***
Кацки сидел в одиночестве на скамейке больничного парка и хмурился на пачку детского сока, которую держал в руках. Он чувствовал себя глупо. Когда ему принесли сок вместо нормальной еды, его первым желанием было засунуть эту пачку кому-нибудь в глотку, но в то же время он понимал, что желудок еще слишком чувствительный после голодовки. Возвращаться к твердой пище придется постепенно в течение нескольких дней, пока организм не войдет в привычный режим. Солнце садилось за горизонт, разливая по небу краски розово-оранжевых тонов. Пожалуй, неделю назад Кацки посчитал бы этот вид умиротворяющим, но теперь даже мысль о солнце и его жаре вызывала глубокую неприязнь. Кто-то подошел к его скамейке медленным шагом, как бы спрашивая разрешения нарушить уединение. Кацки повернул голову и увидел, что это медсестра, которой поручили за ним ухаживать. У нее коричневая кожа, волосы черные, как уголь, и густые, собранные в не слишком тугой хвост. Она приносила Кацки недосоленные супы из столовой, которые здесь называли едой, несколько раз в день его осматривала и делала пометки для врачей в его медкарте. Ее глаза светились добротой; или, по крайней мере, взгляд, которым она смотрела на Кацки — сложно понять разницу. Она, вроде, неплохой человек, а что важнее — она не смотрела на Кацки с жалостью, так что он относительно легко терпел ее присутствие. Но не более того. Он отвернулся, не здороваясь. — Как самочувствие? — спросила медсестра. — Нормально, — бросил Кацки. Переборов неловкость, он вставил соломинку в рот и сделал глоток. — Скоро можно будет вернуться к обычной еде. Вы быстро идете на поправку. Кацки промычал в ответ. Повисла тишина. Медсестра не стала садиться, но продолжала стоять рядом, просто за компанию. Наверное, для нее попытка его утешить была чем-то вроде долга перед пациентом. В другое время Кацки сказал бы оставить его в покое, но сейчас чужое молчаливое присутствие казалось именно тем, что нужно. Одиночество редко его тяготило, но в последнее время оно ощущалось сильнее, чем обычно. Или же он просто не хотел лишний раз грубить тому, на кого повесили обязанность с ним возиться. Не самая приятная работа. — Ваш напарник тоже поправляется, — после паузы продолжила медсестра. — Ему наконец сбили температуру. В груди Кацки екнуло. Он уставился в землю и пожевал губу. Она постоянно передавала ему новости о состоянии Деку, хотя Кацки об этом не спрашивал. Должно быть, она догадалась, что он не из тех, кому легко даются подобные просьбы, и заметила, что он больше не навещал Деку с тех пор, как тот впервые очнулся в больнице. Деку ясно дал понять, что больше не хочет его видеть, и не то чтобы Кацки не понимал его. В конце концов, какими бы ни были причины, он отрезал Деку ногу. Так что Кацки решил хотя бы в этот раз уважать его желания. Он поднял глаза. Небо было точно таким же, как над пустыней. Таким же мощным и необъятным, таким же пустым и безразличным свидетелем, как небо, в которое Кацки смотрел, пока сидел рядом с истекающим кровью другом и ждал помощи. Солнечный диск тонул все глубже за горизонтом, сменив цвета на болезненно красные, словно мучился в агонии. Прямо как закат их с Деку чудо-дуэта. — Он хочет домой, — сказал Кацки спустя какое-то время. Интересно, что значит для Деку дом? К чему именно он так рвется? Медсестра наконец присела на скамейку, всем видом выражая поддержку, но стараясь оставить между собой и Кацки приличное расстояние. — Скоро вы сможешь вернуться домой. Еще несколько… — Завтра, — перебил Кацки. — Вам не кажется, что это слишком рано? — мягко спросила медсестра, как будто от Кацки и правда что-то зависело. — Вы оба еще не восстановились. Кацки фыркнул, но ответил без раздражения: — Сама же сказала, что ему лучше. А у меня все вообще заебись. Я просто хочу скорее со всем покончить. Взгляд медсестры стал любопытным. — С чем? Вздохнув, Кацки наклонился вперед, оперся локтями на бедра и уронил голову. Его разбитая сгорбленная поза, наверное, выглядела жалко со стороны, но в этот момент Кацки было плевать. Его партнерству с Деку конец. Их дружбе конец. Если у их отношений и был шанс перерасти в нечто большее — ему тоже конец. — Он меня ненавидит. Даже для Кацки собственные слова прозвучали неожиданно. Он не знал, что дернуло его за язык, но, подумав, решил, что так проще. Он не смог бы открыто говорить о чувствах с Каминари или Киришимой, но эту женщину он едва знал и, скорее всего, никогда больше не увидит. — Это вряд ли, — осторожно возразила медсестра. — Вы спасли ему жизнь. Кацки невесело усмехнулся. — Когда мы еще учились в школе, он постоянно ломал руки из-за силы своих ударов. В конце концов врачи сказали, что если он продолжит в том же духе, то скоро вообще лишится рук. Так что его единственной альтернативой оставались ноги. Он сделал паузу, чтобы сглотнуть вставший в горле ком. — Я отнял у него эту альтернативу. Его правая нога была ведущей. Он умолял ее оставить, и я не послушал. — Я слышала, что Япония — одна из стран-пионеров в области протезирования. Он может стать даже сильнее, если найдет хорошего специалиста, — заметила медсестра. Внезапно Кацки расхотелось продолжать разговор. Он выпрямился, восстанавливая вокруг себя барьер. — Насколько опасно перевозить его в нынешнем состоянии? Пару секунд медсестра молча его изучала и в конце концов, покачав головой, ответила: — Полагаю, что нужно будет выделить бригаду врачей для сопровождения, и вам придется оставаться под капельницами всю дорогу, чтобы не прерывать курс, но сама по себе транспортировка не опасна. — Тогда передай кому нужно, что завтра мы улетаем первым же рейсом. Медсестра кивнула и встала. Возможно, почувствовала сдвиг в настроении разговора или поняла, что задела больную тему. — Вам что-нибудь принести? — вежливо спросила она. — Нет. Когда она зашагала к выходу из парка, Кацки выпалил ей вслед: — Спасибо. Даже если женщина просто делала свою работу, он знал, что далеко не легкий пациент. Медсестра обернулась и выглядела не так шокированно, как он ожидал. Пожалуй, в этом не было ничего странного — она его практически не знала. Она не знала, что обычно он грубый, огрызается и хамит. Не знала, что он редко говорит «спасибо» и еще реже о чем-нибудь просит. Для нее он всего лишь выживший. Человек, который нуждается в помощи. А хуже всего то, что это правда. Если бы не люди из этой больницы, он с Деку так и подох бы в пустыне. Их геройская карьера оборвалась бы за тысячи километров от дома от рук безликого бесцельного врага. Ему не хватило силы замедлить их приземление, и эта слабость дорого им обошлась. Кацки чувствовал отвратительную беспомощность. Медсестра ушла, на прощание улыбнувшись. «Наверное, считает меня полным неудачником», — подумал Кацки. Небо потемнело и стало фиолетово-синим. Здесь, над большим городом оно не было таким же чистым и звездным, как над пустыней, но все еще можно было поймать взглядом несколько рассеянных белых точек. Кацки задержался в парке еще на какое-то время и вернулся только тогда, когда на улице стало слишком холодно. На нем был только больничный халат, от чего Кацки не был в восторге, но подозревал, что геройский костюм, в котором его привезли, уже не спасти никакой химчисткой. Наверное, его давно выбросили. Волоча за собой штатив на колесах, Кацки зашагал к больнице. Не то чтобы он слишком много двигался, но он часто ходил из палаты в парк и обратно и всегда таскал капельницу с собой. Возможно, поэтому никто из персонала до сих пор не пытался остановить его, а может, знали, что бесполезно, или просто не хотели связываться. Может, его неоднозначная репутация пересекла океан. Кацки не знал, и ему было все равно. Дверь в палату Деку находилась прямо напротив его двери. Кацки не заходил туда с их последнего разговора. Он не знал, как смотреть Деку в глаза, а если не смотрел, взгляд магнитом притягивало к изувеченной ноге, и на это смотреть было еще хуже. Казалось, что любое его действие способно было расстроить Деку, но, не делая ничего, Кацки чувствовал себя полным говном. Подойдя ближе, он замер как вкопанный. Дверь Деку была приоткрыта, заманчивое приглашение. Так или иначе завтра они увидятся, когда на несколько часов застрянут друг с другом в одном самолете. Кацки знал это, и все же пальцы зудели от желания толкнуть дверь и заглянуть внутрь. Просто проверить. Его рука зависла в воздухе. Если у Деку прошла лихорадка, значит, сейчас он должен мыслить более рационально, так? Может, он наконец-то слушает голову, а не только эмоции? Может, более практично смотрит на ситуацию? Может, больше не ненавидит Кацки за то, что тот разрушил его жизнь? Пальцы коснулись двери, но так и не толкнули. Желание увидеть Деку было подобно наркоманской ломке после пропущенной дозы. Они провели наедине друг с другом четыре дня подряд, и все это время Кацки думал только о Деку. Может, его разум так и заклинило на том состоянии, на потребности заботиться о Деку. Может, Кацки все еще верил в душе, что это его обязанность. Может, его мозг просто не привык к тому, что Деку нет рядом, и ожидал его присутствия. Как фантомная боль на месте недавно ампутированной конечности. Кацки опустил руку и отошел от двери. У него нет права заходить. Нужно было не страдать херней, проигнорировать нытье Деку и в первый же день вправить его перелом. Даже если бы это поставило под угрозу его подвижность, он бы легче такое простил. Нужно было довериться чутью и взять ситуацию под контроль, выбрать лучший вариант — ведь Кацки еще тогда знал, что так безопаснее, — а не ждать, когда ситуация станет необратимой. Но из-за вины, которая сопровождала его искупление и за годы въелась глубоко в сознание, Кацки испугался, что Деку усомнится в его мотивах, и позволил тому решать. И вот куда привела его трусость. Он вернулся в палату, закрылся и сел на кровать. Спать не хотелось. Каждый раз, закрывая глаза, он видел лицо Деку, смертельно напуганное из-за него, или кровь Деку, море крови, в котором тонул и не мог дышать. Он лег на спину и, вздохнув, уставился в потолок.***
Их снова посадили на частный самолет, чему Кацки был не особенно рад. Под кожей зудело, все чувства обострились, перешли в режим повышенной готовности на случай, если что-то снова пойдет не так. Деку спал, когда его занесли на борт — врачи вколоки ему снотворное, чтобы неокрепший организм легче перенес полет. Они и Кацки предлагали, но он отказался. Паранойя или нет, но он даже в мыслях не мог допустить, что оставит Деку без присмотра в таком уязвимом состоянии. Всю дорогу он сидел как на иголках, напряженный и раздраженный, поэтому никто не рвался с ним разговаривать. Только один раз к нему подошли, чтобы проверить портативное устройство, следившем за его жизненными показателями. Где-то на краю сознания Кацки теребило мрачное любопытство, где сейчас те, кто был вместе с ними в разбившемся самолете. Обычно ему не было дела до мертвых — по работе уже приходилось сталкиваться со смертью, — но с этими людьми все иначе. Он считал, что неправильно оставлять их в пустыне, гнить на жаре, а вслед за этой мыслью пришло воспоминание, как выглядели их разлагающиеся тела внутри обломков, и Кацки с трудом подавил тошноту. От каждого подрагивания салона он впивался пальцами в подлокотники кресла и поворачивал голову, чтобы проверить Деку. Возможно, он уже никогда не сможет расслабиться в самолетах или смотреть на песок и кровь так, как раньше. Он не мог вспомнить, когда последний раз нормально спал. В больнице самое большее, на что хватало, — это пара часов полудремы, но даже ту прерывали кошмары. Он просыпался в холодном поту от мешанины образов и искаженных воспоминаний, в которых был Деку, и кровь, и пронзительные крики. Может, если бы он принял предложение врачей и позволил себя усыпить, это был бы его шанс наконец выспаться, но Кацки не жалел о своем решении. Чудо-дуэт не предстанет перед прессой разбитым и беззащитным, когда они приземлятся в Японии. Аэропорт, как и ожидалось, был наводнен новостными фургонами, отовсюду мигали вспышки, из-за ограждений торчали поднятые руки с микрофонами. Кацки заметил несколько человек с камерами наготове, круживших возле центрального выхода, как стервятники. Он не представлял, насколько они осведомлены и как агентство разруливало ситуацию. Не представлял, знают ли они про Деку. На перроне их уже ждала скорая. Кацки старался загородить собой спящего Деку, насколько мог, пока его каталку не погрузили в машину. Затем он запрыгнул сам и устроился в дальнем конце. Он молчал всю поездку. В