***
Младший помнач Груздич сидел в своём кабинете. Время было позднее, его наверняка заждались дома. Видимо, находка и впрямь была такая, что отложить дела до утра было никак нельзя. — Ну что, товарищ Платонин, рассказывай, где ты тот кабаний череп со следами взял? — Нашёл, а что? — Платонин изобразил искреннее удивление, но в груди у него похолодело. — Ты не юли, всё выкладывай, как есть: где нашёл, как нашёл. А то зверь твой, оказывается, людоед. Да и не зверь он вовсе, скорее всего. Товарищи из Менска твердят, что навь это.***
Скелетов было три: два мужских и один женский. Почти полные, не хватало лишь нескольких фаланг и черепов. Платонин рассматривал выложенные на прозекторских столах человеческие кости, обглоданные почти начисто, кое-где разгрызенные, с высосанным костным мозгом. От них пахло лесным мёдом — на сколах ещё остались его следы. Платонин не знал, что и думать. Отметины зубов просматривались чётко, ему не нужно было сравнивать их с отпечатками на образце, который он сам в милицию и принёс. Ренфильд. — Это же не упыри их. Вы ж только кровь пьёте, или как? — уточнил у него младший помнач. — Только кровь, да, — коротко ответил Платонин. «Ферка, как ты мог?!» — Ещё одна напасть, а? Как будто вся дрянь к нам слетелась. И как этих опознавать теперь? Платонин молчал, раздумывая, сказать ли младшему помначу, что одна дрянь сожрала другую дрянь и уже улетела, или лучше не надо. Нет, Груздича-то такое положение дел только обрадовало бы, но вот самому Платонину это признание могло выйти боком. Упыриный труп от человеческого отличить легко, если знаешь время смерти, и очень непросто, если оно неизвестно: упыри очень быстро, буквально за считанные минуты усыхают. Если труп выглядит свежим — значит, точно человеческий; если мумифицировался — нужно разрезать, смотреть на строение внутренностей. Разберёт только специалист. Ну и, конечно, зубы: упырей выдают выдвижные клыки. Но Ренфильд черепа унёс, и не оставил после себя ни фрагмента мягких тканей, по которым можно было бы хоть что-то определить. Платонин видел пару раз, как тот раскусывал и облизывал своим странным языком свиные рёбрышки. И всё-таки будь покойники людьми, кое-что осталось бы. А так — сухая плоть рассыпалась, ничего уже не доказать. Как Ренфильд вообще мог это сделать, ведь упыриное мясо несъедобно, хоть с мёдом, хоть без? Ни один нормальный хищник на него не позарится. Да и иссыхает же сразу, не грыз же он их, пока они ещё были живы… Платонин заставил себя поднять берцовую кость женщины, присмотрелся к трещинам. Часть из них успела зарасти соединительной тканью. Какое-то время после того, как Ренфильд раскусил большеберцовый бугор, кость восстанавливалась. Упыриная ускоренная регенерация ещё пыталась исцелить организм. Гражданка Тымовская была жива в тот момент, когда Ренфильд высасывал костный мозг из её ноги. Платонин вспомнил ощущение влажного языка навца, его горячее дыхание на своей коже, и его передёрнуло. «Они мертвы, ты жив» — а ведь он сам мог оказаться на одном из этих столов. Из трещины выбежал муравей, за ним ещё один. Платонин чуть было не выронил кость от неожиданности. Останки нашли у того самого муравейника на берегу реки. Видимо, не до конца смогли очистить их от насекомых. Ренфильд хотел поиграть с муравьями и мёдом. Получил отказ. А через несколько часов на том же самом месте, где у него почти состоялась близость с Платониным, он всё-таки нашёл, кого засунуть в муравейник. Он убивал первого, Величко, смакуя процесс. Забрал его голову и вернулся в курган, ждать разрешения от Платонина. Он гордился содеянным, гордился трофеем. Хотел украсить им рабочий стол любовника. Планировал убить Климовича и Тымовскую, и прямо об этом заявил. Ещё и сцену устроил, обидевшись, что его заподозрили в чужом преступлении. А ведь Платонин целовался с навцем после этого. И снова проклятое воображение напомнило упырю, что именно делал с его телом тот самый язык, что впивался в мясо других несмертов, пока они ещё оставались не мертвы. Платонин испугался, что Ренфильд погиб под обвалом. Думал, как освободить навца. А навец вылез и пошёл подкрепиться двумя другими жертвами. И Кася знала, что он с ними сделает. Помогла освободиться Нине и, видимо, сыграла роль загонщика, не давая добыче ускользнуть от вожака. Он вымазывал их в меду, когда из Заповедника эвакуировали людей. Он аккуратно раскладывал их кости, когда местность прочёсывали патрули. Ещё и место выбрал живописное, заметное, чтоб их точно нашли. А затем дождался Платонина, чтоб душевно попрощаться. И не понял, в чём проблема, когда Платонин раскритиковал его за варварство, ещё не догадываясь о реальных его масштабах… Обнимался. Обещал не причинять вреда. И ведь Ренфильд не врал: он решил, что Платонин достоин