Думай о море

и никакого memento mori думай о море.

Ес Соя

— А знаете че, пацаны? В раздевалке душно. Острые пряные запахи дезиков и одеколонов забивают нос, вынуждая балансировать на грани громкого чиха. Артему-то сегодня тут делать нечего, но ноги сами принесли по привычке. Теперь вот со всеми сидит, парится. А мог бы на трибунах тусоваться в холодочке, эх. — Ну, че? — лениво отзывается кто-то. В сине-красном мельтешащем море тел не разобрать — кто. До начала тренировки минут десять, уже почти все оделись, но раньше времени никто на лед не торопится. Предчувствуя грандиозный разнос. Еще бы, блядь. Просрать не кому-то там, а гребанному Спартаку — это ж надо умудриться. Его вины в этом едва ли не половина от общего проеба. И получит Артем свое тоже сполна. Да Лебедев его за такое… — А вот че. Вангую, — Леша глаза ладонью закрывает, вытягивая вторую руку вперед. — Мы с вами сегодня со льда не уедем. Уползем. А Тема вооб… Негромкий хлопок двери прерывает его на полуслове. Красно-синее море замирает на миг и тут же расступается перед вошедшим тренером. В повисшей тишине слышно напряженное гудение ламп под потолком. В раздевалке будто разом холодеет градусов на десять — Лебедев одним своим присутствием выстужает пылающее в них веселье. — Ткачев, ко мне в кабинет. Остальные на разминку на лед. Легок на помине. Глаза у него чернющие, злющие. Хоть по стойке смирно вытягивайся. А что. Артем бы и вытянулся. Если бы не дурацкая лодыжка. Чужой тяжелый взгляд он встречает открыто. Кто еще кого переглядит, ага. Не на того напали, товарищ тренер. Но Лебедев мажет по нему взглядом вскользь, сразу теряя интерес. Как будто он, Артем, не стоит особого внимания. Ну, охуеть теперь. Может, ему и на приглашение забить, раз его так не хотят видеть? Хмурится возмущенно. Нет, ну, что за хуйня, а? Будто он один проебался. Вот уж нет. Они все… Артем даже рот раскрывает, чтоб донести свое особо ценное до Лебедева, но тот выходит, как всегда оставив последнее слово за собой. Следом за ним и команда торопится на лед. — Ну, ты, Тем, держись! Всего тебе доброго, хорошего настроения и здоровья! — На плечо тяжело опускается чужая рука. Лешка смотрит проникновенно, не мигая, под конец фразы срываясь на громкий гогот, тут же подхваченный со всех сторон. Охуенно смешно, блядь. Артем плечом дергает, скидывая чужую руку, и решительно прохрамывает к выходу из раздевалки. — Бывайте, клоуны! Нет, чтоб морально поддержать. Хуй там. Хотя тут поддерживай — не поддерживай, все одно. Пизды получат все. У них, как в армии, уравниловка — или, как там, равные возможности, ага. Равные возможности получить пизды. Артем, не сдержавшись, хмыкает под нос. Вот уж действительно — спортивный клуб армейцев. Зато он счас отстреляется и все. Гуляй, Тема, гуляй. Пока Игорь Семенович не разрешит на лед выкатиться, будет мотать срок на скамейке запасных. А там и до выезда рукой подать — Лебедев, конечно, может рогом в землю упереться, мол, не пущу недолеченного, но правда в том, что лучше Темы никого нет. Так что, выпустит, никуда не денется. А Артем ему нервы лишний раз мотать не будет. Он же не совсем скотина. Тренером Лебедев был строгим, но справедливым. В этом Артем не раз убеждался сам. А еще ненавидел драки: «Здесь вам не бокс, чтоб морды бить! Еще одна драка, Ткачев!..» Да, тренером Лебедев был справедливым. И сейчас Тема так же справедливо должен отхватить пиздюлей. За себя и за… За всех, угу. Что особенно обидно — в очередной драке он умудрился растянуть лодыжку и теперь... — Ткачев, заходите. Голос у Лебедева негромкий, но пробирающий до самого нутра. Мигом прерывающий бессвязный поток мыслей. От волнения противно потеют ладони, но в кабинет Артем входит на самом безмятежном похуе, какой только может изобразить. Нет, ну, а хули. Тут только дай слабину — свои же сожрут и не подавятся. Не то, чтоб Лебедев собирался его жрать — так, больно понадкусывать, а там… А там, то есть здесь, их разделяет десяток шагов и огромный, советский еще стол. Серости стен не видно за многочисленными дипломами, наградами, фотографиями — фактическими доказательствами его, Лебедева, мастерства. И одно дело — знать, что с тобой работает заслуженный тренер страны, а совсем другое… — Знаете, Ткачев, — Лебедев тяжело опирается локтями о стол, хмурясь, — чем дальше, тем больше у меня складывается впечатление, что вы не понимаете, куда попали. Это вам не дворовая команда. И вылететь отсюда вы можете в любой момент. А на ваше место тут же найдется с десяток игроков моложе, ярче и талантливее. Каждое слово точно выверенным ударом под дых. Артему на миг становится не по себе — только-только ведь нормально зарабатывать начал. Они с матерью даже ремонт затеяли. Нельзя сейчас вот так взять и просрать в момент все, что было нажито непосильным, блядь, трудом. — Да, Валентин Юрьевич, вы бы видели, как все было. Не я эту драку начал… — Ты ее продолжил и довел до своего удаления с поля. Вот хуй ты что ему сейчас докажешь. И матч он, конечно, смотрел. Пусть с опозданием, но видел, каким сказочным долбоебом Артем себя выставил. Мало того, что в драку влез, так еще судье умудрился вмазать мимоходом — хорошо хоть за это… — Я не хотел! Точнее хотел, чтоб этот козел перестал Женьку зажимать... — Ткачев! — Да что Ткачев-то опять? Лебедев уже, было, рот раскрывает, чтоб живописать, где он проебался в очередной раз, но тут откуда-то сбоку вдруг тянет хныкающим поскуливанием. Это что еще за?.. Лебедев, что, притащил на работу щенка? Угу. Борзого, бля. Или… Да нет. Не может быть. Ну, какой дебил бы дал взятку щенками? Они ж не в пьесе Гоголя… У них тут эпопея покруче. И прямо сейчас, судя по всему, ему открутят башку нахрен. Лебедев даже из-за стола резко встает. — Молчи. Просто помолчи минуту, пожалуйста. Артем даже понять ничего толком не успевает, а Лебедев уже оказывается возле дивана, сверток какой-то на руки берет. Поскуливание сменяется громким пронзительным воем. — Тшш. Ну, тише, тише. Ребенок, а это именно он, лишь заливается громче и горестнее. — Ткачев, там, в сумке, погремушка. В виде цветка. Хмурая сосредоточенность на его лице сменяется такой глубинной растерянностью, что Артема с головой накрывает не свойственное сочувствие. — Ага, сейчас. Игрушка находится тут же, в боковом кармане сумки — яркая, разноцветная, он даже на миг залипает, чувствуя слабый укол зависти. В его детстве ничего подобного и близко не было… Сверток оказывается бежевым тонким детским одеяльцем, куда со всей любовью укутан маленький ревущий человек. Красный беззубый рот подрагивает в громких рыданиях, и даже погремушка, которой Артем чуть потряхивает, не особо помогает утешить малыша. А что если… — Дайте-ка я попробую. Лебедев смиряет его удивленным, недоверчивым взглядом. Но сомневается всего мгновение. Куда уж хуже, когда уши и так закладывает от громкого, обиженного воя. Ребенок на его руках, вопреки ожиданиям, мгновенно замолкает. Темные, почти черные, как у отца, глаза впиваются в Артема мутновато-пристальным взглядом. Будто малыш всерьез раздумывает, стоит ли продолжить ли истерику. Заставляя шевелиться. Артем потихоньку перетаптывается на месте, покачиваясь — надо же, помнит еще что-то. В ответ ребенок вдруг широко зевает и сонно смаргивает. — Соска где? — Шепотом. Главное сейчас не растревожить. А то истерика не по второму — по двадцать второму кругу пойдет. — Вот. Лебедев извлекает откуда-то бледно-розовую соску с улыбающейся ромашкой, и Артем тихонько кивает в сторону малыша: — Девочка? — Девочка. Юля. Соску Юлия Валентиновна принимает благосклонно. Сонными глазами пристально следя за ним. Улыбка сама собой растягивает губы. Вот это характер. Сразу видно — Лебедева. Уж она родителям даст прикурить, когда подрастет. Однозначно, блин. — Артем. Вид у Лебедева задумчивый. Даже слишком. Он же не собирается… — Не-не-не, Валентин Юрьевич! Я не, — Юля, было, придремавшая, тут же сонно промаргивается, мол, куда это ты собрался? И если отбрехаться от одного Лебедева еще бы вышло, то от двоих… Без шансов. — В данный момент это единственное хорошее, что ты можешь сделать для своей команды. — Но… — Тебе полезно вспомнить, что ты несешь ответственность не только за себя. — Да бл… — язык прикусывает, словив вспышку тихой ярости в чужих глазах, — да блин! Валентин Юрьевич… Ну, можно я хоть на трибунах посижу? С Юлей. — Нет. Да что с ним не так-то, блядь? Скрыть обиду не выходит — Лебедев, смерив его пристальным взглядом, вдруг снисходит до пояснений. — У меня с собой ничего теплого для Юли нет, так что не получится. Ну, может же по-человечески, когда хочет. Что не отменяет факта, что Артем, вообще-то, в личные няньки не нанимался. Но не в его положении выебываться. Сказали нянчить — будет нянчить. Тем более что нога от долгого стояния уже начала ныть. — В сумке несколько банок с пюре. Если вдруг она захочет есть. Игрушки там же, как и памперсы. Если что-то случится, то набери меня. Строго. Сверля тяжелым взглядом: «Хоть здесь постарайся не обосраться, Ткачев». Артему этот взгляд слишком хорошо знаком. Не закатить глаза в ответ выходит лишь чудом. — Понял вас. Все будет хорошо. — Я на это надеюсь. Угу. По-другому и быть не может. И не будет. Артем приложит к этому все силы. Придремавшая Юлька забавно сопит, и Артем мельком ловит полный какой-то отчаянной нежности взгляд Лебедева. Она смешно дергает носом, и его самого, против воли, пронимает каким-то абсолютным умилением — ну ангел во плоти ведь, когда не орет, как пожарная сирена. И в кого она только такая громкая? Лебедев-то вполголоса обычно говорит. Ну и что, что пробирает до самого нутра. Хотя, кто знает, каким он сам был ребенком? Перед глазами, отчего-то, как живой встает маленький Валентин Юрьевич в пионерском галстуке в школьном хоре, старательно выводящий… — …Ткачев! Лебедев от дверей рявкает шепотом так, что замечтавшийся Артем тут же стремительно разворачивается к нему, вопросительно приподнимая брови. — Головой за нее отвечаешь. — Ясен пень, ВалентинЮрич. Кивнув на прощание и осторожно прохромав сначала за сумкой — как, блядь, с ней сладить одной рукой? — а потом к дивану, Артем опускает Юлю рядом с собой. Та возится сонно, не просыпаясь. К счастью для него. Что ж. Если лично за треней последить не удастся, так хоть пересмотрит прошлую игру — авось, поймет, какого их так смачно отымели, да еще и на собственной площадке. Игра вроде затягивает, но как-то бессмысленно. Его, то и дело, сносит куда-то непрошеными воспоминаниями. Вот они с Русом и Анькой на коньках рассекают. Ну, как рассекают. Поддерживают ее за руки и потихоньку катят по щербатому льду дворовой коробки — можно было, конечно, и на пруд пойти, но там такое оживленное движение, что… А вот она радостная кидает в Артема футбольный мяч. Они с Русом на него полгода копили и купили такой, что все дворовые пацаны обзавидовались! А вот