Опереточный злодей

Хольтов скрипит зубами. — Сволочь, — вырывается у него. — Общественное, значит, теперь выше частного вдруг оказалось. Смирился он. Завязать он решил, вы подумайте! Нестерпимо хочется курить, да недавно добытая пачка уже пуста. Хольтов кидает её рядом с пепельницей и запускает пальцы в сахарницу с рафинадом. — Вы ему не верите, — заключает Платонин. Хольтов непроизвольно потирает плечо. — После того, что он сделал… Этот чёрт не способен остановиться. Его ад всегда с ним. И он не может отказаться от мести, сам же это и загадал! Поздно он передумал. Платонин сидит тихо, выжидая, пока вспышка раздражения у обычно спокойного инквизитора пройдёт. Хольтов же берёт себя в руки довольно быстро, но ещё какое-то время хмурится и молчит. Чует, что у упырёныша припасён очередной каверзный вопрос. А у самого Хольтова всё меньше причин оставлять Платонина в живых. Получается, Ренфильд приручил его. Прельстил, как сказал бы инквизитор Агнус Холтофф ещё лет пять назад. Пальцем поманит — и мальчонка сделает всё, что навцу угодно. Шансов на перевербовку, считай, нет. — Ну давайте, выкладывайте, что у вас ещё, — ворчит Хольтов больше для вида. — Эти беззаконники… Не пойму, чего они-то в Заповедник сунулись. Будто на Берегиничах свет клином сошёлся. Или, возможно, их кто-то туда заманил намеренно… Хольтов вздыхает. — Да, это мы их послали. Вслепую, разумеется, о Ренфильде их никто не предупреждал — к нему лезть дураков нет. Как только мы потеряли его на железной дороге, то вызвали проштрафившихся сотрудников — чтобы не рисковать ценными кадрами. Предложили им сделку: они проходят по определённому маршруту, отчитываются в каждом населённом пункте. Им это залегендировали как поиск выходов на контрабандистов. Справятся — им спишут их проступки. — Сотрудники? — удивляется Платонин. — Биографии для угрозыска им приукрасили, выписав их чистыми нераскаявшимися бандитами. Так-то у них действительно были систематические проблемы с самоконтролем, срывы на подчинённых, на гражданских, недопустимое поведение. Но никто из этой троицы по-настоящему потерявшим берега психопатом не был. По крайней мере, пока они сюда не попали. Потому что с неуправляемыми, Сергей Лукьянович, мы бы ни о чём договариваться не стали: бесполезно, а то и вредно им верить. — Но зачем… — Ренфильд убивает упырей, как вы могли заметить, — невесело усмехается Хольтов. — И делает это весьма экстравагантно. Ему же мало просто трофей взять, он хочет и послание прочим оставить. Мстителя должны бояться. Так что мы рассчитывали, что он клюнет на приманку и выдаст своё местоположение. — Вы послали их на убой, — Платонин не знает, куда деть глаза. — Он спровоцировал их, но вы спровоцировали его. Сикорский знает? — Сикорский план одобрил, — припечатывает Хольтов. — Он сторонник выбраковки ненадёжных кадров. Вспомните собственных собратьев. Платонин помнит. При других обстоятельствах Хольтов подставил бы упырёнка под карающую длань патриарха его ордена, благо есть за что, и никто бы ничего не заподозрил. Но Платонин слишком много знает и выболтает это Сикорскому, желая оправдаться. Если придётся его всё-таки убирать, то нужен какой-то иной способ. — Я предположил нечто подобное, но думал, что это игнатовцы организовали. Хольтов пожимает плечами. — А это были мы. Но если бы вы не соврали в самом начале и не спороли горячки с личной сделкой, эти трое остались бы живы. И люди, ими загрызенные, тоже. И Нина бы ваша вас не бросила. Но вы устроили то, что устроили. Величко и Климович с Тымовской перестали откликаться в вашем районе. Но тут всё ещё были вы, Сергей Лукьянович, целы и невредимы. Активничали по части заявок и жалоб в исполкомы, чуть что — сразу в Мозырь; в общем, вас видели и вас запомнили. Никому и в голову не пришло, что Ренфильд мог вас пропустить, не тронув. И мы решили, что он ушёл, а трио просто сбежало через любую из границ. — Я слал письма! — Я помню. С тем, куда они делись, действительно, придётся разобраться. — И я вам с самого начала сказал: люди Игнатовского хотят прибрать к рукам проекты КомКоНави. Они приехали сюда раньше вас, и, в отличие от вас, о Ренфильде были прекрасно осведомлены. Да и с профилированием Заповедника под карантинный лагерь без ведома