Универсальный морально-этический кодекс для ближайшего окружения первых лиц

Маленький Сережа Трубецкой никогда не получал взбучку от родителей. Ненавистное каждому ребенку «дома поговорим» у них тоже было не в ходу — чем угрожать, родители просто садились и говорили с ним, как с полноценным взрослым членом общества. Такое отношение уберегло маленького Сережу от многих потенциальных детских травм и вообще помогло сформироваться вполне уравновешенной личностью. Президента крупнейшей в мире державы Сергея Петровича Трубецкого отчитывали так, что звенели стекла. Сейчас это казалось забавным, а вот в тот момент хотелось провалиться под землю, или забиться под кровать, или хотя бы несолидно закрыть голову руками. Вдвойне обидно было потому, что Кондрашу расцеловали, заобнимали и увели на кухню пить чай, а ему сурово пригрозили пальцем и оставили в огромной комнате одного. Потом было страшно и смешно одновременно, потому что родительских собраний маленький Сережа никогда не боялся, сравнивать ему было не с чем, рассказы одноклассников особо не впечатляли (да и школа у него была приличная — изо всех друзей на роль талантливого раздолбая годился разве что Пестель), но мама ходила по комнате, всплескивая руками и хватаясь за голову, а отец осуждающе качал головой так, будто они выжидали этой возможности последние тридцать семь лет. Постепенно иссяк запал, папа принес маме бокальчик красненького, и Трубецкому-младшему наконец было позволено присоединиться к семейному ужину. Зато маленький Сережа Трубецкой всегда любил зимние каникулы под теплым южным солнышком среди живописных гор и чистых ручьев. Когда школа в его жизни закончилась, родители стали и вовсе сбегать от питерской слякоти в ноябре — начале декабря, а он обычно приезжал после зимней сессии и две недели слушал, какой стал взрослый, красивый и как за ним должны бегать невесты. Надо сказать, разговоры о невестах прекратились, только когда он за руку привел в дом Кондратия и сказал: «Это Кондраша, и я его люблю». Любить Кондрашу было у них, наверное, семейное. По его скромным подсчетам, в гостиной на первом этаже бабушкиного дома в пригороде Тбилиси сейчас с учетом родственников и соседей должно было собраться около двадцати человек. И как-то это не убавило его волнений. В череде торжественных выступлений наступила не менее торжественная музыкальная пауза. Оркестр играл — и хотелось искренне поблагодарить организаторов за выбор — вальс из «Войны и мира». Пользуясь тем, что камеры, кажется, сейчас не были направлены на него, Трубецкой аккуратно достал из внутреннего кармана сложенный в несколько раз лист. Все международные организации за тебя. Выступление освещается в СМИ. Перетц ушел звонить в столицу. Читай Устав. Медленно. P.S. Я тебя люблю. Сентябрьские события промелькнули перед внутренним взором так, будто это было вчера. Кондратий, конечно, тоже был в зале, и очень хотелось, чтобы происходящее сегодня навсегда затмило для него те бесконечные часы напряжения и неизвестности. Да и не только их… Трубецкой глубоко вздохнул. Бывают в жизни такие моменты, которые как в кино. Красивые, яркие моменты абсолютного счастья — счастья жить ими и разделить их с теми, кого любишь. Должны быть. А иначе все это не будет иметь никакого смысла. Он не заметил, как музыка стихла. Внутри снова заворочалось волнение: было смутно понятно, что церемония приближается к кульминации. Слово взяла председатель Комитета. — Лауреат Нобелевской премии мира за 2021 год президент Российской Федерации Сергей Трубецкой приглашается на сцену для получения награды и именного диплома. Ну, вот и все. Снова зазвучали аплодисменты — на них ни королевская семья, ни почетные гости, ни все остальные присутствующие в зале не скупились. В последний раз велев себе не паниковать, Сергей убрал записку обратно в карман и на с трудом гнущихся ногах вышел к трибуне. Как часто бывает, осознание происходящего накатывало на него волнами и в очередной раз накатило именно теперь, когда все камеры точно были устремлены к его растерянно-счастливому лицу, к большому диплому в плотной обложке, к золотой медали в обтянутой бархатом коробочке. И Сергей понял в эту минуту — понял, когда поймал в толпе точно такой же, как у него, поблескивающий взгляд Кондратия — все то, что испытывали стоявшие здесь до него люди. Как будто прикоснулся своими руками, руками простого смертного человека, к вековой мудрости на полупрозрачных, почти истлевших страницах. И даже