Плãстинки

      Достоевский, скукожившись сидел за столом в кухне. Его голова склонилась к стене, из-за чего чёрные волосы оголяли неровный изгиб бледной шеи. Руки, выныривающие из тёмно-серого кардигана были поставлены на стол и заслоняли лицо мужчины. Фёдор нервно подрагивал, сгибаясь сильнее с каждой пролетавшей минутой. В ушах раздавался мерзкий звон, из-за которого мыслительные способности притуплялись. Хотя, даже если бы эспер был сейчас в состоянии хоть о чём-то думать, он бы всё равно избегал данного действия, опасаясь, что его посетит дурное видение.       Остывшее помещение угнетало. Тело изнывало из-за мучительного холода и угнетающего ожидания. Все желание разума сводились к одному – нужен Николай. А головная боль всё усиливалась, организм замерзал, неудовлетворённая душа жалобно стонала. Запястья пробила дрожь. Это последняя капля, времени уже не остаётся и... Громкий стук в дверь.       Спасительный, райский звук, что заставил Фёдора подняться и скрепя сердце выйти в коридор, чтобы впустить гостя. Дверь отворилась и на пороге показался Гоголь. Его стройная фигура одета в длинное, белое пальто, тонкая, хрупкая шея слабо обмотана красным шарфом, весёлое, румяное лицо местами скрыто намокшими под дождём прядями золотых волос, выбившихся из косы. Николай перешагнул через порог и начиная растёгивать пуговицы, на выдохе задал вопрос:       –Вечер добрый, Дост-кун! С чего это ты про меня вспомнил в столь поздний час?       Его лицо исказило изумление, когда измученная фигура товарища вплотную прижалась к нему, крепко и горячо обнимая за шею. Достоевский положил голову на плечо вошедшего и замер.       Спустя пару мгновений Гоголь сообразил, что происходит и неуверенно обнял Фёдора за талию спрашивая растерянным и тихим голосом:       – Ха-ха... Ты чего?       Тишина продержалась около минуты, а затем, была прервана глухим тоном Достоевского:       – Пожалуйста, побудь со мной.       Николаю всё стало ясно. Он понял, что теперь его не будут отвергать, что теперь, ему предоставили возможность поделиться своим теплом, сделать с другом всё, что угодно, только помочь его потеряной душе. Николашенька слегка взбодрился, его лицо озарила заботливая, немного самодовольная улыбка, предвещающая нечто интригующее. Гоголь отстранился и в спешке скинул с себя верхнюю одежду, оставаясь лишь в белой рубашке с длинными, незастёгнутыми рукавами и светлых брюках.       После, он, в сопровождении страдальца, прошёл в кухню, садясь за стол в развязную позу. Одно мгновение, и арлекин уже громогласно рассказывал Фёдору о том, как же прекрасно было сегодня на улице, как чудесно пели птицы, как странно глядели прохожие на него, когда он залез на дерево в парке, чтобы понаблюдать за крылатыми созданиями. Возможно, Фёдору и не было так интересно слушать этот пустой трёп, но он был лучше губительной тишины. Поэтому, Достоевский молча слушал, подавая на стол кружки чёрного, горячего чая и присаживаясь рядом с Николаем.       Кажется, волнение, наконец, завершилось... Человек рядом, радостно улыбаясь, рассказывает о чудесном, для него дне. Но этого чертовски мало, чтобы насытить оголодавшую душу “демона„. Хочется большего, хочется торопливой энергии, хочется поглощать её с чертовской скоростью, но нужно терпеть. Нельзя же сразу говорить о своих желаниях. У Фёдора ещё осталась крупица достоинства, которую он не собирался терять, поддаваясь своим желаниям. Совсем не собирался.       К великому счастью, Николай крайне проницателен и хорошо понимает чужие чувства. Для него было невыносимо видеть чужую безэмоциональность или скуку. Необходимо, чтобы люди вокруг, буквально сгорали от распирающих их эмоций, а каких именно – не важно. По этой причине, Гоголь одним глотком осушил чашку и поднявшись из-за стола, вплотную подошёл к Фёдору. Николя наивно улыбнулся и плавным движением притянул Достоевского к себе за руку со словами:       – Пойдём потанцуем? Ты говорил, что раньше любил это.       – Это было несколько лет назад, Коль,– отводя взгляд, настороженно ответил брюнет.       Его уже и не слышали: Николай потащил товарища в тёмную спальню. Не включая в ней света, он отпустил чужую руку и подбежал к проигрывателю, что томился на тумбочке. Отыскав в ней пару пластинок, арлекин принялся настраивать работу старого инструмента, в то время как Фёдор, всё ещё стоящий на пороге, плотно притворил за ними дверь.       Зазвучала плавная мелодия. Кажется, это был вальс. Умиротворённо расплывались звуки по комнате, Николай поднимается и подводит к себе за руку Достоевского. Гоголь повёл за собой неуверенно ступающего Фёдора, почти вплотную прижимаясь к нему, гордо заглядывая ему в глаза. Производя синхронные движения ногами, мягко кружась по комнате в ночном сумраке, оба эспера глубоко наслаждались друг другом, отдавая своё тело в горячие руки партнёра и медленно таяли. Слух ласкала сказочная композиция, какие уже редко звучат в городах, тьма принимала в свои объятия две пластичные фигуры, скреплёные таинственным мгновеньем. А они всё кружились, набирая темп и с замиранием сердца наблюдали за сменой настроения друг друга, в зависимости от музыки.       Бесподобный момент, когда весь мир перестаёт существовать и сосредотачивает своё внимание на одни лишь развивающиеся пряди волос, на дурманящем аромате чая, на хрупких, пластичных телах, облитых лунным светом лицах. Верно говорят, что танец – ритуал по совмещению душ, путь к разгоранию страсти в партнёре и если во время данного действия, вы прониклись друг к другу горячими чувствами, то вам суждено скрепить сердца взаимной любовью.       А нашим героям это явно удалось... Жар пылает в груди обоих и всё усиливается с каждым новым прикосновением. Кажется, ожидание желанного момента скоро разорвёт изнутри, но ни один из эсперов не собирается торопиться.       Музыка успокаивается... В помещении вновь воцаряется тишина, а танцоры ненадолго отстраняются друг от друга и вместе падают на диван.       Наконец, они дождались долгого соприкосновения губ. Их души пронзает разряд гальванической страсти, теперь ничего не сможет помешать желанным прикосновениям. Горячие руки стремительно проникают под одежду, обжигая кожу и оставляя на ней красноватые следы, которых, впрочем, не было видно в темноте.       Тела двух влюблённых продолжали свой танец, невзирая на прекращение мелодии: музыку заменяла отдающаясяя в ушах пульсация, громкий и тяжёлый стук сердец. Шумное дыхание збивалось, на лицах играл жар. Движения эсперов были дерзкие, ненасытные, чувствовалось в них что-то инфернальное. Теперь ни принципы, ни стыдливость не могут превозмочь стремленья души.       Их тела же, на самом деле имели какую-то второстепенную роль, важно было лишь то, что их эмоции смешивались, обретая гармоничничность ощущений, оставляя после себя прозрачную эйфорию.