Соглашение

      После их странного разговора всё вдруг стало прекрасно. Гермиона много смеялась, болтала со всеми подряд, собирала комплименты как своей внешности, так и празднеству в целом. Даже директор МакГонагалл, скептически оглядев любимицу, хорошо отозвалась о проделанной ею работе при подготовке к празднику. Она с улыбкой высоко оценила организаторские способности Гермионы, похвалила её за удачное делегирование полномочий.       Горячий раздевающий взгляд Малфоя, словно приклеенный, не покидал её ни на секунду. Даже несмотря на то, что они перемещались по залу вместе, ей казалось, что он смотрит на неё отовсюду, из каждого угла, словно она вдруг стала центром мироздания Драко Малфоя. Его руки по-хозяйски устроились на её талии, большой палец мягко выводил круги по её спине. Через тонкую рубашку он ощущался раскаленным.       В какой-то момент к ним подошла Астория.       — Грейнджер, я не имею ничего лично против тебя, — великодушно сказала она, — мне даже неожиданно понравилось с тобой работать. Ты не дура — и это классное качество, — создавалось впечатление, что это признание далось ей нелегко. — Но ваш спектакль затянулся. Никто не верит в эти ваши «чувства»!       — И нам не должно быть на это плевать, потому что… Что, Астория? Чего ты добиваешься? — устало спросил Драко.       — Тебя! Я добиваюсь тебя!       — Даже безотносительно Грейнджер — раз уж в твоей головке не может поместиться такая простая мысль, что мы действительно вместе — между мной и тобой всё давно кончено, Астория. Двигайся дальше! И оставь меня в покое.       — Почему «нет»? Мы идеально подходим друг другу!       Гермионе стало очень жаль девушку. Она не могла понять, как такая красавица и умница может так унижаться? Её пробрала дрожь. Воистину — «любовь зла»! А что, если и ей уготована роль быть безответно влюблённой в Драко Малфоя? Который не захочет или не сможет ответить на её чувства. Она поежилась.       — Астория, не надо, — вмешалась Гермиона. — Ты потом пожалеешь об этих своих словах! Ты самая популярная девушка в школе! Помани пальцем любого…       Астория горько усмехнулась.       — Видимо, всегда кто-то должен страдать, не так ли?.. — Она вдруг изменилась в лице: — Вы что, п-правда вместе?..       Малфой закатил глаза, а Гермиона просто кивнула.       — Правда.       — Но… как?! Почему?! Она же… она же — зануда! Заучка! Она же просто антисекс!       Гермиона почувствовала себя оскорбленной подобной оценкой.       — А он! — Астория продолжала свою разоблачительную отповедь. — Ты знаешь, что он на шестом курсе изучал работы Грин-де-Вальда?.. Ранние статьи Тома Реддла! Ты знаешь, что он на самом деле думает о маглах и о грязно… о маглорожденных?!       Гермиона машинально отступила от Драко на шаг. Тот негромко рыкнул.       — И я нашел эти идеи бредовыми и несостоятельными!       — Ну да! Как же! У меня есть твоя тетрадь с заметками и избранными фрагментами гуру теории грязной крови! Идеального правящего класса волшебников!       Драко с силой сжал челюсти.       — Это правда? Ты изучал их идеи? — Гермиона справилась с внезапно осипшим голосом.       — Да, — сквозь сильно сжатые челюсти ответил Драко. Астория, казалось, светилась самодовольством. — Я пытался во всем этом найти что-то помимо животного ужаса за свою жизнь и жизни моей семьи. Но я не нашел! Все их идеи и рассуждения — противоречивое прикрытие жажды власти. Собственной власти. И ничего больше! Там нет ничего, только громкие пустые слова. Там только пу-сто-та!       Гермиона смотрела на него во все глаза. Может ли человек, исследуя зло и ложь, прийти к добру и правде? Она не знала. Но очень хотела верить, что может. Что именно так всё и было.       — Грейнджер… Гермиона, поверь мне! Я разочаровался в каждой их идее, — сказал Драко с нажимом и протянул ей руку.       О, она хотела верить! И верила. Она взяла его ладонь и сжала в своей.       — Ладно, — согласилась она легко.       На Асторию больно было смотреть.       — Тем не менее — тетрадь-то всё ещё у меня! На сколько там тебя осудили, Драко?.. Три года общественных работ?.. Как думаешь, что общество подумает, узнав, какие идеи ты самозабвенно изучал, имея задание убить Дамблдора? А?..       Гермиона задохнулась от ужаса. Когда уже Волдеморт оставит их в покое?!       — Ох, Астория, не будь такой наивной! — казалось, всё это мало его интересует. — Ты правда думаешь, что у Малфоев нет рычагов давления на Гринграссов?.. — с невесомой усмешкой спросил Драко. Казалось, он был расслаблен.       — Да?! — в вызовом спросила Астория.       — Да, — уверенно отозвался Драко.       — Посмотрим!       — Действуй.       Астория топнула ножкой и поспешно убежала. Гермионе показалось, что она заметила блеснувшие в её глазах слёзы.       — Что это было сейчас?       — Обычный разговор двух слизеринцев, — мрачновато пошутил Драко.       — Она это серьёзно?       — Думаю, да.       — А ты?       — А я — блефовал, — Драко усмехнулся. — Хотя у отца наверняка что-то есть. Однако захочет ли он поделиться этим со мной…       — Что в той тетради?       Драко почесал переносицу.       — Заметки, цитирование идей.       — Это может тебе навредить?       Драко вздохнул.       — Да, думаю, может.       — Мерлин! Мы должны забрать у неё эту тетрадь.       Драко рассмеялся.       — Давно никого не спасала, а, Грейнджер?       — Очень смешно.       Эмоциональные качели этого вечера убивали её. Гермиона, как на американских горках, скользила от полного отчаяния и разочарования на вершину радости и обратно в тревогу. Она устала. Драко тоже, казалось, теперь был погружен глубоко в себя.       — Я хочу уйти, — потянула его за руку Гермиона.       Он согласно поплелся за ней к выходу из Большого зала. Они медленно брели по темным коридорам. Иногда им навстречу вылетали зачарованные тыквы или заговорщически хихикающие парочки старшекурсников. К своей гостиной они подходили, всё замедляя шаг. Казалось, вечер наваливается на них всей тяжестью произнесенных слов и принятых решений. Для каждого из них по отдельности эта ноша слишком тяжела… А для двоих?..       У портрета она остановилась и повернулась к нему. На его лице блуждало странное отрешенное выражение. Она положила руки ему на плечи. Он сосредоточил на ней взгляд, выныривая из собственных мыслей.       — Эй, — позвала она, — привет.       — Привет, — улыбнулся он и провел большим пальцем по ее губам. — Миссис Малфой, — поддразнил он её.       Гермиона ухмыльнулась и несильно ущипнула его за бок.       — Кстати, об этом, — он продолжал улыбаться, — мы составим брачный контракт, где будет прописано: «Никаких щипков и тычков в ребра!»       — Да?       — Да!       — Это все условия?       — Нет. Главное условие там будет — любить…       — Любить?       — Да.       — А ты любишь?       — А ты?       Гермиона пожала плечами и вместо ответа, встав на цыпочки, легко поцеловала его.       Его руки тут же обвились вокруг её талии, выдергивая рубашку из-за пояса юбки. Ладони легли на её задницу, сжимая. Он уже был возбужден, что она смогла ощутить, прижимаясь к нему.       Легкий, воздушный по началу поцелуй теперь перерос в сражение за губы, язык, зубы… Каждый старался охватить больше чужого тела, касаться большего количества кожи, губ, языка.       Не совсем отдавая себе отчет в своих действиях, Гермиона как-то распутала затейливую шнуровку на его блузе, и её легкие прохладные пальчики огладили его грудь, вызывая мурашки, чувствительно задевая соски, заставляя их мгновенно затвердеть. Он зашипел прямо в поцелуй и оттолкнул её к стене, вжимаясь теперь в неё бедрами.       Одна его рука путалась в её кудрях. И так обычно растрепанные, сейчас, для образа молоденькой вампирессы, они были начесаны и торчали в разные стороны однородной спутанной массой.       Его пальцы, запутавшись в буйной гриве, потянули, заставляя её откинуть голову, открывая шею. В которую он тут же впился жадным влажным поцелуем, осыпая после быстрыми поцелуями весь подбородок. Затем он длинно лизнул шею от самых ключиц до подбородка, вызвав у неё протяжный нутряной стон.       Благодаря декоративным высоким разрезам на юбке, Гермиона смогла закинуть одну ногу ему на бедро. Она действовала неосознанно, потакая лишь острому желанию быть как можно ближе к нему, как можно теснее. Он поймал её ногу и теперь властно гладил бедро сквозь ткань юбки. Его бёдра легко подавались к ней навстречу, ощутимо вжимаясь в неё, буквально пригвождая её к стене. Её руки юркнули по его спине на задницу и огладили её, в тумане желания она даже умудрилась отметить то, как он приятен на ощупь.       