Таков дворецкий семьи Транси

      День в ночь, сахар в соль, серебро в золото, живых в мертвецов, а ложь в правду — таков дворецкий семьи Транси…       «Клод, ты сам придумал эту красивую считалочку для меня? Звучит как девиз. Неужели ты гордишься служить безродному лжецу? Или же признаешь во мне “своего”, прекрасно понимая, что оба мы скрываем за красивыми личинами уродливое обличье, подобно тому, как блестящие мишурой цветастые маски венецианского карнавала призваны спрятать обрюзгшие и несовершенные, в большинстве своем, лица самых обычных людей?».       Не по годам взрослые мысли скользили лениво, давно утратив прежнюю суетливость и беспокойность.       Когда призываешь демона, то первым делом испытываешь страх. Страх сильный, глубинный, пронзающий ледышками, сковывающий основу всех чувств, подрывающий истоки всех порывов бессмертной — и на это бессмертие завещанной теперь Аду — души. Однако по-настоящему в условия сделки ты, разумеется, не веришь, а потому страх быстро сменяется восторгом. Непередаваемым восторгом от осознания собственной — собственной ли? — свободы и могущества.       Потом и это проходит, с демоном-слугой обживаешься, начинаешь наслаждаться поистине безграничной властью — либо же иллюзией власти — над ним и надо всем вокруг.       Привыкаешь.       Привязываешься.       Вопреки здравому смыслу, твердящему о том, что для него ты значишь не больше, чем мышонок для голодной кошки; в конце концов, как можно продолжать беспокоиться о проданной душе и о грядущем, когда всё это — где-то там, в необозримом и далеком «потом», а здесь и сейчас каждую секунду делишь с заботливым и таким надежным дворецким?       Лживо заботливым и надежным, как гроб.       Ослепленный, очарованный, плененный неравнодушием первого в его жизни существа, посмотревшего на него не как на отброс или вещицу для услады, Алоис давно отгородился от здравого смысла плотной стеной, играя в опасную и сладкую игру.       — Кло-о-од, — маленькие шаловливые пальцы мальчишки занялись любимой утренней забавой. Как хотел бы он растянуть этот процесс до бесконечности, но уязвленное безразличием сердце и без того опасно постукивало, его хрупкий хрусталь покрывался трещинами, грозясь в любую секунду брызнуть тончайшими осколками — куда даже тоньше, чем у истинных аристократов, рожденных и взращенных в роскоши.       Демон выполнял обязанности дворецкого педантично, старательно, равнодушно.       Алоис подергал верхнюю пуговицу рубашки, призадумался и, потянув сильнее, с корнем вырвал ее из ткани. Полюбовался проделанной работой, правдоподобно изобразил растерянность и растянул губы в лукавой улыбке.       — Ой, Клод!.. Посмотри, что ты наделал! — идея свалить вину на дворецкого пришла сама собой, мальчишка этого не планировал.       Дворецкий окинул слишком понимающим взглядом выдранную пуговицу и опустил голову в еле заметном учтиво-горделивом поклоне:       — Прошу прощения. Я немедленно принесу вам новую рубашку.       — Но я хочу эту! — оседлав любимый конек, принялся капризничать Алоис.       Отказывать Клод тоже умел — аккуратно, вежливо, непреклонно.       — Эта испорчена. К сожалению, вы не сможете ее носить, пока Ханна не починит.       — Какой ты скучный.       — Что, простите?       Они воззрились друг на друга с непониманием и противоречивыми чувствами: Клод — оттого, что даже главный приз в виде сладкой человеческой души, очевидно, не стоил таких мучений; Алоис — оттого, что никак не мог добиться от демонического прислужника хоть каких-либо иных эмоций, кроме хорошо скрываемого раздражения.       — Давай другую, — презрительно скривил губы юный «господин». И, закинув ногу на ногу, сбросил один ботинок.       