не поймут и в итоге Чонгуку сделают больно. Почему он так в этом уверен, всезнающий засранец? Думает, что умнее только потому, что старше? Именно последнее Чон и спрашивает, начиная ссору с повышенными тонами. Поначалу огрызается только младший, но со временем его настроение передаётся второму участнику их перепалки, и уставший от своих попыток утихомирить разошедшегося парня, Чимин срывается на абсолютно зеркальную реакцию, в ход начинают идти грубости и ублюдское «делай, что хочешь», так сильно выводящее из себя их обоих. Тот, кого Чонгук привык считать главной опорой, вдруг решает оставить его одного вместе со всей этой затеей, и это настолько злит, что Гук называет тоже неплохо раздражённого из-за всего происходящего хёна последним мудаком и уезжает в Пусан тем же вечером, безо всякого «я тебя люблю» на прощанье. Он даже не смотрит на Чимина перед тем, как выйти за пределы квартиры, и Пак в тот момент, знаете ли, тоже не горит желанием говорить эти слова, он вместо нежностей кричит напоследок «удачной поездки, говна кусок!» и приглашает девушку, что записана в телефоне как «пирсинг сосков» к себе.       Чимин хочет как лучше, всегда хочет как лучше, а в итоге он ещё и мудак? Неблагодарный засранец, чтоб ему провалиться!       Сгонять злость сексом оказывается очень действенной терапией, и, когда Чимин, наконец, оставляет бедную девушку в покое, он уже не дышит через нос, как разъярённый бык, при мыслях о младшем, а хочет… спросить, как тот доехал. Послушать, как всё прошло, порадоваться Гуковому «это мои родители, они примут меня любым», но ничего подобного не происходит. Чимин, покоряясь остаткам своей гордости, удерживается от миллиарда сообщений с глупыми вопросами, а Чонгук наверняка всё ещё злится, он куда дольше отходит от их стычек, поэтому точно не напишет сам. Несмотря ни на что, ни одной тревожной мысли или подозрения, что что-то может пойти не так, не появляется, когда с утра Пак с дичайшим нежеланием поднимается с кровати, дабы проводить его ночную гостью до двери, и про себя тихо надеется, что сегодня, когда он будет колдовать над убойными алкогольными смесями, девушка не появится. Он выбирает думать именно об этом, а не том, что к одиннадцати часам от Чонгука всё ещё ничего нет и пока не понятно: хороший это знак или наоборот. Хотел бы Чимин ошибиться. Пусть Чонгук сколько угодно смотрит на него с задранным носом, мол «Съел? Ты был не прав», но будет в порядке. Хоть с Субином, хоть с кем-то новым, главное, что он чувствует, несмотря ни на кого и ни на что.       Стоит ли Чимину тоже завести отношения? Ему двадцать шесть скоро, а он никогда ни с кем не встречался, перебиваясь одноразовыми перепихами с вот такими спутницами на одну или парочку ночей. Все его девушки не вызывали в нём ничего, кроме желания неплохо потрахаться, и наверняка это делает его говнюком, но он даже не пытался увидеть в тех, с кем спит, что-то большее, чем возможность снять напряжение. Так что да, ему плевать, чем занимается та мадам, что проснулась у него на плече, и сколько общих интересов у них имеется. Ради всего святого, он даже имени её не помнит. Или вообще никогда его не знал. Будет крайне неловко, если он переспросит. Странно целовать на прощанье человека, с которым ты спал, но даже примерно не можешь прикинуть, как его зовут и в какой именно день вы познакомились.       Чимин стоит на пороге, пока девушка ждёт лифт, неловко переминается с ноги на ногу, надеясь, что та не захочет поговорить, и облегченно выдыхает только когда слышит тот самый звук прибытия лифта. Девушка в последний раз поворачивается, бросая кокетливое «пока», и Чимин конечно же улыбается ей в ответ, но от этой улыбки не остаётся и следа, когда автоматические двери раздвигаются и из кабинки выходит Чонгук, из-за вида которого Пакова подружка подпрыгивает, хватаясь за сердце. Возможно это от чистой неожиданности, а возможно… Потому что Чонгук в маске, но это ни в коем случае не скрывает кровоподтёки на лице и заплывший глаз. Чимина он видеть явно не рад, потому что вместо того, чтобы хотя бы поздороваться, толкает старшего в плечо, освобождая себе проход, и закрывается в ванной, бросив перед этим рюкзак, с которым вчера вышел из квартиры, прямо у двери.       Никто ничего не подтверждает и не отрицает, Чонгук даже слова не говорит, но Чимин уже знает: случилось именно то, чего он так опасался, причём даже в худших масштабах, чем мог кто-либо ожидать. Господин Чон ведь… Он ведь куда более хорошо относился к сыну, какого чёрта тогда лицо Чонгука похоже на жертву не сдержавшегося боксёра? Пак всякого мог ждать, но такой реакции от Гукового отца…       Как он, ради всего святого, теперь должен с этим помогать? Почему всё должно быть не просто плохо, а ебучей катастрофой?!       Чимин был прав в любом случае, только легче ли от этой правоты?       Всю свою жизнь Чонгук был идеальным сыном таких идеальных для чужих глаз родителей, он до сих пор пытается оправдать каждую из возложенных на него надежд и гордится фактом того, что он именно тот ребёнок, которым хвастаются перед другими. Пусть в нём от него самого с каждым днём остаётся всё меньше, уступая место для ожиданий семьи и превращения их в действительность.       Могли ли они ожидать момента, когда их идеальный сынок вдруг заявит, что ему нравится, когда другие парни суют член в его задницу? Это было произнесено наверняка не в такой грубой и откровенной форме, но, можно поспорить, мама отреагировала на даже самое осторожное признание, как на откровение подобного рода.       Господи, Чонгука побил собственный отец, просто за то, что он — это он, за то, что в кои-то веки захотел быть именно самим собой, а не той версией, что пытались склепать из него самые близкие люди, которым он, блять, все эти годы был всё должен. Это ведь выходит за рамки правильного, он, по их мнению, должен был жениться, завести полтора ребёнка, собаку с искалеченными связками (потому что из-за громкого лая соседи могут быть недовольны) и жить, проживать каждый день с, возможно, даже нелюбимым человеком на вполне ожидаемо осточертевшей со временем работе, пытаясь понять, чем «сегодня» отличается от «вчера».       Чонгук достоин другого.       Проходит больше часа, когда парень наконец открывает дверь ванной, щеголяя по дому в одном полотенце, и пытается сделать вид, что в квартире он один, плетётся в свою комнату, наивно полагая, будто Чимин не рванёт следом, как заждавшийся внимания щенок. Маски на нём больше нет, так что помимо заплывшего глаза теперь можно рассмотреть опухшую щеку, пока что только синеющую, и разбитую губу. Его далеко не один раз ударили.       Боже.       — Это отец? — спрашивает Пак абсолютно очевидную вещь, пока Чонгук всё в том же полотенце открывает шкаф в поисках одежды, в которой собирается проваляться сегодня весь день.       — Не трогай меня.       Ну вот. Время сказать «привет» колючкам. Чонгук хороший человек, он мягкотелый и добросердечный, никогда не пытается обидеть намеренно, если его не выводить из себя, но время от времени всё же «защищается» подобной холодностью. В этот раз защитная реакция именно такая, с явной усталостью в голосе и не совсем тёплой интонацией.       — Я хочу помочь.       Чонгук улыбается, и выглядит это, если честно, жутковато с красно-фиолетовыми метками на левой половине лица и глазом, превратившимся в сливу.       — Чем ты мне поможешь, хён? — полотенце летит на пол, и в другой ситуации Чимин наверняка как всегда опустил бы глаза вниз, но сейчас совсем не до этого. — Ты говорил мне не делать этого, я хотел хоть раз в жизни послушать самого себя, и теперь мне приказали забыть о том, что у меня есть родители.       Блять. Нет, нет, нет, пожалуйста, всё не может быть настолько глобально.       Плохая реакция — это именно то, что Чимин и ожидал, но даже мысли не мелькало, что всё может быть вот так, в настолько вселенских масштабах. Хотелось бы сейчас прижаться к младшему, обнять так крепко, чтобы точно дать понять: всё будет хорошо. Родители перебесятся, примут эту неприятную для них шокирующую новость и всё будет как прежде, а то и лучше, но оба парня знают этих людей, оба в эти бесполезные слова утешения не поверят.       Чимин впервые в жизни понятия не имеет, как поддержать другого человека. Как сделать так, чтобы он стопроцентно почувствовал себя лучше. Такое с ними обоими впервые.       Сколько ещё в мире вот таких внезапно отвергнутых детей? Просто из-за того, что решили выбрать себя, быть собой, даже если общество этот выбор осуждает. Смелых людей, которые заслуженно поставили себя на первое место и в итоге оказались непринятыми даже теми, кто, казалось бы, по всем законам природы и какой-никакой морали должен понять самую ужасную сторону твоей души. Родные ведь потому и зовутся самыми близкими? Это ведь и есть те люди, что прикроют твою спину в перестрелке с самой жизнью? Почему тогда совершенно чужой парень, никак не связанный с Чонгуком родословной, готов в лепёшку расшибиться ради его улыбки, а те, кого он любил с первого дня жизни, поступили с ним так, будто он вещь, которую с легкостью можно выбросить?       Хочется сказать, что Чонгук сильный, он со всем справится и переживёт даже вот такое, но… Это Чонгук. Тот, кто в отличии от Чимина, звонил домой каждый день, воспринимал каждое слово как цель и буквально жизнь положил на то, чтобы им гордились те, кто убивал в нём личность с малых лет. Порой Чимину хотелось, чтобы он разорвал связь с ними хотя бы ненадолго, понял, что ничего хорошего в таком воспитании и жизни во благо другим нет, но он сам не лучше, сам ведь пытается быть удобным и заботливым даже когда не хочется, поддержать всех нуждающихся, хоть с огромнейшим желанием выбрал бы исчезнуть, ни с того раствориться в воздухе хотя бы на долбанный час. Наверняка всем в этом мире временами хочется сбежать от реальности и даже от самого себя.       — Слушай, — начинает осторожно Чимин, когда младший уже натягивает футболку, стараясь не зацепить повреждённую сторону лица. — Они…       — Я не хочу об этом говорить.       — Но я…       Дверца шкафа с громким хлопком закрывается, и Чонгук теперь поворачивается лицом, давая ещё больше возможностей рассмотреть побои, будто Чимину до этого мало было.       — Ты был прав, мне не стоило им рассказывать. Это ты хочешь услышать?       Чонгук наверняка просто зол. Он бы не сказал что-то такое всерьёз, на самом деле он знает, что хён его любит и точно не станет потешаться дурацким «я же говорил».       — Я хочу услышать, что ты с этим справишься, а не то, что я был прав.       — У меня что, есть выбор? — парень сглатывает, переставая смотреть на друга, и это очень плохой знак, это может быть предвестником подступающей истерики. — Жизнь продолжается, отказались от меня родители или не отказались.       Это больно и обидно, но Чонгук прав, всё именно так и есть, легче правда от такого ни разу не становится, процент обиды внутри это отнюдь не убавляет.       — Они погорячились, — всё же делает попытку Пак. — Вот увидишь, всё разрешится. Твой отец ещё извинится за это.       Показывая пальцем на Гуково лицо, Чимин пытается улыбнуться более-менее правдоподобно, приободрить или подкинуть больше уверенности в том, что всё у них будет хорошо, но ответная улыбка у Чонгука не появляется. Немудрено, Пак ведь впервые за все свои попытки быть моральной поддержкой сам не верит в то, что произносит его рот.       Он обожает Чонгука. Настолько сильно любит, что от этого иногда физически больно, но родителей его вполне обосновано не переваривает, и все эти «они поймут», «они обязательно передумают» — просто самая тупая вещь из всех, что он когда-либо пытался залить другому человеку в уши. У Чонгука веры, видимо, тоже маловато, потому что вместо того, чтобы хоть как-то отреагировать на слова старшего, он вдруг мрачнеет, стискивая зубы, и неожиданно бросает:       — Это сделал не отец.       Это будний день, Чонгуку наверняка пришлось бы идти на работу, если бы не разукрашенное лицо, но вместо этого он теперь заваливается в кровать, натягивая одеяло до подбородка, уже наверняка предупредив о внезапной болезни и том, что ему требуется больничный.       — С кем ты подрался? — не отстаёт Чимин.       Ответа не следует. Чонгук закрывает глаза, вдыхая и выдыхая через нос, и, судя по всему, наивно надеется, что Чимин оставит этот вопрос без ответа. Оставит его наконец одного, но тот вместо того, чтобы понять молчаливый намёк и выйти за дверь, приземляется на кровать, развеивая все надежды на спокойный остаток утра.       — Кто это сделал?       Чонгук снова сглатывает. И Чимин ожидает всего, любого ответа: от хулиганов, до грабителей в автобусе, но никак не тихого «Субин» дрогнувшим голосом.       — Чего?       — Пожалуйста, Чимин, — получается совсем тихо, голос у Чонгука дрожит, и глаза он так и держит закрытыми. — Дай мне побыть одному.       Пак бы с радостью. Он бы предоставил столько личного пространства и времени на уединение, сколько бы потребовалось, вот только подобная самоизоляция это в большинстве случаев по части Чимина. Это он переваривает каждый отказ в одиночестве, чаще всего в первом кабинете танцевальной школы со сломанным танцевальным станком и треснувшим зеркалом в углу. Это тоже неправильно, но Паку уже привычно смотреть на собственное отражение с отвращением и работать до тех пор, пока дурь из головы не выйдет вместе с потом. Чонгук совсем другой. Ему нужно с кем-то говорить, заниматься любой ерундой, лишь бы не утонуть в собственных мыслях, потому что (хоть хён не знает) они куда страшнее, чем появляющаяся время от времени ненависть к себе Чимина. Так что, плюя на просьбу друга, старший вместо того, чтобы скрыться за дверью, без новых попыток поговорить поднимает одеяло, давая понять, что никто тут не собирается оставлять никого один на один со всем дерьмом, прокручивающимся заезженной пластинкой в голове. И в правильности своего решения Пак убеждается тут же: Чонгук вопреки своим же словам прижимается к любимому хёну, позволяя себе наконец заплакать рядом с тем, кто стал синонимом к безопасности.       Потому что с Чимином можно, он его тихая гавань. Чимин поймёт, поддержит и поможет, даже если это вылезет ему самому боком, он будет перебирать сожжённые осветлителями волосы, бормоча какую-то ересь об аниме, о том, как сильно его раздражала главная героиня из «Жозе, тигр и рыба», но потом он её полюбил, и будто между прочим заикнётся, что пора бы им уже вернуться к тем вечерним марафонам, которые они устраивали раньше, с пивом или пуноппанами и раздражающими обсуждениями персонажей так громко, чтобы приходилось перематывать.       Но как раньше уже не будет, не получится, даже при всём необъятном желании, потому что Чонгук не хочет смотреть ничего, кроме «Формы голоса», или переключаться с плейлиста, состоящего из песен Билли Айлиш и NF. Он понятия не имеет, что делать дальше и как теперь собрать себя в кучу, если снова и снова слышит это категоричное «если ты хочешь быть вот таким, значит выбираешь забыть о том, что у тебя когда-то были родители». Чимин может хоть до хруста, хоть до сломанных рёбер его обнимать, но то, что в тот момент чувствует Чонгук, ему не понять даже отдалённо. У него родители другие, отношения с каждым членом семьи совсем не такие, как у Чонов, и он просто отличается. Всегда правильный и идеальный только потому, что сам так хочет. Тот, кто никогда никому, кроме себя самого, ничего не доказывал, выбирая знать, уметь и делать, но не кричать об этом. Чимин никогда не был тем ребенком, которым хвастались, но он в этом и не нуждался, в отличии от Чонгука. И теперь… Гук один. На кой чёрт ему сдалась работа, о которой мама не расскажет с гордостью тетушке из парикмахерской и не заставит ещё одного человека восхищаться им и тем, какой он хороший мальчик?       У Чонгука в тот день мир останавливается, всё рушится под тихое бормотание хёна и его размеренный стук сердца. Он ближе к обеду рассказывает, что сделал ещё одну ошибку этим утром: пошёл к Субину, как только скоростной поезд привёз его шокированного и не до конца понимающего, что происходит, обратно в Сеул. Ему всего лишь нужно было услышать, что, несмотря на всё произошедшее, они справятся, смогут преодолеть такого рода непринятие, их отношения обязательно всё переживут, каждому на зло, потому что Чонгук избалован крепкой дружбой, так обязательно поступил бы Чимин-хён, как только бы узнал. Дал бы несуществующие оптимистические гарантии, наверняка много улыбаясь для убедительности, и снова заставил бы Гука почувствовать ту самую привычную безопасность, но вместо Чимина напротив стоял сонный Субин, и он отреагировал далеко не так, как Чонгуку хотелось бы.       — На кой чёрт ты попёрся к родителям, у нас же просто интрижка? — спрашивает в тот момент Субин у внутренне разбитого Чона, и этот вопрос сносит крышу окончательно.       Просто интрижка. Длиной больше года. С Чонгуком этим определением поделиться забыл?       Весь вид Субина, каждое блядское слово, вылетевшее из его поганого рта, выводит настолько, что Чонгук даже не понимает, что делает, когда, сократив расстояние, хватает своего то ли бойфренда, то ли просто любовника за придурошную пижаму с кроликами и бьёт что есть силы сжатым кулаком точно в нос. Его настолько колбасит, что он не чувствует ни боли в костяшках, ни истошного крика в голове о том, что так нельзя, ему нужно остановиться, но Чонгук глохнет в тот момент. Он бьёт Субина ещё трижды, обеспечивая неплохой гематомой и разбитой губой, ни на секунду не задумывается, что ударил человека первым, и за такое можно прокатиться до ближайшего отделения полиции, а потом вдруг оказывается на полу, пока отошедший от первичного шока парень забирается на него и, пользуясь так некстати усилившейся растерянностью из-за всего происходящего дерьма, наносит удар за ударом так, будто это не он ещё вчера целовал это самое лицо при выходе из дома.       Когда Чонгук признаётся хёну, что в тот момент даже не пытался защищаться, рука в волосах напрягается, но Чимин упрямо молчит, позволяя закончить рассказ и стараясь не сорваться в гости к Субину, дабы продолжить то, что начал Чонгук, притом что шансы выйти без таких же художеств, красующихся сейчас на лице Чона, просто мизерные, но в нём бурлит адреналин и злость, а это всегда усиливает физическую силу.       Они просто говорят. Младший выплескивает боль вместе со словами, заставляет домашнюю футболку друга прилипнуть к коже из-за слёз, всё продолжая спрашивать «что мне теперь делать, хён?», и слушает, какой невероятной станет его жизнь и как сильно родители со временем пожалеют о своих словах, а Субин в аду зажарится. Именно так и будет. Даже если на каждое предложение в голове у пытающегося приободрить парня стучит противное «быть такого не может», Чимин всё равно с алмазной твёрдостью доказывает, что именно так всё и случится.       Всё будет хорошо. У Чонгука обязательно всё должно быть хорошо. Чимин об этом позаботится, даже если самому не верится, что это «хорошо» реально и хоть у кого-то бывает без подводных камней. Пройдёт определённое количество времени, и Чонгук справится. Они оба с этим справятся.       Но дней потребуется немало.       Так что да, спустя какое-то время Чонгуку всё так же плохо. Чимину, готовящемуся к очередному кастингу, тоже, но он не подаёт даже виду, когда едет в метро, пялясь на свои ноги и спрашивая «что с вами не так?», будто те могут начать оправдываться, обещать, что в этот раз не подведут, или вдруг объяснить, почему на живых выступлениях решают перестать слушаться, рушат все его планы и заставляют снова и снова возвращаться в проклятый бар, который Чимин всё никак не может оставить. Ему там не нравится. Там куда хуже, чем дома, притом что в квартире почти целыми днями валяющийся в кровати Чонгук и «Форма голоса» в миллионный раз звучит из колонок.       Почему именно эта полнометражка? Что в ней есть такого, что заставляет Чона пересматривать её снова и снова? И снова. Нажимать реплей как только заканчивается финальная сцена, доводя своего соседа до белого каления. Да чёрт его знает. С тех самых пор, как младший выложил всё как на духу и вырубился, позволяя Чимину через ещё большее не хочу, чем обычно, отправиться на работу, они перестали нормально разговаривать. Их диалоги становятся всё больше и больше похожи на вопрос-ответ, а Чонгук с каждым днём сильнее напоминает неодушевлённый предмет. Ему определенно нужна помощь. И даже не Чимина, а того, кто знает, что при таком состоянии делать и как не дать в нём застрять. Но пока что Пак надеется на себя и на острую курицу в сочетании с двумя банками самого крепкого пива, что только нашлось в круглосуточном магазине у их дома. Чимину выпить тоже не помешает, алкоголь каким-то чудом притупляет громкость вопросов к самому себе в голове, так что можете начать осуждать его хоть всей планетой, но страх в очередной раз облажаться Пак снова утопит в пиве и объятьях лучшего друга, который давным-давно другом не является.       