Все равно тебе водить

Артур ходил по залу, заложив руки за спину, кусал губу. На подбородке у него пробилась черная щетина. Глаза запали. Жесткие черные волосы были мокрыми, от него пахло тиной — значит, несмотря на зиму, ходил к озеру, входил в озеро, где его ждала женщина с холодной кожей. Гвиневру вдруг затопили сочувствие и острая жалость, что они не могут сесть вдвоем, бок о бок, и обсудить, как во времена до битвы за Ледяной трон, каждое действие. Тогда между ними не было недомолвок, непонимания, вражды. Любила ли она его тогда? Несомненно, но любовь многолика. Достаточно, чтобы выйти замуж? Навряд ли. Она подумала, что Ланселот тоскует о чем-то похожем — о невозвратных временах, когда они с Артуром бок о бок, акр за акром собирали новую Британию вокруг Грамейра, который не был еще Камелотом… по совести, это они вдвоем должны были превратить Грамейр в Камелот. Гвиневра заняла чужое место, потому что Артур вовремя не оказался на своем. — Ты уже знаешь? — спросил Артур. Впервые за долгое время она не услышала в его голосе злобы — только печаль и потерю. — Красные Паладины объединились с саксами и северянами и высадились на восточном побережье. Жгут и жнут на своем пути к Камелоту все, что можно пожинать и жечь... — Я видела посланников. Артур развел руками, беспомощным жестом указал на единственное сиденье — собственный трон. Гвиневра, поколебавшись, села на подлокотник. Артур заложил руки за спину, несколько мгновений они мерили друг друга взглядами — два человека, которые могли стать лучшими друзьями, если бы не спутали благодарность с любовью. — Ну, скажи что-нибудь, — сердито разорвал молчание Артур. — У тебя всегда слово наготове. — Не я с ними говорила. Что я скажу? По правде говоря, она стояла за колонной и слышала все от слова до слова. — Вас мало, король Артур. Твои люди не воины. Они кожевники, пахари, менестрели, нелюди с гор и из лесов… они не умеют сражаться. — Но мы победили двух королей — здесь и на континенте — руками кожевников и пахарей. — Ты победил, потому что у тебя были воины твоей королевы. Теперь их нет. И нет твоего демона в рясе, чтобы держать в страхе твоих врагов. Твоя надежда построить союзы зыбче тумана. Прояви благоразумие, король Артур, пока Рим еще говорит с тобой. — Долго ли осталось твоему Риму. — Достаточно, чтобы низвергнуть тебя, король Артур, вместе с твоими детьми дьявола. Большего не нужно праведным людям. — Праведная дорога редко бывает гладкой. Идти по ней тяжело. Но как же иначе быть? Мы можем найти и другое решение. Заключить новое соглашение. Выдай нам отступника, предателя, мы разберемся с ним по законам святой матери Церкви, тогда умрут не все. Женщины, дети, старики могут уйти... Артур почесал нос. Откашлялся. Гвиневра отстраненно подумала, какие благородные и тонкие у него черты лица. Поразительно, чтобы таким лицом боги наделили вора, сына деревенского пьяницы. — Что смеешься? — подозрительно спросил Артур и тут же отбросил это. — Папа Авель скончался. Папа Анастасий объявил против нас крестовый поход. Их условия просты — мы должны сдаться или умереть. У них пятьсот воинов Троицыной стражи. Пятьсот! С тремя сотнями они брали города… Гвиневра нахмурилась. — Троицына стража так страшна, как все говорят? — Ланселот тебе не рассказывал? Она покачала головой с ощущением, что Артур только что пробил брешь в ее доспехах. Но, судя по лицу, такой цели не имел. — Они знатно искромсали его в ту ночь, когда он спас Персиваля. Тогда они подружились. Персиваль вез его через весь остров, побирался в деревнях, искал каких-то знахарок и городских шарлатанов, надеясь, что те подлатают… Но Ланселота может вылечить только сама земля, про это знаешь? — Про это знаю. — Он привез его ко мне в лагерь скорее мертвым, чем живым. Половина моих воинов хотела содрать шкуру с полутрупа, а вторая половина — с его спасителя. Уже не помню, как я их утихомирил. — Я никогда не помню, как командую в бурю, — усмехнулась Гвиневра и закусила губу. Кашлянув, поправилась: — Как командовала. Ей показалось, что в глазах Артура мелькнуло раскаяние. Не он отнял ее драккар; но им обоим слишком часто казалось, что именно он. — Словом, они