затылке свербило странное чувство, нечеткое, как помехи. Он вернулся домой, но не ощущал себя дома. Все казалось неприветливым и холодным. Когда они подъехали к воротам больницы, снаружи снова усилился шум. Здесь поджидавшая их толпа была еще больше и определенно наглее. Люди лезли чуть ли не под колеса, пытались приложить к стеклу дверей телефоны и выкрикивали вопросы, надеясь спровоцировать на реакцию. Кацки с большим удовольствием предоставил бы им свою, засунув их телефоны им же в задницы, но этот порыв он давно научился сдерживать. Он знал правила. Что бы ни произошло, им нельзя делать никаких заявлений без согласования с агентством. Поэтому он дождался, когда скорая заедет на закрытую территорию, а затем вновь последовал за носилками, боковым зрением замечая на себе и Деку шокированные взгляды медработников. Несколько раз его попытались отправить в отдельную палату, но Кацки всех игнорировал. Он остался рядом с кроватью Деку, занял кресло для посетителей и просто смотрел. Приходилось бороться с усталостью. Кресло было удобным и мягким, и он мог бы задремать, если бы не боялся кошмаров. Мозг работал заторможенно, реакции притупились. Деку очнулся через полчаса. Несколько секунд он искал что-то взглядом на потолке, дезориентированный и сонный, затем медленно повернул голову в сторону и увидел Кацки. На мгновение его глаза загорелись. Короткий миг, в котором он еще не стряхнул безмятежную пустоту лекарственного сна, еще не помнил ни о ноге, ни о пустыне. Его первой инстинктивной реакцией на Кацки все еще было облегчение. Деку так ему доверял. Кацки с грустью наблюдал, как взгляд Деку меняется, как тот вспоминает. Его лицо вытянулось, стало серьезным, и он отвернулся. — Г-где… Где мы? — Дома, как ты и хотел, — ответил Кацки. Деку сглотнул. Ему явно было тяжело разговаривать. — Давно? — Может час. Ты проспал весь полет. — Ясно. Между ними повисло молчание, и Кацки не знал, чем его заполнить. Обычно это делал Деку, но все, что Дэку хотел до него донести, уже было сказано. Так что Кацки просто сидел и ждал, чтобы Деку не ждал один. Он не сомневался, что скоро появится кто-нибудь из агентства. Всемогущий и тетя Инко тоже захотят их навестить. И тогда Кацки сделает всем одолжение и свалит. Прошел час, прежде чем дверь открылась, и в палату нерешительно заглянул Всемогущий, словно боялся, что случайно свернул не туда. Первым он увидел Кацки, но лишь после того, как заметил Деку, его взгляд посветлел. Кацки встал, освобождая кресло. Деку, до сих пор дремавший, открыл глаза, как только Всемогущий подошел ближе, будто почувствовал присутствие наставника. Затем его лицо болезненно сморщилось. — Всемогущий, — горько произнес он, и по щекам побежали крупные слезы. — Мальчик мой. — Всемогущий протянул к нему руки и прижал к груди. — Я так рад, что ты жив. — Прости, Всемогущий, — всхлипнул Деку, пряча лицо в плече старика. Тот погладил его по спине и присел на краю кровати. — Прости меня, прости, подвел тебя, мне так жаль… — О чем ты говоришь? Кацки решил, что не должен быть частью этого разговора. (Он потерял это право.) Всемогущий повернул голову на звук открывшейся двери, но успел поймать взглядом только спину Кацки, прежде чем дверь захлопнулась. Кацки не знал, попытался ли тот его окликнуть, потому что слышал только шум крови в ушах. Хотелось просто скорее исчезнуть, спрятаться в своей квартире. Заставив себя отключить мысли, Кацки быстрым шагом направился к лестнице. Он спустился на первый этаж, и первое, что увидел, — карауливших снаружи репортеров. У него не было телефона, чтобы вызвать такси или кого-нибудь из знакомых с машиной, но даже если бы был — Кацки определенно не хотел пробираться к парковке через парадный вход. Обратиться за помощью к персоналу он тоже не мог, потому что тогда пришлось бы объяснять, куда он собрался, и одобрил ли это врач. Мимо прошла уборщица с мусорной тележкой — она двигалась в противоположную сторону от главных дверей, вполне вероятно, к черному ходу. Стараясь не привлекать внимания, Кацки последовал за ней. Уборщица исчезла за невзрачной дверью, ведущую в переулок. Дождавшись, когда она вернется в больницу, Кацки вышел в ту же дверь и оказался на безлюдном дворике. Он решил не спорить со своей удачей, поэтому сгорбил плечи, опустил голову и трусцой побежал вдоль дороги. Его редко узнавали без маски и геройского костюма, но он все равно старается слиться с толпой. У него с собой не было ни денег, ни телефона, и он очень смутно представлял, в какой части города находится. Сначала он собирался отправиться сразу в агентство и отчитаться, чтобы как можно скорее оставить этот этап позади, но передумал, когда поймал свое отражение в одной из магазинных витрин. Недосып и общая разбитость взяли свое — он выглядел постаревшим. Нельзя в таком виде показываться на работе. Нельзя, чтобы его видели слабым. Он остановил одну из проходящих мимо старушек, чтобы узнать, на какой они улице, и та ответила, но затем осмотрела Кацки с головы до ног и нахмурилась. — Сынок, тебе бы к врачу. Кацки отмахнулся, рассеянно поблагодарил ее и, не оборачиваясь, пошел дальше. Если старушка ничего не напутала, то его дом примерно в десяти кварталах. Это долгий путь для уставшего организма, но Кацки заставил себя ускорить шаг. Дойдя до парадной двери, он понял, что у него нет ключей. Он попробовал вспомнить, когда видел их последний раз: кажется, в дорожной сумке, которую брал в поездку, а значит, они тоже похоронены где-то в пустыне. Вместе с одеждой, документами и другими вещами. Внезапно ему стало жарко, и закружилась голова. Он закрыл глаза и прислонился лбом к стене. В истощенном мозгу не было ни одной идеи, как попасть внутрь, кроме как взорвать замок подъезда и позже за него заплатить. После еще минуты бесплодных размышлений Кацки решил, что план не такой уж плохой, поэтому последовал ему. А когда дошел до своей квартиры, то взрывал и ее замок. Внутри все осталось точно таким же, как и в день отлета. Все лежало на своих местах. Из гостиной в коридор лился золотистый солнечный свет, пробившийся между щелями занавесок, придавая квартире теплый и уютный вид. По какой-то причине это вызвало у Кацки отвращение. Так много изменилось с тех пор, как он был здесь последний раз. Так много потеряно навсегда. Оказавшись наконец в привычной обстановке, где царил идеальный порядок, Кацки ощутил иррациональное желание что-нибудь сломать, разбить, нарушить это тихое умиротворение. Он хотел разгромить квартиру, просто чтобы она отражала нынешнее состояние его жизни. Но он слишком устал. Так что он направился прямо в ванную, снял одежду, которую дали ему в Марокко — одежду, которая не принадлежала ему и во всех смыслах не подходила — и какое-то время стоял голый, глядя на кафельную стену. Потом он ступил внутрь и нерешительно включил воду, настроив самую холодную температуру. Брызги ударили в лицо, вода потекла по плечам и груди, вызывая крупную дрожь и мурашки на коже. Кацки не стал ничего с этим делать, просто стоял, позволяя струям покрыть его полностью и наслаждаясь ощущением обволакивающей влаги, без которого провел четыре дня. Всего четыре, а казалось, что полжизни. Кровь с его кожи смыли еще в больнице, но там не было возможности принять полноценный душ. Кацки не осознавал, как сильно этого хотел, пока не встал под напор воды. Он закрыл глаза и решил, что в ближайшее время не хочет расставаться с этим приятным чувством, поэтому сел на холодный пол и наблюдал, как вода собирается вокруг него в лужицы. В конце концов под тяжестью стресса и недосыпа последних дней он задремал, а затем уснул. Пробуждение было резким и неприятным. Вода все еще бежала, но ее холод больше не успокаивал. Вздохнув, Кацки поднялся на ноги, взял мыло и быстро помылся, затем выключил душ и взял полотенце. Только выйдя из ванной, он понял, как долго там пробыл — солнце уже село, в гостиной было темно. Он проспал весь день. Хотя, какая разница? Он был так вымотан, что никакие кошмары не помешали сну, и уже за это Кацки был благодарен. И, похоже, его никто не искал, иначе бы уже обнаружили сломанную дверь и его дрыхнущее в ванной тело. В агентстве сейчас, вероятно, все были слишком заняты ситуацией с Деку, чтобы тратить ресурсы на его поиски, и Кацки это устраивало. Он решил, что готов предоставить отчет о миссии. Рано или поздно это придется сделать, и лучше заставить себя говорить, пока воспоминания еще свежи. Кацки всегда предпочитал сам задавать темп, а не подстраиваться под других. Он надел чистую одежду и вышел на улицу, не переживая из-за того, что оставляет квартиру открытой. Все в доме знали, кто он такой, и никто в своем уме не попытается его ограбить. Он все еще чувствовал себя разбитым несмотря на то, что недавно проснулся, но вызвать машину без телефона по прежнему не мог, так что пришлось идти пешком. Агентство находилось в пяти кварталах от его дома, а это ближе, чем больница. Охранник на входе знал его в лицо и пропустил без пропуска, которого у Кацки все равно не было. Он, казалось, был искренне рад видеть Кацки целым и невредимым, и его радушное приветствие заставило Кацки почувствовать легкий укол вины за то, что никогда с ним не разговаривал, не считая дежурных коротких фраз. — Как хорошо, что вы вернулись, — сказал охранник, используя собственный пропуск, чтобы впустить Кацки в здание. — Все с ума посходили, пока вас искали. Кацки нахмурился. — А дома проверить не пробовали? — Извините, я не знаю. Вам… Вам лучше зайти. Он вошел. Поездка на лифте не заняла много времени, и, как только двери открылись, Кацки обнаружил, что весь этаж стоит на ушах. Секретари и менеджеры суетливо носились между столами друг друга, воздух звенел от гомона, в разных концах зала надрывались телефоны. Босс Кацки — глава агентства — стоял перед дверью в свой кабинет и спорил с двумя аналитиками. Вена на его виске заметно вздулась. Кто-то заметил Кацки, и внезапно все головы повернулись к лифту, а разговоры стихли. Телефоны продолжили звонить, но на них никто не обращал внимания. Эмоции на лицах сотрудников были самые разные. Кацки окинул весь офис тяжелым взглядом, пока не остановился на лице босса, который теперь выглядел еще более взбешенным. — Где, мать твою, тебя носило?! — прогремел он, забыв о двоих, с которыми спорил, и шагая прямиком к Кацки. — Почему ты не в больнице?! — К черту больницу, — огрызнулся Кацки. — Я в порядке. Босс подошел к нему вплотную, глядя снизу вверх и яростно раздувая ноздри. Затем он глубоко вдохнул и сделал то, чего Кацки совершенно не ожидал: обнял его, по-отечески хлопая по спине. Весь офис зашелся в аплодисментах, а Кацки в недоумении застыл. Какого хрена? — Вот он, господа, наш герой! Наш Динамайт! — торжественно объявил босс. Аплодисменты стали громче, кое-кто даже посвистывал. — Мы чуть не потеряли наш чудо-дуэт, а, парень? Кацки снова огляделся вокруг, неуверенный, что правильно понимает происходящее. Рука на его спине стала подталкивать Кацки вперед, и он понял, что они направляются в кабинет босса. — Ладно, хватит, всем вернуться к работе! И разберитесь с прессой, пока не поползли сплетни, ясно? Они зашли внутрь, и Кацки остановился перед столом, скрестив руки на груди. Вернуться сюда было слегка сюрреалистично, когда всего пару дней назад он думал, что умрет, но Кацки стряхнул это чувство и сосредоточился на происходящем здесь и сейчас. Босс жестом пригласил его сесть. — Почему никто не искал меня дома? — первым делом спросил Кацки. — Мы надеялись, что ты прячешься где-то внутри больницы. Твой врач утверждал, что ты еще не готов к выписке, и никто не подумал, что тебе хватит глупости просто взять и пойти домой. Кстати, как ты смог проскочить мимо газетчиков? Кацки решил пока что не брать во внимание, что его назвали идиотом. — Через черный ход. И пока ты снова не открыл рот: да, я в порядке. Я отдохнул и восстановился, и мне больше нечего было делать в больнице, поэтому я свалил. — Понимаю, — кивнул мужчина. — Слова выдающегося героя, можно сказать. А теперь мне нужно, чтобы ты рассказал в подробностях все, что произошло после вашего вылета из Токио. Наш с тобой последний разговор по телефону был очень поверхностным, мне понадобится больше деталей. Ты готов об этом говорить? — Готов. Кацки начал рассказ с той ночи, когда они с Деку прибыли в Египет, и закончил тем, как вышел из больницы Мустафу после визита Всемогущего. Он не стал преуменьшать или скрывать кровавые подробности и, к собственному удивлению, обнаружил, что проговорить все вслух оказалось