Так и проходят первые две недели. У Чимина уже появился распорядок: проснуться, проверить Чонгука, залить хлопья молоком, отнести Чонгуку и обязательно проследить, чтобы он их съел, потому что питаться одной лишь доставкой раз в день — не дело, выгнать того в душ, дождаться шума воды, проветрить комнату, поправить постель, попытаться включить что-то помимо надоевшего аниме и стойко выдержать каждое «отвянь», когда Чонгук вернётся в комнату, а Чимин в который раз попытается его растормошить своими не всегда удачными шуточками. Дальше всё по разному: иногда нужно сделать что-то по дому, иногда собраться в бар раньше положенного, но всегда, при выходе из квартиры напомнить о том, что тут всё ещё есть человек, который Чонгука искренне любит, причём даже больше, чем тот думает.       Две недели превращаются в месяц, потом в два, и Чимин, стоя на кухне за плитой и проговаривая реплики Исиды так, будто специально их разучивал, решает, что с него хватит. Довольно, блять! Если Чонгук выходит из дома только по вечерам, и то не расставаясь со своим угнетающим плейлистом, то Чимин самолично пнёт его под зад в сторону хотя бы работы.       Сколько можно?       Возможно, Чимин ведёт себя слишком резко по отношению к всё ещё страдающему парню, но аниме достало, быть сиделкой до чёртиков надоело, а наблюдать, как его Гуки превращается в овощ, он больше не вынесет. Это его самого убивает. Смотреть, как на твоих глазах меняется человек, причём далеко не в лучшую сторону, теряет вес, несмотря на то, что питание у него не такое уж критическое, и всякий интерес к тем вещам, что раньше заставляли жить и хотя бы немного радоваться каждому сраному дню.       Людям стоит дать время на то, чтобы справиться с произошедшим дерьмом, но Чонгук… Ему от этого времени и лояльного отношения хёна только хуже.       Не собираясь и в этот раз церемониться, Чимин бросает затею с домашней едой, даже не думая стучать, открывает дверь в чужую комнату и сходу спрашивает, когда Чонгук, мать его, собирается вернуться на работу, потому что его больничный явно затянулся, синяки давным-давно прошли, и пора бы начать снова жить своей жизнью, а не учить наизусть экранизацию манги Оимы Йошитоки. Чонгук, всё ещё выглядя как унылое бездушное тело, всего на секунду отрывается от ноутбука для того, чтобы бросить недовольный или даже злой взгляд, и абсолютно равнодушно заявить:       — Я уволился.       У Чимина дар речи пропадает.       Как прикажете ему это исправлять? Тут уже не поможешь сладкими речами и крепкими объятьями, потому что слышать Чонгук не собирается, он чувствует себя хреново и, кажется, от этого ему странно хорошо. С таким ведь нужно что-то делать. Не ждать внезапной помощи непонятно от кого, а брать себя в руки и чинить собственную жизнь, потому что если ты сам этого не сделаешь, то никому другому не удастся.       Хочется обозвать Чонгука вселенским тупицей и, возможно, дать хорошего подсрачника, но вряд ли Чимин добьётся хоть малейшего результата такими методами, скорее всего тот откопает в себе последние Джоули энергии и выставит его за дверь, закрыв ту на замок, так что нужно успокоиться и попытаться… достучаться.       Только как? Можно поспорить, что бы он не сказал в ответ — прилетит очередное красное словечко.       — Пожалуйста, не делай этого, — Пак опирается лбом на дверной косяк, опуская веки, не в силах заставить себя посмотреть парню в глаза. — Не хорони себя заживо только потому, что жизнь повернулась к тебе задницей.       У Чимина завтра прослушивание. Последнее из его списка в этом году. Если он не пройдёт и завтра, то до следующего Соллаля можно забыть о той идиотской мечте реализовать себя как танцора, а не детского преподавателя. Ему нужно делать сраный гранд жете сутками напролёт так, чтобы каждая мышца напряглась и его шансы станцевать всё идеально повысились, но чем он занимается на деле? Уговаривает его всегда неугомонного друга выйти из комнаты не только с наступлением сумерек и вспомнить, что ему всего лишь двадцать три и он всё ещё может сделать себя счастливым, потому что, мать вашу, самое главное всё ещё при нём — его жизнь. Пока ты жив, возможно всё, лишь бы желания и упорства хватило. Именно по этой причине Чимин принимает каждое блядское поражение с опущенной головой, но точно знает, что не сдастся, получит то, к чему так долго стремится. Именно из-за своей силы воли он будет задалбывать Чонгука так долго, как только потребуется, но всё же добьётся возвращения мальчишки, что желал доброго утра, а не смотрел отсутствующим взглядом на предложение сходить поесть говядины в их любимый ресторанчик.       — Как будто ты знаешь о чём говоришь, — бросает Гук в ответ на Пакову просьбу, и это раздражает.       Чимин знает. От него не отказывались родители, поэтому, может, процент дерьма в жизни у него поменьше, тут не поспоришь, но он живёт с постоянной ненавистью к себе, то усиливающейся, то утихающей, работает на износ, от отказа до отказа, параллельно пытаясь не сойти с ума в баре, где его пытаются использовать как мальчика на побегушках, притом что он там уже три года. А теперь ещё умножьте это на безответные чувства к лучшему другу и получите коктейль такого градуса, что всё алкогольное меню просто отойдёт на второй план. Это считается мелочами? Катастрофа должна случиться один раз, в один день оглушить масштабностью, а не накапливаться годами, пробивая грудь всё глубже и глубже с каждым разом?       Медленная мучительная смерть страшнее внезапной.       То, что некоторые люди не выставляют на всеобщее обозрение свои проблемы, ещё не значит, что их не существует. Вы вряд ли поймёте, что ваш коллега, оставаясь наедине с собой в пустой квартире, смотрит вниз из окна многоэтажки, рассчитывая траекторию полета и предполагая, насколько сильной будет боль от столкновения, пока он как ни в чём не бывало улыбается вам у кулера или в коридоре. Люди умеют хранить секреты. Особенно если это их секреты.       Чонгук наверняка за все те годы, что Чимин пичкал его своим «мне плевать», действительно начал верить этому. Позволил хёну убедить себя в существовании людей, которых и правда раздражает и даже обижает открытая попытка поддержать, что-то не замаскированное под обычную бытовуху, и что они — абсолютные противоположности. Пак за студенческие годы выстроил собственный образ настолько мастерски, что младшему не осталось ничего другого, кроме как принять за чистую монету дурацкую маску, от которой сейчас тошно её обладателю. Чона слишком долго убеждали в реальности человеческой сверхспособности не реагировать на неудачи, чтобы сейчас, в пик собственного эмоционального окоченения, различить, как показной оптимизм Чимина касается всех, кроме него самого, и вера в хорошее, к большому сожалению, работает так же. Он думает, что его хён живёт в облаках и не парится ни по одной причине, и, с одной стороны, Чимин сам его (да и всех остальных в окружении) в этом убедил, но в последнее время Паку слишком уж часто и невыносимо хочется, чтобы хоть кто-то разглядел, сколько боли на самом деле скрывается за его «всё хорошо».       «Всё хорошо будет у всех обязательно, а у меня шансы пятьдесят на пятьдесят, тут нельзя знать наверняка» — как-то так можно сформулировать девиз Пак Чимина и понять, что он такое и чем наполнена его дурная голова.       Чем усердней он пытается помочь другу, тем больше иголок выпускает Чонгук в ответ, с каким-то извращённым удовольствием начиная одну ссору за другой. Это даже не то, что было раньше: больше никто не переходит на повышенные тона, они просто плюются желчью, превращая собственную дружбу в хрен пойми что, и такая обстановка совсем не помогает чувствовать себя лучше после того, как Пак, едва чувствуя собственное тело, возвращается домой из зала или со смены в баре, а на кухне, смежной с прихожей, его каждый раз встречают уже до сумасшествия знакомые звуки из колонок и парочка немытых чашек из-под кофе.       То, что Чонгук хотя бы выходит из квартиры неимоверно радует, но причина далеко не такая, как наивному Чимину хотелось бы. Пива недостаточно, безобидный кофе уже давным-давно не помогает, так что приходится выползти из своего панциря только для того, чтобы закупиться соджу, залить реальность алкоголем и шататься по улицам в одиночестве продолжая думатьдуматьдумать.       Кто из них быстрее сойдёт с ума: Чимин или Чонгук? Шансы равны один к одному, когда Пак зачем-то говорит, что уходит на очередное прослушивание, а Чонгук коротко кивает, не отрывая глаз от Нисимии, хватающейся за карниз. Никаких пожеланий удачи, никаких проклятых «я тебя люблю», всё так же, как последние два месяца, и, возможно, процент эгоизма в Паке куда выше, чем тот всегда предполагал, потому что ему обидно до чёртиков. Да, у Чонгука жизнь слегка по пизде пошла, но ему стало плевать на лучшего друга, и смириться с таким довольно тяжело. Никто из парней не переехал и даже на одну ночь не уходил из дома, но Чимин скучает так, будто они в разных странах. Ему нужен его друг, которому до него есть дело.       Он только-только выходит из дома, но настроение уже такое, что он знает наперёд: сегодня его ждёт очередное «всем остальным спасибо за участие». Так ведь было всегда, сегодня же не день, когда все волшебники объединят усилия во благо Пак Чимина, так что надежды в парне меньше, чем ноль процентов, хоть он не пытается струсить, сбежать подальше от своего страха и прищуренных глаз, высматривающих, за что бы разбить все его надежды, а привычно разминается уже в зале и осматривает таких же танцоров, как он сам: желающих показать себя, получить то, что заслуживает каждый трудяга. И некоторые действительно получат это сегодня. Чимин в число этих «некоторых» снова не входит. Причина вам уже известна, в этот раз не задалось с прыжками, но парень, выкручивая собственный мазохизм на максимум, всё же дожидается результатов, молча переодевается, пока остальные с не очень то искренними улыбками поздравляют сегодняшних счастливчиков, и надеется, что хоть немного соджу у Чонгука ещё осталось, потому что держать губы сжатыми и спрашивать ненавистное «почему?» у собственного тела без наполненных влагой глаз не получается.       Но он не плачет, слышите? Нихрена подобного. Просто сегодня почему-то больнее обычного.       В наушниках солист Three Days Grace кричит что ещё не поздно, никогда не поздно, так что даже при отсутствии минимального желания приходится снова кое-как склеить себя в того же Пак Чимина, что и всегда, нацепить более-менее правдоподобную улыбку и открыть дверь в квартиру, где атмосфера больше не помогает отвлечься от не совсем приятной реальности.       К большому удивлению, Чонгук сидит на кухне в компании парочки зелёных бутылок и всё с тем же ноутбуком, но вместо аниме на экране улыбающаяся Лили Коллинз в странной рубашке, а перед самим парнем миска с нэнмёном.       