Универсальный морально-этический кодекс для ближайшего окружения первых лиц

— Доброе утро, Сергей Петрович. — Доброе. Здравствуйте, Женя. — Здравствуйте, Сергей. Доброе утро. — Доброе утро, господин президент. — Привет, Наташ. В восемь утра по Москве Наташа уже была при полном параде, по-деловому цокала каблуками и заправляла этим праздником жизни так, будто и не ложилась. При виде ее вечно доброжелательной улыбки и идеально заплетенных кос невольно возникали сомнения, а точно ли нейронные сети пока не обучились до той степени, чтобы заменить живого пресс-секретаря. Впрочем, пенделя за косяки и пропущенные дедлайны она давала исключительно по-человечески. Трубецкой схватил со стола дымящуюся кружку с кофе и с наслаждением сделал два больших глотка. В голове еще не прояснилось, но проверенное плацебо действовало безотказно: утро стало заметно менее гадостным. — Все готово? Наташа кивнула: — Будете в Золотой гостиной, мы все подготовили. Господин Дженкенсон уже прибывает, господина Перетца ожидаем в течение десяти минут. Что ты ржешь? — Я не ржу, — примирительно вздохнул Сергей, пытаясь сдержать улыбку. — У него клевая фамилия. Перетц. «Здравствуйте, господин Перетц, сделаем все, чтобы отношения между нашими странами не обострились». Наташа почему-то отказалась смеяться над его шуткой, зато очень выразительно закатила глаза. — Это все? — Нет, почему же, — Сергей осушил кружку и окончательно пришёл в доброе, рабочее расположение духа. — Можно как-то обыграть то, что нашим переговорам не хватает, как бы это сказать... перчинки. Эх, нет, я сегодня не в форме. На этот раз Наташа обошлась без обычных «зачем мы тебя избрали», а только скептически покачала головой и продолжила в прежнем будничном тоне: — Переговоры до половины одиннадцатого, после этого в приемной дадите интервью для пресс-релиза, и ты свободен до часу. Потом вы с Кондрашей приводите себя в божеский вид — не смотри на меня так — приводите себя в божеский вид и идете открывать Исторический музей после модернизации... Обсуждение плана на день плавно смещалось в сторону Золотой гостиной, иногда прерываясь на приветствия и пожелания доброго утра. В коридоре, по которому они шли, то и дело распахивались двери, носили бумажки и телефонные трубки. Естественным, незаметно для него самого вошедшим в привычку движением Трубецкой принял из чьих-то рук кожаную папку с документами, не глядя открыл на нужной странице, пробежался взглядом по диагонали. Остановились у дверей зала. Наташа похлопала по плечу: — Успехов, господин президент. — Сплюнь, — Сергей поморщился, отмахнувшись: по неясным причинам пожелания удачи в ответственный момент его нервировали. Даже от чистого сердца. — Все уже, все. Давай. Увидимся после. За дверью стоял невысокий овальный столик, застеленный кружевной вологодской скатертью, и три кресла вокруг него. На столике — ваза с аккуратным букетом мелких пионов, графин с прохладной водой, стаканы, три блокнота и ручки. Две папки с копиями документов, похожие на ту, которую Трубецкой нес в руках. Несмотря на ранний час, здесь царило то оживление, которое свойственно лишь тем учреждениям, где работают занятые любимым делом люди. Если вам доводилось интенсивно обсуждать важную тему на протяжении часа и более, прилагая при этом огромные усилия к фиксированию всех значимых деталей со слов ваших собеседников, то вы наверняка понимаете, что даже самая доброжелательная атмосфера не способна компенсировать банальной человеческой усталости, желания сползти по креслу вниз, пошутить, чтобы разрядить обстановку. Да просто съесть чего-нибудь, в конце концов! Приметив, что взгляды коллег стали совсем уж отрешенными и несчастными, Трубецкой предложил небольшую паузу, перегнулся через подлокотник и снял трубку с «рожек» антикварного аппарата: — Катя, вы? Отлично. Можно вас попросить принести нам чего-нибудь с кухни? Нет, совершенно не принципиально… Премного благодарен, вы спасете нас от голодной смерти. Спасибо. Разговор плавно перетек на темы еще не совсем приятельские, но уже отчасти отвлеченные — всем хотелось разгрузиться. Минут через семь раздался короткий стук, затем дверь распахнулась, но вместо кого-либо из секретарей на пороге с ослепительной улыбкой на лице и серебряным подносом в руках, оказался Кондратий. Сергей мгновенно вскочил на