Что это за штука, которая зовется любовью?

Александр припарковал свой блестящий, чистенький «кадиллак» у двухэтажного дома из красного кирпича, эклектического пережитка прошлого, имеющего свое очарование в рустичной простоте, даже в малозаметном мещанстве. Дикий виноград разросся, с приходом осени налился красным, винным, и недавно пустил редкие побеги по широким французским окнам застекленной террасы, которую Алина, облюбовав, превратила в свою мастерскую. Еще когда Александр впервые смотрел дом, он уже знал, что Алине тот придется по душе. Светлый, с вместительной террасой, вмещающей достаточно света даже короткими зимними днями, и просторной кухней, где они могли готовить вместе, пробовать новые рецепты, а иногда танцевать, повинуясь ребячливому, смешливому порыву. Алина вся была такой – проворной, естественной, легкой, как несуразные ситцевые занавески, которые она распорядилась повесить в кухне, как струящийся сквозь них маслянистый солнечный свет. Она была ласковой, добродушной, но если сердилась на него, то не жалела пыла, становилась неумолимой, пусть для того, чтобы не терять авторитет и с вызовом смотреть ему в глаза, приходилось забираться на диван. Александра это забавляло – как она пыхтела, точно прелестный заварочный чайник, как закипала от негодования, сводя на переносице чудные бровки. В такие моменты Алина напоминала ему фыркающего ежика, каких дают подержать на осенних ярмарках, обещая, что они не укусят. Но этот ежик кусался, да еще как – достаточно было его недооценить. Уж кто-то, а Александр знал об этом как никто другой, выслушивая ее рассуждения по поводу социальных реформ и наблюдая, как она сшивает транспаранты или останавливает вереницу спешащих домой машин на автомагистрали, чтобы помочь гусыне с выводком перейти на другую сторону. Алина была удивительной. Будучи эрудитом и джентльменом, воспитанным в беспрекословной строгости, обученным аскетичному порядку, Александр не знал, сколько неизведанного таится в хаосе, в непритязательности, в свободе, ведомой девочке, которую воспитали земля, безрассудство и разбитые колени в несмываемых йодовых кляксах. Алина была другой. Она показывала ему, что нет ничего постыдного, ничего недостойного в том, чтобы ошибаться. Чтобы путешествовать дикарем, чтобы работать в конюшнях в фермерских сапогах из грубой резины, которые в детстве он видел только на садовниках и конюхах, приезжая в фамильное имение из пансиона в лощеных, вычищенных ботинках из разряда тех, которые всегда будут казаться тесными, сколько ты их ни носи. С Алиной Александр вспоминал мальчика, который любил загадки, переводные татуировки из дешевых жвачек, картошку фри и езду на велосипеде. Он поднялся на крыльцо, минуя расставленные Алиной тыквы и мексиканские безделушки из магазина «Все за один доллар», отвел в сторону паутину из марли, протянувшуюся вдоль фасада. Алина любила Хэллоуин, любила закупаться пачками жевательных конфет в виде зубов и глаз с прожилками капилляров и раздавать их наряженным детям. И пусть до Хэллоуина оставался еще добрый месяц, она с азартом украсила крыльцо и двор, объяснив ему, что так проходящие мимо и проезжающие на школьных автобусах дети будут знать, в чьем доме получат лучшие угощения. Александр не стал говорить ей, что все дома от Нью-Хейвена до Лос-Анджелеса украшали практически одинаково с тех пор, как в девятнадцатом столетии ирландские иммигранты поставили на своем крыльце первую тыкву. Вот почему их дом для всех желающих окажется в череде двух, а то и трех десятков других таких же домов. Как бы то ни было, первым к ним явится человеческий экземпляр, уже давно вышедший из детского возраста, но не сумевший этого осознать. В прошлом году они открыли дверь пирату во взятом напрокат костюме, и Александр, разглядев полную конфет капитанскую треуголку, осознал, что перед ними Ланцов удачно обошел еще несколько домов. Сердитая Зоя стояла рядом в облегающем комбинезоне, напоминавшем чешую дракона. Неспортивно сдерживалась, чтобы не пыхнуть пламенем. Александр закрыл за собой дверь, снял шерстяное пальто, повесил его на вешалку, как делал каждый день, испытывая удовлетворение от порядка, от привычного однообразия той действительности, где он был аспирантом в Йельской школе права и вечерами возвращался домой. В детстве во время недолгих бунтовских приступов он лелеял мечту о том, как сам станет хозяином, будет лежать в кресле с откидывающейся спинкой в резиновых сапогах и объедаться картошкой фри. Сердце дома отзывалось музыкой, Алина подпевала песне, услышанной в старом французском фильме, который Александр показал ей прошлым вечером. Он уже видел перед собой ее собранные на макушке волосы, закрепленные карандашом на китайский манер. Видел пятна краски на платье, испачканные локти, множество украшений: серьги-кинжалы, цепочка с кружевом из звеньев, медальон в виде солнца в затмении, который он увидел в антикварной лавке в Будапеште и не раздумывая приобрел. По легенде тот был подарком от супруга женщине, способной заклинать солнце. Небылицы для виршеплетов – и только. Но украшение Александр купил, потому что оно напомнило ему об Алине. О сладковатом запахе гуаши и сосны, о теплоте ее тела ранним утром. В кухне был беспорядок – повсюду скользкие упаковки от сливочного масла и шоколадное драже. Алина выкладывала горки теста на бумагу для выпечки, на ходу пританцовывала, облизывая ложку. Печенье она пекла для Армии спасения – даже гадать было не надо. – Однажды ты перестанешь кормить весь город, и, может быть, парочка печений все же останется для меня. Алина обернулась. Александр заметил, что на ногах у нее были резиновые сапоги. – И не мечтай. Я сама их съем. – И не поделишься? – Только если пообещаешь сходить со мной в «Клуб воронов» и поддержать Джеса. Он эту пьесу сам написал. «Шестерка воронов», они ставят ее вместе с Инеж. Знаю, знаю, ты считаешь, что они приносят неприятности и все такое, – Алина встала на носочки и коснулась его носа кончиком своего. – Но это равноценная плата за мои вкусные печенюшки, разве нет? А ты все еще ужасный сноб. – Они продают наркотики, Алина. Студентам, обществам, городским. – Они? Нет. Если только ты не имеешь в виду джаз. Тогда да. Все они джаз-дилеры. И джазовые наркоманы. Свингующие торчки, родившиеся не в том веке. Александр понял, что Алина смеется над ним. Она с улыбкой отстранилась, зачерпнула тесто, снова собралась облизать ложку, но он успел сделать это раньше. – Аванс, – сказал он, ухмыляясь. Тесто было сладким, драже прохрустело на зубах. Потом взял одно из дымящихся печений с подноса и положил его в рот. Алина схватила его за рубашку и притянула к себе. Это все еще выглядело презабавно – настолько маленькой она казалась рядом с ним. – Не жульничай, Саша. В ответ он поцеловал ее, притягивая ближе. Было что-то особенное в душевных порывах. Да, определенно было.