крохотная Аня никак не хочет успокаиваться — зубы режутся, Рус затыкает уши руками, покурить на балкон выходит — если мамка запалит, что он смолит, им с Артемом таких пиздюлей прилетит, что ни в сказке сказать. Да с какого вообще хера? В их шестом классе курят все. Даже девочки. Втихую за гаражами, но курят же. А они почему не могут, если все вокруг… «А если все вокруг пойдут с десятого этажа прыгать, ты тоже пойдешь?» Светлые мамины глаза полны такого укора, что Артема — уже в настоящем — передергивает всего. — Вот же… Юля во сне начинает возиться беспокойно, будто чувствуя его состояние. Приходится взять ее на руки, мягко укачивая. То, что ему, как спортсмену, курить нельзя мама втолковывала долго и упорно. Словами через рот, ага. В отличие от отца она никогда, ни разу… Юля как-то особенно громко выдыхает, разрушая трагичность момента. Вот уж кого действительно любят чистой, абсолютной любовью. Да Лебедев за нее любого порвет. И это здорово. Только так и надо. Она же его ребенок. Любопытство накрывает с головой, и Артем осторожно поднимается с дивана — на столе у Лебедева пара рамок — ему издалека не видно ни хрена, так почему бы… С фотографии на него смотрит невысокая русая молодая женщина. Лебедев рядом с ней кажется недвижимой скалой в своем темно-сером костюме. А вот она… В бледно-голубом платье, почти как у Золушки из диснеевского мультика — Артем-то всех принцесс знает, конечно же — она сама кажется сказочной принцессой. Даже прическа чем-то похожа — вот это совпадение. Или?.. Спросить бы у Лебедева, да вот только… «Знаете, ВалентинЮрич, жена ваша на свадебной фотке похожа на Золушку. Это так и задумывалось?» Угу. Принц из Лебедева обалденный, конечно. Хотя… Артем пристальнее вглядывается в такое знакомое, но непривычно улыбчивое лицо. Не, ну, а чо. Вполне себе. Он до сих пор вполне себе, несмотря на то, что ему уже нормально так за тридцать. Тридцать пять, что ли? Да неважно. Главное, что выглядит он все еще… Неплохо. Опять же форму поддерживает — на летних сборах наравне со всеми бегал, прыгал и все такое. Хотя мог бы забить. Жаль только, что приезжал всего на несколько дней. Но оно и понятно — жена, ребенок маленький. Кому захочется с командой париться, когда можно скинуть ее на помощника. Коробанов-то его полная копия — только помоложе и посмазливее. Если бы не травма, так и играл бы себе в высшем дивизионе, а тут приходится молокососов тренировать. Но никто не говорил, что жизнь — сказка. Даже если в ней и встречаются чужие жены, похожие на принцесс. Не. Принц из Лебедева так себе. Вот полководец, утомившийся от тупости собственных солдат — это про него. Но они еще повоюют обязательно. А как же. Что бы он про них и Артема в частности не думал, а команда у них охуенная. И слушать друг друга, когда надо, они тоже умеют охуенно… Угу. Вот только что-то незаметно ни хрена по последнему матчу. Возвращаться к пересмотру их бесславного проеба не тянет. Но он обязан понять, найти точку невозврата, когда все стремительно полетело в п… В самое пекло. Ругаться при Юльке даже мысленно резко становится неловко. Особенно, когда она чуть приоткрывает глаза, следя за ним. — Спи, маленькая. Если я что и понял в этой жизни, так это то, что если можешь поспать — поспи. Не сюсюкает, но нежничает тихонько. Откуда-то из глубин души рвутся полузабытые интонации. Неудивительно. Аньку почти также укачивал-забалтывал-усыплял. Только что колыбельные не пел — слуха-то нет, но ей, почему-то нравилось все равно. Юлька вдруг ручку из-под одеяла вытаскивает, к его лицу сосредоточенно тянется. А Артем что? Ближе наклоняется, чтобы ей удобнее было его за нос хватать. Ребенок же. Тут только покориться и смириться. Ну и не давать совсем уж откровенно себя прогибать. Хотя Юльке он этот бой точно проиграл — та выплевывает соску, растягивая рот в беззубой, счастливой улыбке. Ну вот. В самое, бл… ин, сердце. — Знаешь, пока что из всех Лебедевых, с которыми я знаком, ты мне нравишься больше всего. — Это отрадно слышать. Юля, заслышав отца, тут же принимается извиваться — соскучилась, конечно. А вот Артем совсем нет. Век бы его… — Она по вам соскучилась. Передает осторожно, бережно поддерживая, а Юля так и льнет к отцу. Тут же хватая и его за нос, заливаясь тихим радостным смехом. Лебедев смаргивает чуть удивленно, и Артем, не сдержавшись, хмыкает, мгновенно зарабатывая предупреждающий взгляд. Ну, что вы, Валентин Юрьевич. Он могила. Еще какая. Прямо-таки схрон чужих и своих стыдных, неловких, просто милых до нелепости моментов. И вот это вот — то, как Юля Лебедева за нос хватала, Артем точно не забудет никогда. Слишком уж беззащитно живым он в этот момент показался. Слишком любящим. — Собирайся, подвезу тебя до дома. Опа. А вот это счас внезапно было. И откуда что берется. Типа благодарность личному составу в личном порядке? Или что? Спросить не успевает. Лебедев, смерив очередным внимательным взглядом, добавляет: — Спасибо, что присмотрел за Юлей. — Да ладно, Валентин Юрьевич. Там и смотреть не надо было, она все время спала. Кажется, последнее его снова удивляет. Неужто дома она не дает спать ни себе, ни… Лезть не в свое дело — себе дороже. Это сегодня его пронесло. А что там у Лебедева в голове завтра будет — кто его знает. Судя по уже сказанному, Артему в ногах у него валяться придется, вымаливая разрешение выйти на лед. Не меньше. Не пустит ведь. Лишь бы проучить, показать, что у Артема прав не больше, чем у остальных. Пусть и играет он лучше всей вместе взятой команды, ага. Будь как все. Не высовывайся. Помни о том, что ты всего лишь часть отлаженной машины по забиванию шайб. И только попробуй возгордиться… Да. На лед его точно никто не выпустит в ближайшее время. — ВалентинЮрич, у меня вещи в раздевалке, — спохватывается уже в лифте. Что-то он сегодня доху… до хрена рассеянный. Вроде и обезболом не обколотый — ногу неприятно тянет, конечно, но так, не всерьез — а из реальности как настоящий нарик выпадает. Надолго и качественно. — Буду ждать на парковке. Серый лэнд ровер. Артем ловит отзвук чужого спокойствия, и в раздевалку вваливается в почти приподнятом настроении. По крайней мере, на такси сэкономит. Хоть что-то хорошее в этом беспросветном… В раздевалке уже пусто — небывалая удача. Пусть пацаны думают, что он от Лебедева сразу по съебам дал. Не стоит им знать, что Тема его дочку нянчил. Совсем не стоит. Через парковку чуть ли не вприпрыжку хромает. И чему только радуется? Но внезапная легкость никак не желает улетучиваться даже с холодным порывом осеннего ветра. И Артем сдается ей целиком, в машину чуть не запрыгивая. Лебедев только хмурится коротко, но молчит. Артем тоже молчит. Только, то и дело, косится на Юльку в зеркало заднего вида — та увлеченно жует какую-то резиновую игрушку, чем умиляет резко и отчаянно. Вот какого его так зацепило, а? Или молодость вспомнил, заностальгировал, бл… ин? — У тебя есть братья или сестры, — полувопросительно. — Не. У лучшего друга — сестра. Мы с ней все детство… У нас на глазах росла. Ничем неприкрытое удивление в его взгляде смешит. Вот так вот, товарищ тренер. Самый драчливый игрок команды — нянечка для самых маленьких. Чего только в жизни не бывает. — Буду иметь в виду. Стоп. Что? Но Лебедев уже на дорогу глядит. У Артема от возмущения аж скулы сводит. Счас бы юзать игрока своей команды, как… Как бы ни было, но с Юлькой он, так и быть, мог и еще посидеть. Но только в крайнем случае. Ага, да. Вот так ты, Тема, и доказал, что ты тряпка, об которую можно… — Здесь направо, а потом прямо до углового дома. — Какой подъезд? — Третий, — Артем только и в окно взглянуть успевает — надо же, быстро как доехали. Будто Лебедев по этим дворам не раз уже петлял. — Спасибо вам большое, ВалентинЮрич, — спохватывается, наполовину вывалившись из машины. — Не за что, Артем. До свидания. Он только кивает медленно и дверь аккуратно захлопывает. Лебедев уезжать не торопится — Артем, только открывая дверь подъезда, замечает серебристый отблеск тронувшейся с места машины. В подъезде темень — какой-то еблан снова разбил лампочку на первом этаже. Артем подсвечивает путь до лифта телефоном. На его дверях прибавилось надписей. Взгляд сам собой рассеянно скользит по матным строчкам под мерный шум поднимающегося на родной шестой этаж лифта. А дома свет горит. С кухни тянет теплым запахом позднего ужина, и Артем торопится скинуть кроссы: — Мам, ты чего не ложишься? — Решила тебя дождаться. Выходит к нему. Улыбается едва заметно — больше глазами. Но в них столько любви, что у Артема тревожно бухает в груди. В объятия ее чуть не падает. Мама если и удивляется, то виду не подает. Артем-то не самый ласковый сын. Наверное, зря. Решил когда-то, что четкому пацану все эти нежности не к лицу… Дурак был. Пора исправляться. — Валентин Юрьевич сильно ругал? По голове гладит мягко. Пальцами волосы чуть лохматит. Артем жмурится до белых пятен под веками, до легкой боли в глазах. — Вообще не ругал. Оставил за дочкой своей присмотреть. Отстраняется нехотя. Улыбается широко и звонко чмокает ее в щеку, вызывая ответную улыбку. Руки ее своими ловит, чуть пожимает — похудела она, конечно, сильно. А все потому, что не бережет себя совсем. Пришла пора передохнуть. Денег, которые зарабатывает Артем, на них двоих хватает с лихвой. Можно и… — Тем, давай. Иди мой руки и за стол. Зря я, что ли, готовила. Поддразнивает, снова тихонько улыбаясь. — Слушаюсь и повинуюсь! — Козыряет со всей серьезностью, на какую только способен, и исчезает в ванной. Легкость, захватившая его на промерзлой вечерней парковке, вновь расцветает внутри вместе с привычной дурашливостью. Губы сами собой растягиваются в улыбке. Глубоко под ребрами колет предчувствием чего-то особенного, и он отдается этому полностью. — Дочка-то у ВалентинЮрича совсем маленькая — меньше года. Смешная такая — Юлькой зовут. Только благодаря ей и спасся от… Мама с кружкой чая устраивается за столом напротив, внимательно вслушиваясь в бессвязную болтовню Артема. А он все заткнуться не может. Словно ему снова двенадцать, он только-только вернулся с тренировки и срочно надо рассказать маме все-все-все, потому что важнее этого ничего на свете нет. Эйфория от того, что строгой выволочки от тренера удалось избежать, постепенно сменяется привычной усталостью. Мама, прищурившись, с интересом следит за тем, как паузы в его рассказе становятся все длиннее и вдруг мягко накрывает ладонь своей. — Тем, ты только не сиди долго, отдохни нормально, хорошо? — Да, хорошо-хорошо. Вот всегда она так. Все о нем, да о нем. — Дай хоть посуду вымою. — Ну, вымой. Определенно, нужно ей путевку на море. И посудомойку еще. Но это уже с ремонтом сообразят. А пока… Пока стоит сосредоточиться на главном — на скорейшем восстановлении. Иначе ни отпуска, ни посудомойки не будет. Лебедеву от него избавиться ничего не стоит. Но кто ж даст ему повод.