Это…       Чона за столом нельзя было увидеть с того самого дня, он предпочитал прятаться, возможно, от Чимина, в комнате, на кровати, и сам факт того, что сейчас он нашёл в себе силы усадить задницу на кухонное кресло, приводит почти что в восторг.       Неужели всё начинает налаживаться? Господи, наконец-то.       — Ты ожил? — спрашивает Чимин разуваясь.       — Отвали, — бормочет Чонгук с набитым ртом, всё так же равнодушно, но даже в этом чувствуется какой-то призрачный сдвиг. — Твоя порция в холодильнике.       О мой бог, о Чимине помнят! Его друг возвращается. Будет странно, если Пак нарисует ему плакат, состоящий только из слова «Welcome»? Ему очень хочется это сделать. Радости в груди столько, что даже из-за провала уже не так тошно.       — Вау.       Чонгук поднимает глаза, отрываясь от сериала, таким образом молча спрашивает, чему тут хён так удивляется.       — Мой лучший друг решил вернуться?       — Отвали.       Пак улыбается. Это не «я тебя люблю», но звучит уже не так обидно, как все колкости до этого.       — Повторяешься.       С самого утра у Чимина в желудке ничего, кроме воды, не было, что совсем не странно, перед кастингами неплохо бы не объедаться, что для Чимина звучит как «вообще не есть», желательно начиная со второй половины предыдущего дня. Ему бы не помешало послушать Чонгука, залить лапшу уксусным бульоном и перестать издеваться над собственным организмом таким изощрённым образом, но вместо этого Пак выискивает ещё не открытую бутылку, заваливается на стул рядом с Гуком и делает большой глоток прямо из горла, пока на экране расцветает пёстрая заставка названия сериала.       — Нисимия и Исида тебе наконец надоели?       — Они мне никогда не надоедят.       Это классное аниме. Чимину оно когда-то тоже нравилось. До того, как Чонгук на нём помешался.       — Тебе бы к мозгоправу.       Пак действительно так думает. Он не психолог, не имеет нужного образования для того, чтобы приписывать людям определённые диагнозы, но у Чонгука если не депрессия, то точно нечто очень на неё похожее, а это ни в коем случае нельзя оставлять как есть, он всё ещё слишком хорошо помнит плакаты в школьных туалетах не только о том, что самоубийство — это не выход, а и те самые, заверяющие, что депрессия — это психическое заболевание, и с ней надо бороться, потому что последствия могут быть действительно пугающими.       — Вместе сходим, — бросает Чон с полным ртом лапши.       Если Чонгук имеет в виду «своди меня к доктору за руку», то Чимин руками и ногами «за», а если намекает, что старшему тоже не помешало бы излить душу в кабинете с кожаным диванчиком, то съешь говна, маленький засранец, Чимин в полном порядке и ни в каких душераздирающих разговорах со специалистом не нуждается. У него просто неудачный день. Ну или год. Или последние три. В любом случае, это не Чимин тут уволился и сидит в квартире, растрачивая последние сбережения на чёртово соджу, думая, что деньги бесконечные и можно предаваться унынию, как в сериалах. Чтобы уйти в запой или заедать стресс нужны, прежде всего, деньги. На место, где всё это будет происходить, кстати, тоже. Чонгуку повезло, что он додумался что-то, да отложить, и в том, что за аренду они платят не помесячно.       А самое большое везение — в его жизни есть Чимин. Чонгук сам так всегда считал, а в последнее время вдруг начал забывать.       — Я только с кастинга.       Пока что нельзя быть уверенным: младшему действительно становится лучше или подобное просветление — это разовая акция, но в любом случае всё не меняется по щелчку, и взглядом Пака не удостаивают, Чонгук слишком занят «Эмили в Париже» и стремительно пустеющей миской. Чимина наверняка и это расстроило бы, если бы не дурацкая, почти что родительская радость из-за того факта, что младший наконец заказал еду не только себе и выполз из комнаты. Всё меняется, слышите? Чуйка не может подвести.       Путь принятия пройден? Теперь Чонгук вернётся?       — И как?       Ему не плевать.       Пожимая плечами, Чимин решает ответить, как и всегда, без конкретного «да» или «нет», но Чонгук вдруг поворачивается к нему выглядя… заинтересованным. Впервые за два мучительных месяца на его лице можно прочитать что-то помимо равнодушия или раздражения.       Боже, Чимин так сильно соскучился…       — Как всегда, — пытаясь казаться максимально невозмутимым, снова делает глоток, и каково же его удивление, когда Чонгук тянется к открытому пиву и жестом предлагает чокнуться с ним, что Чимин, конечно же, делает, находясь в двух шагах от того, чтобы запищать.       — Они все полнейшие идиоты, ты сам знаешь, что достаточно хорош не только для их дерьмовых студий, а вполне смог бы дебютировать в какой-то группе или даже соло.       Иногда Чимину кажется, что нельзя влюбляться ещё сильнее в того, к кому неровно дышишь такое длительное время, но потом Чонгук выдаёт нечто подобное, и сердце начинает замедляться.       Как-то так получилось в их дружбе, что Пак в большинстве случаев становится тем, кто отдаёт, но нельзя говорить, что по-другому не бывает. Чонгук поддерживает его в те моменты, когда танцор это позволяет, или говорит нечто такое же, как сейчас.       Почему этот парень настолько невероятный? Чимин сейчас в розовую лужу превратится.       — Ого, — улыбается старший, придвигаясь ближе. — Сегодня ты решил быть не последним говнюком?       — Хочешь, чтобы я тебя покусал за такое, дурак-хён?       Они и так кусаются. Словесно. Два длинных адских не только для Чонгука, но и Чимина, месяца, превращая душное лето в ещё и невыносимо напряжённое. Но всё, кажется, налаживается. Пускай танцор ещё не машет бару ручкой на прощание и не перестаёт ненавидеть себя за то, что в самые важные моменты всегда умудряется выкинуть тупейшую ошибку, Чонгуку заметно лучше, а это сейчас самая главная из всех возможных новостей.       Всё не возвращается на круги своя по взмаху волшебной палочки, Чонгук всё ещё молчит больше обычного, давая лучшему другу насладиться только хлебающими звуками, насилуя бедную банку пива, этой внезапно приятной теплотой то ли от соджу, то ли от совместного просмотра сериала с не очень понятным для пропустившего пару серий Чимина сюжетом, но невероятно эстетичной картинкой. Стоило бы сходить в душ, потому что после прослушивания он не то что не помылся, а даже полотенцем не вытерся, но на кухне воцаряется какая-то магическая атмосфера спокойствия и разрушить её, кажется, можно не только уходом, а неосторожным лишним словом. Чонгук сейчас как кот, уснувший у вас на коленях: одно неверное движение, и он либо уйдёт в другую комнату, либо просто переместится, но это буквально лотерея, а Пак Чимин, как вы могли заметить, — далеко не везунчик, так что приходится молча потягивать свой напиток и смотреть на любимое лицо как преступник: исподтишка. Чонгук почему-то решает обойтись только пивом, не притрагиваться к соджу, и, возможно, это такой же хороший знак, как и то, что он, переключив серию, закидывает ноги хёна себе на бёдра, заставляя того повернуться, и, не глядя, сжимает пальцы именно на том месте, где Паку больнее всего. Тот кривится, хватается за плечо младшего, но совсем не для того, чтобы остановить, просто вот такой массаж неприятен, даже при том, что нужен. Чонгук не обращает ни малейшего внимания на то, с каким шумом друг втягивает воздух каждый раз, когда большой палец особенно сильно давит на место у щиколотки, и дабы облегчить страдания двигается по голени, к бедру и обратно, снова надавливая на ту самую точку.       Сколько за весь танцевальный стаж у Чимина было травм, он не знает, сбился со счета на втором году своих занятий модерном, но число там приличное.       Вы знали, что подвернутая нога тоже считается довольно опасной травмой? Это крайне хитрая штука. Из-за вот такого безобидного «да просто ногу не так поставил» можно заработать хроническую хрень и неплохо намучаться в будущем, если не дать повреждениям пройти, а сразу продолжить двигаться, делая вид, что ничего не случилось и ни разу не больно. У каждого последствия разные, Чимин, например, больше не может наступать на ребро правой стопы, потому что судорога сводит тут же, и приходится щипать пальцы только для того, чтобы снова почувствовать конечность. Если бы подобное случилось в один из тех моментов, когда он неудачно приземлялся и вес тела таки перенёсся бы на расположенную на боку стопу, прослушивание бы закончилось не просто провалом, а ещё и возможным поцелуем с полом.       Некоторые люди, с открытым ртом смотрящие на представление, даже малейшего понятия не имеют, насколько артист перед ними искалечен морально и физически. Да не только артисты такие, все те, кто посвящают собственную жизнь чужим улыбкам, скрывая, что время от времени находятся в агонии.       Чонгук о такой «особенности» ног Пака знает. Он не часто оказывается рядом, когда Чимин танцует, но ни одна травма с тех пор, как они познакомились, не прошла мимо него. Бинты и время от времени хромоту, увы, не так легко скрыть, как плохое настроение и отсутствие всякого желания улыбаться. А ещё Чонгук по собственной инициативе научился делать правильный массаж, решив хоть как-то помогать бесконечно работающему над собой хёну, чтобы мышцы не забивались, молочная кислота не застаивалась и любая боль проходила быстрее. Об этом Чимин его не просил. Просто это Чонгук. Милый и заботливый, пусть при этом ещё и переполненный чувством долга перед родителями, но это его Чонгук. Тот, кого Чимин любит больше, чем танцы, самого себя и каждую дорогую ему вещь.       В тот момент, когда пальцы младшего в очередной раз перемещаются на бедро, любви в Паке загорается столько, что они наверняка задымятся оба спустя каких-то пару секунд. Столько чувств, и всё в одном парне. Чувств, о которых он запрещает себе говорить, хотя и отвечает на каждое «я тебя люблю» своим серьёзным и далеко не таким же, как Гуково.       Этот блядский секрет… Тайна, что по ощущениям превышает боль от каждого падения, и в разы превосходит ту обиду на самого себя за запоротый танец. У Чимина возможностей за этих семь лет было столько же, сколько дней они знакомы, а то и в несколько раз больше, но дурацкое «что если я этим откровением разрушу даже то, что есть?» затыкает рот, лишает дара речи, не позволяя издать ни звука. Всё, что Чимин позволяет себе сейчас, — это прижаться к младшему ближе, уткнуться лбом в изгиб шеи и про себя попросить, чтобы всё это происходящие между ними не продолжало паскудиться. Пусть хотя бы останется, как есть.       