ноги, Перетц и Дженкенсон вскочили с отставанием не более, чем в полсекунды, и все-таки оторопь его оказалась такой сильной, что все слова мигом улетучились из головы. — Привет, — Кондратий подмигнул ему, проходя к столу, и точно так же ослепительно улыбнулся остальным: — Доброго утра. Сергей знал эту его улыбку, знал этот взгляд и эту медленную, обманчиво расслабленную походку. Знал — но привык видеть их вечером, в менее формальной обстановке, в более приглушенном свете. Нужно было, конечно, что-то сказать. Трубецкой аккуратно прочистил горло: — С Робертом вы, кажется, знакомы, — усилием воли он заставил себя хоть на несколько секунд посмотреть в глаза коллеге, — и... Кондратий, позволь тебе представить: Гершом Перетц, премьер-министр Израиля. Гершом, знакомьтесь, Кондратий, мой супруг. — Рад знакомству, — просиял Кондратий. — Взаимно, — не менее радушно откликнулся Перетц. — У вас красивое имя. — Благодарю. Садитесь, господа, продолжайте. Нет необходимости на меня отвлекаться, я не намерен красть ваше время. Сергей пожал плечами и жестом указал на пустующие кресла. К Кондратию было, конечно, не подкопаться — он держался безупречно, ни разу не покривил вежливой улыбки и вообще выставлял его сейчас в самом выгодном свете: высокопоставленным иностранным гостям президентской резиденции в знак расположения и дружбы принес кофе супруг главы государства. — Спасибо, — с характерным акцентом выговорил Дженкенсон, принимая из его рук чашку. — Очень мило с вашей стороны. — Что вы, не стоит. Идиллия, да и только. Особенно если исключить тот факт, что чашки и тарелки он расставлял по столу, практически перегнувшись через кресло Трубецкого — гости сидели справа, так что их это никоим образом не касалось, а вот с перспективы Сергея ракурс был весьма характерный. Это все он тоже хорошо выучил: в условно нерабочее время Кондратий, если не был занят чем-то своим, имел обыкновение приходить к нему в кабинет и столь же многозначительно укладываться, например, на стол. Игнорировать его было крайне сложно — он намекал с упорством маленького прущего напролом бронированного танка, и все же подобных выходок даже вконец растерявший совесть Кондратий себе раньше не позволял. И снова — недопустимо часто за последние пять минут — Сергей попытался прочистить горло, не привлекая лишнего внимания, но не мог не заметить тонкую почти змеиную усмешку. Очень хотелось на него разозлиться, но безуспешно. А еще — прервать все к чертям, оправдавшись внезапной горячкой, и не компрометировать в глазах коллег родную державу. — Кондраш, дорогой... — (Надо воздать ему должное, прозвучало вполне прилично.) — Будь добр, передай, что мы минут на пятнадцать задержимся. Передашь? — Передам, — согласно кивнул Кондратий, выпрямляясь и бросая на него внимательный взгляд из-под ресниц. Не смотреть ему вслед стоило титанических усилий, но на этот подвиг Сергей пошел абсолютно осознанно. Стандартный брифинг отнял у них не больше пятнадцати, ладно, не больше семнадцати минут с учетом всех аплодисментов, благодарностей и последних фото. Сергей делал все, что в его силах, чтобы, во-первых, эти минуты про себя не считать, а во-вторых — не оборачиваться к двери, где в уголочке на раскладном стуле скромно разместился Кондратий. Кондратий и сидя в уголочке на раскладном стуле умел оставаться самой яркой фигурой в помещении, даже при условии присутствия в нем же трёх глав государств и правительств. По завершении Сергей вышел на крыльцо проводить гостей. Кондратий вышел с ним: тихонечко стоял по правую руку, очень красивый и всем своим видом демонстрирующий превосходное знание светских манер и дипломатического этикета. Следом высыпала толпа журналистов, еще какие-то люди — их всегда было много, и если бы спросили Сергея, так он сказал бы, что раза в два больше необходимого. Будто у каждого сотрудника в особо ответственные моменты рядом возникал клон. Как только кортежи один за другим отъехали от ворот и через двести метров скрылись за поворотом, все разбрелись по своим делам, а они вернулись внутрь и наконец остались без назойливого постороннего наблюдения, Трубецкой не глядя схватил Кондратия за запястье — так цепко, как будто тот собирался вырываться и убегать, — и дернул на себя ближайшую дверь. К счастью, дверь поддалась. За ней был небольшой и совершенно пустой