проще, чем он ожидал. А заодно придало случившемуся реальности. Придало смысл его боли. Его босс на протяжении всего рассказа только кивал, не перебивая и не задавая уточняющих вопросов, а потом еще какое-то время сидел в тишине, обдумывая услышанное. — Насколько он сейчас стабилен? — наконец спросил он. Кацки показалась странной такая формулировка. — Да хрен знает. Его больше не лихорадит, так что, думаю, инфекцию подавили. — Говоришь, это была его ведущая нога? — Да. — Ясно, ясно… И сколько отрезали? Кацки сглотнул. — Все от колена и ниже. — Какая потеря, — вздохнул босс, почесывая подбородок. Кацки отвел взгляд. — Да. — Он, конечно же, получит от нас всю необходимую поддержку, — продолжил босс, жестикулируя рукой. — Я обязательно свяжусь с лучшими биоинженерами насчет протеза. Не прямо сейчас, конечно, но сразу же, как он восстановится. Его страховка покроет расходы. Мы постараемся, чтобы он чувствовал себя как можно комфортнее в своей неудачной ранней отставке. Все мысли в голове Кацки разом замкнуло. — В отставке? Он осознавал, когда решился лишить Деку ноги, что затормозит его карьеру на несколько лет. Он допускал, что Деку начнет проседать в рейтинге, возможно, даже вылетит из первой десятки, потому что не тешил себя надеждами сохранить их команду. Это означало, что в рейтинге они больше не будут считаться за неделимую единицу, и каждый из них займет в списке собственную строчку. Деку был обречен упасть в популярности на то время, которое потребуется ему на привыкание к протезу. Но Кацки никогда не переставал думать о нем, как о герое. Он ни на одну минуту не рассматривал возможность того, что Деку полностью перестанет работать. Отставка — это окончательно и навсегда. Это поставит точку в геройской истории Деку. Взгляд сидящего напротив мужчины был сочувствующим, извиняющимся и казался таким искренним, что Кацки почти купился. — Ситуация печальная, но что поделать, — сказал тот. — Хотел бы я, чтобы все сложилось по-другому, но он потерял ногу, а вместе с ней — свой фирменный стиль. Восстановление и адаптация к протезу будут сложной и долгой, и даже после ее завершения нет никаких гарантий, что ваш дуэт сможет вернуться на прежний уровень. Это несчастный случай при исполнении — как я уже говорил, страховка покрывает такие риски. Ему окажут лучшую помощь. Кацки слышал его, но слова не укладывались в голове. — Я не понимаю, — начал он, мысленно с раздражением отмечая, что звучит как идиот. — То есть, да, очевидно, что мы больше не будем напарниками. Деку ясно дал понять, что больше не хочет иметь со мной никаких дел. Но я не понимаю, почему он не может продолжить работать как герой сам по себе, когда привыкнет к новой ноге. В ответ босс рассмеялся, как будто услышал хорошую шутку. — Будет тебе, сынок, — снисходительно сказал он. — Я знаю, что технологии далеко продвинулись, но они все еще не творят чудес. Кацки прищурился. В груди поднялось неприятное, холодящее душу чувство, будто он на грани неминуемой катастрофы, которую сам и устроит. — Не вижу связи, — сказал он. Его голос был настолько спокойным и отчужденным, что мог сойти за угрожающий. Босс с досадой всплеснул руками, будто расстроенный, что Кацки не мог понять что-то совершенно очевидное. — Ну где ты видел героя-калеку? — спросил он с таким простодушием, что Кацки поразился его смелости. — Это как снимать импотента в порнухе. Я все понимаю, он твой друг, напарник. Точнее, уже бывший, так? Но его геройская карьера завершена. Я мог бы соврать, что у него есть шанс добиться успеха в роли помощника на вторых ролях, но ты же знаешь, как я не люблю приукрашивать правду. Для него будет лучше уйти с поклоном, пока публика еще помнит и высоко ценит его достижения. Если он попытается вернуться, то будет лишь падать в рейтинге все ниже и ниже, пока его имя не сотрется у людей из памяти. Разве плохо, если его навсегда запомнят, как лучшего из лучших, а не как жалкого неудачника, не сумевшего вовремя отступить? Кацки мог бы привести на это много аргументов и, возможно, заставить его пересмотреть решение. Мог бы припомнить героев, как Мирко, которые используют протезы и справляются с работой. Мог бы убедить, что для агентства будет хорошей рекламой помочь известному герою вернуться в строй — публика любит Деку и проникнется его историей. Мог бы обвинить в нарушении трудовой этики и пригрозить скандалом в СМИ, который надолго подпортит имидж агентства в глазах общественности. Кацки более-менее представлял, как ответить на каждое встречное «но» и выиграть позицию в этом споре. — Извини, старик, — сдержанно произнес Кацки вместо всего, что мог бы, — я, кажется, плохо тебя расслышал. Как ты назвал Деку? Мужчина вздохнул и раздраженно закатил глаза. — Серьезно? Слушай, не важно, какой использовать термин, это не изменит… — Нет-нет, — перебил Кацки, — по-моему, это важно. И я хочу, чтобы ты повторили, что сказал. Хочу еще раз услышать, как ты это произносишь. — Ладно, я назвал его калекой. Разве это ложь? Тебе полегчает, если я буду говорить «инвалид», или что там сегодня политкорректно? Факт остается фактом: у него на одну ногу меньше, чем было, и не я, между прочим, ее оттяпал, так что сделай одолжение и не строй из себя святошу. От напряжения в челюсти у Кацки скрипнули зубы. В то же время по другую сторону стены внимание каждого, кто находился на этаже, было приковано к двери кабинета. Все ждали, когда Динамайт выйдет, и его отчет прольет свет на то, что случилось с ним и Деку. Пока что слухи были один безумнее другого. Были версии, что именно Динамайт взорвал самолет, когда пытался обездвижить злодея. Были версии, что он пережил четыре дня без воды, потому что пил кровь из ноги Деку. Были версии, что злодей выжил в катастрофе, и посреди пустыни произошло эпическое сражение. Версии, версии, версии. Ответов они не дождались, потому что через пятнадцать минут после того, как Кацки вошел в дверь, за ней прогремел взрыв. Послышался звон стекла — окна вылетели во всех ближайших помещениях, и на столах треснули мониторы. Дверь распахнулась от пинка, и Кацки вышел, ни на кого не глядя. Его ладонь все еще дымилась. Другие герои, их помощники и менеджеры молча провожали его до лифта шокированными взглядами. Из кабинета не доносилось ни звука, его владелец лежал без сознания на полу. Кацки успел доехать до первого этажа и выйти в вестибюль, прежде чем люди из охраны набросились на него, повалили на пол и повязали.***
Он сел на переднее пассажирское кресло, захлопнул дверь и прислонился лбом к стеклу, уставившись в никуда. От усталости клонило в сон. Киришима появился в машине через пару минут. Он не завел мотор сразу, хотя ничего не спрашивал, просто сидел, положив на руль обе руки. Тишина держалась какое-то время, но Кацки понимал, что рано или поздно она закончится. — Ты в порядке? — наконец спросил Киришима. Если подумать, у Кацки никто об этом спрашивал с тех пор, как он прибыл в Японию. Он закрыл глаза. — Поехали уже. Он слышал, как Киришима к нему повернулся, и чувствовал на себе его пристальный взгляд, но упрямо не смотрел в ответ. — Ну же, поговори со мной, — снова попытался Киришима. — Я не хочу давить или принуждать, но… Не знаю. Скажи хоть что-нибудь. До меня дошли только обрывки, и я только что внес за тебя чертовски большой залог, и все это в твой первый день дома. Мне нужно знать, что происходит. — Не хочу об этом говорить. — Чувак, это серьезно, ты можешь потерять лицензию. Я уверен, что ее как минимум приостановят. В полиции сказали, что мужик, которого ты отделал — твой начальник, это правда? Мне больше некого спросить. Мидория до сих пор в больнице, и я не хочу его дергать такой фигней. Вздохнув, Кацки открыл глаза и впился взглядом в приборную панель. — Наш самолет разбился над пустыней. Мы провели четыре дня без еды и воды, не зная, найдет ли нас кто-нибудь. Деку сломал лодыжку, и от перелома пошли осложнения. Мне пришлось отрезать ему ногу, пока его не убила инфекция. Правую ногу. Ту, на которой строились его сильнейшие техники. И вот я прихожу в агентство и первым же делом слышу, что Деку уволят. Ни у кого даже в мыслях не возникло дать ему шанс поработать с протезом. Этот мудила назвал его калекой. Кацки не смотрел на Киришиму, поэтому не видел его реакцию, но слышал, как тот задержал дыхание. На него свалилось много информации, но придурок сам об этом просил, пусть теперь переваривает. После долгой паузы Киришима завел мотор. — Я отвезу тебя домой. Они быстро доехали, и Кацки был благодарен, что Киришима не пытался по дороге вытянуть из него подробности. Когда машина остановилась, он с удивлением увидел, что Киришима вышел вслед за ним. На его вопросительный взгляд тот лишь покачал головой и прошел вперед. Он не выглядел удивленным, когда заметил взорванные замки, и сразу прошел на кухню, чтобы поставить чайник. Кацки сел на диван в гостиной и закрыл лицо руками. В голове прокручивались мысли вперемешку с воспоминаниями, нагнетая тревогу. Он безработный. Его лицензия, скорее всего, будет приостановлена, пока суд не решит, что делать с ним дальше. Деку не хочет его видеть. Опоры, на которых держалась вся его жизнь, разваливались на глазах, падали одна за другой, как опрокинутый ряд домино. Он был так подавлен этими мыслями, что потерял счет времени. В конце концов рядом с ним появился Киришима с дымящейся чашкой. Кацки чувствовал себя в долгу перед другом за то, что тот вытащил его из участка, поэтому сдержал желание огрызнуться, взял чай и сделал глоток. Киришима сел рядом. Ему явно нетерпелось что-то спросить, он он молчал, и это дало Кацки время немного войти в колею. Спустя несколько минут, когда пустая чашка опустилась на кофейный столик, Кацки повернулся к Киришиме и сказал, глядя в глаза: — Спасибо, что внес залог, — а потом: — Пойду посплю. Готовый на этом распрощаться он встал, но Киришима поймал его за запястье, останавливая. — Чувак. Кацки повел плечом и выдавил сквозь камень, застрявший в горле: — Слушай, я сейчас не хочу ничего обсуждать. — Я и не прошу, — сказал Киришима. — Я просто… Я за тебя волнуюсь. Он отпустил руку, но Кацки не обернулся и не сел обратно. — Я в порядке. Я буду в порядке. Это все еще не убедило Киришиму. Поколебавшись, он сказал: — Я зайду проведать тебя завтра, ладно? Постарайся немного отдохнуть. Кацки направился в спальню, ничего не ответив. Он устал. У него болели руки после наручников. В доме не было ни крошки еды, и надо бы что-то сделать со сломанной дверью. Он упал на кровать, и сон овладел им в то же мгновение. Во сне Кацки видел, что это он, а не Деку сломал ногу. Деку шел к нему с ножом, а Кацки пытался уползти, но Деку догонял его и держал. Он вонзил в кожу Кацки лезвие, а затем загонял его глубже и глубже, пока нога Кацки не отделилась от тела. Когда Кацки кричал, то почти не слышал свой голос, будто тот доносился через нескольких слоев ваты. Потом Кацки сел и посмотрел на обрубок ноги. Из него лилась кровь, очень много крови, потому что Деку забыл наложить жгут. Кацки снова попытался закричать, но не смог. Не смог даже заплакать, потому что воды для слез не осталось. Песок под ним начал двигаться, поглощать в землю. Кацки беспомощно барахтался, стараясь за что-нибудь ухватиться, но только проваливаясь быстрее. Деку смотрел на него с ножом в руках и не делал попыток помочь. Песок лез в глаза, в рот, нос, уши. Кацки уже ничего не видел, не мог дышать, и так сильно хотелось пить, но в конце концов понимание «сейчас я умру» затмило собой все прочие мысли в его сознании. Он проснулся в холодном поту, тяжело и быстро дыша, как после пробежки. Только через несколько мгновений он смог силой заставить себя расслабиться и вдохнуть полной грудью. Проведя рукой по лицу, он уставился в потолок и слушал в тишине, как барабанит сердце. Во рту пересохло, в горле болело. Как только дыхание выровнялось, он встал с кровати и вышел на кухню. Там он наполнил стакан водой и выпил залпом, затем наполнил еще раз и снова выпил. Он повторял так, пока жажда не отступила, и он не почувствовал себя чуть более живым. В животе заурчало, напоминая, что Кацки почти неделю нормально не ел. Казалось странным забыть о таком человеку, который четыре дня голодал, но до сих пор мысль о еде просто не приходила ему в голову. Он схватил яблоко и, вгрызаясь в него, изучал содержимое холодильника. Ничего съедобного внутри не оказалось. Кацки вспомнил, что еще до того, как разразился международный кризис с их злодеем, он планировал закупиться продуктами, но позже решил сделать