Их дружба дала трещину по такой ужасной тупой причине. Они не ссорились, не предавали друг друга и не бросались обидными словами намеренно, просто… Чонгук забыл, что помимо отца и матери в его жизни есть и всегда был ещё один человек, который давным-давно стал даже ближе чем те, кого весь мир привык звать семьёй.       Зацикливаться на собственных проблемах не так уж странно, но порой мы не замечаем, как этим губим тех, кто изо всех сил пытается нас от них защитить. С какой стороны ни посмотри, можно разглядеть немаленький процент эгоизма, и это действительно так, Чонгуку нужно пережить свою личную катастрофу, Чимину — чтобы о нём хотя бы не забывали, и они могут быть оба в своих желаниях неправы, но сути это не меняет.       В любом случае, сейчас всё налаживается. Чонгук сменил «Форму голоса» на «Эмили в Париже», свою ужасную и растянутую настолько, что уже просвечивается, футболку на ту, что выглядит поприличней, а кокон из одеяла, не очень-то уместный летом, на кухонный стол. Это не чудо и не события, которые можно вписать в категорию чего-то из ряда вон выходящего, но эта обыденность настолько радует, что не знающий всей ситуации человек наверняка бы пальцем у виска покрутил, узнав чувства Пака.       Второй раз за день Чимин вот-вот готов сделать то, чего не позволял себе со времен младшей школы — поддаться эмоциям и таки позволить нескольким слезинкам вырваться наружу, но Чонгук, будто чувствуя, вдруг отрывает взгляд от экрана и смотрит вниз, туда, где друг, оторвавшись от шеи, упирается подбородком в чужое плечо и смотрит так, будто они вот-вот попрощаются навсегда.       Будто знает, о чём столько времени думает Чонгук.       Вот так, вблизи, шрам на скуле младшего можно разглядеть детально, а ещё… Чонгук только побрился и кожа у него, как у младенца.       Чимин настолько влюблён, что Гука самое время наградить медалью самого слепого тупицы.       — Что? — коротко спрашивает парень, неожиданно проводя указательным пальцем по щеке хёна от самой скулы до подбородка. — Эмили настолько плоха?       Они даже не разговаривали нормально в последнее время, а сейчас Чонгук пусть так легко, но чертовски интимно касается, что у Чимина последние остатки мозга плавятся. Зачем он это сделал? Пак теперь как кошка хочет прильнуть к ладони, потереться о тёплую кожу лицом и попросить не прекращать это всё, не используя ни единого слова. Но Чонгук больше не пытается никак коснуться, сидит, смотрит сверху вниз, ожидая, что сейчас старший скажет ему своё мнение о сериале, даже не подозревая, что самолично лишил того возможности здраво мыслить. Ради Бога, он думает, Чимину правда есть дело до того, что происходит на экране, в то время как руки друга сжимают его ноги, а лицо настолько близко? Кадры красивые, но смысл он перестал даже стараться уловить, ему куда важнее персонаж его собственного фильма, что находится рядом с ним, а не героиня Лили.       Хочется, чтобы всё было по-другому, чтобы они вот так сидели будучи не просто друзьями, лишь бы он мог быть откровенным настолько, насколько этого требует уставшая скрываться душа, но вместо внятного объяснения Пак улыбается одним уголком рта и едва слышно произносит совсем не странное для них:       — Я тебя люблю.       И не соврал, и не выдал себя. Ему нужно было сказать это вслух, сейчас почему-то совсем невтерпёж.       По их выработанному сценарию Чонгук должен ответить тем же, но тот, расставшись с каким-либо намёком на улыбку, молчит. Смотрит прямо в глаза и не говорит ни слова, заставляя неприятные мурашки появиться у Пака на коже и даже испугаться, что друг наконец догнал всю глубину этих слов, и теперь их ждут проблемы другого рода. Боже, что происходит? Чонгук никогда ничего не подозревал, почему сейчас всё вдруг отличается? У Чимина паранойя или его таки выдал этот полный невысказанных чувств взгляд? Херня всё это, Гук не мог так внезапно разгадать эту загадку, понять, в чём подвох этого признания. Это ведь так? Блять, Чимин, как и в тот день, когда Чонгук пришёл домой с синяками, снова не знает, как всё исправить. Перевести в шутку? Это сделает только хуже. Потребовать ответ?       Чёрт.       Чонгук, пожалуйста, услышь это так же, как и всегда. Не надо улавливать всю серьезность этих простых трёх слов.       Что происходит у этого парня в голове и к каким выводам тот приходит, Чимин не знает, но это явно что-то… пугающее Пакового внутреннего труса, потому что вместо того, чтобы ответить признанием на признание или сказать хоть что-то, Чонгук наклоняется ниже и, не позволяя сообразить, что происходит, вдруг целует лучшего друга ни капли не по-дружески. В губы. Не церемонится с детскими чмоками или хотя бы медленным темпом, а сходу засасывает верхнюю губу между своих и проводит языком, пытаясь вторгнуться в по-прежнему закрытый рот.       Матерь Божья, что происходит?       Чимин не отвечает, не отталкивает, он не понимает реальность это или дурацкая шутка разыгравшегося воображения, но Чонгук по-прежнему адски близко, всё так же пытается заставить его ответить и ни с того ни с сего ныряет ладонью между сжатых бёдер, сжимая внутреннюю сторону левого так, что Чимин от шока, смешанного с неожиданностью, вздрагивает всем телом, охает прямо в поцелуй, наконец позволяя младшему коснуться языком своего.       Пак не паникёр, он всегда заставлял себя оставаться с холодным умом даже под градусом, но сейчас его будто током прошибает. Он может дать отпор, может оттолкнуть Чонгука одним движением, но операционная система внутри вышла из строя, оставляя только полное непонимание.       Какого хрена? Он понял? Это его ответ на Паково «я тебя люблю»? В отличии от танцора, Чон не мучается никакими вопросами, с головой ныряет в собственные ощущения от поцелуя, не очень обращая внимание на то, что нормального ответа нет.       Чонгук его целует.       Всё ещё пялясь на закрытые глаза напротив, Пак, несмотря на парализующий шок от осознания происходящего, как-то неосознанно двигает губами, позволяя другу наклонить собственную голову набок, чтобы носы не мешали, и может именно это положение, позволяющее углубить поцелуй, выбивает из него каждый непроизнесенный вопрос, а может дело в том, что Чонгук касается сначала его щеки, проводит раскрытой ладонью по гладкой коже к уху, затем к затылку, чтобы сжать заднюю часть шеи, удерживая Чимина на месте рядом с собой. Пак не понимает, какого чёрта вдруг случилось, что на Гука нашло и как после этого они будут смотреть друг другу в глаза, но он просто не сможет заставить себя не ответить. Господи, ему невыносимо хорошо, при том, что всё происходящее более, чем странно.       Это должно быть не так. Сценарий их первого поцелуя мелькал в голове Пака так часто, что и не припомнить всех воображаемых локаций, где подобное могло бы произойти. Фантазия у Чимина хорошая, он представлял немало романтичных мест, где смог бы наконец признаться, что на самом деле испытывал к лучшему другу все эти годы, и сам, первым, поцеловать его, но реальность оказывается куда проще и обыденней. Ни разу в уме не всплывала их крошечная кухня-прихожая и заставленный бутылками из-под соджу стол. Чимин всё ждал идеального момента, отрицал любое присутствие алкоголя в них, но что они имеют на деле? Чонгук только что запил холодную лапшу таким же холодным пивом, а в Паке плещется почти целая бутылка соджу. Он не любитель выпить, и алкоголь чаще всего использует как способ расслабиться, не так уж катастрофически переносит опьянение, так что его совершенно невозмутимую реакцию на то, что Чонгук, скинув его ноги с себя, забирается на колени, нельзя списать на помутненный из-за соджу рассудок. Стёклышком его не назовёшь, но он отдаёт себе полный отчёт, когда Чонгук сладко вздыхает, лишь на секунду оторвавшись от губ друга.       Друга, которому он языком залез в рот. Друга, который влюблён настолько, что не в силах остановить всё происходящее, хоть и знает, что так нельзя. Это тупо, неправильно, и они наверняка оба пожалеют утром или даже ночью, но в тот самый момент, когда Чонгук удобней усаживается на коленях и зарывается пальцами в черные волосы на макушке, у Чимина в голове только «хочу ещё», и никакого голоса здравого смысла.       Чонгук сам его поцеловал. Чонгук! Его искалеченный ужасными словами родителей и предательством горе-бойфренда малыш. Тот, кому Чимин весь мир принесёт на блюдечке, если тот попросит.       Господи, если это сон, то пусть он не проснётся уже никогда, он искреннее готов отдаться этой сладкой иллюзии навсегда.       Целуется Чонгук довольно агрессивно: он то ли зол, то ли любит пожёстче, но Чимин сейчас и от порки плетью не откажется, если после его успокоят этими самыми губами. Они оба на вкус как выпитые напитки, всё смешалось, но от этого происходящее только больше раззадоривает. Гук, целиком и полностью сделанный из сладости; Чимин всегда думал, что почувствует это, если его желание хоть частично, но сбудется, а реальность оказывается совсем другой: с привкусом пива, но почему-то идеальней всего из того, что только рождалось в воспалённой чувствами голове.       Господи, как ему выжить?       Сердце переходит на галоп только из-за того, что Чонгук, накрыв ладони Пака своими, наконец заставляет коснуться себя, а не играть роль безвольной куклы. Футболка на нём совсем не тонкая, но Чимина всё равно обжигает теплом, когда руки под руководством младшего оказываются сначала на талии, а потом ползут вниз по бокам, прямо к заднице.       Как не задохнуться от этого? Как Чимин должен, мать вашу, функционировать, когда Чонгук не позволяет ему даже воздуха нормально вздохнуть, в то время как его же собственные тёплые пальцы впиваются в подтянутую задницу через два слоя одежды?       Они видели друг друга голыми бесчисленное количество раз, их дружба достаточно близкая и долгая для того, чтобы ходить вместе в сауну без какого-либо дискомфорта или смущения, засыпать в обнимку в одном белье, но в тот момент, когда Чонгук усаживается удобней, ныряя языком глубже, а Чимин наконец додумывается переместить ладони на открытую из-за задравшихся шорт кожу ног, шансов взорваться становится ещё больше. Ему кажется, что кто-то запустил машину времени, и теперь он снова пятнадцатилетний Чимин с чокнутыми гормонами. Это всего лишь бёдра, всего-навсего гладкая кожа, но сердце у старшего стучит так, будто он уже кончил просто от такого безобидного прикосновения. Пока Пак действительно пытается быть как можно более безобидным и не в тему осторожным, Чонгук существует в каком-то другом мире, где нет места ни объяснениям, ни возможности не задыхаться от нехватки кислорода. Всё выглядит так, будто безответно влюблён долгие годы тут не Чимин, сейчас пребывающий где-то на грани между собственной мечтой и реальностью, никак не в силах заставить себя поверить, что да, сейчас Чонгук настолько сильно нуждается именно в нём, он совершенно точно хочет своего лучшего друга именно в том смысле, когда начинает задействовать зубы и хватается обеими руками за крепкую шею.       