почудилось, будто бы рядом с ним, по левую руку, стоят все те, с кем можно и нужно было эту награду разделить… — Ваши величества, ваши королевские высочества, уважаемые гости! По сложившейся доброй традиции далее мы заслушаем лекцию лауреата Нобелевской премии мира за 2021 год. Лекция будет представлена на русском языке. Господин президент, вам слово. Трубецкой заторможенно кивнул, словно с трудом мог осознать, что требуется от него дальше. Награду бережно сложили на маленьком столике, на трибуне заботливо разложили высланный заранее текст. — Ваши величества… — руки тряслись. Спасало только то, что их можно было устроить по обе стороны от листов, намертво приклеиться пальцами к полированной деревянной поверхности и больше не отрывать. Микрофон улавливал мельчайшие колебания в голосе, но сделать с собой Трубецкой все равно ничего не мог. — Ваши королевские высочества. Уважаемые члены Нобелевского комитета Норвегии. Уважаемые гости. Дамы и господа. За последний год я в очередной раз убедился в том, что все добрые дела в мире совершаются бескорыстно... Из голоса дрожь всегда исчезала на второй-третьей минуте выступления, а вот руки на этот раз не слушались еще долго даже по завершении. Может, конечно, не в важности повода было дело, а в том, что он — сентиментальный дурак. Но когда Кондратий, ловко пронырнув через группу репортеров, перехватил его на выходе из зала и повис на локте, глаза у них были одинаково влажные. — А я, знаешь, гадал, почему ты со мной не советовался… — Он легонько боднул Сергея в плечо. На губах чувствовалась улыбка, и Сергей урвал момент, чтобы поцеловать его в макушку. — Мой любимый момент — когда ты говоришь, что больше всего писем мы тогда получили из Ирака... — Я хотел, чтобы для тебя это был праздничный день. Наиболее важные выступления, которые нельзя было отдать ассистентам, они с Кондратием действительно обычно готовили вместе. Хотя бы потому, что в словесных навыках Кондратия он был уверен намного больше, чем в своих. Но на этот раз… Во-первых, Кондратий в самом деле, как никто другой, заслуживал настоящего праздника — торжественности, счастливых слез, детского восторга от того, что все это с ними. «...Правда в том, что всего этого не было бы без еще одного человека. Моего дорого Кондратия, который заслуживает всех премий и наград в мире. Кроме того, что он необычайно умен, красив и обаятелен, как, я уверен, вы уже успели заметить, этот человек так добр, так внимателен, так ласков — а любовь его так велика — что даже когда он пытается меня упрекнуть, то, сам того не зная, удостаивает меня высшей изо всех похвал — “Ты слишком любишь людей, Сережа. Твоя вера в мир во всем мире неизлечима”...» Во-вторых, Сергей чувствовал острую необходимость все сделать самостоятельно. В просторном и светлом фойе было сделано несколько последних снимков — в основном, с молчаливого позволения Трубецкого, — того, как он помогал Кондратию одеться. Их еще раз поблагодарили за все и наконец оставили одних. Награду должны были доставить в отель. Вечером им еще предстоял пышный прием по случаю, но пока они вдруг оказались предоставлены сами себе — без конкретных планов на ближайшие несколько часов, без каких бы то ни было обязательств. Кондратий настоял на совместном селфи на фоне Центра мира и долго переключал окостеневшими пальцами эффекты в поисках нужного, пока Сергей наконец не наклонился и не поцеловал его звонко в раскрасневшуюся щеку: палец дернулся, нажимая кнопку, но результат получился лучше, чем мог бы, даже теоретически. Кондратий бесцеремонно сунул руку в его карман, напрашиваясь в тепло. — Ну что, идем покупать тебе аутентичный норвежский свитер? Мимо бесшумно проскользнул белый трамвай. Из переулков выглядывали резные деревянные вывески пабов и кофеен, с моря, графитно-серого, тянуло холодом. Чем-то город напоминал Питер зимой, только более миниатюрный и сильно замедленный. — А потом пить аутентичную норвежскую водку. У них же есть какая-то водка? — У любого народа есть какая-то водка, — со знанием дела заметил Сергей, сжимая его руку в своей и растирая, насколько мог, замерзшие пальцы. — Особенно северного. Кондратий благодарно прижался к его боку — этот жест всегда выходил у него невыносимо трогательным. В кармане его рука постепенно оттаивала, и порой Трубецкой начинал подозревать, что забывать перчатки из года в год, имея такую чувствительную кожу, можно разве что специально. Переучивать его, впрочем, не было ни малейшего желания.