Стеклотара

Все было объяснимо. Настолько, что даже нечего было ответить. Это обижало его самолюбие, врезалось в него, пыталось вывернуть его наизнанку и уронить на пол. Пока неплохо получалось. Все было понятно, все было реально, и это было настолько мерзотно, что верить в это не хотелось. Все, что происходило, очевидно, было подстроено. Что же давало такие выводы? Многое, очень многое бросалось в глаза. Во-первых, она не могла уйти так быстро, это была бы не она. Во-вторых, она устроила бы скандал, но тоже этого не сделала. В-третьих… А третьего было не дано. Подстроенность заключалась в самом уходе — ее попросили? Мнительный, какой же он стал мнительный. Если бы Лия могла бы ему все объяснить, если бы она вообще хоть что-нибудь могла. Сем в принципе точно знал, как это работает: Лия уходит — он пьёт. Пьёт день, пьёт два, три, неделю. Лия приходит — все начинается заново. Тут так не будет. Это внеочередность. Цепь порвалась и, скорее всего, склеить её не получится. Сем не боялся. Он знал, что если пойти к товарищам и поговорить под бутылку чего-нибудь крепкого, то ответ будет один, очевидный и единогласный: девушек вокруг много, Лия не одна. Это твердили его друзья, его знакомые — парень мужественно относил знакомых и друзей в абсолютно разные группы людей. Они твердили это, говорили ему, что нужно забыться, что все требует философии и отпущения. А он не умел так. Его не научили забивать, не научили сдавать позиции, но научили на его взгляд важному — внимательности к деталям проишествий вокруг. Но этого все равно было мало. Это его не устраивало. Лия заполонила его мысли. Лия представлялась ему, виделась, иногда он слышал ее, зная, что это невозможно. Она была, была здесь. Он знал это совершенно точно. Выйдя из крайности желания никогда больше не чувствовать ничего, что затрагивало бы такие тонкие уголки души, он перешёл, практически бросился в другую крайность — чувствовать всё. Кто же я, — думал он, — приспешник? Перебежчик? Кто же, черт побери, кто же? Он боялся думать о ней, боялся резать свою память на кусочки, как делали это миллионы таких же дошедших до ручки людей. «А я не дошел до неё!» — упрямо говорил он себе. — Не дошел и не дойду, — он мог ошибаться, мог быть неправым по отношению к себе, но он был прав по отношению к миру, к его устойке, устройству, к его внутренностям, которые он изучал, боязливо трогал, прикасался к ним и с каждым разом всё сильнее пытался оттолкнуть его и отбросить. Но так ли бессилен был он? Он был упрям, он спал, но каждая его клеточка рвалась узнавать, действовать, делать что-то. Но мозг перестал так бурно определять, что нужно его хозяину, его телу, его уму. Он забарахлил, как старый аппарат, как несмазанные петли, и теперь лишь позорно скрипел и тихо разваливался, сокрушаясь и пугая своим обрушением.