* * *

— Я кому сказал не спать? Что вы как мухи сегодня ползаете, а? Четкий ровный голос Лебедев чеканит каждое слово. И они тяжело оседают на льду со стуком клюшек. — Вы сюда шайбу погонять приходите или тренироваться? Стук. Стук. Стук. Сту… Юлька на его руках погремушкой трясет, отвлекая от унылого зрелища нарезающих кривые круги с шайбой сокомандников. Добавляя словам Лебедева легкий мексиканский оттенок — Артем зачем-то представляет того в огромной цветной шляпе и хмыкает чуть ли не в голос. Лебедев в тренерском запале не слышит, а вот Коробанов косится на него с явным раздражением. Удержаться и не показать ему язык стоит таких запредельных усилий, что Артем тут же на Юльку вновь переключается. А то выгонят еще. Вот стыдобища будет. Хотя, достаточно и того, что Лешка, с которым они столкнулись у входа на трибуны, смерив его насмешливым взглядом, бросил: — Нянькой подрабатываешь, а, Тем? Желание вмазать хорошенько, чтобы рот свой поганый больше не раскрывал, накрывает с головой. Но Артем лишь улыбается широко, сладко: — Хочешь на мое место? Это несложно устроить. Знаешь же, как бывает: случайная подсечка и головой в бортик. А там уже не до тренировок будет. Кажется, его приветливый оскал Лешку зацепил. Варежку, по крайней мере, тот захлопнул тут же, злобно зыркнув в ответ. А Артем что? Артем на трибуны полез. С Юлькой и больной ногой одно это было тем еще еба… Дурацким квестом. И сейчас, глядя, как там внизу, по льду скользят алые фигурки, вслушиваясь в негромкие, резкие, но продуманные команды Лебедева, Артем впервые по-настоящему чувствует себя частью команды. Что, наконец, хоть немного понимает Лебедева. Что в его резкости и кроется тот залог успеха, благодаря которому они так играют. И слушают, и слышат друг друга, когда это требуется. С перерывами на бессмысленную грызню, конечно. Юлька, переключившаяся с погремушки на резиновое кольцо в виде яблока, вдруг начинает ворчать. А потом и вовсе ощутимо прикладывает его по руке этим самым кольцом, привлекая внимание. — Ну, ты чего, маленькая? Хмурится. Пальцы в рот тянет, Артем только и успевает перехватить крошечную руку возле самого лица. Она вдруг принимается хныкать, а стоит только шайбе с громким стуком врезаться в один из бортов, и вовсе заходится тихим плачем. Жалобным таким. Мол, совсем ты мне внимания не уделяешь. Все хоккей, да хоккей! Кому он нужен, когда есть такая распрекрасная я? — Все-все, ну их нафиг. Пойдем лучше мультики смотреть, да, Юль? Негромко, мягко. Вкладывая все спокойствие. Не помогает. Артем уже и с трибун в тишину коридора вывалился, а она все плачет. Вариантов остается ровно два. Памперсы чуть ли не на ходу проверяет — не то. — Сейчас все будет, обещаю. Поедим и мультики включим, — пюрешку Валентин Юрьевич, честь и хвала ему, догадался поставить возле батареи. Вроде мелочь, но благодаря таким мелочам весь присмотр Артема за Юлькой сводился к играм да легкому баюканью — удовольствие сплошное, а не тяжкая повинность. Юлька первую ложку игнорирует. Морщится, головой вертит, чуть не фырчит раздраженно. Не на того напала, принцесса. Артем вторую ложечку достает, зачерпывает немного пюре и пробует на глазах у замершей Юльки. Ее широко недоверчиво распахнутые глаза сияют темными галактиками. Артем жмурится старательно. — Вкуснотища! Сча я сам все съем… Он и ее ложку в рот тянет, тут же получив смачный шлепок по лицу. Вот так вот. Без лишних слов и метаний Юлька у него чуть ли не из рук ложечку выдирает. Морщится, распробовав вкус пюре, а потом задумывается. Вторую принимает нехотя, медленно распахивая рот и пристально следя за ним — чтоб, понимаешь ли, еще чего не отколол. — Я ж не изверг какой — у детей еду отбирать. Кушай, Юль, спокойно. Расслабляется потихоньку, ложка за ложкой. Под конец довольно засопев. Разом превращаясь в чуть сонного ангелочка. Сразу видно — дочь своего отца. Чуть что не по ней, так прилетит тебе тут же. Но в отличие от Лебедева получается у нее это мягче в силу возраста. А вот потом… Да, огонь характер, ничего не скажешь. Артем ее на руки берет — она послушно срыгивает на полотенце и, чуть повозившись, замирает. Затихает, забавно сопя. А Артем что? Знай себе круги по кабинету нарезает, пока нога не напоминает о себе слабой предупреждающей болью. Вынуждая присесть на ставший родным за последние дни диван. Лебедев даже автолюльку приволок, чтоб, значит, Юля со всем удобством почивала. Вот и сейчас она умиротворенно сопит, позволяя передохнуть ближайшие полчаса. Артем на диване в полный рост вытягивается и глаза прикрывает. Есть возможность поспать — поспи. В коридоре, на удивление, прохладно. Хорошо, что Лебедев легкий комбез выдал — можно выгуливать Юлю при полном параде на радость одиноким посетительницам стадиона. Лица, в основном, знакомые — фанатки фанатками, а постоянная девушка есть у каждого второго игрока. Хотя какая там любовь в их возрасте — так, спермотоксикоз помноженный на тоску по ласке. Вот у Лебедевых однозначно… За окном как-то разом темнеет. Дождь, собиравшийся весь день, заливает окна, размывая желто-оранжевые от опавших листьев улицы. Стекает водопадами ранней октябрьской хмури по стеклу. Юля задорно шлепает ладошкой по прозрачному прохладному окну, пытаясь потрогать воду. — Не, не выйдет. Дождь-то снаружи, а мы с тобой тут. Насмешничает, чуть подразнивает — за что тут же получает холодной ладошкой по щам. Нет, ну, какая же… Юля, звонко хохотнув, принимается нетерпеливо вертеться, выворачиваться из рук — хочет вниз, ползать. В коридоре на плитку ее не пустишь — сквозняки, да и сам пол наверняка ледяной. Еще застудится, а Артем за нее головой отвечает. — Юль, подожди, сейчас в кабинет вернемся и пущу тебя… Не слышит его, подергивается, чуть не пыхтит раздраженно. Похныкивать начинает. Только бы донести ее до того, как разразится истерикой. Артем уже все ее повадки выучил — и если не поторопиться, то успокоить ее потом будет невозможно. Почти на самом верху лестницы она вдруг затихает — пальцы в рот засовывает, прислушивается будто. Артем тоже замирает. Не сразу, но различает знакомые сдержанные, тихие интонации. — Держусь. Пока получается. — Если будет нужна помощь — любая, ты знай, мы всегда тут. Главное, один не… Окончание фразы глохнет в громком всхлипе Юли. Подгоняет. Артем шумно выдыхает, наверх медленно поднимается. Вроде не крадется, а все равно неловко. Лебедев-то не дурак. И не параноик, но… Но как ему объяснишь, что случайно подслушал, а не… — Ткачев, — Игорь Николаевич кивает чуть рассеяно, а Лебедев оглядывает внимательно, пристально. Мол, и сколько ты услышать успел? — Здрасте, извините, — он неловко на дверь кивает, и они понятливо расступаются. От чистейшего офигивания на лице Игоря Николаевича при виде их с Юлькой делается смешно. Губы сами собой растягиваются в улыбке, и Артем поспешно ныряет в кабинет. — Ты что это, своего лучшего игрока?.. — вопрос схлопывается с негромким щелчком закрывшейся двери. Артем дух переводит, лишь опустив извертевшуюся капризничающую Юлю на диван. Она хныкает по инерции, а потом вдруг ладошками по кожаной обивке бьет. Требуя игрушек и неусыпного внимания. И кто сказал, что дети — это легко? Вот он бы этим знатокам… Юля крепко задумывается над подсунутой пирамидкой из разноцветных кругов, и Артем, наконец, выдыхает. На пол садится, приваливаясь спиной к дивану. Юля что-то тихонько лопочет, по голове ему кругом стучит ощутимо так. — Ай, Юль, блин, — он поворачивается к ней, лицо обиженное корчит, вызывая громкий радостный смех. Она ручками размахивает — лишь бы себе по лицу не… Ну да. Его-то не жалко. Лоб горит от боли, но Артем лыбится как дебил — потому что она так по-простому счастлива. И у него глубоко внутри пухнет, ширится ответное чувство счастья. О ребра бьется с каждым вдохом. — Вот буду опять ходить с синяком во всю морду, и что твой отец скажет? Скажет: «Опять вы, Ткачев, подрались, а я ж вас с ребенком оставил. И где только находите приключения на свою…» Юлька громко чихает, хмурится, кажется, сама слегка напуганная, а Артем только и успевает платочком ей нос подтереть — головой вертит, хнычет, уже готовая расплакаться. Он умудряется захватывать позабытое красное кольцо от пирамидки и сунуть ей, отвлекая. Помогает. Юлька хмурится снова, но кольцо хватает, утягивает себе. Машет рассеянно, теряя к нему, Артему, всякий интерес. Облегчение гонит обратно на пол, и он вновь приваливается к дивану. Лоб пальцами трет — в сумке еще есть холодное пюре, авось… Взгляд сам собой мажет по столу, цепляясь за кое-что новенькое. Награду лучшему тренеру Артем узнает сразу. Сам облизывался на такую же, но лучшему снайперу. Конечно, и о награде самому ценному игроку Чемпионата мечтал. Вот в этом сезоне… И сам не понимает, как у стола оказывается. Запредельное любопытство толкает вперед. Так вот зачем Игорь Николаевич приехал. Награду вручить. А то Лебедев награждение пропустил, а Коробанову ее не доверили. Артем как завороженный пялится на поблескивающую статуэтку. Только руку протяни… Вот лажа-то будет, если Лебедев застанет его за разглядыванием награды. Хотя, почему лажа-то? Он ведь просто интересуется — будто что-то плохое. Но сначала разговор этот, теперь награда — словно Артем вынюхивает что-то, ага. И параноиком не надо быть, чтобы насторожиться. Но Лебедев не заходит ни спустя минуту, ни спустя две. Артем мельком глядит на часы — тренировка еще идет. Потом на Юльку — та увлеченно возится с пирамидкой. Статуэтка в руках тяжелая, увесистая. Хорошо, что у Лебедева нет привычки кидаться первым попавшимся под руку — иначе было бы больно. Хотя, такой красотой даже в голову получить не так обидно… Мысли скачут, сталкиваются хаотично. Чуть ли не восторженно. Отчего-то чужая награда воспринимается почти как своя. Это что это, бл… ин, его на гордость расперло? Сначала на трибунах, теперь тут… Юля вдруг с громким грохотом сваливает пирамидку на пол и сама тянется за ней вниз — Артем как в замедленной съемке наблюдает происходящее. «Пиз…де…» Прыжок выходит не хуже, чем у олимпийца какого, но поймать Юльку он все-таки успевает. — П-принцесса, полеты из башни отменяются. Погода не летная, ты посмотри какая гроза, а. Чушь всякую несет, прижимая к себе крепко-крепко. Она тут же дергается раздраженно, мол, пусти. Без тебя весело было. Зачем только… — Вот подрастешь, и свожу тебя с парашютом прыгнуть. А пока… — Похвальное стремление. — Здравствуйте, Валентин Юрьевич. Не вздрагивает только из-за пережитого секунду назад ужаса. Лебедев как всегда, бл… ин. Вот зачем так подкрадываться, а? Под прицелом черных глаз хочется плечами передернуть. Не поймет. Хорошо хоть Артем статуэтку не разбил. И Юлька цела. А то был бы полный п… провал. — Здравствуй, Артем. Вы, как погляжу, играете? — Угу. Тренируем прыжки. Я страхую. — Молодец, — Валентин Юрьевич ближе подходит, Юлю забирает. Мельком мажет взглядом по валяющейся на полу статуэтке, только брови выразительно приподнимая. Стыд тут же жаром заливает щеки, стекает на шею — Артем поспешно поднимает награду, к столу на негнущихся ногах ковыляет. Левая, растянутая, ноет так, что он невольно морщится под все тем же тяжелым внимательным взглядом. — Собирайся. Домой подвезу. — Да ладно, ВалентинЮрич, не… — Не обсуждается. Вот всегда он так. Не оставляет пространства для маневра. Если он и в жизни такой, то его принцессам несладко приходится. Небось, даже огнедышащий дракон в лице тещи бессилен перед этой непробиваемой уверенностью, что все приказы будут выполнены. Ну да. Попробуй повоюй с таким — с него же все, как с гу… С лебедя вода. Артем только шумно выдыхает, губы поджимает. Его собственный рюкзак здесь, так что и на парковку спускаются вместе — Артем несет Юльку, а Лебедев все остальное — от сумки до автолюльки. Хочется сморозить что-то глупое типа: «Смотрите, привыкну, что вы меня подвозите, буду после тренек вашу тачку караулить», но это даже в голове звучит максимально тупо. Лебедеву такое лучше не озвучивать. Он Артема, кажется, и так идиотом считает. А чтобы разрядить обстановку можно про фотки рассказать. — Я Юльку сегодня пощелкал, есть пара хороших кадров, давайте хоть скину. Ответный взгляд пронзительный, удивленный. Артем в нем почти захлебывается. А Лебедев вдруг едва заметно улыбается — или ему кажется? — Скинь. И чуть запоздало, но так искренно: — Спасибо, Артем. — Да было бы за что, Валентин Юрьевич. А у самого дыхание перехватывает. Ху… Хрень какая-то. Лебедев чуть головой качает, явно несогласный, но молчит. А фотки, и правда, отличные. Да хоть та же, где Юля широко беззубо улыбается, чуть запрокинув голову — в одной руке погремушка, в другой жевательное кольцо. Ни дать не взять — помазание на царство. Артем тихонько, про себя хмыкает и, все-таки, подписывает фотку так. Не, ну, а чо. У Лебедева, наверное, и чувство юмора есть. Только тщательно скрываемое. Но кто ищет — тот всегда найдет. В этом Артем уверен.