жить. А другие, что Ренфильду не понравились — нет. Но всё-таки, зачем? К чему эта не укладывающаяся в голове бесчеловечность? Ренфильд не голод утолял — упырь для этого не годится, да и живности вокруг было полно. Навец спровоцировал на преступление, сожрал, взял трофеи на память… Хорошо, если этим и ограничился, мало ли, как ещё он мог поглумиться над жертвами в процессе. И не стал прятать улики, наоборот, выставил их на виду, подставив тем самым Платонина. Нагадил и скрылся в трубу, как писал классик. А сам Платонин в который раз оказался на грани провала: его легко могли теперь обвинить в укрывательстве, но теперь не просто незарегистрированного навца, а опасного убийцы-людоеда. Такое не прощают. Знал о нави на территории? Знал, на глазах милиции увёз регистрировать. Если упустил навца, почему не внёс портретик и описание примет в картотеку разыскиваемых? Кабаний череп — лишнее свидетельство, что Платонин как минимум подозревал об угрозе: сам же попросил на первом трупе следы таких зубов поискать. — Мне нужно связаться с Менском, — обратился он к младшему помначу. — Именно с КомКоНавью. Те, что приехали, работают по другому профилю, они не разберутся.***
Ночь он промаялся, вспоминая, где ещё он мог что-нибудь упустить. Какой ещё сюрприз ждать от навца напоследок? «Ферка, ну зачем?!» Зачем… Затем же, зачем он съел паука в их первую встречу: толку с такой закуски никакого, зато покрасовался. Фиксация у него какая-то на насекомых и еде. Демонстративное поведение, эпатаж, что зашёл слишком далеко. Но чего навец добивался? Какой реакции он ожидал, что хотел сказать этими мерзкими поступками? Даже в безумии есть своя внутренняя логика, пусть рассогласованная с реальностью. Платонин чувствовал, что разгадка существует, она где-то на поверхности. Навец не был пускающим слюни лунатиком, он сообразителен, последователен, способен понимать людей и подстраиваться под них, его суждения связны, мысли — в спокойном состоянии — чётки. Не мог же он убить упырей в аффекте, уж точно не таким способом. Нет, он действовал продуманно и методично. Тогда о чём же он думал? Раздражённо выдохнув, Платонин перевернулся на бок. Не стоит переусложнять, когда имеешь дело с беглым рабом со звериными повадками. Может, навец территорию метил, как это иначе понимать-то. Кости вместо таблички «тут был Ренфильд». Ренфильд. Безумец-зоофаг из романа Стокера. Книжный персонаж, в честь которого Ферка получил свою фамилию, отсылка прямее некуда. «Ты думаешь, почему вы назвали меня Ренфильдом?» Тот несчастный ел насекомых, потому что думал, что каждая поглощённая им жизнь прибавится к его собственной. Разводил мух, кормил пауков, хотел поймать воробышка, просил котёнка: он мечтал перейти на зверей покрупнее, потому что так он получил бы больше жизненной энергии. «Хозяин лишь обратил ваши деяния в жестокий анекдот…» Ренфильд из романа своего котёнка не получил. А вот Ферка Ренфильд сумел подняться по пищевой цепочке до конца. Он съел Дракулу. «Это весело, Серж. Это очень смешно…»***
С утра пораньше Платонин сбежал в Берегиничи, чтобы наверняка разминуться с игнатовцами. Специалист из Менска, которого вчера по телефону пообещал прислать Сикорский ему в помощь, доедет только к вечеру. А до его появления у Платонина было чем заняться, кроме как уклоняться от неприятных расспросов и изображать активные поиски то ли упырей-беззаконников, то ли навца. Милиция до сих пор не знала о гибели первых, игнатовцы — об отбытии второго. И Платонин всё ещё не мог уведомить ни ту, ни другую сторону о тщетности их усилий без вреда для себя. Сонные Берегиничи встретили его тем гнетущим видом тишины, когда на первый взгляд всё идёт своим чередом: немногочисленные прохожие и проезжие на телегах, старики на лавочках, коты и редкие куры ведут себя, как обычно, но ровно до того момента, пока не заметят чужака. А Платонин на своём авто вдруг стал для них именно чужаком, знаком беды. Люди ждали от него дурных вестей. Замолкали, завидев его, шикали на малышей, чтоб те тотчас бежали под защиту родного крыльца. Отводили взгляд, но буравили в спину, гадая, куда упырь направился. Череда смертей в Заповеднике и вокруг него, из которых опознан пока один лишь Потапенко — а ведь жителям Берегиничей пришлось проверять, на месте ли члены их семей, свояки, приятели, да пусть бы даже просто гости из окрестных сёл, разошедшиеся накануне после застолий. Свои-то на месте, но все понимали: кому-то придётся кого-то не досчитаться, в чьём-то доме уже случилось горе, о котором просто ещё не узнали. Вдруг это чей-то отец, муж, брат, сын, что числился отхожим на заработках, решил пораньше вернуться, да не доехал? Чья-то мать, жена, сестра или дочь сейчас гадала в неведении, потому что быстрой связи с городом нет, как