это, когда вернется. Он взглянул в окно: снаружи было темно. Сейчас, вероятно, глубокая ночь, а значит, заказать еду на дом не выйдет. По крайней мере, яблок хватит, чтобы продержаться до утра. Кацки знал, что уже не сможет заснуть — чудо, что удалось поспать раньше, — поэтому пошел в домашний кабинет и включил ноутбук. Предстояло много дел. Во-первых, понять, что делать с работой. Учитывая судебный иск, который без сомнений подаст его бывший босс, Кацки сомневался, что в ближайшее время кто-то захочет его нанять. Агенство, где он работал до сих пор — где родился и вышел на первые строчки рейтингов чудо-дуэт, — являлось не только одним из крупнейших, но и очень влиятельным. Им будет достаточно распространить удобную для них версию произошедшего, и Кацки больше не сможет работать в Японии. Во-вторых, восстановить потерянные документы, включая права, банковские карты и тому подобное. Решить эту проблему, по идее, должно быть легче — к ней хотя бы существовали инструкции. Кацки включил в список документов геройскую лицензию, хотя не был уверен, что в этом есть смысл, если ее все равно отнимут на черт знает сколько. К тому времени, как он закрыл ноутбук, небо за окном уже посветлело. Он снова чувствовал вялость, но хотел разобраться сегодня хотя бы с частью дел, поэтому собрался еще раз принять душ. На полпути в ванную он услышал стук в дверь. Замок был сломан, так что отпирать ее было не нужно, но Кацки все равно подошел. За дверью стоял Киришима с пакетом продуктов в руках и плохо скрываемым беспокойством на лице. Точно, он говорил, что придет. — Я принес тебе кое-что, — сказал Киришима, проходя в квартиру, когда Кацки развернулся к двери спиной и пошел в гостиную. — Можем позавтракать вместе. Он был слегка раздражен тем, как хорошо Киришима знал его и догадался купить еду. Он был раздражен тем, что Киришима вообще пришел. Его раздирали противоречивые чувства: с одной стороны он хотел, чтобы от него отвязались, дали время зализать раны, но с другой — он отчаянно желал компании. В голове был полнейший бардак, и недостаток сна только усугубил его. — Смотрел сегодня новости? — спросил из кухни Киришима, шурша пакетами и выставляя на стол продукты. — Нет. — О, вот хорошо. — Он подошел к дивану как раз в тот момент, когда Кацки потянулся к пульту и собирался включить телевизор. — Стой, не надо! Кацки бросил на него подозрительный взгляд. — Почему? — Просто думаю, что лучше сначала поесть, — сказал Киришима и встал между ним и экраном. — Мы поговорим, ни на что не отвлекаясь, а потом смотри, что хочешь. Кацки нахмурился. — Ты что-то недоговариваешь? Киришиме хватило приличия отвести взгляд. — Давай поедим? — с надеждой в голосе спросил он, почесав затылок. — Нет, — отрезал Кацки и встал. — Сначала ты расскажешь, что происходит. Киришима вздохнул. — Расскажу, обещаю. Но только за едой. Он быстро ушел обратно и стал греметь посудой. Кацки появился в кухне вскоре после этого и сел за стол. На тарелке лежал кусок клубничного пирога — его любимого. Киришима подвинул тарелку ближе к нему вместе с десертной ложкой. Кацки недовольно поморщился. — Это не похоже на здоровый завтрак. — Чувак, у тебя несколько дней не было вообще никаких завтраков, — заметил Киришима. — Дай себе поблажку. Кацки фыркнул, но оторвал кусок пирога зубами. Он почти забыл этот вкус, но, в его оправдание, ностальгия по выпечке не была главным приоритетом в пустыне. — Отлично, а теперь продолжай есть, пока я рассказываю новости, ладно? — У Киришимы в руках была такая же тарелка, но он к ней не притронулся. Он явно нервничал. — И пообещай сохранять спокойствие. Ничего не делать, пока все не продумаешь. Кацки молча на него смотрел. Не дождавшись ответа, Киришима глубоко вдохнул и начал: — Итак, насчет вчерашнего. Твое агентство — точнее, э-э-э, бывшее агентство — еще не сделало никаких заявлений о вчерашнем. И я сомневаюсь, что сделает, потому что сейчас общее внимание сосредоточено на том невероятном факте, что вы выжили в пустыне. Но они пустили слух во внутреннем кругу, что ты вернулся немного, ну… поехавшим на голову. Все это было ожидаемо. Пока что Киришима не сообщил ничего нового. — Я мог бы поговорить… То есть, я поговорю со своим боссом, если хочешь, — продолжил Киришима. — Драки с начальством — это, конечно, не очень полезно для имиджа, но ты все еще половина чудо-дуэта, герой первого ранга. Я уверен, что ты не останешься без работы надолго, даже если они попытаются саботировать твою карьеру. — Я еще не знаю, сохраню ли лицензию, — сказал Кацки. — Это зависит от того, какие мне предъявят обвинения, так что подожду и посмотрю, как все будет развиваться. Короче, пока никаких собеседований. Но спасибо. Киришима кивнул и прочистил горло. — Просто имей в виду, что тебе не нужно переживать за свое будущее… — Мне очень даже нужно об этом переживать. — Ну… Да. Но знай, что друзья всегда тебя подстрахуют. Даже если тебя вызовут в суд, ты выиграешь. Ты едва физически оправился от ужасного травматического опыта, и твой босс уничижительно отозвался о твоем напарнике. Не думаю, что реакция была такой уже необоснованной. К тому же, ты Динамайт. Публика тебя любит. Тебя поддержат. — Деку любят не меньше. Как долго продержится их поддержка после того, как они узнают, что я с ним сделал? — Да, кстати… — взгляд Киришимы соскользнул в сторону. — Об этом я тоже собирался рассказать. Кацки сдвинул брови. — Говори. — Люди знают, — выдохнул Киришима. — Не могу точно сказать, кто первым слил информацию, но твое агентство уже сделало официальное заявление. Я не… Я не уверен, что Мидория в курсе… Но кот выскочил из мешка. — И? — Все за него волнуются. — Киришима пожал плечами. — Пока что это все, что мне известно. Кацки отодвинул тарелку. У него пропал аппетит. Не встречаясь с Киришимой взглядом, он спросил: — Всем уже известно, что это сделал я? — Нет, тебя с этим никак не связали. Он кивнул и устало потер лицо. — Как ты держишься? — после паузы спросил Киришима. — Пытаюсь себя занять. — Получается? — А сам как думаешь, хреноволосый? — с ядом выплюнул Кацки и выразительно посмотрел на друга. Он не знал, выглядит ли так же хреново, как чувствует себя, но подозревал, что да. Киришима покачал головой. — Лучше прекращай так себя вести. Ради твоего же блага. — Как так? — Так, будто ты отрезал ему ногу из какого-то… садизма или чего-то подобного. Ты сделал это, чтобы спасти ему жизнь. И спас. То, что ты сделал, было поступком героя. Кацки мрачно уставился на тарелку с недоеденным пирогом. — Я серьезно, — настойчиво добавил Киришима в ответ на его молчание. Чувствуя ужасную, опустошающую усталость и необъяснимую безадресную злость, Кацки поднял глаза. — Он сказал, что никогда не простит меня. Киришима несколько раз открыл и закрыл рот, ничего и не произнося. — Я… — Он тряхнул головой, а затем сказал тверже: — Я уверен, что он передумает. — Нет, блядь, не передумает, — процедил Кацки. Он чувствовал, что поддается ярости, и на мгновение он закрыл глаза, чтобы вернуть самообладание. — Это тебе не школьная травля, не какие-то детские насмешки. Я отрезал ему ногу! Это навсегда. Это не исцелить и не исправить, не решить извинениями. Я его покалечил — вот что я сделал. А эти ублюдки даже не дали ему выбора. Они просто списали его в утиль, будто он ничто, будто он больше ни на что не способен. И это на моей совести! Тишина звенела. — Я убил его мечту, — горько закончил Кацки. Красный сироп на тарелке напомнил ему о крови. Киришима пододвинул к себе табуретку, сел напротив и пристально посмотрел на Кацки. — Брат, — сказал он с серьезностью, которую Кацки редко в нем замечал. — Я хочу тебе кое-что сказать. Но только не пойми неправильно, я говорю это не для того, чтобы разозлить тебя, а потому, что ты должен это услышать. Ладно? Кацки выжидающе уставился на него исподлобья, и Киришима продолжил: — Ты отправил в нокаут своего начальника, потому что тот назвал Мидорию немощным калекой. Но при этом ведешь себя, будто сам думаешь точно так же. Ноздри Кацки раздулись в негодовании. — А теперь, пока ты не взбесился, выслушай меня. — Киришима примирительно поднял руки. — Я знаю, что это все из добрых побуждений. Ты прошел через ад, и то, что ты сделал, оставило на тебе след. Но, чувак, ты должен перестать вести себя так, будто собственноручно оборвал его жизнь. — Ты… — прохрипел Кацки. — Нет уж, дай мне закончить. Мы с тобой знаем, какой Мидория. Ты знаешь его даже лучше меня. Он твой напарник, а до того, как стать им, он был твоим другом. Ответь мне честно: ты правда думаешь, что в мире есть что-нибудь, способное помешать ему стать героем? Хоть что-то? Кацки нахмурился. — Его руки вышли из строя еще в школе из-за всей херни, которую он тогда вытворял, так что ему оставалась только эта долбанная нога… — Но у него все еще есть вторая, верно? — заметил Киришима. — Черт, да он может стать даже сильнее, если правильно подобрать протез. — Думаешь, есть протез, который выдержит его квирк? Уже забыл, как он ломал себе кости каждый второй день, пока не научился контролировать силу? — Тогда ему придется заново учиться. — Киришима пожал плечами. — Он сможет адаптироваться, приспособиться. А если по какой-то причине не сможет, то переучится драться левой ногой. Я не говорю, что будет легко и просто, но альтернативы есть, это еще не конец. И, если ты в самом деле не согласен с тем, что сказал твой босс, и с его решением, тогда ты должен показать это Мидории. Потому что сейчас ему нужен тот, кто будет верить в него, как он не может верить в себя сам. Он уже расстался с работой и привычном образом жизни. Если ты тоже махнешь на него рукой, это ударит больнее всего. Кацки опустил взгляд. Как показать Деку, что он верит в него, когда Деку не хочет его видеть? Голова раскалывалась, словно кто-то вонзил шило в мозг, и почему-то щипало в глазах. Кацки чувствовал себя ужасно, не представлял, что делать и как правильно поступить. Ему так отчаянно хотелось вернуть Деку в свою жизнь, но в то же время казалось, что он этого не заслуживает. Он закрыл лицо ладонями, потер глаза и щеки. Киришима был прав, и это бесило. Бесило, что кому-то другому пришлось объяснять Кацки то, что он и так знал, но, очевидно, не осознавал. Он не должен относиться к Деку как к безнадежно больному только потому, что у него стало на одну ногу меньше. Это все равно, что согласиться с кретинами, которые считают, что Деку теперь бесполезен. А Кацки был совершенно с ними не согласен. Он потерял работу, отстаивая право Деку оставаться героем. Так почему, черт возьми, он чувствовал себя таким виноватым? «Зачем ты так со мной? Ты говорил, что больше не ненавидишь меня…» «Не отнимай мою ногу, Каччан, умоляю, не надо». От воспоминаний скрутило желудок, к горлу подступила тошнота. Кацки вскочил из-за стола, держась за живот. «Хотя бы дай мне уснуть… Подожди, пока я усну…» — Бакуго? Голос Киришимы — далекий и слабый отзвук на фоне скрипа его зубов, рычаний и всхлипов, и дробящего хруста, с которым нож в его руке пилит вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад… — Эй, все в порядке? Лезвия рассекают вены, артерии, связки, мышцы, дробят кости. Нога пахнет разложением и смертью, выглядит, как гнилая плоть. Если Деку умрет, все его тело будет так выглядеть. Как тела полицейских, пилота, злодея — все они сварятся под одним и тем же небом, от одного и того же жара, на одной и той же бесплодной земле, которая их похоронит, сотрет… Отрезанной нога выглядит даже ужаснее. Она смята, перекручена, уже не похожа на ногу. И все же это нога. Он только что отрезал Деку ногу. Кровь льется и льется, запах железа примешался к вони гниения, из места среза сочится гной, и кажется, что все вокруг него умирает, все похоже на смерть… Колени сдались первыми. Кацки упал на пол, а затем его вырвало. Отплевываясь и жадно глотая воздух, он схватился за край табуретки. Киришима оказался рядом в тот же момент, но Кацки отпихнул его руку. Несмотря на панику, ему было неловко и стыдно, и он из последний сил цеплялся за мысль, что должен быть сильным. Оттолкнувшись руками, он попытался встать, но потерял равновесие и снова шлепнулся назад, жалко корчась. — Брат, дай мне помочь, тебе явно хреново, — мягко сказал Киришима. Кацки ничего не ответил, был слишком поглощенный ненавистью к себе. Его лицо горело от унижения. Киришима подхватил его за подмышки и, не встретив сопротивления, усадил прямо, а затем взял за обе руки и потянул вверх. Кацки стоял на ногах неуверенно, все еще чувствуя тошноту и головокружение. Во рту был горький привкус, от майки воняло желчью. Киришима закинул одну его руку себе на шею и, поддерживая, повел в ванну. Когда они дошли, Киришима осторожно усадил Кацки на табуретку, стянул с него майку и бросил на пол. Потом он снова помог Кацки встать, и они оба шагнули под душ, хотя Кацки все еще был в штанах, а Киришима полностью одет. — Киришима… — протестующе прохрипел Кацки, но тот молча потянулся к крану и сделал напор сильнее. Вода была такой холодной, что у Кацки застучали зубы. Его колотила крупная дрожь, будто начались конвульсии, как у Деку совсем недавно. В коленях снова появилась слабость. Он тяжело оперся на Киришиму, и тот с готовностью помог ему удержаться на ногах. — Не знаю, чувствуешь ли ты, — с напряжением в голосе сказал он, — но у тебя офигенно сильный жар. Что ж, это многое объясняло. Кацки закрыл глаза, позволяя колючей ледяной воде смыть огонь с его кожи. Эти ощущения все еще были гораздо лучше горячей сухости пустыни. — Почему тебя выписали, не долечив? — с тревогой спросил Киришима. Кацки пристыженно отвернул голову, отказываясь отвечать, но Киришима слишком хорошо его знал. — Тебя не выписали, да? Даже если бы он хотел ответить, то вряд ли смог бы. Все силы уходили на то, чтобы цеплялся за ускользающее сознании, потому что он должен быть сильным, и засыпать нельзя. Вдруг он понадобится Деку? Вдруг он пропустить спасательную бригаду? Нельзя отвлекаться, нельзя терять концентрацию, нужно быть начеку. Спать нельзя, как бы сильно не хотелось. А ему очень хотелось. И еще он замерз. Но нельзя… Стена перед глазами поплыла. Кацки скорее услышал, чем почувствовал, как все его тело обмякло и выскользнуло из хватки Киришимы. Столкновение с кафелем сопровождал глухой всплеск. Киришима выкрикнул его имя, но Кацки этого уже не слышал.***