* * *

— Не, ну ты только глянь… Восхищенно-охреневший шепот Лешки с заднего сидения перекрывает общий автобусный шум. Тема против воли через плечо косится: вроде и любопытством не страдает, а отвлечься хочется. Правда, не сиськами во весь экран чужого смартфона. — Темыч, зацени, — Лешка чуть ли не под нос их сует, довольно ухмыляясь. Будто голые бабы в личке для него в новинку. Хотя… Кто ж его знает. Артему-то с тех пор, как в прошлом сезоне дал интервью после решающего матча, все время обнаженку шлют. Удалять заебался. А потом и вовсе прикрыл лавочку под близких друзей. Нахуй такое счастье. В инете порнухи в открытом доступе — завались. А тут какое-то насильственное впихивание. Будто он одному факту радоваться должен. — Да классные, чо. — Местная фанатка прислала. — Кому-то перепадет после матча, — широкая ухмылка сама собой растягивает губы. Насквозь фальшивая, но Лешка, слишком увлеченный очередной любовью на час, не замечает. И заебись. А то решит еще, что Тема ему завидует — полный пиздец будет. С передних сидений тихонько тянет капризным поскуливанием. Юлька, разбуженная громким гудением голосов, принимается возиться на руках у Валентина Юрьевича. Артему видно плохо, зато слышно хорошо. — Уже недолго осталось. Скоро приедем, Юль. Команда замолкает как-то разом. То ли устыдившись собственной шумности, то ли пришибленная фактом, что с ними на игру едет младенец. И чего Лебедев ее с собой потащил? Надо будет спросить. Не дело это — маленьких детей по всей стране таскать. Даже если жена в командировке, есть бабушки, да?.. Или нет? Какое ему вообще… Хмурится. А есть ведь дело. Юлька-то своя практически. Он с ней за две недели так сроднился, что сейчас только и мыслей о том, что она неважно перенесла перелет. О матери еще. Как она там... И ехать не хотел — она настояла. Даром, что играть его, скорее всего, никто не пустит. Для Лебедева даже то, что Игорь Семенович дал отмашку, что на лед можно, не аргумент. А переупрямить его… Проще бетонную стену с места сдвинуть. Нерушимые, блядь, принципы. А то, что Артем играть хочет, аж подыхает — это никого не волнует. Да и в форме он неплохой, хотя уже месяц без нормальных тренировок. Вы только пустите играть, товарищ тренер… Гостиница чистая и светлая. С ненавязчивым музончиком на фоне и чутка заебанной регистраторшей за ресепшном. Но дело свое знающей. Ключи от номеров расходятся по рукам почти мгновенно. Еще перед выездом по воле жребия Артем оказался в одной комнате с Женькой. Соседом тот был почти идеальным: не храпел, телок не водил, не шумел особо. Иногда, правда, разговаривал во сне, но это так — Артем обычно дрых без задних ног, так что и не знал бы вовсе, если бы не проснулся однажды посреди ночи от кошмара. Да, повезло ему, ничего не скажешь. Поговорить с Лебедевым до отъезда не получилось. Тот все с Юлькой зависал, Артем и не мешал. А теперь следовало, наконец, прояснить собственный статус и план действий — на лед он готов был хоть сейчас. Нога уже несколько дней не беспокоила, и Артем потихоньку возвращался к тренировкам под чутким присмотром командного врача. И чувствовал себя вполне способным играть. Угу. Теперь бы Лебедева в том же убедить. — Валентин Юрьевич! У самых дверей номера догоняет. Юлька на него косится рассеянно и возвращается к ленивому жеванию резинового кольца. — Да, Артем. — Вы же с Игорем Семеновичем разговаривали? Он разрешил, — чужой взгляд медленно тяжелеет, пригвождая к месту, но Артем упрямо продолжает, — мне играть. Может, я хоть во втором матче… — Артем. На лед ты выйдешь только когда полностью восстановишься. Это не обсуждается. Как всегда с плеча рубит. С ходу отметая любые доводы. Вот что за человек, а. — Но он… — Я тоже с ним говорил. В ближайшие дни тебя ждет медленное возвращение к тренировкам. Не больше. Охренеть какая длинная фраза, но не длиннее болта, который Артему хочется положить на его мнение. — Не, ребята и без меня сыграют отлично, без базара, но со мной точно лучше! Уламывает, почти строит глазки кота из Шрека — не похоже, судя по чужой реакции, ни хера, но он хотя бы пытался. Лебедев закипает медленно, но верно. В глазах вспыхивает и гаснет искрами гнев, а губы в тонкую линию сжимаются. Не, эту крепость ни нахрапом, ни измором не возьмешь. Есть, конечно, слабое место — Юлька, но это совсем низко. Артем же не орк какой, чтоб взрывать монолит чужого терпения шантажом. Самому же и прилетит в итоге. — Ткачев. Вы и так своей травмой подставили команду. Хотите совсем добить? Вот и прилетело, ага. Абсолютно несправедливо. И оттого особенно больно. — Да почему добить-то?.. Юлька до этого молчавшая вдруг принимается хныкать, а потом вовсе заходится таким плачем, что Артем сам варежку захлопывает. Хочется на руки ее взять, укачать. Это ведь его вина, что… — Идите, Ткачев. Я все сказал. Угу. Слушать бы еще научился нормально, блядь. Но Лебедев уже теряет к нему всякий интерес, полностью сосредоточившись на рыдающей Юльке. Ярость пополам с раздражением гонят прочь, и Артем влетает в собственный номер, громко хлопнув дверью. Тут пусто — Женька болтается где-то. И к лучшему. Не хватало еще, чтобы кто-то видел, как Артему в который раз отдавили гордость. А все потому, что кое-кто упрямый баран, а еще дохуя любит обвинять других в том, в чем они совсем не… Громкая трель телефона перекрывает бессвязный поток гневных мыслей, отвлекая от нового приступа злости. — Тем, привет. Как добрались? Все раздражение мигом гаснет, стоит услышать ее теплый, чуть усталый голос. Артем трубку поудобнее перехватывает, к окну подходит. Грязно-серый городской пейзаж то тут, то там пестрит желтыми и красными деревьями. Вроде и центр города, а как будто одна из многочисленных промзон Москвы. А ведь кто-то постоянно здесь живет и ничего другого не знает. — Тем? — Привет. Задумался просто, прости, — выдыхает тихонько, но ей, наверное, слышно. Молчание по ту сторону трубки делается напряженным. — Нормально добрались. Сейчас разместимся, потом тренировка, вечером свободное время. А завтра днем первая игра. — Что Валентин Юрьевич сказал? — Да что он может сказать… Сказал, что не выпустит играть. Что еще-то. Грубит, снова заводясь. Засевшая занозой в сердце обида при каждом вдохе отдает глухой болью в груди. Он и рад бы забить, но отчего-то только глубже увязает в злости. — Это не последняя твоя игра, ты же знаешь, Тем? Все обязательно будет хорошо. Уверена, Валентин Юрьевич трезво оценивает твои силы. Он бы не стал просто так… Она говорит что-то еще. Словно в одеяло укутывает — как в детстве, когда Тема подскакивал от очередного кошмара и забирался к ней в постель. А мама только обнимала крепко, но нежно и шептала всякие ласковые глупости, которые никогда в жизни не вспомнишь, но от которых в груди поселяется утешительное тепло. — …Все будет хорошо, слышишь? — Слышу, мам, слышу. Спасибо тебе. И откуда в ней столько любви? К нему, балбесу, истерящему на ровном месте. — Мам, ты как себя чувствуешь? Спохватывается в последний момент. Становится стыдно и неловко. Но мама, конечно же, только тихо улыбается в ответ: — Нормально. Врач заходил, сказал отлежаться пару дней. Сейчас сильные магнитные бури, много кому плохо. От меня сразу к Надежде Сергеевне пошел — ей тоже нездоровится. — Вы там это, хоть апельсины для общего тонуса ешьте, не знаю… — Первое, что в голову взбредет. Врет ведь, что все в порядке. Лишь бы он не переживал. Угу. Вот так взял и тут же перестал. — Обязательно. Артем, — ее голос наполняется беспокойством. — Пожалуйста, будь осторожен. И на льду, и… — Мам, я не собирался даже… Ну да, ну да. Пойти пиздиться с местной гопотой было бы верхом тупости. Зато вмиг бы мозги прочистило. Сразу б все мысли о несправедливости окружающего мира из головы выбило. Красота. Но озвучивает Артем ровно то, что она хочет услышать: — Буду, обещаю. Тоже по-своему врет. И она об этом знает. Маленький семейный обмен ложью. А зачем — хрен его знает. Мама все равно будет за него переживать, а он за нее. Вот только показывать это, почему-то, нельзя. Будто есть что-то стыдное в том, что… — Люблю тебя, Тем. Береги себя. — Я тебя тоже, мам. И ты. За окном медленно вспыхивают белыми пятнами уличные фонари, разгоняя ранние по-осеннему темные сумерки. Артем глубоко вздыхает и отшатывается от окна, падая на кровать. Утро вечера мудренее. А вечер заебнее раз в сто, чем весь предыдущий день. И неважно, что Артем всю тренировку отвел по-царски. Не, это не считается. Он ведь восстанавливается еще. И на лед ему выходить разрешили из великого одолжения. А про игру и думать нечего — рано, слишком рано. В итоге Артем с головой залипает в телефон, валяясь в одиночестве в номере. Но даже ютуб не приносит привычной радости. В сети только и разговоров о космосе и колонизации Марса, а у Артема внутренности, будто в черную дыру затягивает — не пустил. Мог ведь, но отчего-то решил, что так будет лучше. Да кому, блядь, лучше? Команде? Ему лично? Судя по всему так. Короткий негромкий стук в дверь только подтверждает нерадостные мысли. — Войдите. У Лебедева на руках Юлька. Темные тени под глазами — тоже не спал полночи, что ли? Угу, так переживал, так переживал… Небось, Юлька капризничала. Зато сейчас сопит во всю, только соска во рту чуть нервно подергивается. — Здравствуйте, Валентин Юрьевич. Преотвратнейший официальный тон удается идеально. Лебедев смаргивает как-то безнадежно. Выдыхает. — Артем. Я не должен был просить раньше. Сейчас тоже, но Юлю больше не с кем оставить. Присмотри за ней, пожалуйста. А ведь может же, когда хочет. Угу. Когда ему что-то надо. Дипломат хренов. — Я все понять не могу — у Юли бабушек нет, что вы ее везде таскаете? Откровенно грубит, но как же пое… поебать. Где это, блядь, видано — использовать лучшего бомбардира команды в качестве нянечки? Ебануться же. Настолько впустую растрачивать чужой потенциал. Где-то в глубине головы совесть негромким голосом матери напоминает о том, что Лебедев знает, что делает. Ну да. А Артем должен просто взять и схавать происходящее как данность. — Юлина бабушка на днях приедет из Краснодара. Больше я тебя не побеспокою. В его голосе прорезается металл. Еще одно неосторожное слово — и Артем порежется. Но больно отчего-то уже сейчас. — Да я… Мне несложно. Юлька классная у вас. А вот вы у себя не очень — так и сверкает между строк. Лебедев едва заметно усмехается. Завозившуюся, было, Юльку укачивает и кивает на выход. — Побудешь у нас в номере, я там все подготовил. Если что — звони. И глазами строго так зыркает. Но без прежнего холода. — Есть звонить! — Артем козыряет, дурачась — все равно его идиотом считают, так какая… Может, хоть атмосферу разрядит. — Балбес! Как-то ласково даже. Нет, не так плох Лебедев. Пусть и заблуждается относительно него. Но ничего. У Артема весь сезон впереди — докажет еще. Пропустить шайбу на первых же минутах — это надо ж умудриться! Долбодятлы, блин. Куда Лебедев смотрит? Хотя толку от него сейчас… Включить телевизор было самой правильной идеей за весь день. За неимением других инфоповодов местное ТВ с радостью врубило по центральному областному каналу прямой эфир молодежки. За что Артем был им премного благодарен. Не ожидал, правда, что придется смотреть, как свои бездарно проеб… проигрывают инициативу буквально с первых секунд — и кому! Какому-то Алмазу, блин. Стыдобища. Если у Лебедева и была какая-то тактика, то команда ее точно не придерживалась. Бессмысленно кружа в попытках выбить шайбу на сторону противника. — Да, кто ж так!.. Собственное гневное шипение кажется оглушительным в тишине одинокого номера. Артем чуть нервно косится в сторону детской кроватки: Юлька до сих пор спит. Сопит во сне с легким присвистом и только. Артем и не трогает. Умаялась малая. Еще бы, такой стресс — сначала перелет, потом абсолютно незнакомая обстановка… Тут не все взрослые выдерживают, она еще молодцом. На экране меж тем мелькает крупный план — сосредоточенно безразличное лицо Лебедева с плотно сжатыми губами. Глаз за чуть бликующими очками не разобрать. Но в них, наверняка, горит праведный огонь ярости. Изнутри привычно колет застарелой обидой. Вот был бы Артем там… И его ушатали бы все в те же первые секунды. Как бы он не храбрился, а признать, что нога все еще слушалась плохо, стоило хотя бы себе. Ортез, который он послушно продолжал таскать, конечно, помогал, но до полного восстановления Артему еще... Какое-то время. Обвинить в собственной травме было некого: сам же в драку и полез. А вот то, что нога вдруг поедет в сторону, когда чужое тяжеленное тело вдруг навалится со всей дури, впечатывая в бортик, не ожидал. Должен был предвидеть, угу. Но в адреналиновом запале даже не заметил, что что-то не так. Понял сильно позже, уже откатываясь… — Не, ну охренеть! Ты это видела, Юль? Команда, наконец, собравшись, совместными усилиями загоняет ответную шайбу в ворота противника. Разом возвращая к себе уважение. — А наши-то молодцы. Повоюем еще! Юлька, кажется, разбуженная его бурной реакцией, тихонько скулит. — Давай-ка проверим тебя, а, принцесса? Памперс, действительно оказывается мокрым, а сама Юлька неожиданно горячей на ощупь. Означать это может ровно одно — Тема вляпался. Причем конкретно так. Не, может, обойдется еще. Может… Не может. Обычный ртутный градусник, который Артем резво отыскивает в аптечке и сует Юльке, показывает жуткие тридцать восемь и девять. Понятно теперь откуда и вялость, и сонливость, и… Телефон сам собой оказывается в руках. Набрать Лебедева и рассказать… Нет, сначала скорая. Юлька вдруг заходится в тихом приступе кашля, тут же переходящем в слабое хныканье. «Вы позвонили в детскую скорую помощь. С вами свя…» Дальше Артем уже не слушает, внимательно вглядываясь в покрасневшее личико, часто, с присвистом дышащей Юли. Напряженно, но четко отвечает на вопросы диспетчера, на автомате представившись братом, а потом, отключившись, судорожно ищет Юлины документы в чужом чемодане. Кутает скулящую Юлю в одеяло после резкого и сурового: «Почему раньше не вызвали? Необходима госпитализация» от подоспевших врачей. — Родители ее где? — все так же строго глядя поверх очков, интересуется молодой доктор. А Артем только и может долго, сонно сморгнуть в ответ. Адреналин, на котором он держался все это время, выветривается в одночасье. Оставив после себя звенящую усталостью пустоту в голове. Да такую, что слова никак не желают складываться в предложения. Артем только хрипло каркает в ответ: — Я ее отца… Нашего в смысле сейчас наберу. Он обязательно приедет. Примчится. Открутит Артему голову, хотя мозгов в ней и так нет, так какая… — Здра… Вствуй, пап, — на удивление ровно. — Ты только не волнуйт… ся. Мы с Юлей едем в больницу, у нее высокая температура, но все будет в порядке! На одном дыхании. Ответное густое, неестественно громкое молчание сменяется смутными шумами. Где-то на фоне ликует стадион, а Лебедев долго, страшно молчит в трубку. И нет таких слов, которые сейчас бы его успокоили. — Понял. Сейчас приеду. Скинь адрес в смс. — Хорошо! Облегчение накрывает с головой — Артем без сил растекается по крохотному сидению скорой. Все обязательно будет хорошо. Лебедев в курсе, скорая уже везет их в больницу — он сделал все, что мог. Теперь остается только ждать. Юлька за стеклом — в палате интенсивной терапии. Ее и не видно толком за всеми этими приборами, врачами и прочим… Такой себе «Пятый элемент» для самых маленьких. Куда там летит в своем закрытом боксе Юля — кто знает. Космическая малышка, опутанная кучей проводов. Хмыкает негромко, нервно. Пальцы сжимает и разжимает — ногти впиваются в кожу до боли. А взгляд от нее отвести не может. Кажется, моргнет и… — Здравствуй, Артем. Поворачивается заторможено, все еще не веря, что… И как-то само собой выходит. Артем смыкает руки у него за спиной, вжимаясь всем собой. И Лебедев крепкий, надежный вдруг шумно выдыхает и обнимает в ответ. Горячей ладонью по спине проходится. Впечатывая в себя. Секунды текут, складываясь в минуты, но сил сделать шаг назад, отстраниться, нет. Вот только что про него Лебедев подумает? — ВалентинЮрич… — Сын, значит. Прерывает на полуслове, но так даже лучше. Артем только плечом дергает в ответ, взгляд на Юльку переводит. — Иначе они бы не приехали. Лебедев кивает медленно. Тоже приклеиваясь взглядом к стеклу. — Мне сказали вещи оставить, а я ничего и не… — Я все привез. Все хорошо, Артем. Ты молодец. Тяжелая горячая ладонь утешительно сжимает плечо. И его, наконец, отпускает мучительно-напряженное беспокойство. Лебедев весь там, с ней — и Артем как никогда остро чувствует себя лишним. — Врач сказал, что если все будет хорошо, с утра к ней можно будет. — Да, я с ним говорил. Разворачивается вдруг, глядит пристально так, внимательно. И молчит. Чего в его молчании больше — благодарности, усталости или удивления — не разобрать. Артем лишь улыбается криво. И первый отводит взгляд, не выдерживая. Отчего-то смотреть сейчас на него невозможно. И дело вовсе не в… — Если хотите… — Поезжай в гостиницу, тебе нужно отдохнуть. Я вызову такси. Вот так вот. И не нужна ему никакая поддержка и… — Спасибо, Артем. Я перед тобой в долгу. — Да, бля, ВалентинЮрич!.. Любой бы на моем месте… А Лебедев что? Ему одного взгляда достаточно, чтобы доказать свою точку зрения. Оттого еще значимее звучит твердое: — Рядом с ней был ты. И ты справился. В горле комом встают все возражения. Губы сами собой растягиваются в глупой, широченной улыбке. Вот что за человек, а? — Дайте я вам хоть кофе в автомате возьму, все равно всю ночь сидеть будете. — Возьми. Негромко, мягко. Так, что Артем почти сбегает, чувствуя, как внутри разливается незнакомое тепло.