***

Приём стеклотары работал круглосуточно. Это абсолютно обоюдное решение принято было, когда пункт СКТ (СтеКлоТара) был внезапно найден ментами. Вот тогда и начались ночные одинокие позвякивания и постукивания во дворе. Здесь всегда бывали клиенты. Место тихое, безлюдное, не заброшенное, но малонаселенное. Самое то для незаконного обмена законной валюты. Публика, бывавшая здесь, была следствием невыносимой тягости бытия. Пакеты, которые приносились сюда, на все лады отзванивали, что и где произошло. Верхний ярус Стеклотары уже научился по размеренным шагам знать сколько и кто именно приносит стекла. У Люцифера был отменный музыкальный слух, и если бы не болезнь легких, кто знает, может быть, сейчас он бы не сидел сложа руки в самом глухом районе города, а драл бы глотку в каком-нибудь заведении, где мужской голос превыше всякого сопрано, которое и так до звона в ушах осточертело искушенной публике. Ночь обволакивала, умело и безукоризненно прятала двор от людей. Начали стекаться клиенты. Заступила смена. Бутылки, бумажки, деньги, бутылки, бумажки, деньги… Довольные и не очень люди уходят и приходят. Вскоре светает. Вагонетка с тарой отправляется на склад — уполномоченный пересчитывает их. Ночная относительно безопасная смена сворачивается. Должна выйти смена дневная, имеющая риск попасться на глаза полиции. Люцик сидит в Верхнем Слое и наблюдает. Тихо. Затишье. Нет клиентов, нет проблем. Восемь утра. Кто-то подходит к воротам, явно профессионально поворачивает замок, неслышной поступью идет к пункту приема. Пусто. Никого. Где же? Сем звонит, неслышно что-то бормочет, Леша вслушивается. Слышит «Лия». Сем не придет. Лия тоже. Главный стеклотарщик сегодня не пришёл. Люди встают в очередь, звенящие пакеты, уставшие лица, через час на работу: — Где Сем, дери его Люцифер! — говорит кто-то, впрочем, зря. Сема знают. Сем должен был вступить в смену. Нет замены. Есть тара. Производство в панике. Нужен сменщик. Ветер гудит в трубе, что-то бахает в здании. Люцик кидает градусник и кипятится. 38,5. Даже для Сатаны это горячо. — Не надо его лучше драть, Леха нынче никого не жалует. Люцифер действительно нынче не жаловал, своих приспешников он если и видел, то они потом старались убежать. На самом деле у Леши просто было плохое настроение. У Сатаны бывает такое, когда ничто и никто не радует, бутылки третьесортные, а люди вокруг только гады. Люци понимал, что в его обществе это лучшее, что можно просить. Но, разумеется, этого было мало. Леха метал оттого, что уже какой день у него не спадала температура. — Кто звал меня? — появляется голос, делающий явное ударение скорее на «кто», чем «звал». — Люцик, пощади, Сем не вышел, а мне на работу идти надо. — Иди. Завтра сдашь.. — Какой ты простой, Люцик. Я сюда пришёл не языком трепать, а по важному делу. Заводи смену. Леха закатил глаза. Его поражало, как же эта публика, которую эволюция по каким-то неведомым причинам ещё не отбросила на задворки мутаций, может обращаться к нему на «ты»? Возмутительно. Сема трогать не хотелось, он знал, что у того какая-то хрень с этой его Лией. И судя по тому, как возятся черти в душевном Крематории его приспешника, то Сем скоро сам себе сдаст целую партию стеклотары. — Советую вам идти отсюда. Сем сегодня выходной. Это должно было помочь. Люцифер редко пользовался репродуктором, чтобы разговаривать, но сейчас ему было скучно, а выходить на улицу не хотелось и не моглось. С помощью репродуктора, или как его называли «орало», он добился ещё и того, что стеклотарщики просто побоялись, что Люцик вышел на новый уровень контроля. Но очередь не разошлась. Остолопы, — высказал Люцик, — сказано же: выходной. — Лех, мало у тебя людей что ли? Лицо его выражало страдание. Голова раскалывалась, и жар наступал с новой силой. Во дворе стало жарко. Люди почувствовали температуру. Попятились к выходу. Жарко, душно. Неспокойно. Леша заставил себя встать. Посмотрел в окно и обнаружил пустой двор. С улицы тянуло холодком. Что-то прошло по городу. Что-то случилось. Люцику требовалось лекарство. Живое. Не стеклянное. Трепещущее при его имени. Уже давно потерявшие душу, совесть, все, что было свято и нужно, не годились его подданные. Он выставил наружу лицо, и его обдало ветерком. От головы, казалось, пойдет пар.