Спасатели опоздали. Они бегут к ним по песку, но Деку этого не видит, его большие глаза уставились в небо, невидящие и мертвые. Кожа на его лице почернела, как на ноге, на впалых щеках пируют трупные личинки. Кацки рыдает над ним, захлебывается слезами, икает, стонет. Острая боль в груди ослепляет и оглушает, и ему кажется, что он тоже умирает, точно умирает, все это нереально… — Бакуго. Он ползет по раскаленному песку, чтобы ближе подобраться к неподвижному телу Деку. Это его вина. Он так долго колебался, что инфекция распространилась и убила Деку. Кацки тянет к нему руки, но никак не может дотянуться. Он снова ползет, но кажется, что чем сильнее он старается, тем больше становится расстояние между ними. Он не может сдержать крик досады, хватается за песок и подтягивается вперед. Он вспотел, теряет слишком много воды, скоро станет таким же, как Деку, мертвым, сгнившим куском плоти, и это будет концом их мечты. Это будет конец их истории. Они уже не станут чем-то значимым, не превзойдут Всемогущего. Он кричит, сдавленно плачет, позволяет себе разбиться на части, потому что никто услышит, не для кого быть сильным. Равнодушие пустыни к их судьбе разрывает ему грудь. — Бакуго! Кацки перестал кричать и открыл глаза. Только через мгновение он понял, что над ним, склонившись, стоит Киришима и прижимает его за плечи к кровати. Комната, в которой они находились, была ему незнакома, и взвинченные нервы Кацки от этого натянулись сильнее. — Что… — выдохнул он, бешено оглядываясь вокруг. — Где… — В больнице, — просто ответил Киришима, продолжая его держать. — Ты в больнице. Я привез тебя после того, как ты отключился. Ты вообще не должен был отсюда уходить, идиот. Кацки не огрызнулся в ответ, что само по себе являлось показателем того, насколько он был выбит из колеи. Он сухо сглотнул и постарался взять под контроль дыхание. Заметив, что Кацки постепенно приходит в себя, Киришима его отпустил и сделал шаг назад от кровати. Кацки осмотрел себя: на нем снова был больничный халат, а одна из его рук была перебинтована. — Что за… — Ты упал на запястье, — объяснил Киришима. — В душе. Я не успел поймать. Говорят, это вывих, так что тебе придется какое-то время походить с этой штукой. Но я бы не слишком переживал, у тебя ведь больше нет работы. Кацки поморщился и откинулся на подушку, стараясь отпустить напряжение в мышцах. — Когда меня отпустят? — Бакуго… — Просто ответить. Киришима вздохнул. — Я только что говорил с врачом. У тебя больше нет обезвоживания, но ты не ел нормально с тех пор, как сбежал, так что ты все еще истощен. Причину температуры определить не смогли, но предполагают, что это результат недоедания поверх общего стресса, плюс тот факт, что ты физически вымотал себя до потери сознания. Ты останешься здесь до тех пор, пока тебя не отпустят — и я не шучу, брат. Ты не выйдешь отсюда без справки о выписке. Кацки раздраженно цокнул языком. — Я хочу домой. Это прозвучало слабо и жалко — так же, как он себя чувствовал. Киришима бросил на него сочувственный взгляд, но ответил без колебаний: — Знаю, но потерпи. То, что ты пережил… Никто к такому не подготовлен. Тебе нужно время, чтобы восстановиться. Конечно, он был прав, но легче от этого не становилось. Кацки отвернулся в другую сторону, и между ними возникла пауза. Он чувствовал затылком взгляд Киришимы, но тот молчал, будто подбирал в голове слова. — Послушай, — наконец произнес он, — я знаю, каково тебе сейчас. Кацки невесело засмеялся. — Ну да. — Нет, ладно, ты прав, — кивнул Киришима. — Плохой выбор слов. Но я могу представить, каково тебе. — Сомневаюсь. — Просто… Пожалуйста, береги себя. Не доводи до такого. Его слова только разозлили Кацки. Он резко обернулся и впился в Киришиму взглядом. — По-твоему, я делаю все это специально? Теряю сознание, как неудачник, и не сплю, пока буквально не свалюсь с ног? Загнал себя назад в ебучую больницу? В пустыне я думал, что сдохну, а теперь я дома, но моя голова до сих пор там и не дает мне расслабиться. Я перестал есть не от того, что мне нечего делать, а потому что не могу перестать думать о том, что сделал, и меня от этого выворачивает наизнанку. Под конец своей тирады Кацки тяжело дышал и уже начинал жалеть о сказанном. Он не собирался так открыто говорить о своих чувствах. Он просто очень устал. Ему хотелось, чтобы Киришима понял и оставил его в покое, как та медсестра в Марокко. Но он не хотел оставаться один. Киришима положил руку ему на плечо, но Кацки ее сбросил. Он смотрел на стену и не мог заставить себя расслабиться, несмотря на усталость. Его кости казались тяжелыми и болели, будто гравитация усилилась десятикратно. Даже ребра давили на легкие, затрудняя дыхание. Киришима больше не пытался к нему прикоснуться, но и не ушел сразу. Он нажал кнопку вызова у кровати — Кацки понял это только спустя минуту, когда в палате появилась медсестра. — Э-э-э, здрасте, — вполголоса сказал Киришима, словно старался не привлекать к разговору внимание Кацки. — Я хотел спросить, не могли бы вы помочь кое с чем? Тут мой друг, он через многое прошел за последние дни… — Пустыня, да? — закивала медсестра. — Да, и теперь у него проблемы со сном. Вы, наверное, сами слышали… Это было настолько унизительно, что у Кацки заломило челюсть от того, с какой силой он стиснул зубы. — Бедняга. Не волнуйтесь, я дам ему что-нибудь, что поможет ему заснуть. Кацки продолжал сверлить взглядом стену, размеренно вдыхая и выдыхая через нос. Он хотел рявкнуть медсестре, что ему нахрен не сдались ее сочувствие и помощь, но здравый смысл подсказывал, куда хуже, чем принять снотворное, будет разбудить полбольницы после очередного кошмара. По краю сознания проскочила смутная мысль, слышал ли его крики Деку. — Зовите, если что-то еще понадобится, — сказала медсестра, отходя от капельницы — скорее всего, уже ввела что-то в раствор. Кацки не почувствовал никаких изменений, так что, возможно, лекарство начнет действовать не сразу. — Так и сделаю, большое спасибо, — кланяясь, сказал Киришима, и медсестра ушла. Кацки услышал какое-то шарканье и догадался, что Киришима снова сел на стул, а значит планировал остаться в палате. У Кацки были смешанные чувства по этому поводу. С одной стороны, хорошо, что за ним будет присматривать человек, которому он доверяет, но с другой — уже тот факт, что за ним нужно присматривать, вызывал у него приступы ненависти к самому себе. Ненависть к себе одолевала его с тех пор, как он вернулся из пустыни. С тех пор, как отрезал Деку ногу. Потому что в глубине души он знал, что это его промах как героя. Он должен был понять, что злодей проснулся, должен был предвидеть, что его способности опаснее, чем на бумаге, должен был остановить его до того, как тот развалил самолет. Он должен был замедлить их падение без помощи Деку. Он должен был вправить кость Деку на место, прежде чем нога начала умирать. Он много чего должен был сделать — мог бы сделать, чтобы все это предотвратить. И, хотя он помнил слова Киришимы и верил, что для Деку ничего не кончено, это не отменяло того, что он совершил. Это не стирало воспоминаний о крови, мольбах и криках, еще свежих и ярких перед глазами. Это не вернет в его жизнь Деку. «Я пытался пригласить тебя на свидание, но думаю, ты не заметил», — издевательски подкинула память. Кацки глубоко вдохнул. Оставалось только жалеть, что он не решился действовать раньше, когда шанс еще был. Жалеть, что не прояснил отношения с Деку давным-давно, как только осознал свои чувства. Тогда ему казалось, что Деку — это… Деку. Самый давний друг, сильнейшая константа, стабильная постоянная. Тот, кому Кацки, не раздумывая, доверил бы жизнь. Он был идиотом, боялся признаться и получить отказ, или, хуже того, — насмешки. Страх даже не был рациональным — Кацки знал, что Деку никогда бы не стал его высмеивать, но если бы чувства не оказались взаимными, это навсегда испортило бы то хорошее, чего они добились в отношениях. Их партнерство, их чудо-дуэт. То, что в итоге все равно погибло. Поезд уехал. Он трус, и поэтому ничего не сказал Деку, и поэтому не вправил его перелом. Трус. И пусть Деку все еще на многое способен, Кацки чувствовал себя виноватым и знал, что эту вину не получится искупить, как свои подростковые узколобость и высокомерие. Тому, что он сделал, нет прощения. Ему нет прощения. Кацки заснул с мыслями о Деку, но ему ничего не приснилось. Это было облегчением. Позже, когда он проснулся, Киришимы рядом не оказалось. Он чувствовал себя идиотом, потому что, когда повернул голову и пробежался взглядом по палате с блаженной пустотой, которая заполняет мысли в первые секунды пробуждения, то искренне надеялся увидеть Деку. Может быть, Деку слышал, как Кацки о нем спрашивал, или просто решил проведать. Он ожидал поймать на себе взгляд зеленых глаз, даже если бы те смотрели ненавидяще и обвиняюще. Он бы это выдержал. Он бы это принял. Палата была пустой. Пришлось бороться с желанием встать, выдернуть капельницу и снова сбежать домой. Вместо этого Кацки продолжил лежать, как инвалид, и в конце концов задремал, еще не до конца отойдя от снотворного. В следующий раз он открыл глаза, и на стуле возле его кровати сидел Всемогущий. Кацки раздраженно вздохнул, но не сказал ему уйти. Он вообще ничего не сказал, просто уставился в потолок и попытался притвориться, что он один. Конечно, это не сработало. — Юный Бакуго, — с мрачной серьезностью поприветствовал Всемогущий, как только заметил, что Кацки больше не спит. — Всемогущий, — сухо ответил Кацки. Всемогущий поерзал на стуле и спросил: — Как ты себя чувствуешь? Он говорил нерешительно, словно перед ним была взведенная граната, и он боялся неверным словом ее подорвать. Это только усилило желание Кацки отгородиться. — Как будто я там, где не должен быть, — огрызнулся он. — Я хочу домой, но меня не отпускают. Всемогущий кивнул, как если бы именно этого ответа и ожидал. — Твой друг рассказал мне, что один раз ты уже сбежал из больницы, не закончив лечение. Кацки отмахнулся. — Я в норме. Всемогущий ничего не ответил. Он молчал так долго, что Кацки в голову закралось беспокойство. Почему он здесь, с ним, а не с Деку? — Что нужно? — не выдержав, спросил Кацки. — Я хотел… Что ж, — начал он, калеблясь. — Боюсь, мальчик мой, я пришел к тебе с просьбой. Кацки против воли удивился. Он ожидал поучений или, возможно, еще одной снисходительной речи о том, что нужно о себе заботиться. Услышать, что Всемогущий пришел о чем-то просить, несмотря на состояние Кацки, было, мягко говоря, неожиданно. Кацки повернул к нему голову и подозрительно прищурился. — С какой? — Юный Мидория получил сегодня очень печальные новости, — опустив глаза, сказал Всемогущий. Понимание пришло к Кацки почти