* * *

Москва встречает проливными дождями. За тяжелыми серыми облаками не видно земли. Поскорее бы уже зима наступила. А не вот это вот. Такая, чтоб под ногами с хрустом ломались застывшие за ночь лужи. Такая, чтоб, как детстве, разогнавшись, скользить по гладким ледяным дорожкам. Валентин Юрьевич, если б узнал, чем страдают его подопечные после тренировок, уши бы оборвал… Но он не знает. И не узнает. Артем отворачивается от окна, глаза пальцами трет. На сколько он там, в Череповце, застрянет, неизвестно. Но лишь бы с Юлей все было… — Полетите обратно с Иваном. Мы с Юлей останемся еще на несколько дней. Врачи сказали, что лучше подождать. Спокойно, размеренно. Ни секунды не удивляясь его, Артема, появлению. В этом весь Лебедев: скала, монолит, а что там внутри — хрен его… Хотя сердце у него вполне себе бьется. Это Артем прочувствовать успел. На его сбивчивое: — Вот поесть вам привез. И нормального кофе еще… Лебедев только благодарно кивает. Вчерашняя неловкость перерастает в неловкость сегодняшнюю. Артем бы и рад не отсвечивать, но само выходит. ВалентинЮрич, правда, кажется, ценит его дерганую заботу. Улыбается едва заметно, даже немного расслабляется, пока ест. Все это Артем отмечает на автомате. Пока занимает место почетного караульного у Юлькиной палаты. Все еще за стеклом, под проводами, все еще… Прогноз оптимистический. Простуда, не больше. Пик температуры пройден вчера, сегодня ей уже лучше — слова местного врача успокаивают. Дарят надежду на то, что все будет хорошо. Обязано быть. Прощание смазывается до короткого, крепкого рукопожатия. Лебедев глядит на него долго, как-то незаметно превращаясь из человека в товарища тренера. Собирается. Закрывается. Будто и не было проблесков обычной человеческой слабости. Наверное, так и надо. Когда больше не на кого положиться кроме себя. Вопрос о том в курсе ли его жена, Артем заталкивает поглубже. Знает, конечно же. Валентин Юрьевич не стал бы такое скрывать. Самолет, наконец, заходит на посадку, и приятный женский голос выдергивает его из воспоминаний, напомнив, что следует пристегнуть ремень безопасности. Лебедев возвращается спустя несколько дней. Ровно накануне игры со Львами. Привычно непоколебимый и собранный. Артем, конечно, выкладывается на тренировке по полной. Но внимания заслуживает не больше, чем остальные. Это необъяснимо бесит. Ну да. После всего, что между ними было… — Состав на будущий матч будет объявлен завтра. После дежурного медосмотра. Припечатывает. Строгие темные глаза обводят их всех и будто задерживаются на Артеме. Что, внимания хотел? Получи, распишись, блядь. Только от радости не сдохни. Прохладный душ не приносит ожидаемого успокоения. Хочется выкрутить воду до ледяной — чтобы холодом выжгло пылающую внутри обиду. Угу. Самое оно — свалиться с воспалением легких перед важной игрой. Только лишний раз доказать, что Лебедев прав и кроме как о себе Артем ни о ком не думает. На улице по-вечернему промозгло. Мокрый асфальт блестит желтым и алым — отражая огни фонарей и каких-то предупредительных знаков. Ноги сами собой несут Артема на парковку, а когда впереди вдруг мелькает знакомая темно-синяя куртка, он только прибавляет ходу. Торопясь догнать. — Валентин Юрьевич! Вале… Догоняет, ага. Его терпеливо ждут. И лишь, когда он выдыхает, поравнявшись с Лебедевым, тот кивает: — Артем. — ВалентинЮрич, пустите на лед. Я уже восстановился, честное пионерское, блин! — в прошлый раз, конечно, не прокатило, но, может, хоть в этот сработает? Глаза старательно таращит, вспоминая кота из Шрека. У того получилось. И у Артема… — Артем, что в словах «После медосмотра» кажется тебе непонятным? — Да блин. Ну вы же видели, как я сегодня играл… До машины как-то незаметно доходят. Задерживать Лебедева дольше неловко, но другого шанса не будет. — Видел. И буду очень рад услышать завтра утвердительный вердикт Игоря Семеновича. Не меньше тебя. На это возразить тупо нечего. Если уж до таких откровений дошло, то, видно, совсем он Лебедева заебал. Вон, даже то, что сам Артем и не мечтал услышать, озвучил. — ВалентинЮрич… — Садись уже, подвезу. Строго, но как-то по-особому. Так, что всякое желание спорить отбивает вмиг. И Артем послушно ныряет на переднее сидение хорошо знакомого лэнд ровера. Лебедев подвозил его уже не раз — да что там. Каждый день после тренировок за эти несколько недель. Вроде в благодарность, но абсолютно без напряга. Он вообще весь такой был — невозмутимый. Когда дело не касалось семьи или хоккея. И сейчас, глядя украдкой в его сосредоточенное и одновременно спокойное лицо, Артем чувствует слабый, едва ощутимый прилив знакомого уже тепла. — Юлька стала лучше спать из-за тебя. До этого по несколько раз за ночь просыпалась, а сейчас почти нет. — Хотите знать, в чем секрет кота Бориса? Глупости всякие тут же наполняют вмиг опустевшую голову. А у Темы, что на уме, то и на языке. Удивительно, как дожил до своих лет без тяжких травм. Хотя всякое бывало. — Я и так знаю. А вот это неудивительно от слова совсем — ему по должности положено. Как тренеру и отцу. Артем лишь головой в ответ качает: — Вообще не удивили, — и без паузы, — Как там Юля? — Лучше. Сегодня приходил врач, сказал, что еще несколько дней, и она пойдет на поправку. Какое-то абсолютно подсознательное беспокойство отступает. И Артем замолкает на несколько минут, вновь прокручивая в голове события последних дней. А потом, вдруг вспомнив о давно мучающем вопросе, замечает: — Вы где-то рядом живете, да? Очень хорошо во дворах ориентируетесь. У нас местные-то не все… — Да, рядом. В новом доме возле пруда. От свиста удерживается с трудом. А мажористо Лебедев устроился, нечего сказать. Откуда только… За всеми разговорами они совсем незаметно доезжают до дома Артема. И очередной не озвученный вопрос повисает в воздухе. Внутри вдруг вспыхивает неясное… Хочется сказать Лебедеву что-то совершенно особенное, но так ничего не придумав, Артем с коротким кивком вываливается из машины. Лебедев уезжает, как и всегда, только дождавшись, когда Артем зайдет в подъезд.