Выпутавшись из гривы её волос, вторая его рука легла на другое её бедро, и он приподнял её, побуждая обхватить его бедра ногами. Гермиона так и сделала. Теперь он держал её на весу, поддерживая одной рукой под попу, а вторая его рука легко блуждала под её блузкой, лаская спину. Он легко расстегнул её бюстгальтер.       Гермиона умирала в его объятиях! Он был так близко, она ощутила, как напряглись мышцы его спины, живота, ног. Он был так восхитительно силен, ей казалось, что он не человек вовсе, ведь он держал её, как пушинку, на весу. Он что-то монументальное, как мебель, стены или силы природы. Она вновь нашла его губы и глубоко поцеловала, лаская языком как можно нежнее. Ей понравился этот их контраст — его силы и её мягкости, его жесткости и её нежности, его властности и её готовности…       — Портрет, — промычала она в поцелуй. Каким-то чудом он её понял и тут же начал движение ко входу в гостиную боком, удерживая её на весу, осыпая поцелуями всё её лицо, и шею, и грудь сквозь рубашку, через съехавший набок лифчик. Она застонала, не понимая толком, на что ей сейчас обращать внимание — на его губы, или руки, или их движение, или на его восхитительно-твёрдую эрекцию.       В гостиной никого не было — и она запоздало испытала облегчение. Они наткнулись на диван, и он усадил её на его спинку и тут же принялся за её блузку, то ли расстегивая её, то ли разрывая. Она точно так же расправилась и с его рубахой, потянув её вверх, сняла через голову и куда-то откинула. Он расстегнул-таки её блузку, откинув полы в стороны, впиваясь восхищенным взглядом в грудь. Он потянул ткань в сторону, и она выскользнула из рукавов, лифчик полетел в сторону следом. Его губы уже ласкали её сосок. Точнее они терзали его, потому что ощущения оказались столь интенсивны, что это было практически больно. Столь сильное наслаждение, которое даже сложно было терпеть!       Гермиона захныкала. Краем сознания выныривая из морока страсти, она поняла, что они оба топлес и находятся в факультетской гостиной. Ей хватило остатков здравомыслия, чтобы понять, что в этом есть нечто неправильное.       — Комната! — прошептала она между стонами, когда он принялся ласкать другой её сосок. — Моя комната!.. А-ах!       Драко послушался — вновь подхватил её под бедра и рывком отправился в её комнату. Она удивилась, как он вообще всё ещё сохраняет концентрацию? Даже чтобы просто ходить! Она была уверена, что её собственные ноги давно уже утратили эту способность.       Они ввалились в её комнату клубком рук, ног, ртов, языков, стонов, вздохов, наслаждения и сладостной неги. Он прижал её к стене, ногой захлопнув дверь. Она опустила ноги на пол и убедилась в том, что они отказываются держать её собственный вес.       — Кровать! — сейчас она была уверена, что это последнее членораздельное слово в её жизни. Она была чрезвычайно удивлена: как он так легко стоит, ходит, подхватывает её, словно пушинку, на руки, доносит до кровати и мягко опускает на матрас? Она сама, словно какая-то жидкость, способна лишь на то, чтобы растечься под ним лужицей, тянущейся к нему всей своей поверхностью, всей своей телесной площадью… В острой, практически жизненно необходимой потребности соприкасаться с ним кожа к коже, клеточка к клеточке, каждое углубление на ее теле жаждет прикосновение выпуклости его тела, чтобы, подобно идеальному фантастическому паззлу, совпасть с ним в некое полноценное целое, идеальное в своей полноте и совершенстве.       А он уже разобрался с её юбкой, стянув её, лаская теперь её ноги, целуя бедра, выводя круги и узоры на последнем оставшемся на её бедрах клочке кружевной ткани. Она выгнулась ему навстречу. Сейчас для неё жизненно важно было подставить под его губы, и пальцы, и ладони, и язык каждый дюйм своего тела. Она ощущала его иначе, нежели обычно: её кожа была так чувствительна! Словно вся кровь её организма прилила ровно к тому участку, где сейчас его губы. Ей казалось, она может вылепить скульптурный слепок этих губ с закрытыми глазами, каждую их впадинку и шероховатость она ощущала буквально на субатомном уровне.       