Чимин стонет. Он не знает: это из-за того, что его впервые в жизни настолько жадно целуют, или потому, что на нём сидит его Чонгук. Но плевать, потому что младший на это реагирует потрясающе: засасывающими поцелуями перемещается по лицу к уху, пока упирается подушечками стоп о пол и делает поступательное движение тазом, пытаясь то ли окончательно свети с ума, то ли самого себя обеспечить хоть каким-то прикосновением. Что бы он ни пытался сделать, какой бы ни была изначальная цель, одно ему удаётся отлично: он завёл Чимина настолько, что руки начинают дрожать. Поцелуем.       Такого Пак ещё не испытывал за все годы жизни. Вот что бывает, когда к человеку у тебя не просто влечение?       Им стоит остановиться. Чимину нужно перестать так сильно сводить брови из-за того, насколько ему нравится всё это безобразие, заставить Чонгука слезть и поговорить. Без поцелуев. На расстоянии как минимум метра друг от друга. Это правильно, так будет лучше для их дружбы, для всего блядски правильного мира, но… Вы когда-нибудь отказывались, скажем, от сладкого так надолго, что, дорвавшись до самого любимого лакомства, уже не могли остановиться? Одного укуса мало, нет никаких «только кусочек» или «съем только половину», у вас просто отключается мозг и вы не замечаете, как уничтожаете всё до последней крошки, пока на тарелке не останется и следа. Чонгук — Пакова плитка шоколада. Эта «диета» длилась слишком долго для того, чтобы Чимин сейчас поступал правильно, вместо того, чтобы нырнуть тёплой ладошкой другу под футболку, пробегаясь одними кончиками по пояснице, а потом под резинку шорт, с каким-то маниакальным удовольствием ощущая гладкую кожу ягодиц. Пока Чонгук несильно раскачивается, снова и снова потираясь своим уже вставшим членом о чужой, Чимин всё пытается заставить себя поверить, что это реальность, Чонгук действительно прикусывает его хрящ почти до боли, пока его собственные руки пытаются опустить шорты ниже, чтобы не так адски мешали исследовать желанное тело теперь не только в приличных местах, а именно там, где Чимину хочется. Так, как ему хочется. Чону нет дела до того, насколько сильно пальцы впиваются в плоть, ему, блять, нравится, потому что из-за каждого вот такого движения его дыхание меняется, замедляясь всего на секунду и возобновляя привычный ритм. Чимин может поклясться, если бы они не были так заняты этим диким поцелуем, Чонгук бы застонал уже не раз, а его самого эти звуки наверняка бы добили.       У него такого в жизни не было, но, кажется, сейчас, проходясь языком по чужому снова и снова, стирая губы о Чоновы, он может кончить, ни разу к себе не прикоснувшись. Это больше, чем всё, что он когда-либо чувствовал.       Дыхание младшего такое же тяжелое, как у пребывающего под странным кайфом Чимина. Каждый шумный выдох в те моменты, когда он позволяет себе оторваться, посылает стаю мурашек по всему телу, заставляет живущие своей жизнью пальцы сжиматься так, что у людей с чувствительной кожей наверняка остались бы отметины. Насколько кожа Чонгука чувствительна к подобному, Чимин не знает, но он хочет проверить. Надолго ли у него останутся отметины на шее, если Пак оставит их ненамеренно? А если специально? Вызовут они восторг утром? Будет ли Чимин гордиться тем, что именно он их оставил на коже лучшего друга?       Каждая мысль похожа на самоубийство. Чон прямо здесь, сидит на своём любимом хёне, позволяя не просто целовать, а сам, своими же руками попросил потрогать себя и сейчас целует так, что определëнным людям с их замашками правильных и скромных деток такое показалось бы чем-то чересчур, но Чимину всё равно мало. Ему совершенно недостаточно этого дурацкого стула и Чонгука с таким ужасно большим количеством одежды.       Всё и сразу получить нельзя. Сначала поцелуи, а только потом, спустя время, уже что-то большее, но начнём с того, что перед тем, как накидываться на друзей, ещё неплохо бы выяснить, какого дьявола вообще происходит.       Чимин и «правильно» — понятия не всегда совместимые, пусть он и думает по-другому. Он часто знает, как лучше и что стоит сделать, но знать и применять это в жизни — не одно и то же, так что да, он прекрасно понимает, что нельзя хотеть ещё и раздеть младшего, но руки всё равно приподнимают футболку почти до лопаток, практически укладывая несопротивляющегося парня на себя.       Будто услышав мысли Пака, Гук отрывается от раскрасневшихся губ и, подцепив подол огромной рубашки, как всегда не до конца застëгнутой, раздевает к сожалению не себя, а Чимина, и бросает вещь на тот стул, где сидел до этого. Вот тогда-то танцор и рискует прекратить всё происходящее, но всё же осмеливается посмотреть другу прямо в глаза, даже при том, что боится разрушить всё такой глупостью. Боится, что они продолжат, боится, что закончат. Ему хочется Чонгука целовать, хочется столько всего с ним сделать, и у него вроде бы есть такая возможность сейчас, но почему-то каждое прикосновение вместе с удовольствием отдаёт ещё и горечью.       — Я… — делает попытку Чимин.       Он сам не знает, что собирается сказать. Я тебя люблю? Я думаю, это неправильно? Он хочет оттолкнуть в тот же момент, когда всё тело горит желанием прижаться ещё ближе, и чёртово соджу на голодный желудок сейчас ему далеко не союзник, потому что рот собирается сказать видимо какую-то правильную вещь, а руки, повинуясь алкоголю и каждому сокровенному желанию, ползут от лопаток куда-то к шее, задирая мешающую футболку ещё больше, вместо того, чтобы услышать остатки здравого ума.       В Чонгуке здравомыслия видимо тоже не находится, потому что он, не дав хёну договорить, снова потирается о пах и, наклонившись так, что губы задевают чужие, не даёт закончить жалкую попытку всё остановить. Со стороны Чимин скорее всего и правда выглядит жалко. Его ведь даже не целуют, Чон всего лишь придвигается невыносимо близко, а рот, готовый встретить новый поцелуй, призывно приоткрывается в тот же момент, когда опускаются тяжелые веки. Нельзя отказаться от Чонгука, невозможно не целовать его, когда он сам это предлагает.       — Пойдём в комнату, — сглотнув, выдыхает Чонгук, целует теперь по-другому, выбирая чуть сбавить обороты.       Кто Чимин такой, чтобы не послушаться этого искусителя? Что-то в нём вопит из-за идиотского страха, продолжает повторять, что они в двух шагах от глобальной ошибки, но парень выбирает послать эти голоса куда подальше и, просунув руки младшему под задницу, подняться с неудобного стула. Чонгук сползает по нему, как только Пак не без труда выпрямляется, потому что Чонгук всё ещё тяжелый, даже если за последние два месяца заметно приубавил в весе и капитально забил на все тренировки. Чимин хотел бы отнести его к кровати, но, видимо, его мышцы после кастинга и суток без еды против подобной идеи.       Какого чёрта реальность настолько разнится с его воображением? Это жестоко и несправедливо.       Пока они с черепашьей скоростью плетутся в комнату Чонгука, Чимин вдруг заглушает внутреннюю истеричку другими мыслями: он знает, что и как Чонгуку нравится, но не уверен, что сможет это сделать. Пак не гей. Он, блять, даже не би, его в физическом плане всегда привлекали одни только девушки, а влюбился он в своего лучшего друга. В парня. И сейчас он любовь всей своей жизни толкает спиной вперед по направлению к комнате с кроватью, которая куда удобней жесткого стула, и может думать лишь о том, насколько правильно он сможет растянуть Чонгука, чтобы тому не было больно. Бесчисленное количество ночей Пак это представлял, как он рассказывает правду, Гук обязательно говорит то же в ответ, и ему настолько нравится воображать всё, что произойдёт следом, кончать с пляшущими белыми бликами на обратной стороне век так, будто все прикосновения к его телу настоящие, а не просто его дикие фантазии, но когда всё доходит до дела, наконец понимает, что не может быть уверенным в себе на сто процентов. Танцы или секс с Чонгуком, почему-то история одна и та же: волнение о провале начинается только тогда, когда процесс уже запущен. Но тут шансов больше может и не быть. Секс может и произойдёт снова, но первый раз уже не повторить.       Дверной косяк любезно встречает спину Чонгука, пока Чимин ведёт мысленную войну с самим собой и, пытаясь не поддаваться никакому дерьму, снова и снова мелькающему в голове, проводит пальцами по позвоночнику вниз, к пояснице, в этот раз не пытаясь забраться под резинку домашних шорт, а очерчивает края, наверняка вызывая мурашки, потому что Чонгук вдруг содрогается и, кажется, улыбается в поцелуй. Чимин эту улыбку два месяца не видел, он до такого становится жадным, ему надо собственными глазами убедиться в догадке, так что он открывает глаза в тот же самый момент, когда его рука перемещается младшему на член, и понять, правда ли тот улыбнулся ,не получается, потому что на такую почти что невинную стимуляцию Чонгук заламывает брови, следом ещё и награждая полустоном.       Никакого намёка на улыбку, младший слишком поглощен процессом, чтобы в такие моменты улыбаться.       Что-то в Паке сегодня либо умрёт, либо воскреснет, потому что он вдруг забывает, где они, при каких обстоятельствах всё происходит и кем вообще являются. Всё, что его сейчас интересует, — это давняя, почти детская, если говорить о возрасте, мечта, прямо сейчас дрожащая от удовольствия в его руках.       Чонгук, Чонгук, Чонгук.       У Чимина крышу сдуло от лёгкого летнего ветерка, и он с невозмутимостью помахал ей на прощанье, не отрываясь от любимого друга.       На голове наверняка бардак, потому что Чонгук ни на секунду не позволяет руке выскользнуть из волос, тем самым не давая разъединить губы или начать отступление каким-то другим методом. Но Чимин уже прыгнул с обрыва, больше никакого шанса пойти на попятную нет. В подтверждение он наконец стаскивает с Чонгука осточертевшую футболку, стараясь прерваться на минимальные секунды только для того, чтобы потом с новой силой вторгнуться в манящий рот и заставить двинуться дальше к их цели.       