* * *

— Ма… Дома тихо. Даже слишком. Артем быстро скидывает кроссы, сумку с курткой в прихожке бросает. Торопясь в глубину квартиры. Неужели опять? Дверь в ее комнату приоткрыта. В бледно-желтом свете ночника ее лицо отливает восковой белизной. Мама долго, подслеповато вглядывается в него и только тихонько выдыхает: — Я сейчас чуть-чуть полежу и… А потом, потом происходит что-то непредставимое. Она прокусывает губу до крови, пережидая очередной приступ боли. Рот у нее вмиг становиться алым. К горлу подкатывает тошнота. Скорая у него еще с весны на быстром наборе — тогда маме впервые стало настолько плохо, что пришлось вызвать врачей. И вот опять. Сначала Юлька, теперь мама, да что это, блядь, такое?.. Весной еще помогал обезбол в таблетках, к середине лета пришлось перейти на уколы. Она все уверяла, что обязательно сходит к врачу, Артем и не настаивал. Не до того было: выпуск из шараги, новая команда, в которой он все не мог освоиться, самый разгар Кубка мира. А сейчас сидя рядом, сжимая холодные пальцы, Артем только и может молчаливо злиться, что не уберег. Должен был. Но слишком сильно был занят собой. В то время как его мать… Домофон разрывает мертвую тишину звонкой трелью. Ну, наконец-то, блядь. Врачи кажутся знакомыми. Может, уже приезжали к ним. А может у Артема крыша от нервов едет. Толку от него сейчас — никакого. Но все равно упрямо топчется рядом, высматривает, губу жует, и чуть не дергается, когда самый старший из бригады врач обращается к нему: — Госпитализация необходима. Третий вызов за неделю — перебор, молодой человек. — Третий?.. Внутри что-то сминается с громким хрустом. — Третий. Больше не приедем. Артем прекрасно знает, что это неправда. Они не могут не приехать. Но молча кивает. Чужой взгляд на миг делается сочувственным. А потом снова безразличным. Вот как они так… Собирается в спешке. Хорошо, что не успел раздеться. Хорошо, что мать все документы держит под рукой. Хорошо… Да нихуя не хорошо. То, что его потряхивает, замечает лишь в машине скорой. Собственное тело кажется чужим. Даже руку поднять нереально сложно. Смотреть на мать — подавно. Отчего-то на нее смотреть никак нельзя. Слишком страшно. От одной мысли, что она могла… Его чуть не выворачивает. Приходится сгорбиться. Выдохнуть на счет. Вдохнуть. Выдохнуть. И… И еще… Пока голова не закружится, пока из нее не выдует вместе с пропахшим болью и безысходностью воздухом все мысли. Кроме одной. Самой страшной. В больнице все происходит мгновенно. Мать увозят куда-то спустя какие-то минуты. Так быстро, что он и понять ничего не успевает. Кроме того, что все. Пиздец. Край. Если бы он вернулся на полчаса позже… Реальность приемного покоя вдруг сгущается, сдавливает со всех сторон отголосками гнетущей, затаенной боли. Артем оседает на ближайшую железную скамейку, ощущая, как к горлу вновь подкатывает тошнота. Одновременно хочется свернуться калачиком, рыдая, и расхуярить все вокруг нахер. Волна поднявшейся злости почти смывает все остальное. Почти. Минуты растягиваются на долгие часы. Артем только и может в одну точку пялиться, мучительно стискивая пальцами нагревшийся мобильник. А потом бездумно залипает в ленту вк, пролистывая яркие картинки, мемы, улыбающиеся лица так быстро, что они сливаются в грязную бесконечную полосу мимолетного и неважного. Лишь бы только… Не получается. Мобильник не летит в стену чудом. Слишком уж хочется что-то сломать, дать выход горячечно пульсирующей внутри боли. А потом время останавливается. — Ткачев? — молодая врач кивает ему, замирая рядом, и он смаргивает чуть удивленно. Ну, вот и все. На негнущихся ногах Артем плетется следом за ней в кабинет. На предложенный стул падает как подкошенный. Ноги, и правда, отказываются держать. Кажется, еще чуть-чуть, совсем немного, и его можно будет класть к матери в палату. На своих двоих он отсюда… Вид у врачихи тревожный. Как у человека, которому предстоит сказать нечто такое, за что раньше мигом головы рубили. Незавидная роль гонца с плохой вестью. — Вы только честно скажите, все очень плохо? — Ваша мать, Артем… — она замолкает, чуть прищурившись, — У вашей матери подозрение на рак поджелудочной. Большего я пока сказать не могу. Как только будут готовы все анализы… — Я вас понял. Голос садится мгновенно. Да и сам Артем не уверен, что сможет встать. Отчего-то верится ей сразу и безоговорочно. Наверное, потому что сам долгие месяцы смотрел, видел, что все плохо, но не настоял, не… Не уберег. — Понимаете, это предварительный диагноз. Но… — она вновь замолкает. Взгляд его ловит. — Мне жаль. — Мне тоже. Вырывается само. Артем поднимается на ноги как-то слишком уж бодро. В голове, во всем теле вдруг поселяется незнакомая доселе невесомость. Будто это не мама, это он сам уже вовсю навострился в царствие небесное. — К ней можно? — Лучше не стоит, ей необходим покой. Вы можете зайти завтра. Кивает в ответ дергано и выплывает из кабинета, все еще не ощущая ничего. Заново вскрывшаяся в сердце черная дыра поглощает все чувства и ощущения. Медленно затягивая Артема в себя целиком. Улица хлещет по лицу холодным ветром, но он упрямо бредет вперед. По световой дорожке от горящих над головой фонарей к остановке. Нужный автобус приезжает спустя каких-то семь минут. Наверное, это шок. В любой другой ситуации Артем бы и не вспомнил, на чем он в прошлый раз, еще весной, уезжал. Не до того было. Ему всегда, вечно было не до того. Не до других. Не до… Глаза вдруг начинает жечь. Смаргивает часто, до боли жмурится. Чувствуя, как горячие слезы заливают холодное лицо. Усталая соседка по автобусу смеряет его случайным взглядом и отворачивается. Кому какое дело до чужого горя? Артем чуть было не теряется среди родных многоэтажек, вываливаясь на слабеющих ногах из автобуса. Бредет куда-то — слева вспыхивают неоном «Продукты 24», и он бездумно шагает на свет. Хорошо, что паспорт с собой. Бутылку водки и пару пачек сигарет с зажигалкой продают без вопросов, но с молчаливым осуждением. Да какое вам, блядь… Старая детская площадка давно уже не похожа сама на себя. Там, где раньше была высоченная широкая деревянная горка, теперь нелепая ярко-желтая конструкция с трубой. Артем в нее при всем желании не поместится. Вместо крашенной деревянной беседки, где по вечерам зависали местные компании под гитарку и пивко, теперь качели. Артем падает на них, бездумно отталкиваясь. Бутылка отправляется на землю после быстрого, жадного глотка, а он — прямо в чернющее ночное небо. Чтобы почти разбиться о землю. И снова. Небо — земля — небо — земля — не… Как-то резко начинает кружиться голова, тошнота подступает к горлу всерьез — Артем соскакивает с качелей, едва успевая согнуться — его рвет долго, до сухих болезненных спазмов в опустевшем желудке. — Да блядь… Не придумывает ничего лучше, чем прополоскать рот все той же водкой. Вот что тут, блядь, будешь делать?.. Закуривает. Дымом давится, кашляет долго, ощущая новый рвотный позыв. Но ничего не происходит. Тишина и темнота подступают со всех сторон — дорожка фонарей чуть в стороне освещает путь домой. Но что ему теперь там делать одному? Когда мама… Жмурится, голову запрокидывает, чувствуя, как слезы щекотно стекают к вискам. Телефон оказывается в руках сам. А что если… Лебедев смотрит с экрана строго, внимательно. Почти как в жизни. Дурацкая привычка — ставить фотки на контакты сейчас уже не кажется такой тупой. Даже наоборот. Так просто и легко вообразить… Что позвонил. Что Лебедев бы молчал, пока его, Артема рвало словами в трубку. Но это было бы такое молчание, в котором все. А потом, когда иссякший Тема умолк, он бы обязательно сказал: — Все будет хорошо. И Артем бы поверил. Безоговорочно. Потому что это же Лебедев. Потому что по-другому… Кнопку блокировки жмет резко. Мобильник отправляется в карман, а сам Артем по известному адресу — домой. Ему еще завтра к матери в больницу. Пора бы подсобраться, блядь. К утру Артем знает о раке поджелудочной железы все. То, что на последних сроках он не лечится. Что можно только оттянуть на несколько месяцев смерть. Что мужчины болеют им чаще женщин в два раза. Что если метастазы проросли в соседние органы человека уже не спасти. Сухие, отдающие мертвечиной слова. А в больнице еще живая мама. Которая его, наверняка, ждет. Собирается по-армейски быстро. А потом мучительно долго тащится на том самом автобусе обратно в больницу. Вызнать, куда ее положили, выходит не сразу. В приемном покое как всегда дохрена людей. Надо было еще вчера спросить… Если бы он мог, ага. Коридор все тянется и тянется. Тихий и нереальный. В окна льется яркий свет — впервые за пару дней выглянуло солнце. Будто издеваясь. Природе, конечно же, похуй. Но в гудящей с бессонной ночи голове это никак не укладывается. До нужной палаты Артем добредает усталый и злой. А сама палата неожиданно светлая, теплая. Мать — чуть желтоватая на ослепительно-белых простынях. И будто в раз постаревшая. При виде него вдруг улыбается ослепительно. Куда там солнцу за окном. Жалкое «Привет» комом встает в горле. И Артем только криво улыбается, приподнимая пакет с вещами. Мол, смотри, что принес. — Привет, Тем. Тихо так, нежно. И понимающе. Не знает, но чувствует, что ничего хорошего ее не ждет. И как всегда встречает происходящее спокойно. Артем так никогда не умел. Спорил, срываясь в ор, доказывая свою правоту, морды бил за один косой взгляд — как они скандалили, когда он сам в очередной раз приходил с разбитым лицом и руками!.. А скоро ругать его будет некому. Некому будет поливать йодом костяшки, дуть на них, сжалившись. Не будет редких, но ярких улыбок, когда у него что-то вдруг получилось. Ничего не будет. Ни моря, ни… — Меня на МРТ направили. Послезавтра. Я позвоню, когда пройду. У тебя ведь игра, — тихонько. Ей сложно говорить. У него самого слова застревают в горле, не давая нормально ответить. Артем, как завороженный, не может отвести от капельницы глаз. По тонкой ниточке в маму вливается жизнь. И так теперь будет до самого конца. — Позвони. Но я все равно заеду, — строго, кривовато улыбаясь. Кажется, от него и остается только эта жалкая улыбочка. — Приезжай, я тебе всегда рада. Только и может кивнуть. А потом осторожно берет ее прохладную ладонь в свои, гладит бездумно. Говорит что-то про Лебедева, про заболевшую Юльку рассказывает по третьему кругу. Мама не перебивает, даже слушает поначалу. А потом засыпает под размеренное падение слов. Артем отпускает ее руку мгновенно. Невесомо касается губами щеки и выходит, не оборачиваясь.

