Детали

Красота в деталях — так ему однажды сказала сестра. Ненароком, просто случайно обмолвилась, но Тодороки запомнил. Он всегда наблюдал. Подмечал, оставлял в голове, иногда применял собранную информацию. За ним интересно было наблюдать. Бакуго всегда умел говорить "нет", он — человек слова. Правда, иногда его слова были лишь напускным, вроде грубой речи — послать, но сделать, если попросят. Он не милосердный и подставляться никогда не любил, Шото видит это. Когда Киришима поздно приходит после комендантского часа на плече у Каминари, Бакуго шипит обозленной гадюкой, морщит острый нос с мелкими шрамами, но делает так, чтобы никто никого не видел — словно и не было. Тодороки до сих пор не понимает, как это происходит, он увидел-то случайно — спустился убрать мешок с мусором из ведра в своей комнате. Бакуго не отказывает, если действительно готов выручить, не говорит "нет", обзывается только, ругается, однако делает все, что требуется от него. Бакуго не отводил взгляд во время разговора, обычно это делали многие собеседники, которые вообще могли нормально с ним разговаривать. Что-то вроде проверки на вшивость, теста, который можно провалить только один раз без пересдачи. Он цеплялся постоянно суженными зрачками за взгляд, намертво, складки радужки с более темными и насыщенными всполохами, словно гористая местность сверху, видна настолько отчетливо, что становится не по себе. Тодороки в какой-то момент думает, что вот так следить за своим одноклассником довольно странно, если не больше, но успокаивает себя тем, что Кацуки просто интересный. Некоторые его действия можно предвидеть, некоторые — невозможно предугадать. К тому же, интерес кажется односторонним, и это самую малость раздражает. Словно где-то с улицы настойчиво раздается стук об дерево железкой. Бакуго видит золотую середину во всем, что делает, как если бы у него было всевидящее око — Шото знает, что такого совершенно точно нет. Тодороки знает, что делает, как будет лучше и что за чем идет, готов к любому повороту чисто на автомате, потому что идеально по плану редко что идет. Бакуго же, казалось, не имеет четкого и детального алгоритма действий и просто делает то, что считает правильным — не хорошим или плохим, потому что у него есть свои моральные принципы, традиции, которые нарушать он не будет ни за что. Тодороки замечает много, почти все, видит словно насквозь. Урарака же говорит, что он слеп, как новорожденный щенок. Он поворачивает голову в ее сторону. Очако сердито надувает губы, хмурит брови, а ее ногти иногда клацают по экрану. Девушки на геройском курсе никогда не делали ногти длинными, потому что иначе попросту неудобно заниматься их обычной рутиной, но Тодороки бы сказал, что с момента, как она красила последний раз коротко подстриженные ногти, прошло около двух или трех недель. Урарака фыркает, закатывает глаза и выключает телефон, заодно ставя его на беззвучный режим. — Оба невероятно глупы, — бормочет она и откидывается на спинку дивана, закидывая руки за голову. Шото выгибает бровь. — Ты про кого? — Очако не отвечает, но убирает одну руку и указывает кончиком указательного пальца на лежащий на столе телефон. Семь сообщений от Бакуго — текст не прочесть, уведомления объединены в одно общее окно отдельно от оповещений из других соцсетей. Тодороки хмыкает и возвращается к перелистыванию страниц в учебнике. Бакуго приходит в общежитие злой, хмурый и мокрый. Он приносит с собой в гостиную запах опавших листьев и дождя — на улице противная морось. Тодороки оглядывается на него, сканирует взглядом и возвращается к книге только тогда, когда Кацуки хватает бутылку воды с полки и уносится вихрем наверх. — Я его немного ткнула в очевидную проблему, — зачем-то говорит Урарака, хотя ее, вроде как, никто и не спрашивал. Шото интересно, но он не стал бы говорить об этом вслух. — Он уперся. Баран, — беззлобно фыркает она в очередной раз, прихватывает телефон и следует к лестнице. Это было странно, Тодороки нахмурился, встряхнул головой и снова уткнулся в учебник — завтра выходной, но легче покончить со всем сегодня же, чтобы не забивать этим голову после. Шото помнит, что у Бакуго строгий режим — он спит с десяти вечера до пяти утра, и разбудить его во время сна одно из самых страшных для всех преступлений. Даже для Киришимы, хотя он тоже нередко испытывает судьбу. Поэтому его сильно удивляет то, что Кацуки появляется в гостиной поздно ночью где-то около двенадцати. Помятый, словно долго не мог уснуть или, наоборот, проснулся ни с того ни с сего, спокойный и расслабленный, он, казалось бы, не замечал его. Не поправлял свободную серую футболку, не приподнимал края слезших до щиколоток носков, держал руки в карманах спальных штанов, потирая щеку с красным следом от складки подушки острым плечом. — Думал, что у тебя режим, — замечает Тодороки, продолжая листать ленту новостей. Он не знает, к чему это сказал, просто подстегнуть одноклассника казалось всегда чем-то важным — Шото знает, что ему ничего не будет и ему ничего не сделают. Лишь обольют пустыми угрозами, потому что вне тренировочной зоны запрещены драки. Они оба это знают, что дает Тодороки ощущение власти. — Думал, что ты более молчаливый, — огрызается Бакуго, прихватывает что-то из холодильника и плюхается на кресло сбоку от дивана, на котором лежал Тодороки. В темноте не особо видно, теперь одноклассник и вовсе незаметен, скрывшийся в тени, там, куда свет фонаря с улицы не достает. — Не знал, что ты умеешь, — Тодороки ухмыляется уголком губ, скрытый от Кацуки широким телефоном и надеющийся на очередной взрыв эмоций. Такой яркий, живой, предсказуемый. — Пошел ты, — грубо ворчит Бакуго и замолкает. Слышится хруст — кажется, он ест печенье, которое утром ел Киришима. Шото слегка выгибает брови в удивлении, но ничего не отвечает. Непохоже на него, вспыльчивого и резкого. — Придурок, — просто говорит он спустя какое-то время. Тодороки опешил, прищурился и фыркнул. — С чего бы это? — он приподнимается, подтягивается и садится, чтобы облокачиваться на ручку дивана. Тодороки с подозрением щурится и слегка поворачивает голову. Бакуго, по звуку, усмехается, встает с кресла и медленно подходит ближе, огибая стол и присаживаясь подле него, возле живота. Шото напрягается, хмурится и дергает правым плечом, ближним к спинке. Кацуки берет его ладонь в свою — его рука теплая и мозолистая, шершавая, но кожу не раздражает вообще. Он плавно подносит ее к своему лицу, снова скрытому в тени, на этот раз от телевизора, и рука расслабляется совсем немного, все еще готовая к бою. Он рассматривает ее — светло-синие и фиолетовые узлы вен оплетают пальцы и тыльную сторону ладони, расползаются вдоль по предплечью, скрываясь почти полностью, так, чтобы были видны лишь размытые полосы. Бакуго подносит руку к своим губам и касается запястья — плавно, быстро, но уверенно, после чего мягко опускает ее обратно. Тодороки цепенеет, ощущая, как от прикосновения что-то загорается внутри, чем-то горячим начиная бежать по венам. Чем-то раскаленным настолько, что сразу же сменяется колючим холодом. Бакуго поднимается и разворачивается, исчезая в коридоре. Вся информация, все, за чем он наблюдал несколько месяцев, сразу же стирается из головы, сокращаясь до фантомного, но сильного ощущения прикосновения на запястье. Легкого и теплого.