Вот моя рука, мой возлюбленный, моя Англия. Я твоя — и разумом, и сердцем. Из народной баллады елизаветинского времени
Сквозняк аккомпанировал неясному лепету хладной осени, покуда холод пронизывал всё тело юнца, по ощущениям казалось, что оголодавший зверь вцепился в бледнеющую плоть клыками. Карминовый закат, предшественник рассвета, тем временем дотлевал за окном, за коим без всякого интереса наблюдал Артур, касаясь остриженных волос. До сих пор не мог поверить, что вернулся домой… — С возвращением, моя страна, — молвила королева, без приглашения войдя в мрачные покои Кёркленда, которые без него всё это время пустовали. — Надеюсь, ты отдохнул, ибо у меня к тебе серьёзный разговор. Повернувшись, он узрел пред собой миловидное лицо с миндальными да печальными очами, впалыми щеками и дрожащей румяней нижней губой. И тут же понял, чего желал все эти года, проведённые в диком море: глядеть в самую глубь глаз, окутанных тишиной и спокойствием; слышать да внимать неторопливо сорвавшимся с алых уст словам, режущим тоскливое сердце страны; сжимать и целовать фарфоровые ручки, передающие холод осенней росы, но с её позволения. — Я знаю, о чём вы хотите со мной поговорить, Ваше Величество, и я также знаю, что мне стоит сделать до того, как вы заговорите об этом, — произнёс Англия, в последний раз задумчиво выглянув в окно, а после подошёл к ней и продолжил: — Я приношу свои глубочайшие извинения за то, что по тихому сбежал, оставив одно лишь письмо. Мне, как стране, не стоило так бездумно поступать и бросать свою землю и королеву, но мной овладело море. Я не смог противиться этому порыву. — Тц… Ушёл и не спросил себя, кто будет мне в беде опорой, кто участь горькую смягчит! Думал, златом иль украшениями заслужишь моё прощение?! Глупо было на это уповать, Англия! — говорит она отнюдь не елейным шёпотом, как лет семь назад — Боже, неужто опять, прикрыв на несколько мгновений усталые веки, не заметил, как прошло так много лет? — а скорее еле сдерживая гнев и хмуря грозно брови. Эта до одури неправильная любовь живьём пожирала страну изнутри, обгладывая отслаивающееся непринятие подобного влечения и выгрызая наряду с сердцем надежду. Девственные клёны стали печальной сенью, любовь же теперь видится юнцу глубокими, неисследованными просторами океанов. «Презирал Францию за подобную слабость, а теперь поглядите, кто тоже упал в это ледяное озеро — прямо в лоно, принявшее своего сына в смертельные объятия…» Чуть засмотревшись на Елизавету, подметил, что за эти годы ясный омут её глаз померк, став единым целым с горечью и сожалениями; какая-то немочь одолела королеву, потому Артур тяжко выдохнул. Он чувствовал себя виноватым. — Вы… скучали по мне? — неуверенно прошептала страна, напомнив того юнца в день венчания. Как же Тюдор давно его не видела… — Артур, — отчаянно молвила она, остудив свой пыл и подойдя к нему, — не было дня, чтоб я не думала о тебе! — с нежностью материнской коснулась щеки юноши, и тут же заалели ланиты страны, а под кожей пробежала приятная прохладная дрожь. — Какая сласть в житье таком, если рядом нет тебя, моего верного и премилого «супруга»! Гиацинтовую тенёту вен на руках Кёркленда Тюдор обвела взглядом, заметив только сейчас, благодаря тусклому свету, исходящему от канделябров, шрамы, оттого и нахмурилась. А он тем временем удивлённо глядел на королеву с расширенными зрачками, не веря в сказанное ею. Даже забыл, как дышать и связывать воедино слова после сорвавшегося с уст «супруг». — Артур… Что с тобой там происходило? — спросила тихим, вкрадчивым голосом Елизавета, поглаживая пальцами, чьи касания напоминали лепестки роз, некогда изрезанные ранами руки страны. — Разное, моя королева, как-нибудь я всё вам расскажу, но не сейчас. Молю вас, не отвергайте меня в эту минуту… «Повзрослел, раньше выглядел на шестнадцать, теперь же выглядит на все двадцать. А вот я лишь старею… Вскоре и он, что в любви пламенной клялся, отвернётся от меня, стоит стать старухой!» По её прелестному лицу — переболела оспой, потому прячет за белизной шрамы, но по-прежнему для него прекрасна — понял, какие мысли нынче гложут Елизавету. — Моя королева, вы прекраснейший бутон алой розы. Не думайте о том, что я перестану вас любить, стоит вам состариться, — поспешил прошептать Артур, а после губами коснулся её костяшек, оставляя на коже грешный поцелуй. В свой сад его манила сквозь дикие моря; красою ею по-прежнему восхищён, она зари румяней, и свой багрянец не скрывает его роза, что ярче всех пылает с лет четырнадцати и по сей день. Без громоздких платьев и без драгоценностей своих красой пленяет. Быть может, даже роняла за него студёные слёзы. «Плевать». Ему давно стали безразличны чужие страдания, которые своей десницей, окроплённой кровью, несёт другим, но совсем не плевать на вспыхнувшие в грудной клети одурманивающие чувства. — Не находила себе места, пока ты грабил судна и строчки ни писал. Всё думала, как ты там, здоров и жив ли, но знала, что ни слёзы, ни моленья даже не обяжут тебя вернуться, Англия, мой супруг… — Тюдор, стоило караловому румянцу укусить за ланиты из-за поцелуя, уголками губ улыбнулась. Встрепенулся Кёркленд, услышав слова королевы. В последнее время, стоило вспомнить сей светлый облик, вызывала в душе настоящее страдание, и вот, говорит слова, от коих сердце бьётся быстро. «Абсолютно плевать, пока Елизавета своими ручками так касается меня. Покинул свою королеву, не обещая вскоре вернуться, и даже не заметил, как чужое сердце ёкнуло». Вернувшись наконец, предстал пред ней во всей своей юношеской красе — по-прежнему был собой красив и сановит. Помнится, перед своим уходом низко поклонился, учтиво с ней простился, нежно длань поцеловал да ушёл по волнам с пиратами чесать. Был совсем ещё мальчонком… А суть в том, что всё скрыл от Елизаветы и простился так, что не был ясен замысел Артура. Но теперь супруг её здесь, рядом. «Она мои незримые оковы. Только вырваться сумел да сбежал, сломя голову, от любви к пиратам. И вот, я опять здесь, скованный чувствами… Франция всегда говорит, что любовь — это услада, но этот проклятый француз обычный лжец! Любовь — адовая мука! Отличие от проклятия лишь одно, и это нежелание выбираться из бездонной ямы. Она поглощает, она люта, как преисподняя». Велико было искушение Елизаветы не любоваться оживлённым и свежим, как весенний день, лицом юноши. «Долго размышляла: каждодневно и каждый час, всё думала и думала, пока не осознала, по нём скучая. Любила. И всё из-за него забыла, не переставая волноваться… Сердце ёкнуло, но нет в том греха, коль воспылала чувствами к супругу стране. В те дни беда казалась неминучей, когда в минуты раставания была одна…»Мне тревожно четвёртый год, Мне кажется, что вот-вот Я брошу к её ногам Весь мой опустевший флот, Когда она позовёт Меня через океан. Я чувствую этот взгляд Холодом по спине, Шёпотом в темноте. Немного нервно