кабинет с занавешенными (какая удача, первый этаж!) окнами. Дверь запиралась изнутри — это он выяснил, втаскивая Кондратия в комнату и толкая к стене, пока пытался свободной рукой найти под дверной ручкой защелку. Кондратий, избалованный в последние месяцы куда более мягким обращением, возмущенно замычал в поцелуй, но быстро обмяк, вцепился в плечи и стал тянуть его на себя, мычание перешло в стон — сначала довольный, потом требовательный, но, вот незадача, после утреннего представления Сергей его требования исполнять не собирался. Он бессовестно воспользовался ситуацией: рывком развернул на сто восемьдесят, прижался грудью к спине, спешно вытаскивая рубашку из-под пояса брюк. На Кондратии была совершенно чудесная атласная рубашка кремового оттенка и мягкие светлые брюки, облегающие его ноги даже слишком хорошо. От неожиданности он очень картинно округлил глаза и растерянно выдал: — Оу... На что Сергей не сдержал победной ухмылки и надавил ладонью на поясницу. Кондратий послушно прогнулся, Трубецкой подался вперед и вжался сквозь две пары белья и брюк — непонятно, кого мучил хуже, его или себя, — и нежно завел ему руки за спину. Кондратий громко выдохнул, но на лице, щекой прижатом к стене, Сергей различил довольную, само довольную усмешку: от этой усмешки он всегда заводился мгновенно, будто кто-то нажал спусковой рычаг. И хорошо было бы на него разозлиться, но злости — примитивной, понятной, почти первобытной злости — было как будто… мало. Как будто хотелось чего-то — другого, более сложного, более изощренного. Мести коварством, выдуманным человечеством от скуки и избытка свободного времени. Кондратий нетерпеливо дернулся в его руках, переступая с ноги на ногу. Сергей успокаивающе поцеловал шею над воротником рубашки, обхватил его правой рукой за пояс, ловко расстегнул пуговицу, вжикнул молнией, сжал член сквозь белье. Белье на нем тоже было — из какой-то на редкость приятной к руке ткани, Сергей не взялся бы утверждать, что необычно удобное, но впечатление, отдать должное, это производило. От долгожданного касания кожа к коже Кондратий вздрогнул всем телом, прогнулся и запрокинул голову, Сергей поймал его второй рукой, уложив на плечо и ласково, но надежно прикрыв рот ладонью. За время, которое им уже удалось провести вместе, он изучил Кондратия достаточно хорошо, чтобы точно знать, как провести рукой, где сжать и погладить, а в ответ без труда получить умоляющие сладкие звуки, чтобы знать, как идеально он умещается в ладони, чтобы позволить ему кончить и поймать его, совершенно расслабленного, и наслаждаться одним его удовольствием, на время совсем забыв о себе. Кондратий всегда — всегда — придя в себя отвечал взаимностью. Сейчас он медленно отлепился от Сергея, слегка пошатываясь и совершенно пьяно улыбаясь. Глаза у него были чуть-чуть в расфокусе и не то чтобы очень осмысленные, но счастливые. Сергей вытащил из нагрудного кармана платок: — Ну вот… Хоть какая-то практическая польза от этой дани многолетним традициям, а? Кондратий многозначительно фыркнул, оправляя рубашку. По линии, где раньше она была заправлена в брюки, пролег залом, но в целом он еще выглядел вполне себе презентабельно. По шкале «От уборки в саду резиденции до вечернего приема в Большом Кремлевском» на твердую шестерочку — то есть приблизительно на дружеский вечер в ресторане в компании пары иностранных послов. Сергей наклонился и поцеловал его в щеку. — За тобой должок. — После обеда, — нагло ухмыльнулся Кондратий. — Я теперь жрать хочу, не представляешь как. Сергей неопределенно покачал головой и повернул замок в двери. Снаружи абсолютно ничего не изменилось — а главное, никому не было до них никакого дела. И если поначалу им, ныкающимся, как школьникам, по всем укромным углам, казалось, что люди из чувства такта делают вид, будто не замечают, то по прошествии времени стало совершенно очевидно: у всех было попросту слишком много своих, гораздо более важных дел, чтобы совать нос в чужую личную жизнь, с которой и так все ясно. Абсолютно довольный собой, своей жизнью и тем, как начался очередной неповторимый рабочий день, он притянул Кондратия к себе за плечи, Кондратий нырнул под руку, обнимая его за талию; и так, медленно, будто каждые пять минут вовсе не были на вес золота, они двинулись по коридору в сторону лестницы.