* * *

Тренировка проходит как в тумане. Артем едва не опаздывает — надрывавшийся над ухом будильник так и не смог до него доораться. Зато позвонивший Питон — да. «Потому что я настойчивый». Предложение перехватить по пивку после игры не вызывает никакого энтузиазма. Артем отмазывается прямым текстом — мать в больнице, не до того. От мгновенного предложения помощи глубоко под ребрами болезненно тянет. Но он только благодарит и обещает, что как только мать выпишут — так сразу… Пиздеж чистой воды. Даже если она и вернется домой, то Артему придется быть с ней двадцать четыре на семь. Денег на сиделку не хватит — успел пробить, пока трясся в метро по дороге на тренировку. А еще ведь лекарства, капельницы — лучшие, лишь бы ей было чуточку легче… — Ткачев! Уже перехотел завтра на лед? Вкрадчиво раздраженный голос Лебедева мигом выдергивает из мыслей. — Никак нет! — Тогда поживее. Да блядь. Лучше бы он орал. А не вот это… Зубы клацают об капу — с такой силой Артем сжимает челюсти. Клюшку увереннее перехватывает, заезжая на новый круг. Будет вам живее, товарищ тренер. Один на один это ведь совсем не… Артем скорость набирает, только лед под коньками трещит, пока он с виду легко, но с подвывертом обводит замешкавшегося Сашку. Глухой стук шайбы об клюшку да собственное тяжелое дыхание — вот и все, что он слышит. Мир схлопывается до ворот, в которые он непременно обязан загнать шайбу. Больше не остается ничего. Белая застывшая тишина. И долгий смазанный полет шайбы. В этот момент нет ничего важнее. — Отлично. Теперь то же самое два на два. Резко. Вечно недовольный Лебедев даже хвалит мимолетом, а ведь мог бы… Артем мгновенно вскидывается, раздражение простреливает от макушки до пят. Заставляет зубы сжать. Вот какого хера, а? Следующий заход на чистейшей злости вывозит. Нога слегка ноет, но так, терпимо. Конечно, об этом обязательно следует сказать Игорю Семеновичу… Ага, как же. Лучше Артем и дальше будет этот ебучий ортез таскать, чем… Одеваются после душа все в спешке. Хочется поскорее с медосмотром закруглиться и домой — отсыпаться перед игрой. Толстовку Артем натягивает на ходу, уже выскочив в коридор, торопясь. Едва не влетая в Лебедева — горячая даже сквозь плотную ткань ладонь ловит его, покачнувшегося, за локоть, на месте удерживает. — Не забывайте смотреть по сторонам, Ткачев. А у самого в глазах вспыхивает искрами теплая насмешливость. Злиться на него даже после того, что было на тренировке, не выходит. — Ага. Извините, ВалентинЮрич. — Как нога? Артем плечом неопределенно дергает. Под чужой шаг подстраивается. И похуй, что лучше бы ему рядом с Лебедевым не светиться лишний раз. Пошло оно все. И все. Артем и раньше за любой косой взгляд мог отпиздить, будто сейчас что-то изменилось. Вот ни разу. — Нормально. Лебедев только хмыкает в ответ. А чего он ожидал? На лед хочется все так же. Не только ради себя. Ради матери. Ей положительные эмоции нужны, а вот волноваться не стоит. Так хоть порадует ее рассказом об очередной красивой победе. А не отмазой, что ему бы еще подлечиться и во-о-от тогда!.. С Игорем Семеновичем все проходит быстро и легко. Лодыжку он, правда, осматривает внимательно. И щекотно. Артем терпит изо всех сил, но это почти невыносимо. Под конец срывается на громкий шумный выдох. Мгновенно зарабатывая озабоченный взгляд: — Больно? — Щекотно. Чужие брови удивленно приподнимаются — и только. Вердикт «Годен» звучит настолько нереально, что он готов переспросить — точно ли, но язык прикусывает. А то передумают еще. Артем, кажется, сияет как новогодняя елка. Сразу зарабатывая несколько похлопываний по плечу, стоит вывалиться из медкабинета в коридор. Команда, походу, реально радуется его возвращению в строй. Будто даже искренно. Ну, кто бы мог подумать. Где-то за ребрами подозрительно тянет, и Артем, слушая многочисленные слова поздравлений, даже умудряется что-то ответить. Хрен его знает, сколько эта идиллия продлится. Главное, чтоб на будущую игру хватило. А там уже разберутся. Инструктаж перед игрой проходит как в тумане. Лебедев что-то отрывисто говорит — ничего лишнего, сплошная суть, но Артему не до того. Мать так и не набрала, хоть и обещала. А если она позвонит, когда он будет на льду? А что если… Нет, не стоит. Лебедеву своих проблем хватает, чтоб еще сверху навешивать. Да и с ним объясняться придется, не отстанет ведь. Ну, нахуй. Сам справится. Не впервой. Шум стадиона оглушает, лед слепит белизной, по трибунам то тут, то там проходятся красные и темно-синие волны. Море болельщиков волнуется, тревожится, вызывая привычное нервное предвкушение. Напоминая, зачем он выходит на лед. Его пятерка высыпает за ограждение первой, раскатывается по местам под пристальным взглядом Лебедева. Артем его всем собой чувствует. Сердце вдруг подступает к самому горлу, перекрывая воздух. Только не облажаться. Только не… Судья подбрасывает шайбу — игра начинается. И сразу смазывается до резких, стремительных своих, чужих, общих движений. Замыкая происходящее само в себе на долгую минуту, каждая секунда которой на вес золота. — Смена! Сосредоточенно, негромко. Короткий пристальный взгляд — все ли в порядке, и Лебедев тут же снова переключается на лед. Не до них, он весь в игре. Следит, высматривает, анализирует. И снова: — Смена! А вот и первая шайба — жаль, не его. Радости это не уменьшает. Артем вместе со всеми вскакивает, кричит, на короткий миг забываясь. Ровно на мгновение позволяя чужой радости захватить себя с головой в нетерпеливом ожидании негромкого: — Смена! Лед под коньками хрустит. То здесь, то там мелькают темные, почти черные силуэты Львов — его лишь чудом не впечатывают в бортик, но он шарахается в сторону стремительно, тут же упуская шайбу — да чтоб их всех… Шум трибун мешает, Артем едва не пропускает пас — а потом остаются голые инстинкты. Рвануть вперед, играючи обводя одного из чужих защитников, уйти от столкновения со вторым и — удар! Шайба влетает в ворота под неистовый ор — Артем его не слышит. Вокруг вдруг воцаряется оглушающая тишина. Мир блекнет, теряется. Остается лишь долгий пристальный взгляд Лебедева и едва заметный кивок. А потом на него налетают, сжимают, трясут — вторая шайба на третьей минуте игры — это не просто успех. Это… — Молодцы. Но не расслабляемся. Вот так вот. Для Лебедева счет на табло не имеет никакого значения. И Артем, кажется, наконец, его понимает. Какая разница, какой счет, когда он сможет позвонить матери только… — Ткачев, не спим! На лед, живо! Кивает осоловело. Нихера себе выпал. Но тяжелая ладонь на плече вдруг удерживает: — Как нога? — В порядке, ВалентинЮрич! — Тогда вперед, — и снова этот взгляд. Будто, и правда, волнуется. Да ну бред какой. А все равно… Приятно. До странной, непривычной легкости, до вспыхнувшего внутри азарта. Хочется забить еще. И еще. Лишь бы он все так же смотрел с одобрением, лишь бы… Чужое тяжелое тело врезается в Артема со всей дури, впечатывая в бортик. От боли перед глазами на миг темнеет. Он теряется, тут же головой трясет — не время раскисать, блядь. К азарту внутри примешивается злость. Не на того напали. К чужим воротам не бежит, летит со всех ног. Обводит, уходит, бережно храня шайбу — вперед, только вперед! Воздух искрится частицами ледяной крошки — она взметается из-под коньков — его, чужих. Но это неважно, ничто неважно. В этом мире есть только он и шайба. Больше ничего. И отправляя ее в полет, Артем замирает, застывает в этом мгновении. Уже зная, что… — Ты, блядь, монстр! — Сашка влетает в него, по шлему треплет, орет прямо в лицо, а Артем лишь кивает рассеянно. Губы сами собой ползут в глупой улыбке. Получилось. Второй раз подряд получилось! — Тем, ты им это, оставь хоть шанс отыграться, ну, — Женька в плечо толкает, радостный, счастливый. — Перебьются, — скалится в ответ, шепелявит. Капа эта дурацкая… Темный, теплый взгляд Лебедева, на который он налетает со всей дури, уже подъезжая к бортику, заставляет сердце пропустить удар. Что еще за… Додумать не успевает — их разделяет вываливающаяся на лед сменная пятерка. И Артем отшатывается, на скамейку падает, голову опускает. Лучше не смотреть. Кто знает, что еще он увидит в чужих глазах, если захочет. — Нет, ну мы охуевшие вообще! Три шайбы в первом периоде! Воздуха в раздевалке перестает хватать мгновенно, стоит всей команде в едином порыве ввалиться внутрь. Артем непослушными руками нашаривает мобильник в сумке и выходит наружу. Подальше от громкой, счастливой массы. У него есть целых пятнадцать минут, чтобы, наконец… «Удачи на игре!» Одинокая смска от мамы заставляет сердце мучительно замереть. Как бы плохо ей не было, она всегда помнит про него. Всегда. И если бы он только… Ей нужно, необходимо позвонить. Но как? Как себя заставить, когда от одной мысли о том, что… — Ткачев, — Лебедев на ходу очки поправляет, будто не веря своим глазам. — Марш в раздевалку. Застудишься. — Мне позвонить нужно. Упрямится из чувства противоречия. Дебильство полное, но возвращаться в ликующую толпу не хочется. Хочется к матери в больницу под тонкую слабую ладонь. И чтоб она так ласково, как детстве, волосы лохматила, перебирала, а он ей рассказывал обо всем на свете. Хоть раз еще раз почувствовать эти нежные пальцы в волосах. Притворяясь, что все… Рядом негромко хлопает дверь, оставляя его один на один с горькими мыслями. Выигрывают они с разгромным счетом шесть-два. Охуеть же. Три из шести — его, Артема. А все, о чем он может думать — как там, в больнице, мать. Все, что его волнует — что там с ебучим МРТ. Может быть и так, что диагноз неправильный. Артем и о таком читал — мало ли, всякое бывает. Может, у нее сразу несколько болячек скрестились и… Наутро никаких сомнений не остается. Уже почти родная врач вываливает все разом. И про анализы, и про МРТ и про то, что метастазы уже в легких и желудке. Что им стоит сосредоточиться на поддерживающей терапии. Конечно, можно попытать счастья и… Что будет с матерью после этого «и» Артему представлять не хочется. Не хочется вообще ничего. Разве что зажать уши руками. Лишь бы не слышать, не знать, не… — Вы ей сказали? — Разумеется. Она дала согласие на госпитализацию в ближайший онкоцентр. Не волнуйтесь там… Дальше не слушает. Просто не может. Врачиха, кажется, все понимает. Губы поджимает. И смотрит. Даже сочувственно у нее выходит. Артем медленно смаргивает. — Я пойду. Спасибо вам за все. Она только кивает в ответ, отводя взгляд. Он выходит, плотно прикрывая за собой дверь. Пустота в голове тут же взрывается сотней мыслей. Стоит зайти к матери, поговорить… Артем вылетает из больницы, на ходу натягивая куртку, и запрыгивает в первый подошедший автобус. Подальше, как можно дальше отсюда. В детстве точно также с Русом катались на всем подряд, прогуливая школу. Кажется, всю Москву объездили. Ответственности в нем сейчас — как тогда примерно. Нихуя. Нет бы, узнать, когда мать заберут, какие вещи нужны, да хотя бы как она себя… Не сейчас. Только не сейчас. Один автобус сменяется другим, и так до… За окнами стремительно темнеет. В свете зажегшихся фонарей видны толпы — час пик на подходе, а Артем и близко не рядом со стадионом. Да какая нахуй тренировка, когда… Телефон взрывается сначала одним звонком, потом другим, третьим. Женька тоже, оказывается, настойчивый. Кто бы мог подумать. Следом звонит Лебедев. Артем бездумно пялится в сосредоточенное внимательное лицо на экране, не чувствуя ничего. И сбрасывает. Не сейчас. — Повтори! Перекричать музыку и пьяный шум не удается. Губы двигаются, а звука нет. Но в таких местах все бармены умеют читать по губам — перед Артемом опускается очередной стакан с виски. Мажорно до пизды, но так похуй. Мир вокруг покачивается в такт долбящей по мозгам громкой мелодии. Виски обжигает пищевод — и все внутри снова немеет. Местная анестезия действует безотказно. Артем, то и дело, ловит на себе пристальный взгляд бармена. Волнуется, бля. За то, что он свалит не расплатившись. — Все нормально, деньги есть! Скалится широко, резко. Да где же, блядь… По карманам шарит остервенело. И карточку бармену сует. — Рас-с-считайте, пжалуйста. Снова рот раскрывается, закрывается, раскрывается беззвучно. Артему смешно, конец фразы смазывается, теряется, но так похуй. Вместе с карточкой в ладонь ложится мобильник. Артем ловит свое встрепанное мутное отражение в черном зеркале экрана. Ссыкло и пьянь. Его снова пробивает на смех. Если бы Лебедев только знал. А ведь и узнает. Не поймет и не простит. И выкинет его, Артема, пинком под жопу из команды за такое сказочное свинство. И совершенно похуй, что у него мать умирает. Угу. А Артему, будто, не похуй. Именно поэтому он здесь, а не в больнице с ней. Сердце колет так, что он залпом опрокидывает в себя почти полный стакан. Давится, закашлявшись. На глазах выступают злые слезы. И все это так… Несправедливо. Почему именно он? Почему мама? Что они такого… Экран мобильника оживает после пары касаний. Лебедев глядит все так же строго и немного осуждающе. Вот уж у кого все заебись. Чудесная жена, милая дочурка — идиллия блядь полная. Счастливая нахуй семья. Артему бы только капельку этого самого тепла. Самую крошечную. А потом хоть из команды выпрет, только… Побудет немного рядом. Длинные гудки смазываются до неясного гула, вдруг перещелкиваясь на гулкую тишину. — ВалентинЮрич? Надо же, взял. — Ткачев. У тебя ровно минута. И она пошла. Сурово, горько даже. Чужое разочарование слышно невооруженным ухом. К горлу тут же подступает все выпитое. Душит изнутри. — Заберите меня отсюда, пожалуйста. Как же он жалок. — Что?.. Где ты? — В баре. Можете потом хоть башку оторвать, только, — он шумно сглатывает, — заберите меня. — Хорошо. Пришли мне адрес. Скоро буду. Адрес? Вот это пиздец задача. Внимание, знатоки… Бармен в ответ на умоляющий взгляд сжаливается. Набирает смску с его телефона. Если бы Артем мог — расцеловал бы. Но тот вряд ли оценит его слюнявую благодарность. Смутный план постепенно обретает очертания барного туалета. Холодная вода должна помочь прийти в себя. Вот только мир опасно кренится вбок, стоит резво соскочить с барного стула. А потом на другой. И снова. Качка, блядь, как на море. Артема штормит так, что к горлу подступает тошнота. Нет уж. Лучше подождать на улице. Там холодно — вот и взбодрится. Лебедев приезжает спустя две недокуренные сигареты. Артем чертыхается, роняя третью на стылый мокрый асфальт. Ногой ее пинает, чуть не потеряв равновесие, и совершенно пропускает момент, когда чужие крепкие руки обнимают за плечи. Взгляд у Лебедева выразительнее некуда. Он только довольно скалится в ответ. Приехал. Мог бы и нахуй послать. А он… — Вы здесь. — Здесь, здесь. Пойдем-ка. До машины доводит, усаживает, ремень сам пристегивает. Почти вжимая собой в сидение. Артем вдруг ловит слабый солоновато-терпкий запах. От Лебедева тянет неуловимо родным, домашним. Отчего-то до боли хочется ткнуться носом ему в висок и просто дышать. Лебедев пахнет как море, которого Артем никогда не видал. — Вы пахнете морем, ВалентинЮрич. Улыбается тихо, хитро глазами стреляет. Будто сообщая самую великую тайну на свете. Хотя так и есть, хрен ли. — А от тебя несет как от пепельницы. Резко, даже зло. А ты чего хотел? Забота эта его напускная абсолютно. На самом деле ему глубоко похуй. Как и всем, кроме… И зачем Артем только позвонил? Сам бы справился. Как и всегда. Нет, решил с какого-то хера, что… — Не надо было вам приезжать, если… — Позволь мне решать, что надо, а что нет. Чуть мягче? Да не, хуйня какая-то. Мир перед глазами вдруг замирает, а потом начинает вращаться с дикой скоростью, как в детстве на дворовой карусели. Артем тогда представлял себя космонавтом. Играть в запуск ракеты было классно. А вот то, как к горлу желчью подступает виски — нет. — ВалентинЮрич, о-с-становите, пожалуйста… Артем даже успевает выскочить из машины до того, как его в который раз за последние дни вывернет наизнанку. Его сгибает пополам в выматывающих долгих спазмах. А Лебедев снова оказывается рядом, когда от накатившей слабости у него почти подкашиваются ноги. Минералку сует, заставляя прополоскать рот. В машину уводит. — П-простите. Лебедев только косится на него и головой качает. Привычно молчаливый и сосредоточенный. Мало ему своих проблем… Артем, походу, отрубается, потому что в себя приходит от легкого касания к плечу и настойчивого: — Артем, просыпайся. А дом-то не его. Вот совсем. Неужто Лебедев к себе притащил? На радость жене, теще и Юльке. Не, ну, последняя ему, наверное, обрадуется. Наверное. На этом моменте сознание вновь уплывает. В себя Артем приходит уже на чужом диване. — Давай, Артем, не спи. Пей, — к губам настойчиво прижимается стакан с водой, и он послушно пьет. Тут же начинает подташнивать. А потом и вовсе тошнить. Выворачивает его в заботливо подставленный таз. Утешительно-теплая ладонь меж лопаток почти помогает смириться с жесткими спазмами. Почти. — Простите, ВалентинЮрич. Глаза слезятся, Артем губы ладонью отирает. Слюняво-слезливые извинения — куда ниже падать-то? — Прощаю. Давай еще раз. — Только ради вас. Улыбается жалко. Как же херово, а. Невыносимо. От кислого, резкого запаха рвоты кружится голова. Но от Лебедева едва заметно тянет морем, и Артем шумно вдыхает, жмурится, собираясь. — Только ради меня. В его голосе прорезается улыбка, и Артем послушно глотает еще один стакан воды. Тот, против ожиданий, не просится обратно. И Артема осторожно укладывают на диван спустя пару минут, накрывая сверху пледом. — Постарайся уснуть. Он ведь уйдет вот так. Поймать горячую ладонь, обжигая ледяные пальцы — подвиг. Но Артему упрямства не занимать. — В-валентинЮрич, спасибо. — Спи, Артем. Мягко так, непривычно. Спасительная чернота затягивает прежде, чем он наговорит глупостей.