***

Лия приходила. Приходила во сне. Приходила всеми способами. Этого было мало. Галлюцинацией, очень красивой галлюцинацией, она посещала его. Сем видел, представлял ее. Высокая статная девушка в красной шляпке, длинное чёрное пальто, торчащие из-под шапки коротенькие каштановые волосы. Он забыл ее глаза. Сем зажмурился, помотал головой — о, нет. Он и правда напрочь это забыл. Ему стало стыдно. А что если она все же жива? Нет, определенно нельзя столько об этом думать. Он хотя бы не пил. Звонили из СтеКлоТары. Люцик заболел, нет никого, кто мог бы наладить дела. — Если только меня заберут из дома и довезут, — говорит Сем. — Ну ты и наглец, конечно. Попроси свою Лию, у нее же вроде опель, пусть и подвезёт. Все равно она у тебя, раз ты не на работе. Слишком просто устроен был Яков. Он не понял, почему такой тихий голос, не понял, почему нет привычного шума, не понял, почему тучи вокруг города сгущались. Яков — официально безработный бывший ресторатор. Рыжий, невысокого роста. Глаза всегда бегают туда-сюда. По старой памяти за верную службу и дружбу ресторан на соседней улице сдаёт ему квартиру за почти бесплатно, периодически Яков заступает в безопасную ночную смену. Профессиональный тишак, — сказал о нем Люцик. Никто так тихо не везёт по бетонно-железному мосту дребезжащую на каждом камне и каждой неровности тележку с тарой. Сема возмутило также и насмешливое «твоя Лия». Она была его. И это была не шутка. Яков сказал, что через минут десять заедет. Сем испытал удовольствие, что смог уговорить его. Ехать одному не хотелось. Тишак являлся не самой плохой компанией. Тем более, что рядом с помойным ведром уже рядком стояли бутылки. Это пора прекращать, — сказал себе Сем. Его паспорт с трёхбуквенным именем казался ему какой-то ошибкой. Срочно хотелось сменить имя или добавить ещё хотя бы «ён» и стать полноправным Семёном. Что-то мешало. «Семка» — говорила она. Через «е». И никак иначе. Она щелкала его, но не ущемляла. Она желала только лучшего. Но зачем-то неумело подстроила смерть. Даже не подстроила. Подставила. Подло, но по-женски красиво. Женственность — её конёк. Яков приехал. Из машины решил не выходить, сигналит. Сем взвыл, взныл, промычал нецензурное выражение. Вышел из дома. Яков, увидев семь литров тары, присвистнул: — Здорово тебя… Сем откидывается назад. Спать хочется ужасно. — Что с Лёшей? — Скучает и болеет. Давно не было косяков, и жрать ему нечего. Медийная личность, питается только энергией. Инкуб. — Дурак, скорее. Давай так, я заступаю в смену, а ты пойдешь, ему отдашь пакет. Там жрачка. А то помрёт же. — Не возьмёт. Тучи. — Ну и что, что мне твои тучи, Яш? Свободных нечистых у нас нет, поэтому пусть не выпендривается и жрет по-человечески, если хочет дожить до приблуды. Приблуда — случайно появившийся стукач. Он приходил, осматривал, разговаривал, иногда, шифруясь, сдавал тару. И слушал. Слушал разговоры. Приблуда приходил два раза. И на второй дух авантюриста из него выбивал Люцик. Больным тоже нужно развлекаться. — Ему живое нужно. А приблуда мёртв. Изнутри, понимаешь? — он постучал по дереву. — Вот как оно, это дерево. Каркас прочный. А внутри нихера. Яков был отчасти прав. Что угодно не возьмёт. Но на том, чтобы его хоть чем накормить, Сем настоял. Приехав, они повернули замок, беззвучно ступая, прошли к пункту приёма. Люди зашумели. Привычно подняв руку, Сем приказал молчать и готовить тару. Люди послушались. Бутылки, деньги, бутылки, деньги, бутылки, деньги… — Почему квитанцию не выдаешь? — Ночники все раздали. Вообще никаких нет. — Надо им сказать, чтоб менее расточительные были, — ночная смена действительно исправно выдавала квитанции. Кто-то разбил бутылку. Хлынул дождь. Сем убрал тележку под крышу. Люцик прищурился. Нельзя бить тару. Сем повез тележку к складу. Там тару мыли и отвозили на завод. Сем лег на диван и заснул. Ему ещё никогда так не хотелось спать. Люцик вздохнул. Выходной нужно было оплатить.