Держать за руку Крепко, до судороги, Смотреть Не моргая, преданно, Видеть в ответ Реакцию, Наполняться безумием.
Я не знаю, что в очередной раз Шурф забыл в Мохнатом доме после полудня. Просто прицепляюсь к нему, репейником, балластом, к его белым одеждам, и веду точными шагами в спальню, целуя жарко, отчаянно, сжимая, к тому же, его предплечья чересчур сильно, так, что на месте Шурфа я едва сдержал бы яростный вопль и смертоносную слюну. А Шурф терпит, самостоятельно нашаривая ручку двери за своей спиной. И мне искренне хочется верить, что терпит не ради меня, погрязшего в пучине невыносимой тоски и упрямо бьющего в голову желания смотаться в городок-в-горах, чтобы там, раскинув руки посреди главной площади, громко, до хрипов, звать Теххи, пока не сорву голос и не порву связки. Не ради себя или кого другого из тайного сыска, ждущих возвращения того Макса, старого доброго, духовно сдохнувшего от Анавуйаны пару месяцев назад наравне с двадцатью тысячами человек. Терпит ради чувств, не дружеских, когда рвётся последняя рубаха, отдаётся последний кусок хлеба, ради… других, более возвышенных, позволяющих не вспоминать о долге «выдернуть Макса из депрессии», а наслаждаться процессом вместе со мной, пусть временами я и ловлю себя на том, что всё что я сейчас с ним делаю — более чем бессмысленно. Пусть и упирается это всё в бесконечно долгие поцелуи, крепкие объятия, выведение узоров на выпирающих бледных ключицах, и затекшие конечности — я не скуплюсь на показы и обрывистые сообщения о том, как мне нравится лежать на сэре Истине. Бессмысленно, как и все плацебо в мире, пилюля для иллюзии того, что в жизни сэра Макса по-прежнему есть что-то родное и тёплое, что можно целовать и в чьих объятьях можно нежиться. Но я каждый раз гоню от себя эти мысли. Сейчас, в данный момент, мне хорошо, так зачем докапываться до того, чем это «хорошо» является? Тем более, что существует вопрос насущнее, маячащий на периферии моего сознания уже которую дюжину дней. И который я вновь не задаю, пропадающий в трясине тепла и долгих сладких поцелуев.***
— А леди Хельна… Она знает? Осторожно спросил, отрываясь от бледной ключицы. В очередной раз, в очередной раз надеясь, что получу ответ на один из очень важных для меня вопросов. — Да. Выдохнул Шурф и, увидев мои удивлённые глаза с отчётливо проступающими в них виной и паникой, добавил: — Книги не оставляют следов, Макс. Ты сам мог бы догадаться, а не спрашивать несколько раз столь очевидное. Я обиженно насупился, уткнувшись носом в ключицу, целуя бледную кожу. Зато спустя пару секунд чуть не расхохотался от своей невнимательности. Ведь вопрос о леди Хельне я задал (да и задавал), после того, как отрывался от покрывания невозможной шурфовой кожи не очень аккуратными засосами.***
— Я нужен тебе? Должно быть, я смотрел на Шурфа очень красноречиво, ясно давая понять, как важны для меня его слова, чувства, как важен он сам. Сжимал предплечья, неловко закусывая губу и смотря снизу-вверх на его отточенный профиль, каменный и красивый, точно у гипсового Давида. Кожей ощущая, как сжимаются руки на моей спине, как «Утяни меня на Тёмную сторону, Макс» хрипло звучит его безмолвная речь. И послушно поднимаюсь, судорожно цепляясь за шурфово запястье. Тёмная сторона встречает меня интимным полумраком, садом с расписной калиткой неподалёку и громким смехом Шурфа, запрокинувшего голову. Я отступаю на шаг, с досадой думая, что встречи с безумным рыбником сейчас только не хватало. Отпускаю чужую руку, но длинные пальцы ловят мою собственную, а Шурф точно не безумный рыбник, потому что тот не может смотреть с такой безграничной нежностью. Его серые глаза не способны быть такими тёплыми, не способны выворачивать меня на изнанку и срывать с губ привычное имя, мягкое и приятное, точно шелест ткани. — Шурф… Произношу, не узнавая собственный голос, не узнавая себя, не узнавая человека рядом, бросившегося ко мне с отчаянием утопающего. Подхватившего на руки и целующего с такой жаждой, будто разрушил несколько сотен державших его барьеров. Отстраняюсь, тяжело сопя в шею, крепко прижимая к себе и шепчу, чувствуя, что вполне способен задохнуться от переизбытка чувств и слез, которые холодит на моих щеках игривый ветер. — Пожалуйста, не исчезай.