умолкли, и Ланселот выкарабкался, хотя, если верить моим лекарям, он скорее напоминал драный мешок, полный перебитых костей. Гвиневра почувствовала, что улыбается. — Он всегда выкарабкивается. — Верно. Ну, так что ты скажешь? — Дромоны Беовульфа, как я понимаю, не придут? — Мне следовало сразу понять, что его посулы — это просто попытка спровадить меня поскорее. Но его племянник, Хольгер, ведет мне в помощь двадцать одну сотню воинов. Я получил письмо с птицей, они должны войти в устье Аска завтра. Ну? — Ты знаешь, что я всегда предпочитаю драку. Ничего во мне не изменилось, Артур, пусть между нами изменилось все. Дадим им бой там, где выберем сами, пока есть из чего выбрать. Он кивнул. Экскалибур висел на спинке трона, рукоять выглядывала из-за подголовника. У этого меча давно не было славных битв, но ждет ли он новой? — А что говорит… она? Артур скривился. — Нимуэ мало говорит со мной в последнее время. Мы… больше не близки. Не так близки, как вы с Ланселотом. Гвиневра в удивлении взглянула на него. — С тех пор, как Мерлин уснул, она вообще мало говорит. Не думал, что он для нее так много значил. — Мы не в состоянии понять чье-то значение в нашей жизни, — сказала Гвиневра, пристально рассматривая свои руки, — пока мы этого не лишимся. Артур не ответил, но Гвиневра почувствовала, что он кивнул. Солнце почти село. Красное зарево тронуло витражи в стрельчатых окнах, и тронный зал Камелота показался Гвиневре полным крови, как по дороге к Ледяному трону. Она моргнула и сделала знак, отвращающий зло. Поднялась на ноги, подошла к столу. Разлила вино и вернулась с двумя полными чашами в руках. Артур принял свою, уселся на верхнюю ступеньку возле трона. Гвиневра устроилась рядом. В молчании они сдвинули чаши, и это было лучше любого прощения. *** Артур выбрал поле под названием Камланн; Гвиневра бы его не выбрала: слишком широкое, слишком простое, негде схитрить. Посреди поля стоял камень, исписанный рунами. Моргана сказала, что когда-то здесь был храм Сокрытого, только кроме камня, который больше не говорил ни с живыми, ни с мертвыми, ничего не осталось. Но Артур выбирал из того, что осталось, а хитрость, к которой они не могли прибегнуть, римлянам и северянам была так же недоступна. Утром последнего дня апреля они выстроились напротив друг друга, солнце недолго плясало на щитах и шлемах; скоро ему не останется места. — Монах, — благоговейно зашелестел воздух. — Плачущий Монах... — Ланселот. — Ланселот! Ланселот! Его имя нарастало вокруг, поднималось все выше. Гвиневра слушала, и в груди у нее гремел барабан. Он шел сквозь ряды людей и фэй, одетый в истрепанные одежды Плачущего Монаха, а оба народа уже вопили и ревели его имя. Он ведь воевал с Артуром, вспомнила Гвиневра, здесь и на континенте; воевал до того, как Артур отнял для нее Ледяной трон, на который Гвиневра так и не села; воевал и ни разу не просил платы за свою кровавую славу. И ни слова не сказал, когда Гвиневра поселила его в доме на краю Камелота. Потому что она уже тогда знала, что придет к нему в этот дом, серая, как все ночные кошки. Знала с того мгновения, как впервые увидела его, а может, еще раньше. Он подошел к Артуру, спокойно опустился на колено и положил к его ногам Меч Веры. — Мой король. — Ну, теперь-то, — над ухом Гвиневры произнес Гапи, — мы драться будем, Красное Копье, будто нас выпустили из царства Хель! Артур поднял Меч Веры, вернул его Ланселоту. Он сиял. Ланселот занял место рядом с ним. Гвиневра протиснулась вперед. — Рождаемся на рассвете, — прошептал Ланселот, глядя на темный впереди поток. — Чтобы уйти в сумерках, — ответила Гвиневра. Она смотрела в том же направлении и, когда барабан в груди поутих, ровно проговорила: — Я люблю тебя. Знаю, ты меня тоже. Говорю на случай, если мы из этого не выберемся. Молчи, а то все испортишь. Он не посмотрел на нее. Даже не улыбнулся. Только крепко стиснул ее пальцы. Крест в рукояти, которая была вдвое больше даже ее раздавшейся от войны и работы ладони. Она знает эту тяжесть, хотя лишь раз брала его в руки. — Это же Меч Веры. — Я свой собственный Меч Веры. Бери. Она стояла и моргала, как курица, и Ланселот демонстративно