Менска не всё чисто, не находите? А ведь в словах Платонина есть резон: мозырское ЧК не поехало встречать поезд в Берегиничи, и не предупредило местную милицию об угрозе для Платонина, хотя гомельчане наверняка об этом сказали. Надо связаться с Гомельским губЧК и уточнить, какое описание они дали на самом деле. Если выяснится, что Мозырь с самого начала знал, что Ренфильд такое, но умолчал, то можно будет почти однозначно утверждать: Мозырское ЧК работает с ОсКомНавью Игнатовского. И, скорее всего, намеренно подставило сотрудника КомКоНави, а заодно потомка Сикорского под удар — так же, как КомКоНавь поступила с несчастной троицей. Но последнее ещё нужно доказать, в таких делах разница между умыслом и безразличием всё же существенна. Да, могло быть так, что это гомельчане не предупредили толком мозырян по недомыслию. Могло, но маловероятно. С куда большей охотой Хольтов готов поверить в подковёрные игры упыриных орденов: Сикорский не только сильный и влиятельный недруг, но и ставленник Москвы, а местному правительству не нравится быть одновременно суверенным и равноправным партнёром РСФСР, как записано в белорусской конституции, и подчиняться россиянам в вопросах безопасности, что также записано в той же конституции. Устроить птенцу Сикорского «несчастный случай», или же просто не поделиться жизненно важной информацией — это, по меркам упыриного этикета, даже не мелкая подлость, а так, норма жизни. Не привыкли ещё упыри думать не только о себе, но и о людях, с которыми теперь сотрудничают, и о своей ответственности перед ними. — Хорошо, — нехотя признаёт Хольтов. — Тут вы оказались отчасти правы, проблема серьёзная. Но сейчас у нас на повестке дня не конкуренты, а разбирательство с вашими провалами, Сергей Лукьянович. Платонин шумно выдыхает успокаиваясь. — Кстати, а что насчёт Каси Суок? — А что Кася? — не понимает Хольтов. — Агний Елизарович, вы дважды упомянули некий Балаган, что путешествует за Ренфильдом. Вы знали про то, что Кася — его помощница, одна из участниц этого Балагана; кстати, а кто ещё в «труппе»? И вы сказали, что её данные намеренно подаются в розыск, тоже чтобы её перемещения по возможности отслеживали. Но она проходит в списках как человек. Я хотел узнать: то, что она сама убила свою семью — это всё-таки правда, или тоже приписка, ложное обвинение? — А она, гляжу, вам понравилась, да? Сами-то как думаете? — Уклоняется Хольтов. Вот умеет же Платонин быть въедливым, когда не надо. Лучше бы за собственными обещаниями чёрту так следил. — Из «труппы» в ваших списках ещё Малахей был. — Который якобы оборотень? А он рыжий? — Выворотень, — с затруднением произносит неуклюжее слово Хольтов. — Потому что кожу наизнанку выворачивает. Да, он рыжий. — Я думаю, что Ренфильд не водил бы дружбу с Касей, соверши она подобное в действительности, — осторожно подбирает выражения Платонин. — Раз он настолько щепетилен… — Я бы не назвал его щепетильным, Сергей Лукьянович. Как вы сами отлично подметили, он делает примерно то же, что и мы. Но к упырям у него личные счёты, а вопросы о нравственной чистоте тут только повод для нападения. Платонин скрещивает руки на груди. — И, кажется, я вот сейчас понял, какие же у него счёты. — Что ж, слушаю вас, — склоняет голову Хольтов. — Моя версия пока сыровата, так что поправьте меня, если я ошибаюсь, — Глаза Платонина опять загораются. — Я пока не представляю всех деталей, как это можно было провернуть… Во-первых, метки на Ренфильде: они все с «выколотыми головами». Все Ульи, что принимали его, погибли. Но что, если это ни невезение, ни эпидемия? Что, если Ренфильд имеет прямое отношение к случившемуся? Это он принёс им погибель. Во-вторых, эти его оговорки о том, что он воевал, что когда артиллерия разбила холмы, их выпускали на врага. Но в сводках не было ни единого упоминания о схватках людей с навью, я вчера специально просмотрел их заново. Наоборот: фронтовики, первыми столкнувшиеся с навьими беженцами, писали, что те не представляли собой толком военной силы и не хотели атаковать. Агрессивной навь стала уже после, когда так и не смогла обустроиться в людском мире. Когда поняла, что как раньше уже не будет, Хозяев нет, а с ними пропали и многие способности — а на это ушло