проверишь, точно ли кормилец всё ещё на месте работы, или отбыл в неизвестном направлении пару дней назад? Три тела в таком жутком состоянии, что волосы на голове шевелятся от одних только слухов — а ведь слухи поползли сразу. Опознать нельзя, не понятно, что родственникам предъявлять. А хоронить как? Группа упырей-беззаконников где-то на свободе — а ведь жителей оповестили, чтобы приняли меры, прятали детей, не ходили поодиночке. Расклеили ориентировки на каждом столбе, но упырь же тварь хитрая, как от него защититься? И тифозные больные, которых из лагеря перевезли в больницу. И пострадавшая медсестричка, местная, приличная женщина… Берегиничи были объяты тихим ужасом. Они следили за Платониным, потому что упырь из Заповедника мог нести очередную дурную весть. Хороших уже не ждал никто. Перво-наперво Платонин заехал в больницу — он привёз позабытые эвакуированными личные вещи и те документы, что хранились у него. Дела нужно передавать аккуратно, особенно в неспокойной обстановке — это он уже выучил. Там же поинтересовался, где сейчас Нина Пинчук: всё ещё в Мозыре, или уже здесь? — Выписана домой, — сообщил ему знакомый по тифозному лагерю врач. — Только вы к ней не ходите. — Почему? — удивился Платонин. — Не надо, — уклончиво ответил врач. — Лишнее. Ей нужен покой. На пороге её дома ему сказали то же самое: мать Нины осталась посидеть с дочерью. И за порог её ухажёра не пустила. — Ничего нам от вас не надо, — отвернулась женщина на предложение Платонина помочь хоть чем-нибудь. — Не появляйтесь здесь больше. Он обошёл дом, встал под каштаном, где обычно ждал, проводив Нину с дежурства, пока она выглянет из своего окна и помашет рукой на прощанье. Он заметил её головку за тюлевой занавеской: она его видела. Постояла немного и исчезла в глубине комнаты, так и не подав никакого знака. Он всё понял. Берегиничи — посёлок маленький, это не его родной Питер. Платонин знал, что похитители не позарились на девичью честь, не до того им было; она это знала. Но в Берегиничах достаточно было фразы свидетеля, что женщину забрали из-за её связи с упырём. И уже не важно, что упырь этот — Платонин, честный работник и законопослушный несмерт. Достаточно слуха о старых следах укусов, если кто-то из осматривавших её коллег проговорился — не обязательно врач, тут и проходившей мимо санитарки хватило бы. А может, даже этого всего не было, молва сама дорисовала подробностей. Гоша Коркин не зря предупреждал. Платонин ушёл от каштана, опустив голову. Жениться он всё равно не мог — рано ещё, Аркадий Волкович не разрешит, и будет прав. Всё, что он мог теперь сделать — идти на поклон к фельдшеру Акиму Дмитриевичу и только через него передавать помощь, договариваться с Ниной, чтоб похлопотать о её переезде. Если она захочет, и если у него получится. Он зашёл в церковную лавку при храме Девы Коры, купил небольшой терафим: дада-копфы народ пока не жаловал, предпочитал традиционные формы. А Платонину было уже всё равно какой истуканчик будет стоять в лесу на месте убранного Ниной.***
Вечером его снова вызвали в Берегиничи, к младшему помначу Груздичу. Полный самых мрачных предчувствий, Платонин вошёл в кабинет и увидел там незнакомого посетителя. Мужчина в столичном костюме был огненно-рыж. Он смерил Платонина ледяным взглядом без тени улыбки. — Уполномоченный по делам нави, Платонин Сергей Лукьянович. — Хольтов Агний Елизарович, КомКоНавь, — пожал протянутую руку гость из Менска. — Прибыл вам в помощь. Мне тут успели в общих чертах обрисовать, что у вас творится. Но я хочу знать подробности. Товарищ начальник, где я могу поговорить с Сергеем Лукьяновичем так, чтоб нас не тревожили? Платонин никогда раньше не встречался с Хольтовым, но отлично знал, кто это: соратник Сикорского, приехал за ним в Менск из Берлина работать с наплывом навьих беженцев. Упырь, но не родственник: он ушёл из какого-то другого ордена. Шохиной Хольтов не нравился, но к его профессионализму у неё вопросов не было. «Ферка, ты серьёзно?!» Навец-людоед — и бывший инквизитор? Это просто не укладывалось в голове. Но всё совпало: у Платонина проблемы с милицией, и как раз такие, о которых Ренфильд не просто мог бы догадаться, а точно знал, что они будут. Платонин обратился за помощью. И вот, помощь пришла, рыжая и льдистоглазая. И отступник, да — вероотступник. Интересно, не от Хольтова ли Ренфильд услыхал про командировочные? Значит, оставалось только слушаться Хольтова и выполнить всё, что тот скажет, как бы это было нелюбо. Ренфильд предупредил, что это будет что-то такое, что Платонину не понравится. А уж Хольтов сделает всё, как надо. — Идите на первый этаж, направо, крайняя дверь. — Спасибо.***
Два упыря идут в пустую допросную, им предстоит долгая беседа. Поначалу — без протокола.