* * *

Пальцев касается что-то влажное, гибкое. Лижет щекотно, заставляя поморщиться. Артем бы и рад глаза разлепить, но это кажется непосильной задачей. Голова гудит как трансформаторная будка. Веки жжет. В груди тяжело, трудно бухает сердце. Да что с ним… Лизание прекращается внезапно. Ладонь холодит. А потом он ощущает тяжелое, хриплое дыхание на лице. — Чара, я кому сказала, фу! Глаза распахиваются сами собой. Первое, что он видит — незнакомую стенку с плазмой. Второе — немолодую женщину с Юлькой на руках. И собаку. Черно-белую с розовым языком — почти мультяшную. Так вот кто… — Зд-р-равствуйте, — горло будто наждачкой дерет, Артем сглатывает на сухую и медленно садится. Чугунно тяжелая голова тянет обратно к подушке, но он заставляет себя сесть ровно. Пиздец, его развезло. А на столике рядом с диваном стакан с водой и таблетка. Лебедев охуенно заботливый, оказывается… Подробности прошлой ночи накрывают мгновенно и беспощадно. — Бл… — затыкается вовремя. Юльке не стоит это слышать. Как и… — И тебе не хворать. Любовь Васильевна, — женщина вдруг усмехается широко, саркастично даже. Ну, какой же… — Таблетку пей и давай завтракать. У меня как раз блины готовы, — кивает на стакан, покрепче перехватывая норовящую стечь с рук Юльку, и выходит прежде, чем Артем соображает, что ответить. Густой, тяжелый блинный дух чуть не сбивает с ног в коридоре. Желудок тут же скручивает острый болезненный спазм. Жрать хочется так, будто год не ел. Но сначала б в ванную. Освежится. Холодная вода немного приводит в чувства. Ровно настолько, чтобы стало понятно, что одежда на нем, явно, лебедевская. Серые мягкие домашние штаны и белая футболка. Она едва заметно пахнет стиральным порошком и морем. И Артем зарывается мокрым лицом в ворот, вдыхая. Глаза прикрывает. Проваливаясь в воспоминания с головой. У Лебедева горячие руки. Он стягивает с Артема грязную, пропахшую рвотой толстовку, надевая свою футболку. Качнуться вперед, бездумно обнимая его, утыкаясь лицом в плечо, жизненно необходимо. — Давай, Артем. Ты же не будешь спать в джинсах. Джинсы. Какие, нахуй, джинсы, когда… Его пробивает на негромкий смешок: — У меня мать от рака умирает, а вы про джинсы. Лебедев каменеет вмиг. Молча приподнимает голову за подбородок, в глаза глядит пристально. Ищет, ищет, ищет. И не находит. А потом так же молча расстегивает на Артеме проклятые джинсы. Сознание мигает, спасая от неловких подробностей. Так вот как все… Смаргивает ошалело. Какой же пиздец. Гораздо больший, чем… Светлая кухня встречает его тихим шипением чайника и жаркими запахами еды. Юлька в высоком детском стульчике что-то увлеченно лепечет, размахивая незнакомой игрушкой. Чара то ли мячик грызет, то ли… Идиллия гребанная. — Артем, вам блины с картошкой или с мясом? Или со всем? — Любовь Васильевна, чуть прищурившись, глядит на него поверх очков. Не оставляя пространства для самокопаний. — Со всем, если можно. Юля, заслышав его голос, голову поднимает, улыбается широко, ручками машет. Губы тут же растягиваются в широкой ответной улыбке. — Привет, Юль, — ближе подходит, рядом с детским креслом присаживается. — Что это у тебя такое, а? Она что-то важно лепечет в ответ. Крошечное личико задумчиво морщит и тычет в него новой игрушкой. Мол, на, давай сам. А я все что хотела, сказала. За другой игрушкой тянется — Артем только и успевает перехватить ее до того, как она вывалится из кресла в своих попытках. — Егоза, — Любовь Васильевна мимоходом гладит ее по голове, и Юлька восклицает в ответ звонко, смешно морщась. За время, что они не виделись, ее словарный запас заметно подрос. Что же будет через пару месяцев… Что бы ни было, но Артем хочет это увидеть. Ему нужно видеть. Знать, что у нее все хорошо. Потому что пара месяцев это, на самом деле, ужасно много и так мало, когда каждый день на счету. Когда каждый день что-то меняется. Когда… Ждешь, боишься и ведешь обратный отсчет. — Артем, садитесь, а то остынет. — Вы извините, что я вот так… Совесть просыпается с огромным опозданием. Молодец, блин. Испортил Лебедевым вчерашнюю ночь, теперь вот нахлебничает, пока мама одна… — Артем. Вы меня обидите, если сейчас же не сядете за стол. — Вас понял. А они с Лебедевым стоят друг друга. И, наверное, в тех еще контрах. С такими-то характерами… Да, несладко жене ВалентинЮрича приходится. — Валентин просил передать, что вы можете пропустить сегодняшнюю тренировку, — Любовь Васильевна наливает себе чай, присаживаясь за стол чуть поодаль. И смотрит. Семейное у них это, что ли? Артем сглатывает блин чуть нервно. Вкусно. Но когда так смотрят, кусок в горло не лезет. — И номер сиделки. В свое время она нам очень помогла. Когда Инна заболела. Заболела? Так вот почему Лебедев Юльку потащил с собой на сборы. И на тренировки таскал… Главное, чтобы с ней все было хорошо. Сказочным принцессам положен хэппи энд. По-другому и быть не может. Не должно. — Спасибо. Она кивает и вдруг улыбается едва заметно, мягко. — Блины-то как? Вкусные? — Очень. Сквозь плотную пелену облаков проглядывает солнце, заливая кухню золотистым светом. Юлька что-то пищит, постукивая игрушкой по креслу — напоминая о том, что жизнь продолжается несмотря ни на что. — Эх, завидую тебе, Юль, всегда мечтал о собаке. Юлька на руках Любови Васильевны сосредоточенно жует резиновое кольцо. Ей не до признаний. Чара, которую Артем все никак не может прекратить наглаживать, только шумно довольно дышит, вывалив язык и подставляя большую лохматую голову под ладонь. Широко по-собачьи улыбаясь. Артем уже уходить собирается, когда они втроем настигают его в прихожей. Злоупотреблять чужим гостеприимством дальше стремно, и доев, он тут же суется в комнату за своими вещами. Стоит заехать домой, и, наконец, к матери. А потом, потом поговорить с Лебедевым. Тот, конечно, человек понимающий и терпеливый, но всему есть предел. И Артем, походу, его вчера переступил. — Если у вас, Артем, будет желание погулять с Чарой, то, как говорится, вэлком. А то с коляской не нагуляешься, а Чара у нас побегать любит. Да, девочка? Та голову тут же запрокидывает, доверчиво в глаза глядит. Идиллия сплошная. К нему не имеющая никакого отношения. Хотя почему бы и… — Я с радостью. — Ну-ну. Номер мой запиши на всякий случай. Вдруг надумаешь. Как-то так легко, ненавязчиво у нее все получается. Даже на «ты» перейти. Хотя и продавить может — не хуже Лебедева. Артем послушно вбивает чужой номер в телефон и с сожалением поднимается на ноги. Уходить не хочется. Но в больнице мама совершенно одна. И ей страшно и плохо, как бы она не храбрилась. А кому бы не было? Артему вот… На ходу закуривает, выскакивая из подъезда на стылый покрытый налетом инея асфальт. Улица дышит близкой зимой. Напоминая, что времени у него совсем мало. Точнее совсем нет. Тишина и свет. Осунувшаяся, похудевшая за эти дни на капельницах мать. Слабая улыбка на бледных губах. Острые скулы, большие печальные глаза. Смотреть в них нельзя, невозможно. Почему именно она? Из всех людей на свете… Артем присаживается на самый край постели. Халат то и дело спадает, и он кутается в него все глубже и глубже. Чувствуя, как тело сотрясает озноб. В палате тепло, это все от… Ее пальцы тонкие, прохладные стискивают его ладонь с неожиданной силой. Не просит, не требует, не говорит. Слова не нужны. Нужно только ощутимое присутствие и больше ничего. Щекой в ее ладонь вжимается, целует коротко. Глаза жжет, и он мучительно жмурится. Понимание ускользает, утекает сквозь пальцы. Она сейчас здесь. Взять и представить, что через несколько месяцев ее не будет — невозможно. Был человек и — нет. Жутко и просто. Непредставимо. — Ты же знаешь, что я тебя люблю, правда? Голос у нее надтреснувший. Но нежный. Вот такая она. Его мама. С самыми теплыми руками, ласковыми взглядами и тихой любовью. Тающая на глазах, что та Снегурочка из сказки. Если бы только… — Знаю, мам. Я тебя тоже люблю. И должен был говорить об этом чаще. Много чего должен был. Жаль, что понял слишком поздно. — Иди-ка сюда, Тем. Артем послушно укладывается головой на ее бедро, чувствуя, как в волосы вплетаются тонкие, слабые пальцы. — Помню, как тебя принесли. Длинного такого, тощего. Беленького. Самого красивого. Громкого, — она выдыхает смешок. Заставляя сморгнуть непрошенные слезы. — Никому спать не давал. Приходилось тебя с собой класть. Она говорит что-то еще, Артем не вслушивается. Пытаясь запомнить негромкие, мягкие, обнимательные интонации голоса. Прекрасно зная, что у него никогда не получится. Грусть крепнет, разрастается, перехлестывая через край редкими одинокими слезинками. Но сегодня, только сегодня, только сейчас можно. Потом он обязательно будет сильным за себя и за нее, а сейчас… — …Должна была уйти от него раньше. — Не надо. Пожалуйста, только не про… Него. Мамина рука замирает, подрагивает. Совсем как его голос только что. Артем лицом зарывается в тонкое больничное одеяло. Бессильная злость теснит грусть. Если бы он только мог тогда… Но он был ребенком. А мама сделала все, что смогла. Пусть не сразу, но… Это уже неважно. Ничто неважно. Кроме ее теплых тонких пальцев, тихого голоса и острого, больного осознания, что вот так, как сейчас уже больше не будет никогда.

* * *

Игра со СКА проходит без него. Сухое «По личным обстоятельствам», которое Лебедев скармливает команде, не отражает реальность от слова совсем. Но так даже лучше. Незачем кому-то знать, что происходит. Кому надо и так в курсе, а остальные перебьются. На улице холодно, особенно после удушливой теплоты стадиона. Первая спустя недельный перерыв тренировка смазывается до череды удачных бросков — опыт, как и талант, не пропьешь. Хотя он старался изо всех сил. Холод просачивается под куртку, заставляя прибавить шаг. Закуривает Артем на ходу. Едва зажженная сигарета вдруг затухает от особо сильного порыва ветра. Вот какого хера, а. Он останавливается прикурить неподалеку от выезда с парковки, затягивается долго, с наслаждением. И медленно выдыхает. Сегодня ночью, вроде как, первый снег обещали. Недаром уже третий день морозит, как… Рядом притормаживает до боли знакомый ровэр. Ебать. Приехали. — Артем! У Лебедева во взгляде что-то такое незнакомое, непривычное. Он медлит, и Артем ногой тушит сигарету, в машину забирается послушно. — За сигареты отчитывать будете? Нет, ну зачем-то же он остановился. Уж точно не справиться о его, Артема, душевном состоянии. О том, что произошло, они дружно молчали. Да и зачем говорить? Было и было. За сиделку ему, конечно, спасибо, но… — А надо? Ты же сам все знаешь прекрасно. Знает, как же не знать. О том, что пить и курить плохо. О том, что от этого умирают. Мама, вон, тоже недавно бросила. И что, помогло ей это? Да нихуя. Молчание затягивается. Затягивает. Лебедев хмурится вдруг. Смотрит пристально, непонятно. Решает что-то. — ВалентинЮрич, подвезите домой, а? По старой памяти, — ухмыляется широко, нагло. Не, ну, а хрен ли. Всяко лучше, чем до метро пешком по холодрыге тащиться. Всяко лучше этого душного, тяжкого молчания. — Подвезу. За окном мелькают оранжевые в свете фонарей дома, куда-то несутся машины. Молчание сгущается, давит. Наверное, надо спросить про Юльку, про жену ВалентинЮрича — стало ли ей лучше? Выписали ли ее? Или она где-то в санатории в себя приходит? И как там Чара… Надо, но он просто не может. — Зачем это все? Подвозите, нянчитесь, сиделка эта… Зачем? Лебедев только чуть глаза прикрывает. И к нему поворачивается. Смотрит. Так, будто видит впервые. Будто он, Артем, ни хрена не понимает, а должен вообще-то. — Ты бы не курил, Артем. — Да какая разница… Вот сейчас, сейчас польется вся эта равнодушная чушь про… Затыкается мгновенно под пристальным взглядом черных в темноте салона глаз. — Я тоже закурил, когда Инна заболела. Пришлось бросить — ее от одного запаха тошнило. Выворачивало, как тебя недавно. — Но сейчас-то с ней все в порядке, правда? Спрашивает, уже зная ответ. Но все еще надеясь на… — Она умерла в начале сентября. О лобовое стекло влажно разбиваются первые мелкие снежинки. Стаивают в капли, стекая вниз на капот. Ожившие дворники смазывают их во влажные широкие полосы. Зима в этом году ранняя. И, Артем отчего-то уверен, что затяжная.