У самого подножья кровати пошлый звук глубокого поцелуя прерывает уже сам Чонгук, но совсем не для того, чтобы дать заднюю, всего лишь дёргает шнурок на шортах и торопливо стягивает те вместе с бельём до средины бедра, потому что дальше сами сползут, и проделывает то же с лучшим другом, не колебаясь. Кажется, Чимина одного тут тормозил тысяча и один непроизнесённый вопрос, потому что Чон ведёт себя так, будто он точно знает, что и зачем делает, когда накрывает член через одежду, тем самым заставляя сглотнуть.       За весь период их дружбы с ними всякое было, но смотреть, как странно пляшут черти в глазах младшего, пока он без малейшего стеснения трогает своего хёна, — это какой-то изощренный способ самоубийства. Воздуха катастрофически мало в тот момент, когда Чонгук приспускает с Чимина спортивки, заодно подцепляя ещё и резинку боксеров и, не выпрямляясь до конца, засасывает кожу в парочке сантиметров от соска, намеренно пытаясь оставить метку. Он хочет, чтобы Чимин не забывал об этом вечере, да? Думает, у него есть хоть один шанс стереть из памяти подобное? Пак скорее имя своё забудет, чем то, как Чонгук облизывает губы, оторвавшись от его кожи. Его абсолютная бесстыжесть только подливает бензина в пожар и так вселенских масштабов.       Свет они не включили, пока что достаточно светло, но солнце уже садится, на улице вот-вот стемнеет полностью, и комната сейчас наполнена не только их громким дыханием и звуками Гукового причмокивания, но и приятным светом летнего заката. И пусть Чона хочется видеть всего и полностью, каждую родинку и каждую деталь, когда Чимин заставляет парня снова выпрямиться, снова отдаться всецело горячему поцелую, он, поддаваясь неуверенности, думает, что блаженная темнота сейчас сыграла бы ему на руку, с ней он продержался бы значительно дольше, потому что чувствовать это хорошо и невыносимо приятно, но видеть при этом всё до единой мелочи делает миссию не кончить раньше времени практически невыполнимой.       Они в буквальном смысле падают на кровать, Чимин знает, что он не пушинка, хоть уже долгие годы пытается ей стать; это совсем не странно, что Чонгук, принявший на себя тяжесть ещё одного тела, довольно болезненно стонет и вовремя прерывает поцелуй, чтобы не столкнуться зубами и не заработать первую кровь в этой войне страсти и здравомыслия. Они оба смотрят друг на друга, всё так же не решаясь обронить ни слова, в то время как наверняка странно выглядят, перебирая ногами, пытаясь без помощи рук избавиться от последней одежды. У Чимина даже получается, а Чонгуку, занявшему более неудобную для свободных движений позицию приходится принять помощь старшего, позволить тому оторваться и увеличить расстояние.       Они голые. Оба. В кровати Чонгука. У Чимина случается одно короткое замыкание за другим, когда он садится на пятки, помогая выпутать длинные ноги из злосчастных шорт, и, наконец, позволяет себе притормозить, но только для того, чтобы насладиться ничем не прикрытым любимым телом. И увы, то, что он видит, не слишком радует.       Чонгуку надо помочь. Чимину определенно нужно что-то придумать, потому что у его лучшего друга, всегда мускулистого и пышущего здоровым румянцем в моменты волнения, выпирают ребра, тазовые кости и живот впалый, притом что он только что навернул миску лапши и банку пива.       Это больше не шутки, происходящее теперь не смахивает на обычное плохое настроение, младший в дерьме.       Пак, похоже, тоже, потому что вместо того, чтобы вернуться с новым поцелуем к нуждающемуся парню, Чимин заставляет себя проглотить ни с того, ни с сего появившийся в горле ком и снова встретиться взглядом. Именно там, на дне расширенных зрачков задыхающийся Чонгук почему-то выглядит именно так, как всегда: в полном порядке, но его тело и поведение буквально вопит, что это не правда. Кому верить? Глазам и интуиции шепчущей, что всё налаживается прямо в этот момент, или истощенному телу и фактам? Чимин не уверен. Он переводит взгляд с лица на торчащие кости и обратно, тормозит, не в силах придумать, что сказать, но хочется это сделать. Что ему говорить? Снова признаться в любви? Запихнув гордость подальше, начать умолять прекратить убивать себя? Голодом он себя не морит, но стресс, плюс часовые прогулки по городу делают своё дело и сейчас… Гук худой. Он сейчас почти такой же, как Чимин, так не должно быть, они всегда отличались комплекцией, в последнее время младший активно наращивал мышцы, почти каждый день получая вопрос от Пака «пытаешься превратиться в шкаф?», а теперь будто сдуваться начал. Блять, так ведь нельзя.       Что Чимину делать?       Чонгук помогает с выбором, практически беззвучно шепчет «прикоснись ко мне», опять соблазняет на очередную ошибку, и да, у Пака, кажется, даже сердце замедляться началось от открывшейся картины, но… У него что, есть варианты? Влюбленный по уши дурак может не послушаться? Чимин обязательно всё исправит, если понадобится, начнёт сам засовывать Гуку в рот что пожирнее, но заставит того набрать всё, что успел скинуть. Но… с восходом солнца, когда они оба переживут эту волшебную ночь в объятьях друг друга. И начать стоит уже сейчас, ещё до темноты, чтобы времени друг на друга было побольше.       Чонгук всё ещё ждёт, пока старший рассыпается на части от всего и сразу: вида, тихого голоса и тех чувств, что бурлят внутри только потому, что сейчас они кожа к коже, творят такое, что друзьями их больше язык не повернется назвать, и, поверьте, для одного единственного дня или даже часа это слишком больший объём потрясений. От такого потом придется отходить со стеклянным взглядом и двойным эспрессо. Но пока что Чимин всё ещё в этом странном шоке, на грани реальности и сна, наклоняется так, чтобы вместо распухших губ коснуться живота совсем легко, практически неощутимо.       Всё происходящее понятно к чему ведёт, они вряд ли сейчас превратят всё в пранк и посмеются друг над другом. Как только с Чимина слетел первый элемент одежды оба уже знали: поцелуями сегодняшнее сумасшествие не ограничится, и вроде бы должны быть готовы к этому, но сейчас, когда перед Паком лежит очередное доказательство того, что он облажался там, где танцев даже в помине нет, вместо секса хочется разрыдаться, моля простить, что не помог. Вместо того, чтобы найти решение, Чимин просто сидел и смотрел, надеясь, что всё устаканится, но посмотрите, во что это вылилось.       Ничего больше не в порядке. Не существует больше никакого сраного порядка!       Но плакать нельзя. Ни-ког-да. А особенно в те моменты, когда Чонгук рядом. Так что Чимин давится очередной обидой на самого себя, моргает несколько раз, дыша младшему в пупок, и пытается извиниться молча и без слёз. Поцелуями. Если бы он мог, обцеловал бы Чонгука всего, но ему на это ещё должно хватить времени в будущем, он обязательно попросит прощения после этого, непременно починит их обоих и таки получит свою тонну счастья, а пока что насладится только его пробной версией. Возьмёт всё, что Чонгук может ему предложить.       Почти невесомо касаясь, Чимин кружит вокруг пупка, старается не обращать внимания на тазовые кости, которые, кажется, готовы в любой момент пробить кожу, и надеется помочь хотя бы… как-то. Отвлечь от Гукового пошатнувшегося мира? Это всё, что он может, больше никаких вариантов придумать не получается, не получится поговорить и переубедить Чоновых родителей, ему некому дать в нос в попытке показать, что за этого малыша есть кому заступиться. Всё, что ему сейчас под силу, это быть рядом, целовать, если Чонгуку того хочется. Его задача сегодня доставить удовольствие, а дальше посмотрим, что будет.       Он не совсем уверен в собственных силах, когда, высунув язык, ведёт мокрую дорожку от основания члена до самой головки, слизывает выступившую каплю смазки, и получается у него, видимо, не так уж плохо, потому что бедро друга под ладошкой напрягается, а потом он шире расставляет ноги, стараясь принять более удобное положение.       У Чимина из всех знаний о минете — его личный опыт в качестве получающего и кое-какие брошенные Чонгуком рандомные факты о его бывших, так что Чимин далек от лёгкости и спокойствия, когда, хватаясь рукой за основание, опускается ртом насколько может так, чтобы не было никакого дискомфорта, и смазывает нежную кожу собственной слюной, чтобы скользить было легче, а и так пересохшие губы не горели потом настолько адски.       Всё не так плохо. Для первого раза начало вообще идеальное.       Получается опуститься ниже и даже не задеть зубами чувствительную плоть, но всё же на что-то более экстремальное типа горлового Чимин не готов, так что он решает на первый раз не прыгать в омут с головой и не расхреначить самому себе горло в попытке научиться крышесносно отсасывать, впервые касаясь члена другого парня. Пока что можно ограничиться посасыванием головки и задействованием языка. Задевая самым кончиком уздечку, Чимин слышит первый рваный вздох и вполне обоснованно принимает это за одобрение. Нужно всего лишь попытаться провернуть то, от чего у него самого звезды перед глазами плясали, а это не кажется слишком сложным. Пак снова вбирает в рот так много, как только может, и с усилием сосёт, пытаясь при этом ещё и двигать головой. Это Чонгук поощряет опять вплетшейся в волосы рукой и приоткрытым ртом, которого Пак вообще-то не видит, слишком сосредоточенный на своём занятии и всех воспоминаниях что да как ему стоит попробовать.       Ещё один минус отсутствия спасительной темноты проявляется, когда Чимин с пошлым чмоком выпускает член изо рта из-за того, что дыхание не хватает уже катастрофически, он себя не видит, но у него всё лицо горит от прилива крови и напряжения. Уши, щеки, шея, он наверняка красный как помидор. И… возбуждённый. Чимин за всё время ни разу к себе не прикоснулся, Чонгук, лежащий практически у изголовья, тем более, но внизу живота недвусмысленно тянет, а это совершенно точно значит, что кончит он или на сухо, или без какой-либо стимуляции. Но пока что его задача — Чонгук. Чимин вбирает в рот только головку и опускается ниже невыносимо медленно, пытаясь работать языком, пока голова осторожно двигается вверх-вниз и решает, что этого мало, поэтому довольно ощутимо сжимает мошонку, безымянным пальцем надавливая на сжатое колечко мышц, чтобы ещё и до простаты добраться. Растяжку он ни разу в жизни на себе не пробовал, но это вряд ли сложнее, чем не подавиться членом или не задохнуться из-за него же, когда, набравшись смелости, пытаешься взять в рот полностью, не совсем понимая, что значит расслабить горло. Конечно же получается не так гладко и идеально. Чимин давится, чувствуя как сокращается живот, и, слава Богу, в желудке нет ничего, соджу наверняка уже успело перевариться, потому что его, скорее всего, бы вырвало. Приходится оторваться, чтобы хотя бы вдохнуть воздуха и проглотить неприятный вкус желчи во рту, прежде чем продолжить, но Чонгук видит все усилия, что прикладывает хён для того, чтобы удовлетворить его одного, поэтому тянет за волосы вверх, заставляет прошипеть от не слишком приятных ощущений, потому что Чимин как последний дурак сопротивляется, он хочет довести младшего до оргазма, превратить в размягченный пластилин, обязательно смотря в глаза после того, как проглотит всё, хоть и понятия не имеет, как подобное провернуть.       — Я не закончил, — пытается протестовать Чимин, продолжает сопротивляться, когда Чон валит его сначала на бок, а потом даже хочет забраться сверху.       Ну мать твою, почему нельзя просто расслабиться и позволить Паку сделать то, что он хочет? Так трудно не быть задницей и отдать поводья тому, кто нуждается в этом даже больше, чем ты сам?       Поменять позицию Чимин не даёт, они так и остаются лежать на одной подушке лицом к друг другу, борясь за возможность контролировать происходящее, и Чонгука это, видимо, злит, потому что в какой-то момент он достаточно громко цокает, оставляет попытки перевернуться, хватает хёна за шею одной рукой и притягивает аккурат, чтобы снова соприкоснуться губами. Опять в той же агрессивной манере, с которой они начали. Лежать вот так совсем не то, что Чимину хотелось бы, но пускай уж так, он и в таком положении справится.       Когда Пак обхватывает ладонью по-прежнему стоящий член Гука, тот чуть сбавляет обороты и теперь куда более мягко касается языком чужого, превращая дикий напор во что-то медово-тягучее. Не пытается завязать языки в узел, а размашисто ныряет во внутрь и пропадает, сжимая губы, повторяет несколько раз, меняя наклон головы и наверняка даже не замечая, как трепещут ресницы от удовольствия у разнеженного старшего. Чимину нравится. Ему настолько хорошо от каждого движения кончика по нёбу, что в какой-то момент бдительность и сопротивление куда-то испаряются, и младший таки оказывается сверху, перекидывая колено через ноги Чимина, опирается на согнутый локоть, пальцами зажимая чужую мочку уха, а второй наконец накрывает нуждающийся член впервые за этот вечер.       Ради бога, это просто ладошка, какого лешего Чимина настолько от этого шарахает? Его столько людей трогало, что подобное уже давно перестало казаться чем-то особенным, но с Чонгуком похоже самые обыденные вещи будут оживать по новому. Он всего лишь мягко касается головки большим пальцем, собирая выступивший предэякулят, а у Чимина уже вырывается нечто между стоном и странным хныканьем. Кошмар, в какой момент он превратился в сплошной оголëнный нерв?       Оба теперь пытаются урвать свою порцию удовольствия, но… Вот это и есть их первый секс? Взаимная дрочка и незаконченный минет? Этого Чимин ждал семь лет, всё оттягивая и оттягивая момент исполнения собственной мечты? Реальность настолько отличается…       Может, Чимин задал бы эти дурацкие вопросы вслух, но Чонгук с новой силой дорывается до поцелуев так, будто никогда в жизни этого больше не почувствует, не даёт ни одного шанса произнести хотя бы слово. Пока танцор поджимает пальцы на ногах, пытаясь продержаться ещё хотя бы немного и не спустить позорно всего после нескольких минут неторопливых поглаживаний, Чонгук начинает наверняка даже неосознанно толкаться навстречу каждому движению старшего, сбиваясь с установленного ритма и превращая поцелуй в сплошной хаос, во что-то настолько непонятное, что даже поцелуем уже не назвать. Чимина, кажется, трахают языком, через раз выдыхая прямо в призывно открытый рот, и наверняка именно это его и доводит: сбившееся дыхание младшего и ускорившаяся ладошка на члене. Он стискивает зубы, зажмуривается так крепко, как только может, но всё же не выдерживает больше, не доводит Гука первым, а кончает сам, изливаясь на чужие пальцы, себе на живот, и сжимая младшего в руке сильнее. Последнее тому, видимо, не нравится, потому что Чон за запястье заставляет остановиться и, поднявшись теперь на вытянутой руке, сам собирается закончить то, на что Чимина не хватило. Это странное послеоргазменное состояние позволяет Чимину будто через призму смотреть, как его лучший друг прикусывает губу, опуская взгляд себе между ног, и спустя какие-то пару секунд следует за старшим, пачкая вздымающийся живот ещё больше. И в то время как Пак рассматривает пытающегося отдышаться парня, тот решает, что куда более интересное зрелище сейчас — наблюдать, как сперма из-за дыхания стекает по боку Чимина на чистое одеяло. Он не торопится что-то с этим сделать, дрожит, потому что руки, привыкшие за два месяца к отсутствию каких-либо нагрузок, слишком долго были напряжены и теперь не держат, как того требуется. Чимин тоже опускает взгляд туда же. Он заляпан. Из-за них с Чонгуком. И возможно это блядское извращение, но Чимину нравится одна лишь мысль, что следы на животе — дело рук Чона. Они переспали, не важно было проникновение или нет, они переспали. Это должно что-то значить, куда-то перевести их такую шаткую в последнее время дружбу, наградить новым названием.       Поддаваясь какому-то странному желанию, Пак касается пальцем того, что осталось на нём, и размазывает по нетронутой потной коже, ведёт вниз к гладкому паху, оставляя влажную дорожку, и, если честно, сам не понимает зачем это делает и что на него нашло. Ему подобное никогда не нравилось, всё безобразие исправляла парочка салфеток, а сейчас даже плевать, стянет ему кожу или почувствует ли он дискомфорт от этого со временем, потому что каждое движение пальца, каждый сантиметр сопровождается Гуковым следящим взглядом и сбившимся дыханием.       Чимин творит что-то странное. Чонгук почему-то от каждого действия во всё большем ступоре.       Что если засунуть измазанный палец себе в рот? Такое младшему понравится? Раз уж сегодня вечер, когда Чимин выпускает всю свою смелость на волю, то почему бы не пойти до конца? Парень всё надеется, что Чонгук поднимет голову, снова посмотрит в глаза, чтобы была возможность хоть так спросить, одобрит ли тот такое, но замерший Чон всё не торопится шевелиться до тех пор, пока не садится хёну на бёдра почти так же, как вначале всей этой катастрофы, и тянется к валяющимся на полу штанам. Вытаскивает бельё, снова бросая спортивки туда, где они были до этого, и, сложив боксеры в комок, осторожно вытирает свидетельство их случившейся близости, всё так же не поднимая голову.       Глаза — зеркало души, надо установить зрительный контакт, чтобы понять всё и бла, бла, бла… Но Чонгуку даже снова смотреть хёну в лицо не нужно, чтобы разрушить все воздушные замки и спустить на землю. Он сожалеет. Чимин тут сам себе начал обещать несуществующее «всё хорошо», а Гук сожалеет. Видимо настолько, что голову поднять не может.       Ну конечно. Разве могло что-то вот так по щелчку между ними измениться? Они напились и потрахались, а Чимин, кажется, превратился в наивную малолетку, начал воображать себе «долго и счастливо» с красивым мальчиком, будто они в сказку вдруг переместились. Идиот. Для Чонгука это значит не больше, чем разделённая пополам порция рамёна, это не он тут влюбленная школьница.       В голове унизительное «на что ты надеялся, идиот?», а перед глазами друг, неловко прикусивший губу, наверняка в попытке придумать, как бы лучше начать разговор, заканчивающийся разбивающим хёново сердце «это ничего не значит». Не стоит этого произносить, Чимин понял, он превращается в дурака, только если его целует Чон Чонгук, в остальное время соображать труда не составляет.       Почему вдруг становится настолько тошно? Даже не от чего-то конкретного, просто… Паку тошно от собственной жизни. Ему тридцати ещё нет, а он успел разочароваться почти во всём, что ему нравилось, во что верил и, самое главное, в самом себе. Чонгук воспринял их секс действительно как просто секс, но ведь так оно и было, разве нет? Почему Чимин заставил себя поверить во что-то другое?       Просто полнейший тупица.       — Хочешь, — осторожно начинает Чонгук. — Досмотреть сериал?       Нет, чёрт возьми, Чимин не хочет. Ему куда более по душе сейчас приходится идея сбегать в лес и до одури, до полного охреневания, накричаться, а не смотреть на американку в Париже. Но для этого придётся рассказать, почему и зачем, а такого Пак себе позволить не может, поэтому просто кивает, решая делать то же, что делает в большинстве случаев с тех пор, как окончил университет: плыть по течению. Переспать с лучшим другом, не думая о последствиях? Почему бы и нет? Смотреть какую-то ахинею, пока на сердце образуется новая трещина? Да, он с радостью! Просто Пак Чимин настолько потерялся, что, кажется, перестал осознавать вообще всё, что это и есть его жизнь, и за неё неплохо бы взять ответственность, думать головой, что и с кем ты делаешь, и разбираться в том, что тебя беспокоит, а не молчать как болван, снова и снова махая рукой на проблемы, грозящиеся превратиться в убийственных размеров снежный ком.       Чонгуку даже приходится снова посмотреть другу в лицо, чтобы увидеть ответ-кивок, и после него он, наконец, поднимается с Чимина, пошатываясь, слезает с кровати, выискивая свою одежду на полу, и, шлепнув себя по животу резинкой шорт, не оборачивается на оставшегося на кровати парня, выходит из комнаты, не пытаясь разрушить вновь воцарившееся молчание. Ощущение такое, что он из жизни Чимина пропадает, а не всего лишь идёт на кухню за ноутом. И, конечно, Пак драматизирует, у него есть такая особенность, но сейчас всё более чем заслуженно.       Что это было? Что они только что натворили? Зачем Чонгук это начал, а теперь ведёт себя так, будто они партию в покер сыграли, а не дышали друг с другом одним воздухом и не обменялись взаимным оргазмом?       Чем дальше — тем лучше. Жизнь и так полна сюрпризов, но в последнее время повороты у неё особенно крутые. На каком именно Чимин расшибётся уже насмерть, не найдёт больше сил вернуть натянутую улыбку и образ вечного помощника для всех, кто попросит? Потому что сейчас ещё получается свесить ноги с кровати и даже с белым шумом в голове натянуть на себя смятую одежду, вернее то единственное, что есть в этой комнате его — спортивные штаны, прежде чем Чонгук возвращается не только с ноутбуком, а ещё и с двумя банками пива. Он протягивает одну Паку, и в глазах снова та же самая пустота.       Чимину показалось, да? Ничего нельзя ни в чьих зрачках разглядеть, и он просто видел то, что хотел, не так ли?       Это была ошибка. То самое осуществившееся желание было самой глобальной в их истории ошибкой, и с этим уже ничего не сделаешь. Такого рода поломки Чимин исправлять, к сожалению, не умеет.