заложил руки за спину. — Только не потеряй, — он засмеялся. — Я к нему привык. Армии двинулись навстречу друг другу, почти побежали, когда посреди поля поднялся дым, пепел полетел в обе стороны; воины закрылись руками, замедлили шаг, встали, терли слезящиеся глаза. Моргана откинула вуаль. По темному мрачному лицу то и дело пробегали искры, оставляя за собой темно-пепельный след, очертаниями похожий на череп. Он осыпался, снова являл смуглое женское лицо с черными провалами на месте глазниц. — Стойте, — замогильным голосом велела Моргана. — Я Вдова. Я могу каждому назвать его час, но ваш час сегодня. Ты умрешь, — она вслепую ткнула в сторону саксонского войска, потом — в одного из стражей Троицы. — И ты. А вы вдесятером. С этого поля никто не уйдет живым. А кому не перережут горло, того заживо втопчут в землю, пока он не захлебнется кровью убитых. Дайте вашим вождям поговорить еще раз. Вложите мечи в ножны, пока они не закончат. В траве мелькнуло упругое, переливчато-черное тело змеи, солнце выглянуло и ударило прямо в нее, засияло на каждой чешуйке, чтобы никто не упустил из виду, и кто-то из фэй в первом ряду выхватил из-за пояса длинный загнутый нож. А следом напряженные шеренги ощетинились тысячами клинков. Они боролись друг с другом за это поле, выигрывали, проигрывали, теснили друг друга к краям и накатывали снова. Запел Экскалибур — не запел даже, завопил имена своих богов, своих кователей, своих жертв; это многоголосый хор, как гигантская пасть, раскрылся над Камланном. Он же не просит смерти в руках Артура, подумала Гвиневра; пригляделась и поняла, что Экскалибур и не в его руках — в руках Ланселота. Кто-то выскочил прямо ей под ноги, на скользкой траве Гвиневра споткнулась, упала на колено. Она с трудом могла поверить, что страж Троицы может быть таким щуплым, таким мелким — и пока она удивлялась, этот страж вскинул лук и выпустил стрелу в Ланселота. И еще одну. Она бросилась на эту фигурку всем весом, сшибла с ног — или не сшибла, или этот стражник упал за мгновение до ее прыжка — сшибла и ударила, золотая маска отлетела в сторону, Гвиневра ударила снова, била, била, пока ее кулак не начал проваливаться в мягкое, пока не хрустнуло — лицевая кость или ее костяшки, новой боли она не ощутила, но тут болит все. Кто-то схватил ее, Гвиневра отшвырнула, снова обрушила кулак, ее снова схватили, кто-то кричал ей прямо в ухо: — Она мертвая, совсем мертвая, хватит, хватит! Персиваль. Тогда она наконец увидела, что это девчонка, у которой половина лица в следах ожога, а из груди торчит древко обломленной стрелы. Глаза девчонки были полны ненависти. Гвиневра подняла голову. Ланселот так мельницей и прокладывал себе путь сквозь ряды саксов и Троицыной стражи, как сама смерть. Она видела, как рубит Экскалибур все на своем пути — кожу, плоть и сталь, как вспыхивает клинок, слышала, как он поет, кромсая древки копий и руки, что их держат; воины валились перед ним — безголовые, разрубленные; устрашенные падали на колени и все равно умирали, Экскалибур пожинал их, словно серп. Ланселот шел сквозь копья, щиты и и чужие тела, а за ним клином, расширяясь, тесня к обрыву и к холмам, вонзались воины Камелота. Теперь она понимала, чем он внушал такой страх и беспрекословное подчинение. Она поднялась на ноги. Руки гудели. Мертвая девчонка с обезображенным ожогами и ее кулаками лицом лежала у ног. Гвиневра уперла подошву сапога ей в бок, столкнула с дороги, наклонилась, подобрала меч и побежала вперед. Когда все было кончено, Экскалибур замолчал. Словно его внутреннему духу перерубили горло. Словно он захлебнулся наконец-то в крови, которой его напоил Ланселот. Над Камланном висела кровавая взвесь, как мошкара над болотом. Редкие выжившие слонялись в ней. Склонялись, когда, казалось, находили знакомых — и, равнодушно оставив чужаков, шли искать дальше. Когда кровавая взвесь осыпалась, Гвиневра увидела Ланселота. Обрывки монашеских одежд свисали с него, как свисают пелена с детей нищих — тяжелые, мокрые, обметанные коркой по краям, наверняка смердящие. Словно он родился из саксонской и римской крови и весенней грязи среди этого поля. До сих пор ей казалось, что