***
После этого выстрела, за которым последовали еще два, Майки уже не был уверен, что он все еще жив. В то время как его старый друг истекал кровью, блондин мог активно чувствовать, как желтое, удерживающее его сердце в плену, просачивается наружу. Казалось, оно разлетелось по всему полу. Казалось, что это разрывает его на части, заставляет заглянуть в то глубокое бездонное пространство, которым был он сам. В любом случае, это было хорошо в ночных кошмарах, и после этих снов у них был бы отличный день. Бесчувственный, безразличный. Это был его переломный момент. Потеряв все это, по-настоящему, до точки невозврата, Майки сделал то, что у него получается лучше всего. Шаг за шагом поднимаясь по этой лестнице, он снимал с себя больше груза, чем любое тепло, которое давал ему желтый. За это была своя цена. Испуганные крики и толпа, образовавшиеся под ним, казалось, придали ему ясный, бесчувственный разум. Его правая рука горела, пистолет все еще был тяжелым в его руке, даже после того, как его выбросили. Он поднял глаза к ясному ночному небу, запечатлел мерцающие звезды и холодный лунный свет, отражающийся от его бледной, усталой кожи. Глубокий вдох, выдох. Майки зашел так далеко, что ему даже не пришлось дважды думать о том, что он делает. Он ухмыльнулся небу, молча проклиная свою судьбу. И он сделал прыжок. На мгновение он воспарил в воздухе, чувствуя себя более свободным, чем когда-либо за последние двенадцать лет. Это было к лучшему. Это было сделано для всеобщей безопасности. Для себя. Воздух, развевающий его волосы, придал ему ощущение ясности, и Майки нравилось думать, что ему наконец-то дали почувствовать вкус покоя. Пока этот несчастный желтый цвет, казалось, не пробился обратно в его сердце. Его тело на мгновение содрогнулось, когда его свободное падение внезапно прекратилось. Широко раскрытые обсидиановые глаза впились в грязную, окровавленную руку, которая сжала его предплечье достаточно сильно, чтобы оставить синяк. Это, должно быть, шутка. Желтый цвет был отброшен давным-давно, отодвинут в глубокие уголки его сознания каждый год, когда он был вдали от Такемичи. И это вернулось с удвоенной силой. Внезапно его внимание привлек крик, заставивший его впиться взглядом в своего друга. — МАНДЖИРО! И Майки посмотрел на него, по-настоящему посмотрел на него, и не пустой взгляд послал в его сторону. Эти глаза. Похоже, двенадцать лет лишений ничего не сделали, чтобы изменить его, он все еще был тем же хитрецом, которого всегда знал. Ясный, решительный, упрямый. Эти лазурные глаза, казалось, пронзали его насквозь, прорываясь сквозь его холодную и жесткую личность. И отсюда он мог это видеть. Желтый цвет, который, казалось, рассеялся от корней Такемичи, казалось, светился. Он больше не был блондином, но успокаивающее тепло и сияние этого все еще были там. Это было в его ауре. И Майки понял это. Его любимый цвет, казалось, проявился в человеке. Тепло. Он этого не заслуживал. Вот почему ему следовало держаться подальше. Но тепло имело странную манеру возвращаться к нему, никогда не позволяя ему предаваться самому себе. Когда он был моложе, он старался держаться подальше от солнца, боясь обжечься. Теперь ожог был приятным. Заставляло его чувствовать себя живым, как будто он наконец-то нашел утешение. И снова Манджиро захотелось обнять это солнце, это тепло и забыться, чтобы полностью погрузиться в это тепло. Даже в предсмертные мгновения ему хотелось гореть вместе с этим теплом. Поэтому он сжал теплую руку, моля о спасении, о том, чтобы наконец обрести покой. — Пожалуйста, спаси меня, Такемичи. Солнце, казалось, светило ярко, даже в разгар сумерек.lemons for the faint-hearted
31 августа 2021 г. в 18:58
Желтый был любимым цветом Майки.
Хотя он и не мог сказать почему, он заметил, что желтый цвет — это то, что он начал замечать все чаще, когда занимался своими делами. Начал замечать тени и оттенки цвета, больше внимания уделял свитерам и одеялам, которые он замечал в магазинах с нарциссоподобным цветом.