У Клода дернулся подсеченный нервной судорогой глаз, но он поспешно замаскировал это, поправив якобы съехавшие очки. Выпрямился и с самым невозмутимым видом отправился к огромному графскому шифоньеру за новой рубашкой.       Пока он ходил, взгляд Алоиса лениво скользил по комнате, выискивая, за что бы уцепиться и какое еще развлечение придумать.       Развлечений была масса, и если бы он только мог забыть о своей главной цели, то, безусловно, смог бы наслаждаться свалившимися на голову богатством и роскошью — впрочем, по большей части так и было, он действительно наслаждался, захваченный коварным водоворотом, который неизбежно утягивал в свою гигантскую воронку и потихоньку сводил с ума.       И все-таки…       …Все-таки ничто не доставляло ему такого блаженства, как эти утренние хлопоты демона-дворецкого. Разве что, само собой, схожие с ними хлопоты вечерние.       Едва только Клод успокоился, вновь принял безмятежный вид, уподобившись деревьям, овеваемым полуденным ветерком, и вернулся к нему, Алоис уже знал, как провести этот день с удовольствием. Искусно задев острым локотком вазу с незабудками, он опрокинул ее прямо на свежевыглаженную новую рубашку, только что принесенную и заботливо надетую на него дворецким.       Заскрипели плотно сжатые белоснежные зубы, однако более ничто не выдало медленно закипающей в демоне злости.       — Ой, Клод! — Алоис улыбнулся, хитро поблескивая небесно-голубыми глазами, и помахал рукой, бледной кожей просвечивающей сквозь намокший рукав. — Я случайно. Ты ведь не злишься?       Клод был в бешенстве, и Алоис это прекрасно видел, проверяя грани власти и вседозволенности, проверяя верность — не себе, договору.       — Конечно же, нет, Ваше Высочество, — выдохнув, как-то подозрительно быстро успокоился дворецкий — не иначе, всю ночь медитировал, тренируя выдержку.       — Ну, вот и прекрасно. Подай мне новую рубашку!       — Слушаюсь, — Клод резко выпрямился, развернулся на каблуках и направился обратно к шифоньеру, понимая, что запас рубашек неистощим, а значит, утренние сборы могут затянуться и до обеда.       — Погоди! — внезапный окрик остановил, заставил замереть, приковал к месту звоном дрогнувшего колокольчика.       Глупый Клод не понимал, ровным счетом ничего не понимал…       Можно было принести чертову гору рубашек, замарать их в помоях, изрезать на лоскуты, но так и не добиться одного-единственного, до сердечной боли желанного искреннего взгляда.       Неожиданно Клод, так и не дождавшись продолжения, вернулся и опустился перед мальчишкой на одно колено. В его кошачьих глазах сквозило столько проницательности, что Алоис на мгновение даже испугался. Отпрянул, растеряв всю непринужденность и лукавство, и воззрился на дворецкого едва ли не с ужасом.       — Я понимаю, — произнес Клод с видом знатока человеческих душ, столь искренне, что его господин так и не сумел разобрать, притворяется тот или же всерьез: — Вы просто встали сегодня не с той ноги, я прав?       — Д-да… — выдавил ошарашенный мальчишка, распахнув не замутненные житейской суетой и пороками глаза, такие искренние и по-детски чистые, что даже у демона не могло не дрогнуть сердце, если только оно у него было.       — Это поправимо, — изобразив подобие улыбки, дворецкий снял с худеньких плеч промокшую от воды рубашку и отложил ее в сторону: — Скажите мне, чего желает Ваше Высочество, и я это тотчас же исполню.       Алоис просиял, захлопал в ладоши, откинулся на спину и заливисто рассмеялся.       День в ночь, сахар в соль, серебро в золото, живых в мертвецов, а ложь в правду…       Просто еще одна капля лжи, и бесконечные утренние капризы можно отменить.       В конце концов, цель ведь оправдывает средства.       Таков уж он, дворецкий семьи Транси.