так поют только в сагах ее родины: горы трупов высятся вокруг непобедимого героя. Он вырвал Экскалибур из чьего-то тела — у Гвиневры свело челюсти от влажного хруста — и поволок себя через нагромождения тел, перебираясь через них, переползая, путаясь в сплетенных руках и ногах, запинаясь о щиты и нагрудники. Она пыталась понять его цель, тогда можно было бы подобраться к нему, поддержать, помочь — но не понимала, что он хочет сделать. Ланселот дотащил себя до камня, выступавшего посреди поля, с усилием всадил в него клинок и рухнул на землю. Гвиневра беззвучно закричала. Когда Персиваль добрался до Ланселота, затормошил его, осыпая бурным и бесконечным потоком слов, ей захотелось упасть на колени и плакать. Но она не упала и не заплакала, только смотрела, как Персиваль, рыча и завывая, рывками волочил Ланселота через тела, и стыла на месте, будто вросла ногами в землю, а руки ей примотали к телу. Ему наконец-то бросились помогать, Ланселота подхватили, понесли. Тогда Гвиневру сорвало с места, она подлетела к нему, наклонилась — и не узнала. Лицо в черной корке пыли, застывшей поверх крови, не видно ни пепельных борозд, ни следов — одни только серые, неестественно яркие глаза. Она не успела ничего сказать. — Красное Копье, — настойчиво окликнули ее. Голоса Гвиневра не узнала, но пошла на голос — не могла не пойти. — Мы нашли его, Красное Копье. Артур не шевелился. Он был мертв. Смуглая кожа уже начала синеть на веках и вокруг губ. — Отдайте его озеру, — сказала Гвиневра. — Отнесите туда, положите на берег... пусть сама решит. Она нагнулась и прижалась сухими губами к холодному лбу Артура. Больше у нее ничего не было. — Итак, твой король умер, — раздалось совсем близко от нее. Гвиневра подняла голову: бородатый Хольгер Датчанин, опершись на длинную рукоять своей секиры, обращался к Моргане, чудовищно ломая слова — так, что едва можно было разобрать, какое он пытается произнести. — Но жив мой народ. — Ты можешь взять свой народ с собой, — великодушно разрешил Хольгер. — Он малочислен… один город или того меньше. — Учти, Хольгер Датчанин, мне не нужен союз с мужчиной. Он раскатисто расхохотался. Вороны с карканьем поднялись над трупами, заметались в воздухе и вернулись клевать падаль. — Мне самому не нужен союз, который ты разумеешь, Вдова. У меня есть жена, и она принесла мне двух сильных сыновей. Может статься, принесет и других. Я не стану менять ее на тебя. Но у меня нет хорошего провидца, хотя много врагов. Вот что я тебе предлагаю, сестра мертвого короля. Решай. Беовульф по праву завоевания сидит на моем троне, но однажды он умрет. Все смертны. — Не боишься умереть вперед Беовульфа? — Это ты мне скажи, Вдова. Моргана вперила в него долгий взгляд. Слой пепла снова осыпался с ее лица. — Нет, — сказала наконец. — Беовульф умрет первым. Хольгер довольно оскалил крупные крепкие зубы. Гвиневра оторвалась от них, склонилась над Ланселотом. Полуприкрытые веками, его глаза не отрывались от нее. — Гвенхвивар, — позвал он. Персиваль схватил его за руку, с силой прижал к напитанной кровью земле. Конечно. Конечно. Сейчас под кожей, повторяя рисунок вен, сплетутся зеленые ветви, и он поднимется на ноги, невредимый и полный сил... Бледная ладонь Ланселота осталась бледной. Безучастной. Что-то не так, поняла Гвиневра. Внутри у нее все скрутило от ужаса, во рту появился привкус желчи, неудержимая тошнота вывернула ее наизнанку прямо на чей-то труп. Трясущейся рукой Гвиневра отерла рот, зубы скрипнули, смыкаясь. Что-то не так. Она подняла глаза на Моргану. Вдова еле заметно покачала головой — это означало, что смерти Ланселота она не чувствует. Тогда почему, почему... Столько смертей — одной больше, одной меньше в этом океане, даже Вдове не распознать… Гвиневру затрясло от этой мысли. Персиваль заплакал взахлеб. Ланселот медленно улыбнулся, положил руку на голову мальчика. — Я не умру, — проговорил хрипло и чуть улыбнулся. — Обещаю. Персиваль зарыдал еще отчаяннее. — Ну, — сказал Ланселот. — Ну… — Я найду для тебя Грааль, — сквозь рыдания выговаривал Персиваль. — Пойду в Кэйбанног. Пойду... Ланселот перевел взгляд на Гвиневру. Она поняла все без слов.