сразу. — Из агентства. — Да. И это ухудшило его состояние. Я пытался растормошить его, делал все возможное, чтобы его мотивировать, но… — На короткое мгновение Всемогущий замолк, а затем закончил: — Он очень расстроен. Кацки сглотнул. — Подумаешь. Меня тоже уволили. — Юный Киришима это упомянул, — кивнул Всемогущий. — Хотя не назвал причину. — Мне не понравилось, как босс говорит о Деку, так что я ему врезал, и меня арестовали. Всемогущий поднял на него удивленный взгляд. — Тебя… арестовали? — Да. — Кацки вяло пожал плечами. — Киришима внес залог. Не знаю, что будет с моей лицензией, может, приостановят, но прямо сейчас я безработный. Повисла тишина. — Должно быть, тебе было очень тяжело. — Ну, это не я потерял ногу, — парировал Кацки. Он ожидал, что Всемогущий поморщится, но тот вгляделся в его лицо. — Да. Но это не значит, что твои чувства не в счет. То, что ты сделал… — Не хочу об этом говорить, — оборвал его Кацки, потому что получать утешения от Всемогущего было даже хуже, чем от Киришимы. Кацки знал место Деку в сердце этого старикана. Он знал, что Всемогущий всегда будет на стороне Деку, и не нуждался в напоминании о том, что сделал в тот день. Он не нуждался в напоминании, что ему тоже было нелегко. Деку все равно было хуже. — Как скажешь, — уступил Всемогущий. — Нам не обязательно это обсуждать. Тишина вернулась, стала напряженной и неуютной. — Говорите уже свою просьбу, — наконец потребовал Кацки, потому что они все еще не дошли до сути. Всемогущий снова опустил голову. Он выглядел так, словно набирался храбрости сказать то, что хотел. — За те годы, которые я с ним знаком, и вопреки всему, что было между вами двумя в прошлом, я не видел, чтобы юный Миддория восхищался кем-то сильнее, чем тобой. Кацки фыркнул. — Он восхищался вами. — Он боготворил меня, — возразил Всемогущий. — Большая разница. Он видел во мне воплощение героизма, а не живого человека с пороками и недостатками. Но вот ты… О твоих недостатках он знал не понаслышке. Знал о твоем сложном характере, о твоей вспыльчивости и, прости за то, что говорю это, он так же был очень близко знаком с твоей жестокой стороной. И при этом, несмотря ни на что, он все равно тебя полюбил. «Он меня не любит», — хотел ответить Кацки, но не мог повернуть язык. Может, он неосознанно цеплялся за это спорное утверждение. Может, в глубине души надеялся, что воспоминаний о том, как Деку его любил, хватит, чтобы накормить голодное сердце. Всемогущий наконец на него посмотрел. — Я пришел просить тебя удержать свое место в жизни юного Мидории. Кацки выдохнул, лишь после этого осознав, что задерживал дыхание. Его голос прозвучал не громче шепота: — Деку этого не хочет. Он сказал, что не простит меня. — Слова мальчика, чье сознание затуманили страх и смятение, — уверенно ответил Всемогущий, но Кацки упрямо помотал головой. — Тогда он говорил серьезно. И я понимал, какие будут последствия. Всемогущий склонил голову и странно прищурился. — А ведь ты один из немногих, кто знал его до встречи со мной. Он никогда не вдавался в подробности вашего прошлого, но общее представление у меня сложилось. Скажи, по-твоему, все трудности и мучения, через которые он прошел, сломили его дух или, наоборот, закалили? Поняв ход его мыслей, Кацки нахмурился. — Мне, что, нужно издеваться над ним, пока он меня не простит? — Не совсем, — мягко улыбнулся Всемогущий. — Я веду к тому, что ты всегда, хотел того или нет, был для юного Мидории главным мотиватором. Да, он мечтал быть героем, но ты стал труднейшим испытанием его решимости, величайшим испытанием, какое только могло выпасть на долю мальчика без способностей. И он преуспел вопреки всему, что ему говорили. Твои насмешки не подавили его рвение, а сильнее разжигали в нем огонь. И поэтому я уверен, что ты единственный, кто сможет вывести его из темного угла, в котором он застрял. Всемогущий сделал паузу, чтобы дать сказанному улечься в голове, и затем продолжил: — Я знаю, для тебя это тяжело. Я знаю, как глубоко могут ранить слова, обвинения, брошенные сгоряча, но все же… Я верю всем сердцем, что сейчас ты нужен ему как никогда сильно. Кацки закрыл глаза, не зная, что и думать. Слова Всемогущего не сильно отличались от того, что сказал Киришима, но его все еще одолевали сомневался, что он лучшая кандидатура для возвращения Деку веры в себя. Он больше не хотел быть его испытанием, препятствием на пути к мечте — давно уже не хотел, но теперь именно этим себя ощущал. И тогда, в Марокко, он тоже был не совсем честен, так? Когда сказал, что хотел спасти Деку не ради себя. Он пытался представить будущее без Деку и не смог — вот что стало главной причиной. Страна потеряет героя, а Всемогущий — наследника, но страшнее всего была мысль, что Кацки потеряет своего Деку. Он больше не увидит его яркую улыбку, его веснушки и ямочки на щеках, не почувствует его запах и тепло, не услышит его смех и бормотание, не оценит его острую наблюдательность и остроумные реплики. Он потеряет того, кто с детства сопровождал его падения и взлеты, кто был частью его важнейших воспоминаний. Он потеряет половину себя. Так ли прав Деку, что ненавидел его за спасение? Так ли неправ Кацки, если хотел вернуться к тому, что было? Так ли неисправима ситуация, в которой они оказались? Правильно ли помогать Деку в выздоровлении, если именно он в ответе за его травму? Кацки оторвал взгляд от потолка, чтобы посмотреть на Всемогущего, но стул рядом с кроватью был пуст. За окном близилась ночь. Должно быть, он заснул во время своих размышлений. Ему все еще ужасно хотелось домой, но он опасался, что снова потеряет сознание где-нибудь по дороге, так что остался в кровати, съел больничную еду и выпил таблетки, которые принесла медсестра, утешая себя надеждой, что на следующий день ему наконец позволят свалить. Однако на следующий день произошло нечто неожиданное. Кацки проснулся от стука в дверь и когда поднял тяжелые веки, то обнаружил в своей палате бывшего босса с перебинтованной головой и строго одетую женщину, которую видел впервые. Он сразу же насторожился — не ожидал встретиться с этим придурком так скоро, да еще в таком непрезентабельном виде. Опираясь на здоровую руку, он сел прямо и впился хмурым взглядом в мужчину. — Что ты тут забыл? Тот пригладил воротник, расправил плечи и задрал подбородок. — Уважаемый Бакуго, мы пришли обсудить детали расторжения вашего контракта с агентством, — заговорила вместо него женщина. Кацки прищурился, скосив на нее взгляд. Должно быть, какой-нибудь адвокат. — Ну валяй, — усмехнулся он. — С Деку вы тоже обсуждали детали увольнения или сразу явились ко мне? — Контракт Мидории касается только его и нас, — декларирующим тоном отчеканила женщина. — Итак, думаю, начать нужно с того, что мой клиент будет рад снова приветствовать вас на работе, если вы публично принесете ему извинения. Конфликт будет исчерпан, и вы сможете вернуться к своим обязанностям, как только оправитесь от своего… — она скупым жестом руки обвела его вместе с кроватью, — … затруднительного положения. Кацки сморщил нос. — Серьезно? Ты хочешь, чтобы я вернулся после того, как я тебе врезал? — недоверчиво переспросил он, снова глядя на придурка. — Ваш нынешний статус в рейтинге делает вас ценным активом для агентства, поэтому мы готовы оставить прошлое в прошлом и продолжить сотрудничество, — вновь ответила женщина. — Ясно. Это все? — Если вы откажетесь от предложения, мы окончательно расторгнем с вами контракт, и у нас не будет выбора, кроме как подать на вас в суд за порчу имущества и нападение, что, позвольте напомнить, выльется не только в долгий и сложный судебный процесс, но и с большой вероятностью приведет к приостановке вашей геройской лицензии на неопределенное время. Не говоря уже о том, какую репутацию и славу вам обеспечит огласка этого инцидента. Кацки с деланной серьезностью кивнул. — Что-то еще? — Хорошенько все обдумай, парень, — наконец подал голос придурок, вероятно, распознав в ответах сарказм. — Не иди на поводу своего темперамента и не делай поспешных решений. Кацки холодно улыбнулся. — Лучше скажи мне другое: какие условия увольнения ты дал Деку? Женщина вздохнула. — Как я уже говорила, контракт Мидори… — Да, да, меня не касается и прочие хуевые отговорки, я понял. Но вот в чем дело. Мы с Деку работали в паре. Ваши же пиарщики продвигали в массы концепцию чудо-дуэта. Моя позиция в рейтинге как номера один — это наша с Деку позиция. Мы напарники, а значит, если вы отправите его в отставку, как собирались, вы отправите в отставку и меня. Нет смысла обдумывать ваши условия. Что бы вы ни решили в отношении Деку — это же распространится на меня. — Юридически вы никак не связаны с героем Деку, — возразила женщина. — Вы стали напарниками только после подписания своих индивидуальных контрактов, то есть технически ничто не мешает нам уволить одного из вас и оставить другого. Хотя, конечно, речь не идет об увольнении. Мы всего лишь хотим отправить его на заслуженную пенсию на пике славы. Она ненатурально улыбнулась. У Кацки вздулась вена на виске. — Мне плевать на «технически» и «юридически», мы работаем вместе или никак, — ядовито прошипел он. — Если вы избавитесь от Деку, то моей ноги не будет в вашем дерьмоагенстве. Вы потеряете свои позиции, и я с огромным удовольствием буду наблюдать за вашим падением. Женщина покосилась на своего придурка-клиента. Тот сверлил Кацки взглядом и, кажется, начинал выходить из себя. — Вы, молокососы, стали первыми только потому, что мое агентство сделало вас первыми, — брызгая слюной, зашипел он. — И в любой момент агентство заменит вас на новый дуэт. А что до тебя… Если думаешь, что сможешь удержаться соло хотя бы в первой десятке после того, что выкинул в моем офисе, то глубоко заблуждаешься. Я знаю, что ты не долечился, когда мы встретились, и только поэтому я до сих пор не затребовал на тебя судебный запрет, но не испытывай мою доброту. — Ты прав, — согласился Кацки. — Если бы в тот момент я был полностью здоров, ты лежал бы сейчас на такой же кровати. Радуйся, что легко отделался. — Я бы не шутил на твоем месте, — рявкнул мужчина, краснея от злости. — Сейчас твоя карьера в моих руках, и то, что произойдет с ней дальше, зависит от твоего смирения. Хоть раз в жизни признай, что был не прав, и извинись, хулиган высокомерный. — Если моя карьера в твоих руках, то какого хрена ты стоишь тут и унижаешься? — фыркнул Кацки. — Раз так сильно хочешь услышать мое публичное заявление, то вот оно: пиздуй нахуй. Глаза обоих гостей возмущенно округлились. — Ты, — Кацки ткнул в бывшего босса, — идешь на хуй. И ты тоже идешь на хуй, — добавил он женщине. — И когда вернетесь в агентство, можете всем там передать, чтобы шли на хуй. Он откинул здоровой рукой одеяло и соскочил с койки. В ответ на его шаг вперед мужчина сделал шаг назад. — Ты правда думал, что можешь вытурить Деку при первых же рисках и рассчитывать, что я продолжу с тобой работать? — Кацки криво усмехнулся, но в его глазах горела ярость. — Не ты сделал нас номером один. Это мы добились успеха и вывели твое агентство в список топовых. Вперед, саботируй нас, изваляй в грязи наши имена, но мы все равно вернемся на первое место, только в следующий раз ты уже ни черта с этого не получишь, кусок дерьма. Ноздри мужчины раздулись, гневно-красный оттенок его лица стал на несколько тонов темнее. — Говоришь, одноногий калека и заносчивый сопляк с приводами возглавят рейтинг без помощи команды профессионалов? — хохотнул он. — Я рекомендую воздержаться от подобных высказываний… — неловко вставила адвокат, но тот продолжил, не обратив на нее внимания: — Человек человеку волк, парень! Хватит одного слова, и ваши с Деку маленькие фанаты начнут гражданскую войну друг с другом. Еще легче будет устроить так, чтобы ни одно агентство в Японии больше не захотело с тобой связываться. Думаешь, фанаты Деку будут на твоей стороне, когда узнают о том, что ты сделал? Думаешь, у тебя получится остаться в бизнесе после того, как я настрою против тебя все крупнейшие имена на рынке? Твоя карьера мертва, Динамайт. Мертва! — Ты открываешь рот, но я слышу только «сломай мне руку», — сказал Кацки. Из его собственной руки угрожающе повалили струйки дыма. — Лучше топай отсюда, пока я не дал тебе настоящий повод требовать судебный запрет. И я предупреждаю только из доброты душевной, которой ты, мудила, к слову, не заслуживаешь. Мужчина запыхтел, но потом взял себя в руки, снова разгладил воротник и решительно повернулся к своей спутнице. — Идем. Только время зря на него потратили. Драгоценное время! Под колючим взглядом Кацки оба гостя вышли из палаты. — Скоро мы с вами свяжемся, — сказала адвокат, приостановившись в дверях. — До встречи в суде. — Жду не дождусь, — выплюнул Кацки. Дверь захлопнулась, и он снова остался один. Сердце в груди колотилось, как после драки, и он чувствовал такую злость, что приходилось усилием воли сдерживать желание что-нибудь взорвать. Весь разговор казался каким-то абсурдным, до смешного нелепым, будто приснился. Зато, похоже, именно он был нужен Кацки, чтобы прийти в себя и принять решение. Теперь Кацки ясно видел, что делать дальше. Тот хер явно не предвидел потерю сразу двоих лучших героев. Деку больше не мог приносить ему пользу, зато Кацки мог — точнее, мог бы, будь он другим человеком. Этот мудак попытается отомстить за то, что Кацки не сплясал под его дудку. Он попытается настроить Деку против него, использовать то, что они отдалились, в своих интересах. Кацки не мог этого допустить. Плевать, если его потащат в суд и если закроют для него двери в другие агентства. Всемогущий и Киришима правы: сейчас он нужен Деку сильнее, чем когда-либо, а значит, он должен быть рядом, так же как Деку был рядом с ним. Многое сейчас будет против них, и Деку не должен проходить через это один. Поддерживать Деку — его главный приоритет, чего бы это не потребовало.***