время. Объяснение может быть и такое: Ренфильд и его побратимы не защищали холмы — они зачищали их. Они сражались не с людьми. Их выпускали «в сторону врага» — на открывшиеся навьи поселения — со стороны человеческих позиций. И, в-третьих, курганы: он проверял могильники, чтобы обезопасить их, защитить людей. Так? Хольтов молчит. Платонин, облизав губы, принимается перекладывать пустые сигаретные пачки на столе, чтобы не потерять озарившую мысль, и продолжает: — Он был обращён накануне Империалистической, из него слепили живое оружие. Это сделал кто-то, кто знал, что будет война в Европе; но навь к войне готова не была. К тому же он называет себя Ренфильдом из книжки, тем-самым-Ренфильдом — рабом Дракулы. Безумец-слуга вампира. Я думаю, к его становлению приложили руку вурдалаки. Либо они как-то договорились с Колоплутом — с необычным Колоплутом-милитаристом, что почему-то не стал предупреждать сородичей. Либо перехватили новосозданных навцев и подчинили себе. Тогда ненависть Ренфильда к упырям понятна: мы для вурдалаков еретики, немногим лучше чертей. Он винит нас в том, что он стал чудовищем — нас, а не того, кто его изменил. Но главное: это какой-то эксперимент, — Платонин поднимает взгляд от импровизированной схемы и смотрит прямо в глаза инквизитору. — Кто-то решил предотвратить конец света, подкидывая чертям кукушонка-убийцу. — Только это были не вурдалаки. Хотел бы я знать, о чём вообще думал тот, кто это провернул, — сдаётся Хольтов. Платонин ошеломлён. — Так это… правда?! — В общих чертах — да, насколько мне известно. Выводы ваши с большего верны, а вот кто и как это сделал я не знаю. Что я могу добавить сверх того, что вы уже вычислили: вырастил Ренфильда — тогда ещё обыкновенное человеческое дитя — мой родной орден, что дал мне бессмертие, орден святого Матьяша. За что нас потом вырезали под корень. Я, скорее всего, единственный, кто выжил, и вот уже много лет пытаюсь распутать эту историю. Хольтов не хочет вспоминать о том, как всё случилось. В шкафах ордена святого Матьяша хранился настоящий чумной оссуарий[1], ни к чему ворошить такое прошлое. А мысль Платонина уже несётся вскачь — к счастью, в ином направлении: — Погодите, так его воспитывал упыриный орден? Однако если Ренфильд служил упырям… По крайней мере, кому-то, кто всерьёз верил в предания, то почему вы гоните его? Почему не даёте осесть, завести гнездо? Почему вы считаете его настоящим злом, если сами знаете, что он просто инструмент, безумец, назначенный злодеем? — Я вам уже объяснял: гонят его потому, что он, став оружием, пошёл мстить за старые обиды. Сначала разыскал всех виновных, затем хоть сколько-нибудь причастных, но не остановился, и теперь охотится вообще на всех. Да и назначенная роль пришлась ему в пору, играет он неё со всей отдачей. — То есть, Ренфильд вышел из-под контроля. — Кто бы мог подумать, что эффективный убийца драконов, замаскированный под дракона, вдруг возьмёт и сам станет драконом! — Саркастически восклицает Хольтов. — Как такое вообще можно было предположить, при таких-то вводных? А если серьёзно: кто-то из нави нашёл с ним общий язык. Титул воеводы и три оттенка чёрного в одежде он не от нас получил. — Но он всё ещё выступает на стороне людей, — возражает Платонин. — Если я поверю вам, что древнее страшное оружие нави всё-таки существует, то, получается, Ренфильд и его соратники не дали его применить, нанеся упреждающий удар. И он до сих пор выполняет свою миссию, как он её понимает. Так что нет, я был прав: он не враг и не атаман в борьбе за Трон Князя мира сего. Он — неудобная фигура, которую вы хотите замести под ковёр. Но я в ответ могу вам засвидетельствовать: Ренфильд договороспособен. Вот и всё. Как в той сказке Андерсена: умная голова, да дураку дана. Головоломку-то Платонин сложил, а вот выводы сделать не в состоянии. Даже после того, что он видел, он верен Ренфильду душой и телом: воистину, прельщение не зря называют страстью смертельной. Если мальчик проговорится об этом кому-нибудь, кроме Сикорского — беды не избежать. Да и Сикорскому тоже: Аркадий Волкович сам недооценивает степень угрозы, а узнав, что в его ордене появился ещё один контактёр, он наверняка попытается снова наладить сотрудничество с навцем. Один слишком