Он стянул её трусы, и она испытала восторг, ведь теперь могла хоть немного унять то бешеное накапливающееся напряжение, сосредоточенное между ног, она могла теперь тереться об него, о его кожу, о его ногу, принося себе тень сладостного облегчения. Словно обещание возможного наслаждения.       Она впервые перед ним абсолютно обнаженная, и в этом нет ничего постыдного, а наоборот, лишь ощущение правильности, идеальности происходящего. Зачем вообще нужно всё? Одежда, социум? Когда может быть вот так всё идеально с ним вдвоем? Где, если закрыть глаза, он повсюду, он само пространство, принимающее её с восторгом и радостью? Она хочет жить вот так, касаясь его, скользя по его коже, целуя его, лаская языком, губами, пальцами. Путаясь пальцами в шелковой платине волос, расстегивая и избавляясь от ненужной больше ткани — брюк, трусов, носков.       И вот они обнаженные друг перед другом, без прикрас, без масок, без секретов. Долгий-долгий, сладкий поцелуй, её разведенные ноги вокруг его бедер. Она не думает, не планирует, в её голове — восхитительная пустота и тишина. Она лишь делает и действует, подстраиваясь под него, идеальным образом. Сейчас, когда его восхитительно-зрячие пальцы на её клиторе, её идеально-его-дополняющая роль — комкать в кулачках простыню, ловить жадно ртом воздух меж сладостных стонов и выгибаться всем телом, плавясь под его ласками.       Ей приходит в голову, что она тонко настроенный на Драко Малфоя музыкальный инструмент, на котором он сейчас играет свой шедевр. Само мироздание остановилось и прислушивается, не в силах вытерпеть идеальную красоту этого произведения, самого момента. Драко-музыкант знает о своей скрипке, арфе, фортепьяно, свирели-Гермионе нечто такое, что неподвластно её собственному разумению: то, как наполнить её тело негой и томлением и как забрать затем их резко, словно бы это переспевший, лопнувший от прикосновения от собственных сладких соков плод, который теперь истекает патокой по неаккуратной руке, жадным губам…       Гермиона кричит — наверное, она не до конца уверена. Звуки вдруг стали материей, ощущения — звуками, она не понимает, где кончается она, где начинается он. Её сознание мечется в агонии чувственного наслаждения, пытаясь одновременно и отдаться происходящему, и запоминать, фиксировать весь этот восхитительный процесс.       Вдруг всё сжимается до его мягких губ на её щеке, лбу, губах. На его языке поверх её губ, раздвигающих их в требовательном поцелуе, таком страстном, и сильном, и глубоком, будто он хочет не столько её тела, сколько — самой души. Она стонет и выгибается наэлектризованной дугой к нему навстречу, принимая собой форму Драко Малфоя, идеальную и совершенную форму бытия материи в данный момент времени.       Жар меж её ног, который, казалось, унялся после оргазма, разгорелся вновь. Она чувствует влагу и насущную необходимость, потребность в чем-то. Драко целует её вновь, и она понимает, в чем её жажда. В нём! Ей нужен он! Полнее, глубже, всецело.       Он отстраняется, берет её за подбородок пальцами, разворачивая её лицо к себе.       — Посмотри на меня, — просит на выдохе. Она слушается и открывает глаза. Он смотрит на неё, куда-то вглубь.       — Гермиона, — зовет, — я хочу тебя, — то ли просьба, то ли предложение, то ли констатация факта.       — Хочу тебя, — тенью выдыхает она. Она уверена, что в глубине его глаз что-то зажглось, какой-то огонь, словно по еле тлеющему угольку пробегает всполох пламени, если на него подуть…       Он улыбается, приподнимается на локте, другой рукой помогает её ногам чуть больше раздвинуться и ложится между ними. Она чувствует его тяжесть, легкое поглаживающее прикосновение его пальцев к лобку. Ощущает что-то прохладное, приставленное к средоточию всего её напряжения и желания. Он смотрит прямо на неё, глаза в глаза, и что-то в его взгляде есть такое полное, всеобъемлющее, щемящее и заполняющее её до основания, ещё даже до того, как он заполнит её тело. Он начинает движение к ней навстречу по доле дюйма за раз. Медленно-медленно… Проникая в неё, заполняя её… не долгожданным гостем, а другом, возвращающимся домой после восемнадцати лет скитаний. Её глаза раскрываются всё шире, по мере того, как она чувствует его проникновение, как ощущает его. Это будто не познание и узнавание, это будто бы воспоминание, возвращение утерянного рая и полноты. Она чувствует себя целой, полной, целостной. Как будто она всю жизнь шла именно к этому моменту.       