Кто-то звонил в дверь. Изуку вздохнул и повернулся на другой бок. В груди холодным комом сгустился страх. Он все еще не привык. Он был дома уже два дня и большую часть этого времени провел, лежа в постели (вопреки предписаниям врача). Даже с временным протезом, который сконструировала для него Хацумэ, вставать было мучением каждый раз. «Это всего лишь прототип, — сказала она. — Пользуйся им, пока я работаю над настоящим протезом! Первые дни будет больно, но это естественно. Зато окончательная версия будет настолько лучше, что ты сразу почувствуешь разницу. Это будет моя лучшая малышка!» Изуку сбросил с края кровати свою живую ногу, а затем искусственную и потянулся за тростью. Ему обещали, что со временем он привыкнет распределять вес и не будет нуждаться в дополнительной опоре, но пока что передвигаться без трости не получалось. Шипя от неудоства, он медленно заковылял из спальни через гостиную. Снова раздался звонок и на этот раз, к раздражению Изуку, он звучал дольше и настойчивее. Кто бы это ни был, он, вероятно, не знал, что хозяин квартиры потерял долбанную ногу, иначе не ожидал бы, что ему быстро ответят. С гримасой он дохромал до прихожей и открыл дверь. За порогом стоял взъерошенный Каччан. Изуку хлопнул глазами. Когда он представлял себе этот момент, то думал, что будет возмущен или даже взбешен, но его первой реакцией оказался знакомый волнующий трепет в груди. Изуку больше не знал, хорошее это чувство или плохое, но сглотнул и мысленно его прогнал. Он злился на себя за то, что не мог злиться на Каччан. Он вроде как должен, но, честно говоря… Изуку был рад его видеть. Очень рад. Черт, он такой неудачник. — Можно я, ну… войду? — спросил Каччан с нетипичной для него вежливостью и неуверенностью. Похоже, что он еще не знал, как вести себя рядом с этим не совсем целым Деку. Изуку отковылял в сторону, пропуская его в квартиру. Каччан прошел и встал посреди комнаты. — Будь как дома, — апатично сказал Изуку. Прозвучало натужно и совершенно неестественно. Раньше Изуку никогда не говорил с Каччаном так формально, но опять же, раньше Каччан не отрезал ему ногу. Он захлопнул дверь и тоже прошел в комнату, но никто из них так и не сел. Каччан смотрел ему в глаза, и через пару мгновений Изуку понял, что тот пытается не смотреть никуда больше. Его взгляд был прикован к лицу Изуку, будто он боялся опустить глаза. А страх был эмоцией, плохо сочетающейся с Каччаном. Впрочем, обида так же плохо сочеталась с Изуку, и тем не менее он ее чувствовал. Глубоко внутри — глубже, чем волнующий трепет и облегчение от того, что они увиделись. — Можешь смотреть на нее, — сказал Изуку, бросая на Каччана почти вызывающий взгляд. Что бы он ни чувствовал, между ними было очевидное напряжение, которое не давало себя игнорировать, как бельмо на глазу. Лучше сразу с ним разобраться. Кацки поджал губы, его взгляд соскользнул с лица Изуку и медленно опустился по груди, животу, бедрам, пока не остановился на его ноге. Временный протез был эргономичным. Он не пытался имитировать настоящую ногу, а скорее напоминал запчасть от андроида. Подобные модели можно было увидеть у спортсменов-инвалидов во время Олимпийских игр. Цвет пластика был зеленым — того же оттенка, что и геройский костюма Изуку, теперь уже бесполезный. Изуку старался об этом не думать. — Болит? — спросил Каччан, снова посмотрев Изуку в лицо. Изуку заметил под его глазами темные круги и отстранено подумал, нет ли у Каччана таких же проблем со сном, как у него. Прихрамывая, он добрался до дивана, тяжело на него плюхнулся и прислонил трость на край рядом с собой. — Немного. Хацумэ говорит, что я привыкну. — А, — сказал Каччан, услышав знакомое имя. — Стоило догадаться, что это ее работа. — Я попросил Всемогущего связаться с ней еще на первой встрече. У нее есть все мои мерки с прошлых заказов, так что протез был готов уже через день. Да и все равно я не знаю никого лучше нее. — Ясно. На время между ними повисла неуютная, неприятная тишина. — Слушай, я пришел… — начал Каччан. — Слушай, я хотел сказать… — одновременно с ним заговорил Изуку. Они оба замолкли и уставились друг на друга. Каччан взмахнул на него рукой. — Ты первый. Это рассердило Изуку. — Почему? — резко спросил он. — Потому что у меня одна нога? Кацки нахмурился. — Чего? — Раньше ты бы никогда так не ответил, — сказал Изуку, не скрывая разочарования в голосе. — Ты бы никогда не уступил мне с легкостью. Мне не нравится, что это изменилось. Каччан смущенно отвел глаза и кивнул. Его порыв уступить был, скорее всего, подсознательным проявлением вины, но все равно ранил. Он продолжал стоять посреди комнаты, а Изуку смотрел на него с дивана. — Ладно, я начну. Я хотел… Короче, я не знаю, что тебе сказали люди из агентства. Ожидания Изуку упали и разбились. Теперь он чувствовал себя не просто расстроенным, а внезапно грустным. — С тобой говорил Всемогущий? — спросил он. — Ты поэтому здесь? Каччан вздохнул. — И да, и нет. Да, Всемогущий со мной говорил, но я не из-за этого пришел. Это было мое собственное решение. Скептицизм на лице Изуку, казалось, слегка задел Каччана, и он добавил: — Я ни от кого не принимаю приказов. И уж точно не от Всемогущего. — Они хотят, чтобы я вышел в отставку, — сказал Изуку, отворачивая лицо, чтобы не показывать свою подавленность, которая встревожила Всемогущего. Он уже смирился. — Ясно. Так вот, я пришел, чтобы сказать тебе не соглашаться, — твердо произнес Каччан. От удивления Изуку забылся и снова на него посмотрел. — …А? — Не знаю, что сейчас происходит в твоих задротских мозгах, но если вдруг ты собирался принять сделку — не надо. Ты заслуживаешь больше уважения, чем те мудаки способны проявить. Изуку сдвинул брови. — Я… — И если это поможет, я пришел сказать тебе, что тоже уволился, — продолжил Кацки. — Как только узнал, что они и не думают над другими вариантами для тебя. То есть, на самом деле, они первыми меня уволили, потому что я ударил нашего босса, и меня вроде как арестовали, но сейчас это не важно. — Что?! — воскликнул Изуку. Он смотрел на Каччана с открытым ртом, ошарашенный, и не успевал обрабатывать информацию. Каччан отмахнулся. — Забей, это другая история. И третье, о чем я пришел сказать: хватит себя жалеть. Изуку вздрогнул, будто Каччан дал ему пощечину. — Да, я знаю, что это прозвучало так, будто я бессердечный еблан, но дослушай, — сразу добавил Каччан, затем сделал паузу и глубоко вдохнул. — Деку. Ты родился без квирка. Это само по себе джекпот в лотерее неудач, но хуже того — главной мечтой твоей жизни было стать героем, а твои гены буквально сделали невозможным ее достижение. Против тебя были все условия и обстоятельства. И знаешь, что произошло потом? Ты все равно стал героем. — Он взмахнул на Изуку рукой, как бы говоря «посмотри на себя». — И не только это. Ты связался со мной, самоуверенным ублюдком, зацикленным на себе, и заставил оглянуться вокруг, посмотреть дальше собственного носа. Ты показал мне, что нас определяют не талант и сила. Ты, мать твою, научил меня быть героем. Настоящим героем, тем, кто сражается за других. Ты сделал меня лучше. — И я не жду твоего прощения, ты уже сказал свое слово, да и я тоже. К тому же, я не буду извиняться за то, что сейчас ты жив. Потому что ты важен. Именно ты, с двумя ногами или одной. Ты с детства плевал на ограничения своего тела, говорил: «Я смогу», хотя тебя считали бестолковым рохлей. Ты вечно бежал к опасности, вечно пытался кого-нибудь спасти, даже не имея на это сил. — Я знаю, что ты переживаешь из-за ноги, и я не говорю закатывать вечеринку, но ты должен понять, что это не конец света. Дохрена людей носит протезы и продолжает заниматься любимым делом, ты ничем не хуже их. Будет сложно, и больно, и полный отстой, и как раньше уже не будет, но я никому не позволю стоять у тебя на пути. Это мой долг, ясно? А ты знаешь, как я ненавижу быть в долгу, так что дай мне его выплатить. Они попытаются сказать тебе, что ты можешь и чего не можешь, но я буду рядом, чтобы напомнить. Каччан судорожно вдохнул и, выждав секунду, посмотреть Изуку прямо в глаза. — Ты герой номер один. Ты можешь делать все, что захочешь. Он шагнул ближе и расправил плечи. — Никто не может указывать нам, где предел наших возможностей, его устанавливаем только мы сами. Так что вот тебе мое предложение. Ты, я, вместе. Мы откроем собственное геройское агентство и будем оставаться на вершине рейтинга до тех пор, пока не уйдем на пенсию по своей воле. Что скажешь? Огромные, как два блюдца, глаза Изуку смотрели на Каччана, словно на голове у того выросло дерево. — Я… Э-э-э, — запинаясь, промямлил он. — Я-я не понимаю, что ты… Что? Каччен раздраженно потер переносицу. — Я спросил, не хочешь ли ты открыть со мной геройское агентство. Наше собственное, только мы вдвоем. Внезапно зрение Изуку стало нечетким и заплыло. Он крепко зажмурился, потом несколько раз быстро моргнул. Каччан застыл, не зная, как реагировать. Его можно было понять — Изуку тоже оказался застигнут врасплох своей реакцией. — Я… То есть я, что? Я не… я не понимаю, — несчастно произнес Изуку, мотая головой. Он чувствовал себя совершенно потерянным. Кацки подошел еще на шаг ближе. — Тебя уволили? Арестовали? Как? За что? Я не понимаю, что говоришь… Собственное агентство… — Деку, — оборвал его бормотания Каччан. — Я предлагаю это не ради тебя или ради себя, а ради нас. Сердце Изуку билось как сумасшедшее, словно хотело вырваться из клетки ребер и улететь под потолок. — Каччан… — сказал он грустным голосом, в котором слышалось «Не играй с моими чувствами». Каччан сглотнул. — Я прошу тебя быть и дальше моим напарником, несмотря на то, что я с тобой сделал, — сказал он. — Идиоты в агентстве уже похоронили чудо-дуэт, но он умрет, только если сейчас ты ответишь мне «нет». Скажи слово, и я выйду за дверь, оставлю тебя в покое, и ты больше никогда об этом не услышишь. Я не прошу у тебя прощения, Деку, но я прошу сделать то, что ты умеешь лучше всего: не сдаваться. Если уходить в отставку, то не потому, что тебе не дали второй шанс, не потому, что какой-то придурок в дорогом костюме в тебя не верит. Ты потратил год, чтобы научиться не ломать свое тело собственной же силой. Ты можешь повторить это снова, приспособиться к жизни, если захочешь. По щекам Изуку текли слезы. Он закрыл лицо руками и опустил голову, пытаясь взять себя в руки. Колено его здоровой ноги нервно дергалось, выдавая волнение. — Но, Каччан, я не понимаю. Почему ты уволился? Зачем из-за меня так рисковать? — Деку… — Я тебя об этом не просил! — прокричал он. В голосе не было ни злости, ни обиды, но он звучал бешено, потому что слова Каччана его пугали. Потому что он волновался за Каччана. — Если… Если это твой способ раскаяться за то, что отрезал мне ногу, то мне это не нужно, я не просил тебя наказывать себя, бросать работу или… заглаживать вину… — Твоя нога здесь ни при чем… — попытался вставить Каччан, но Изуку резко вскинул голову и посмотрел на него с мольбой в глазах. — Тогда зачем?! Зачем ты отказался от лучшего шанса стать номером один? Из-за меня? Я не… Я не… Кацки смотрел на его отчаяние и слезы. На его веснушки, которые обожал, на блеск в глазах