Все равно тебе водить

На исходе зимы умер Мерлин — непредсказуемо и ожидаемо глупо: заснул пьяным в какой-то пещере в оттепель, а ночью ударил заморозок. Когда деревенские собаки лаем пригнали мальчишек, его тело уже заиндевело. Артур отправился с утешениями к Хозяйке Озера. Утешения могли стать бесконечно долгими. Тронный зал не принес Гвиневре радости. Весна не принесла ей радости. Снег, надежно укрывший озимые посевы, не принес ей радости. Пропаренная земля, над которой показались легкие всходы, едва этот снег растаял, не принесла ей радости. Ее драккар — обновленный, красивый, сияющий новыми бортами на молодом солнце, не принес ей радости, хотя Гвиневра сама отогнала его из заводи ближе к устью. Рулевое весло поддавалось легко, полноводный в таяние снегов Аск пропустил ее беспрепятственно. Она видела, какой радостью для ее людей — теперь уже сорока шести, без Пим и тех троих, кто завел семьи в городе — было даже просто сесть на весла, слаженно опустить их в воду, слаженно поднять. Слушая, как они поют, налегая на весла длинными, довольными движениями, она думала: возможно, следует отпустить хотя бы их... Когда ей сказали, что прибыл северянин по имени Мордред с дарами, она усомнилась; но нет, Мордред и впрямь явился к ней в тронный зал с мешком, закинутым на плечо. Такой же высокий, каким Гвиневра его запомнила, только теперь его лицо было покрыто паутиной синих защитных рун, а праздничный наряд был расшит золотой нитью и выкрашен в кармин. — Я привез тебе даров, Гвенхвивар, значение которых ты одна сумеешь оценить! Он раскрыл мешок и вывалил его содержимое перед ступеньками трона. Она поняла не сразу. Смотрела на когти, на перья, на отрезанные копыта и длинные уши, на змеиную кожу, чешуйки которой мертво поблескивали под волосами скальпа. Потом медленно догадалась: это стражи римской дороги. Слова Ланселота о союзе северян и Троицыной стражи вспыхнули у нее в голове. Собственные слова о том, что этой дорогой к Камелоту можно дойти, как по маслу, вспыхнули тоже. Гвиневра вонзила ногти в ладони. Они выбрали не того человека на тинге, ужаснулась она; или, напротив, того самого. — Я отреклась в твою пользу, Мордред. Зачем ты преследуешь меня здесь? — Нет, ты не отреклась. Ты поджала хвост и удрала, когда взглянула в лицо междоусобице, которую сама же заварила, да еще привела с собой наемников! Думаешь, в Нидаросе кто-то помнит тебя добрым словом? Думаешь, кто-то хочет, чтобы твои ублюдки от демона в рясе или от этого самозваного короля однажды предъявили права на Нидарос и повторили твой подвиг? Да половина страны восславит меня за то, что я перережу твою спесивую глотку, а вторая пришлет мне благодарственные дары. Но я пришел только предупредить, Гвенхвивар — тебя, твоего мужа и твоего демона. Условия вам поставят другие. — Камбер и его дочери приговорили себя, когда вмешались в дела Британии и Пендрагона-самозванца, — цепенея, проговорила Гвиневра. Она была совсем одна, стражам еще нужно открыть двери, выхватить оружие, а Мордред стоит в трех шагах от нее. — Камбер вмешался по праву крови, ты не смеешь его винить. А вот ты, ты, по какому праву на троне расселась ты, по какому праву именуешься королевой, Гвенхвивар Убийца Родичей? Она взвилась на ноги, но замешкалась — на платье иначе лежал пояс, иначе висел нож — и этого хватило, чтобы Мордред опередил ее, схватил за шею, рывком сдернул с места, волоком стащил по ступеням, ведущим к трону, швырнул вперед. Гвиневра с маху приземлилась на ладони и колени, от удара, казалось, в ней сшиблись все кости, как сшибаются копья и щиты, пошли трещинами и загудели; она встряхнула головой, но от этого только сильнее зазвенело в затылке, а Мордред уже наклонился к ней, схватил за гребень в волосах, задрал голову. — Что, сука, не такая уж ты теперь королева? Выставила зад, как самая обычная девка, и ждешь, когда кто-то вскарабкается на тебя? Гвиневра мягко пригнулась, завалилась на бок, поджимая ноги, резко выбросила обе ступни и ударила его в голень. Мордред упал на колено, в руке у него остался гребень и приличный клок ее волос. Зато Гвиневра почуяла свободу. Она вскочила на ноги, кулаком врезала Мордреду в челюсть. От злости мелко-мелко тряслась каждая жилка. Мордред упал на спину, Гвиневра выхватила нож из-за пояса, придавила острием артерию на шее. — Что, ублюдок, не такой уж ты победитель? Распахнулись двери — вечность прошла — в зал вбежали стражи, и она, как деревянная, разогнула колени, встала, с ножом в руках смотрела, как Мордреда тащат прочь из зала. — Пошлите кого-нибудь к Артуру, — она потерла запястья. — Скажите, я знаю, с кем объединился его враг. Ланселот пришел ночью, держа в руках белый сверток — даже в темноте его белизна казалась ослепительной и не принадлежащий земному; прижимал его к груди так бережно, что у Гвиневры екнуло сердце. Она вскочила, готовая звать на помощь, но Ланселот покачал головой. Гвиневра затеплила свечу. Он не произнес ни слова. Опустился на колени, сел, приподнял сверток, в котором Гвиневра начала различать очертания человеческого тела — слишком маленького для взрослого. Она прижала ладонь ко рту. — Персиваль? Ланселот покачал головой. С белого свертка упал край покрывала, и Гвиневра увидела нежное белое личико с едва заметными бровями. — Я нашел ее сегодня неподалеку от моего дома, — наконец сказал Ланселот. — В этом саване. Только потому что она была со мной добра. Он зажмурился, как если бы пытался сморгнуть слезы, но пепельные полосы на его лице оставались сухими, как и глаза. Плачущий Монах не мог плакать. На рассвете они уложили Элейн в лодку, Гвиневра вложила в ее окоченевшие маленькие руки букет из первоцвета, пролески и морозника. Ланселот по пояс в ледяной воде провожал лодку, пока не убедился, что ее подхватило верное течение. — Они знают, где ты, Ланс, они за тобой придут. Он не сводил глаз с одетого в белую дерюгу девчоночьего тельца на дне лодки. Смерть и высокие борта сделали Элейн еще меньше, чем при жизни. Белые волосы продолжались ее саваном. На тонкой длинной шее остались синяки от рук, которые ее и переломили. — Я жду.