И вот он заполнил её всю, по его губам скользнула улыбка.       — Привет, — сорвалось с его губ. Она захлопала ресницами, сосредотачиваясь на его голосе, лице, глазах.       — Привет, — улыбнулась, — добро пожаловать домой, — оказывается, здесь можно было шутить. Он мягко усмехнулся и поцеловал уголок её губ. Она уже почти привыкла к тому, как он восхитительно ощущается внутри, и теперь ей хотелось ощутить его ещё полнее.       Он немного отстранился, так, чтобы видеть её лицо, и двинул бедрами, выходя из неё.       — А-ах, — вырвалось у неё.       Это было удивительно, ведь она чувствовала его в себе! Волю другого человека внутри себя так, как никогда не чувствовала свою собственную!       Он двинул бедрами вперед, медленно входя, глубже погружаясь в неё. Ей казалось, что она умирает от сладостной интенсивности ощущений, просто невозможно было всё это вытерпеть! Это невозможно было ощущать ещё полнее, она, словно оголенный нерв, пульсировала на краю чего-то огромного. Словно вся её жизнь сжалась до «сейчас», вот этого вот результирующего момента, финала всего.       Он медленно отстранился, плавно двинулся вперед. Она не знала, что ощущает он, но не завидовала ему сейчас, ведь во всей этой интенсивности ощущений ему приходилось ещё и вести главенствующую роль.       Он опять отстранился, опять двинул бедрами. Всполохи наслаждения затмили все другие ощущения, будто разряды электричества пробежали от точки соединения их тел и устремились прямо ей в затылок. Она застонала, закрывая глаза, сосредотачиваясь на собственных чувствах, сгибая ноги в коленях, чтобы двигаться ему навстречу, чтобы усилить, углубить эти потрясающие ощущения.       Он наблюдал за ней, своим чувственным музыкальным инструментом. Когда он видел, что она начинала жаждать большего, приняв интенсивность предыдущих ощущений, он давал ей это большее, чуть быстрее входя-выходя, чуть ритмичнее двигая бедрами. Он наслаждался не столько собственными ощущениями, сколько полнотой её отдачи, интенсивностью её наслаждения, глубиной её чувств, её радостью и удивлением от познания глубин чувственного наслаждения. Он ликовал, ведь он знал, что может дать ей больше, несравнимо больше!       Он постепенно наращивал темп, удивляясь самому себе и своей выдержке, но сейчас всё это было для неё. Он хотел быть идеальным, единственным, и он чувствовал, знал, что у него это получается, что он всё делает правильно.       Он наращивал темп, входя-выходя из неё всё глубже, всё резче, её дыхание стало прерывистым, а её ноги обвили его бедра, так как она не поспевала за этим сумасшедшим ритмом, заблудившись в потрясающих ощущениях, что ей дарили их соединенные тела. Ей хотелось схватить его и держать в объятиях, стать его пространством. Когда он начал стонать, её обуяла радость и какая-то гордость — ему тоже хорошо! Ему хорошо с ней, в ней! Это было так прекрасно, что она вновь начала двигаться сама, ему навстречу, чувствуя, как ширится и полнится та бездонная интенсивность чувств и ощущений. Она поняла, что ещё мгновение — и она шагнет куда-то за грань…       — Я почти, — выдохнула она между их стонами. Он ещё ускорился, вырывая из её глубин громкие крики-стоны.       — Давай! — скомандовал он, ускоряясь и погружаясь ещё глубже, хотя уже давно казалось, что это попросту невозможно…       И она послушалась его и вылетела за грань, это было словно полет с качелей, как во сне: ёкает сердце, и кажется, что это пустота, но — вздох — и она понимает, что жива, что чувствует всё свое тело до последнего волоска, до последней клеточки, ощущает шероховатые волны наслаждения, сотрясающие всю её крупной дрожью, которые прокатываются волнами сладкой истомы и судороги. Она слышит свой стон, но не сразу понимает, что это её голос, она слышит его стон и ощущает, как он кончает в ней, в неё, изливаясь в её нутро.       Он прислоняется взмокшим лбом к её вспотевшему плечу и приводит дыхание в норму, потом целует то, что оказалось в этот момент под его губами. А она лежит с широко открытыми глазами, перебирает пальцами шелковистые пряди его волос и не понимает, как ей жить дальше, не ощущая ежемгновенно этой восхитительной полноты и совершенства.