и дрожащую нижнюю губу, на маленький красный нос. Он смотрел на него всего — его волосы, его искусственную ногу, частые движения его груди от того, как быстро он дышал. Деку выглядел таким растерянными, что Кацки хотелось дать ему все ответы в мире. Чего бы это ни стоило. — Ты помнишь, что я сказал тогда, в пустыне? Он ожидал от себя, что в какой-то момент разговора перейдет на крик, и удивился тому, как спокойно звучал его голос. Деку непонимающе нахмурился. — Ч-что? — Перед тем, как я… отрезал ногу, — пояснил Кацки. — Причина, по которой я не мог просто дать тебе умереть. На лбу Деку появилась задумчивая морщинка. Он затих, перебирая в уме воспоминания, а затем вдруг высоко вскинул брови и посмотрел на Кацки выжидающе, с опаской в глазах. — Я сказал, что не смогу жить в мире, где нет тебя. — Кацки медленно приблизился к дивану. — И это были не пустые слова. Я не знаю, что в тебе такого, но ты сводишь меня с ума. Бывают моменты, когда я тебя не выношу, а бывают такие, когда ты заставляешь меня посмотреть на себя совершенно по-новому. До встречи с тобой я не знал, что значит сомневаться в себе и что от этого может быть польза. Я никогда не ощущал себя сильнее, чем когда мы работали в паре. И это, помимо прочего, помогло мне понять, что мы лучше, когда мы вместе. Мы хорошая команда — иначе не стали бы первыми. Деку снова начал реветь. Кацки не знал, хорошо это или плохо, поэтому просто продолжил: — Ты был со мной с детства, практически на протяжение всей жизни. Я не всегда ценил твое назойливое присутствие, но как бы сильно я тебя не отталкивал, ты все равно возвращался. Ты никогда от меня не отказывался. Кацки остановился у края дивана и, чуть помедлив, сел. Он осторожно поднес руку к лицу Деку, чтобы поймать большим пальцем скатившуюся слезу, и Деку прильнул к его ладони мокрой щекой, должно быть, подсознательно. — Никогда от меня не отворачивался, — повторил Кацки. — И я понимаю, что не могу просить о том же сейчас, после того, что сделал, речь вообще не об этом, — он помотал головой. — Речь о тебе. Я не позволю тебе сдаться. Ты прошел через много дерьма, в том числе из-за меня, и даже тогда ты держался, так что не смей сдаваться сейчас, задрот. Если не хочешь, чтобы я был рядом, то хотя бы пообещай не отказываться от мечты. Потому что ты… — Кацки на секунду остановился, чтобы вдохнуть. — Ты все еще можешь быть героем. Лицо Деку скорчилось в мучительной гримасе, а в следующую секунду он повис у Кацки на шее в неуклюжей позе из-за своей протезной ноги. Он икал и всхлипывал, и Кацки почувствовал, когда обнял в ответ, как сильно тряслись от рыданий его плечи. Он закрыл глаза и вдохнул фруктовый аромат непослушных зеленых волос. — Тебе не обязательно открывать агентство вместе со мной, — снова заговорил он, когда всхлипы Деку немного утихли, а хватка, которой он цеплялся за его рубашку, немного ослабла. — Я пойму, если ты больше никогда не захочешь со мной работать. Только не принимай их чертову отставку. — Каччан… Что ты несешь… — глухо пробормотал Деку, сопя ему на ухо. Он выпустил Кацки из объятий, но продолжил держать за плечи, будто не хотел расставаться с его теплом. — Я говорю то, что должен был сказать уже хуеву тучу времени назад, — серьезно ответил Кацки. Он чувствовал напряжение каждой клеткой лица, стараясь сдержать собственные глупые слезы. — Я говорю то, что слышал от всех и каждого еще с тех пор, как мы были детьми. Это было ясно как день, но я начал думать об этом только недавно, и…. блядь. — Он провел рукой по лицу. — Деку, я чуть не потерял тебя. Ты умирал у меня на глазах, а я нихрена не мог сделать и… чуть не потерял тебя. Жжение в глазах усилилось. Кацки опустил голову, слушая тихое шмыганье рядом с собой. — Каччан… Руки Деку соскользнули с его плеч, но Кацки почувствовал их снова почти сразу же — в своих ладонях. — Мне постоянно все говорили, что ты меня любишь, — сказал он, уставившись на обивку дивана, потому что не решался встретиться с Деку взглядом. Несколько слез сорвалось вниз, и, смущенный, Кацки позволил им упасть. Практически оглушенный своими эмоциями он выдавил: — Я знаю, что теперь это в прошлом, но я все еще люблю тебя, Деку. Поэтому не мог дать тебе умереть. Поэтому не могу отступить сейчас. Он слова услышал всхлип и шуршание ткани, а затем, к своей полной неожиданности, понял, что Деку поднес его руки к своим губам и целует — с таким отчаянием, что почти ударяется мокрыми губами о костяшки. Недоверчиво хмурясь, Кацки наконец поднял голову. — Каччан, — прошептал Деку, но поразительнее было то, что… он улыбался? Хотя все еще плакал? — Каччан, Каччан, Каччан… — Он продолжал целовать руки Кацки и шептать слова в кожу, прижимаясь к ней ртом. — Я был таким идиотом. Мы с тобой два больших идиота. — Ты кого назвал идиотом, тупица? — рассеяно, больше по привычке огрызнулся Кацки. В ответ прилетел приглушенный смешок. — Каччан, ничего не в прошлом. Я люблю тебя. — Деку отпустил его руки, чтобы снова обнять, и стал рассыпать поцелуи по его шее и подбородку, по щекам и губам, по векам и кончику носа. — Люблю, люблю, люблю… Он словно растворился в своей голове — вероятно, даже не осознавал, что делает. Кацки сидел с широко раскрытыми глазами и старался не дышать, пока маленькие ласковые поцелуи покрывали все его лицо. Было не похоже, что Деку собирался останавливаться, поэтому Кацки заставил себя собраться, положил руки ему на плечи и слегка отодвинул. Деку застыл, будто вырванный из транса. Чтобы не дать ему время себя накрутить, Кацки наклонился и впился поцелуем в его губы. Деку с готовностью его встретил, и вскоре поцелуй стал глубоким и жадным. Губы Деку были теплыми и на вкус как мята, их языки столкнулись в ласковой борьбе. Они были так близко друг к другу, прижимались так сильно, что Кацки ощущал бедром, как твердеет и требовательно пульсирует бугорок у Деку между ног. Оба чувствовали нетерпение и облегчение от того, что годами копившееся напряжение, наконец, нашло выход. Когда Деку ногтями впился Кацки в спину, царапая кожу, тот мстительно зарылся пальцами в его волосы, собрал горсть его кудрей в кулак и крепко сжал, а затем поцеловал более вдумчиво и неторопливо, заставляя Деку стонать ему в рот. Он вложил в поцелуй всю глубину своих подавленных эмоций, постарался без слов передать, как долго этого хотел и как боялся, что потерял. Деку цеплялся за него, как утопающий, сжимал до боли, и Кацки тоже схватил его крепче, невольно зараженный страхом отпустить, не прикасаться. Когда они наконец отлипли друг от друга, у обоих сбилось дыхание. Деку смотрел на Кацки, словно тот был божеством, спустившимся на землю, и Кацки подозревал, что на его собственном лице точно такой же взгляд. Хотя в основном он думал о том, как идет Деку этот растрепанный вид: красные щеки, опухшие блестящие губы, опущенные веки и потемневшие от похоти глаза. — Нам стоит переместится в спальню, — хрипло сказал Кацки. Деку облизнул губы и уверенно кивнул. — Согласен. Кацки помог ему встать с дивана и подал руку, когда тот начал идти, тяжело прихрамывая. — Все нормально, я сам. Сглотнув, Деку дотянулся до трости. У Кацки чесались руки закинуть его на плечо и скорее унести в кровать, но он заставил себя не быть мудаком и подавить нетерпение. В спальне он помог Деку снять и положить рядом с кроватью протез. Когда Деку лег, его волосы растеклись по подушке непослушными волнами. Кацки хотел утонуть в их сладком запахе. Он наклонился за еще одним поцелуем и тихо зарычал, когда Деку, дразня, поймал его губу между зубами. — Я люблю тебя, Каччан, — тихо произнес Деку. — Я тоже тебя люблю, — горячо прошептал Кацки, второпях стягивая с Деку футболку и отбрасывая в сторону, чтобы беспрепятственно покрывать поцелуями его шею и ключицы. Он переплет их пальцы и ласково потеребил зубами мочку уха. — Всегда буду любить, что бы ни случилось дальше. Деку вздрогнул и закрыл глаза. Они разделись, продолжая целоваться, и на одну ночь забыли об остальном мире.***
Изуку проснулся от странного звука рядом с ухом, похожего на тихий сдавленный стон. Прошло несколько секунд, прежде чем он вспомнил, что источником тепла на его кровати был Каччан, и его сердце воодушевленно встрепенулось. Изуку лежал на спине — это было единственное удобное положение, которое ему пока что удалось найти, — но когда снова услышал стон, то повернулся на бок. — Каччан? — осторожно позвал он. Тот беспокойно ворочался, но, похоже, еще спал. Изуку с трудом дотянулся до светильника у кровати, и комнату залил мягкий золотистый свет. Теперь Изуку видел лицо Каччана: сдвинутые на переносице брови, проступивший на лбу пот, напряженно сжатую челюсть, словно тот терпел сильную боль. Его голова моталась из стороны в сторону, дыхание было сбивчивым, пальцы цеплялись за одеяло так крепко, что побелели костяшки. — Каччан, — снова позвал Изуку, наклоняясь ближе и прикладывая к его лицу ладонь. — Это я. Проснись, у тебя кошмар. Он старался, чтобы голос звучал успокаивающе, но Каччан беспокойно вздрогнул. — Нет… Не его, нет… — Каччан, — громче повторил Изуку. — Проснись. — Нет, нет… — Каччан! — Изуку с силой встряхнул его за плечи. Глаза Каччана распахнулись. Он резко сел и сгорбился, тяжело дыша. Потом он провел рукой по лицу, сморщился и дернул себя за волосы. Изуку лежал на боку, стараясь не нагружать бедро, и ждал, пока Каччан придет в себя, не зная, как ему помочь. — Тебе снилось что-то плохое, — наконец сказал Изуку, констатируя очевидное. Раздраженный самим собой он тряхнул головой. — То есть… Хочешь рассказать? Каччан упал обратно на спину, все еще на взводе, и закинул одну руку себе на глаза. С каждым вдохом его грудь поднималась и оседала чуть медленнее, дыхание становилось более размеренным, и он постепенно отходил от адреналинового шока. Не дождавшись ответа, Изуку набрался смелости и спросил: — Твой сон был… обо мне? Каччан долго молчал, и Изуку начал думать, что этот вопрос тоже останется не отвеченным, но, когда он уже собирался повернуться на спину, до него донеслось тихое: — Да… Изуку редко слышал, чтобы голос Каччана звучал так слабо и неуверенно. Он чуть помедлил, кусая губы, но затем придвинулся ближе, уложил голову на грудь Каччана и приобнял за талию одной рукой, вбирая его тепло и уютно вздыхая. — Это просто плохой сон. Я здесь, с тобой. Не нужно за меня переживать, ладно? Каччан не убрал руку с глаз, но свободной прижал Изуку к себе. — Я… — нерешительно добавил Изуку. — Я помню, что говорил там, когда ты… О том, что никогда тебя не прощу. Он почувствовал, как Каччан напрягся, и сглотнул. — Но я был неправ. Я хотел злиться, обвинить кого-нибудь. Ты сделал то, что должен был, я понимаю. Поерзав, Изуку устроил голову удобнее. В таком положении он слышал биение сердца Каччана, быстрое-быстрое, как трепет крыльев бабочки. — Ты не обязан меня прощать, — хрипло ответил Каччан после нескольких мгновений молчания. — Не знаю, смог бы я на твоем месте. Изуку закрыл глаза. — Думаю, я смогу. Просто не сразу. Но я больше не виню тебя. Хочу, чтобы ты это знал. Он услышал над головой судорожный вдох и продолжил: — Я все еще пытаюсь осознать, что произошло. Мне нужно научиться с этим жить. Нужно смириться. Потому что я все еще ее чувствую, знаешь? Иногда, когда забываюсь, то практически ощущаю, как шевелятся пальцы, как сгибается и разгибается колено, как чешется пятка. Как будто мозг до сих пор не понял, что ноги больше нет, и продолжает слать мне эти устаревшие сигналы. Каччан убрал руку от лица и повернул голову, но теперь уже Изуку прятал взгляд. — И от этого мне становится еще хуже, — выдавил он, слыша, как дрожит его голос. По щекам снова текли слезы. — Это как издевка, постоянное напоминание о том, что я потерял. Хацумэ говорит, что может сделать протез, который будет соединен с моей нервной системой, но я… Я не знаю. — Она, скорее всего, может сделать ногу покруче оригинальной, — заметил Каччан. Изуку усмехнулся. — Да, скорее всего. Пауза. — Ты этого хочешь? — Не знаю. Каччан тихо промычал и кивнул. Кончики его пальцев скользнули по руке Изуку вверх и вниз, и от его легкой ласки по коже забегали мурашки. — Не важно, — сказал он. — Что бы ты ни решил, я тебя поддержу. Можешь на это рассчитывать. Изуку шмыгнул носом и, не глядя, нашел его руку, а затем прижал к своей груди. — Ты тоже, Каччан. Неважно, что ты видишь в своих кошмарах. Я буду рядом. Никуда ты от меня не денешься. В ответ послышался низкий хрипловатый смешок. — Это мои слова, задрот. Они уснули без страха перед будущим, ожидавшим их впереди.