В какой-то момент в детстве он свел все к самооценке. Вероятно, он любил желтый цвет из-за своего эго, а поскольку желтый чаще ассоциировался с гордостью, львами и королями, он считал себя подходящим.
Возможно, это было из-за его другого «я».
Другая сторона его, которая позволяла ему предаваться своим самым темным побуждениям и позывам, неясность в нем, казалось, становилась все более бездонной с каждым потерянным любимым человеком.
Он был близок к критической точке, балансируя на грани своей морали всю свою жизнь, живя во тьме.
Цвет, казалось, придавал яркость и сияние, прогоняя холодную пустоту, которая угрожала поглотить его целиком, когда он слишком долго оставался наедине со своими мыслями. Казалось, это останавливало его искушения совершать ужасные, жестокие поступки по отношению к себе и другим.
Казалось, он купался в свете и комфорте; это чувство ценилось, когда он боролся с самим собой.
Может быть, поэтому он так любил этот цвет.
Забавно, как цвет просачивался в плохо обесцвеченные волосы.
Цвет жёлтой мочи никогда не был ему по вкусу, пока в его жизнь не вошел тощий мальчик со слишком большим количеством слез, чтобы плакать, и ужасной прической, у которого, казалось, не было смысла убегать от драки, с которой он явно не мог справиться.
Кто-то, кто, казалось, никогда не отступал перед другими с таким отчаянным выражением на лице. С этой решимостью спасти любого, кто, может быть, только может быть, дал Майки немного надежды на то, что он получит эту небрежную доброту.
Чем больше времени он проводил рядом с Такемичи, тем больше его тянуло к желтому цвету.
Однажды, ворвавшись в школу Такемичи, они с Дракеном застали его храпящим в библиотеке, беспорядочно пускающим слюни над своими книгами. Солнечный свет попал ему на волосы как раз вовремя, или настолько правильно, насколько это могло быть с такими дерьмовыми крашеными волосами.
Вдобавок ко всему, его ресницы, казалось, на мгновение сонно затрепетали, и Майки подумал про себя: что с ним не так, что он так очарован?
Блондин постарше был в восторге от того, что сдерживал это тепло, защищая его так хорошо, как только мог, чтобы свет оставался незапятнанным.
По мере того как Такемичи все больше вовлекался в его жизнь, Майки начал сомневаться, заслуживает ли он вообще своего сияния. Проходили недели, участились бандитские разборки, Такемичи подвергался все большей и большей опасности. Все еще с этим плачущим, окровавленным, избитым лицом.
Майки не смог защитить то, что было ему дорого.
Он уже почти потерял Дракена, и Эмма пострадала от последствий, просто будучи его родственницей. Он уже потерял многих близких, и это происходило снова и снова.
После этого он решил держаться подальше. Больше, чем ему было нужно. Его товарищи по банде начали бросать на него косые взгляды, замечая незнакомое напряжение между ним и лидером первого отряда. Он проигнорировал их.
Полностью игнорировал Такемичи, оправдываясь тем, что ему нужно было где-то быть, что ему нужно было время подумать, перестал звонить Такемичи в случайное время. И когда он увидел несчастное выражение в этих детских голубых глазах, ему с трудом удалось погасить крошечную надежду, зародившуюся в нем.
Он не позволил бы себе даже начать говорить о неуверенности, которую испытывал, когда дело доходило до того, что он чувствовал к своему плаксивому другу. Такемичи не заслуживал того, чтобы разбираться с его проблемами.
Поэтому он ограничивал все, что говорил мальчику, словами ободрения, даже с беспокойными взглядами Такемичи то тут, то там, и случайным румянцем, который, казалось, зажигал в нем что-то, что, казалось, росло с каждой секундой.
Желтый, казалось, проник в сердце Майки с момента его прибытия, чтобы спасти разбитые осколки, чтобы полностью окружить его. Это дало ему покой, утешение, решимость, и побудило его работать над своими проблемами.
Даже когда Такемичи уходил в неопределенное будущее, Майки пообещал себе использовать этот свет в своем сердце, чтобы защитить счастье своих друзей с улыбкой на лице.
В любом случае, того, что у них было прямо сейчас, было более чем достаточно, чтобы он мог продолжать.