молод и наивен, второй слишком стар и хитёр, чтобы понимать: нельзя садиться за игровой стол с чёртом. Просто нельзя. — Сергей Лукьянович, — мягко начинает Хольтов в последний раз, уже не надеясь, что упырёныш услышит голос разума. — Ваша беда в том, что вы увидели в Ренфильде свой страх и свою беду. Себя вы сейчас реабилитировать пытаетесь, себя. Надеетесь, что если у Ренфильда есть шанс побороть недуг, то и наши срывы окажутся излечимыми. Это иррационально. Отделите себя от него, поймите: он это он, а вы это вы. Давайте я вам в этом помогу. Первое: Ренфильд психически болен. Он сам это признаёт. И он сам описал вам, как мало у него средств даже не для облегчения состояния — таковых у него нет совсем, — но хотя бы делающих его безопасным для окружающих. На что он способен тогда, когда его ничто не сдерживает вы уже видели. Второе: Ренфильд представляет общественную угрозу даже не потому, что он крупный хищник. И не потому, что убивает нас. А потому, что он — последний из тех, кто имеет доступ к тому самому страшному древнему оружию. Не имел, а всё ещё имеет. Да, он обшаривал полые холмы, чтобы в случае, если там что-то сохранилось — убрать это оттуда. Но вы подумали о том, что это значит? Он способен проделать это в одиночку. Он знает, как это всё работает. И если раньше он хоть кому-то мог в этом отчитываться, хоть кого-то слушался, то теперь он ушёл в отрыв. Куда бы он дел оружие, если бы нашёл, вы спросили? Нет. А я вам отвечу: мы не знаем. Он больше ни с кем не согласовывает свои действия. Точнее, ни с кем из нас и ни с кем из людей, которых якобы защищает. И, наконец, третье: Ренфильд спелся с кем-то из нави. И не исключено, что не с беглыми рабами, а с кем-то из аристократии, Хозяев. Может быть, его вчерашние враги нашли, что предложить, чего не можем дать мы. Ренфильд сам полон страстей, Сергей Лукьянович, он раздираем ими. А уж что Колоплуты умеют прекрасно — так это ловить людей на эти крючки. Вы боялись, что конкуренты из наркомата просвещения БССР заберут у вас любимую химеру? Что историки и педагоги не смогут обеспечить ветерану-истерику психологический комфорт, потребуют от него поднимать обороноспособность страны и тем самым разбередят душевные раны? Вы совсем не того боитесь, мой мальчик: вы лучше представьте, если этот ветеран-истерик достанет такое оружие, с которым никто не знает, как обращаться и как от него защищаться, и даст его — да кому угодно. Вы не были на фронте, но вы не можете не знать, чем совсем недавно обернулось для миллионов солдат неумение генералов воевать новым типом вооружений. Ах да, я надеюсь, вам не нужно объяснять, почему эта информация строго засекречена? Хольтов заканчивает речь, Платонин опускает голову. Хольтов ждёт возражений, пламенной речи, очередного «и всё-таки, я вам не верю» — но Платонин лишь шепчет: — И что же делать? Инквизитор по-отечески ласков: — Для начала, поймите: Ренфильд не герой войны. Да, он сыграл существенную роль, спасибо ему за это. Но он не герой, он чудовище, потому что герои уходят вовремя. А он теперь — самый зубастый дракон из оставшихся, и у него когти чешутся кого-нибудь разорвать, хотя война уже закончилась. То, что он здесь устроил — не случайный эксцесс, он делает это снова и снова. Его нужно остановить, потому что сам он остановиться не может. Ему нужен покой. — Вы предлагаете… — Он вас пометил. Он вам доверяет. Когда-нибудь он придёт к вам снова. И когда это случится — мы с вами окончательно решим его вопрос. Платонин кусает губы. Хольтов всё ещё видит в нём огонь возмущения, но больше ни слова возражения так и не произносится вслух. — Как именно? — Вопрос даётся Платонину тяжело. И Хольтов рассказывает общий план действий. Как заманить, как запереть, как ограничить во всём — пока не найдётся способ по-настоящему убить. Потому как сейчас такой способ неизвестен. Платонин слушает, не перебивая, сжав кулаки на коленях. Когда Хольтов заканчивает, Платонин поднимает взгляд — растерянный, испуганный. Покорный. — Агний Елизарович, так вы этого от меня хотите? — Да. — И… это действительно всё, что мы можем для него сделать? — Да. Платонин тяжело выдыхает. — Вы поможете мне выпутаться из того, во что я встрял? — Да. — Будь по-вашему. Я это сделаю.