Хорошо умереть на заре...

В ближайшие дни Неонила познакомилась со Степаном Архиповым и Семеном Рыбальченко. Оба ей понравились, хотя понравились по-разному. В той небольшой мере, в которой Неонила была женщиной, а не солдатом революции, к типу революционного матроса она была неравнодушна, и ее симпатия к Кузьме Мячикову, хотя и не дотягивала до Великой Любови, была вполне искренней и серьезной. Хотя переспав тогда с ним, она, кроме небольшой боли, испытала только немалое недоумение – чего вообще люди находят в этом хорошего. Но революционные матросы ей нравились. Она много их узнала тогда в Кронштадте, и у всех знакомых ей матросов было то сочетание цельности, непосредственности и бесстрашия, которое она ценила в людях. Эти качества она ожидала встретить и у Степана Архипова – и не ошиблась. Никаких личных видов на него она не возымела – не только потому, что ей это было неинтересно, но и потому, что сразу поняла, что та часть сердца Степана, которая еще была привязана к жизни, отдана Василисе, которую он любил страстной любовью, замешанной на перспективе скорой совместной гибели. Сама же Василиса, как достаточно быстро поняла Неонила, была существом влюбчивым – и неравнодушным к типажу удалого разбойника, но по большому счету любила только Исуса Христа. Но это все, впрочем, сейчас было важно постольку-поскольку. Они сидели втроем на берегу моря – Неонила, Василиса и Степан – и Степан спокойным голосом рассказывал, что было тогда, в ноябре 1905 года. Васька курила больше обычного, некурящая же Неонила, привыкшая ко многому, думала о том, что отольются кошкам мышкины слезки. Все это в общих чертах она знала, не могла не знать. Но ее 5-й год был в Питере, а не здесь. И рассказ человека, видевшего, как его товарищи становятся горящими факелами, слышала она все же впервые… …Это началось в «дни свободы», после Манифеста 17 октября. Недовольство матросов, копившееся уже долго, стало проявляться в открытую, тем более, что власти на короткое время растерялись после Манифеста и не знали, что теперь нужно запрещать, а что – нет. Ходившие в увольнение на берег матросы возвращались обратно, нагруженные купленными на деньги всего экипажа газетами, легальными, разумеется. Но и легальные газеты заговорили в эти дни небывалым голосом, а революционное матросское подполье, которое сильнее всего было как раз на «Измаиле» активнее обычного распространяло нелегальные издания. Матросы читали с интересом и увлечением, тем более, что к обычным поводам для недовольства добавился еще один. Хотя война кончилась, отслуживших свой срок старослужащих начальство по непонятным причинам в отставку не отправляло. В городе шли непрерывные митинги, матросы иногда переодевшись в штатское, но все чаще в открытую слушали митинговых ораторов. Реакционные офицеры – а такими были почти все – ворчали, но некоторое время сами пребывали в растерянности. В конце концов Зотов принял решение, что с растерянностью надо кончать. Больше всего опасений у него вызывал «Измаил», поэтому «Измаил» разоружили, забрав зарядники и замки от орудий. Таким образом, восстание было обречено еще тогда, когда матросы о восстании не думали. Возможно, восстания и не произошло бы, но вмешался случай. Должно была состояться демонстрация рабочих, и перед ней матрос Иванихин из флотского экипажа случайно услышал разговор вице-адмирала Долгорукого с офицерами Бобровым и Говоровым. Адмирал приказывал поставить в укромных местах пулеметы, и в нужный момент начать стрельбу по демонстрантам. Брата Иванихин расстреляли в августе за сделанную в июне попытку поднять свой корабль на восстание в помощь потемкинцам, и после этого Иванихин царское самодержавие, мягко говоря, не любил. Услышав разговор, он снял винтовку и сделал три выстрела. Он был хорошим стрелком, Иванихин. Офицеры были убиты, а вице-адмирал остался калекой. Иванихина арестовали. Арестовавший его офицер, сам не знавший, что делать, чтобы все не ухудшить, с надеждой, давая зацепку, спросил: - Ты же случайно стрелял, Иванихин? - Какое там случайно, ваше благородие, - рассмеялся тот. – Три выстрела – и все точно. - Братцы, не отдадим Иванихина, - с этих слов, сказанных кем-то из флотского экипажа, восстание и началось. Преждевременное, хаотичное и обреченное на разгром. Первым восстал флотский экипаж. Его агитаторы разъехались по кораблям и отправились к пехотинцам стоявших в Черноморске полков и к артиллеристам из береговой артиллерии. И пехотинцы, и артиллеристы сперва пообещали поддержать, но, получив прибавку по два куска сахара к ежедневному довольствию и единовременно водку с жареной бараниной, утихли. - Армяки сухопутные, за два куска сахара товарищей предали, - лицо Степана, рассказывавшего все это, передернулось. Василиса обняла его и стала гладить по голове. От всего, что он рассказывал сейчас, прошло два с половиной года, он рассказывал все это разным людям десятки раз, но боль ушла вовнутрь, но не исчезла. А корабли колебались. Зотов был твердо уверен только в своем флагмане «Владимире Святом» и твердо не уверен только в «Измаиле». Поэтому на «Измаил» пришел приказ – сдать винтовки. И тут раздался голос Якова Михайличенко – красавца и силача матроса, прозванного офицерами Аполлоном, призванного во флот из зажиточных крестьян Таврии: - Братцы, да они же из этих самых винтовок нас расстреливать будут! Дисциплина в последние дни сбилась полностью, революционная конспирация тоже, поэтому Степан Архипов и Иван Кононенко стояли в открытую рядом с комендором – младшим офицером – Степаном Чубуком, неформальным лидером матросского подполья, убежденным беспартийным социалистом и столь же убежденным христианином – штундистом, любившем Христа и ненавидевшем попов. Теперь все шло помимо их воли. - Что ж, не минула нас сия чаша…, - задумчиво проговорил Чубук. - Да брось, Степа, - не как офицеру, а как товарищу сказал Иван Кононенко, - прорвемся. Началось! Наконец-то! Яшка-то каков, Аполлон наш. Из него бывало ничего, кроме – у меня дети – и не выдавишь. У Якова Михайличенко, весьма рано женившегося, на суше действительно оставались двое маленьких сыновей, в которых он души не чаял, а потому от дел матросского подполья держался в стороне, хотя был человеком честным и надежным, к тому же земляком Ваньки Кононенко. На «Измаиле» подняли красный флаг, а командиром восставшего корабля избрали Чубука – кого же еще? Иван Кононенко с группой матросов захватил миноносец «Лютый» - и это оказалось первым и последним военным успехом повстанцев. На других кораблях красные флаги то поднимались, то опускались, и через несколько часов стало понятно, что Зотову удалось удержать контроль над эскадрой. У Кононенко был план, который, по его мнению, давал шанс продержаться первое время. Захватить транспорт «Терек», нагруженный минами по самую завязку, и отбуксировать его к «Измаилу». Начни Зотов с «Владимира Святого» расстреливать безоружный «Измаил», снаряды попали бы и в «Терек», а взорвись «Терек», на дно ушла не только бы вся эскадра, но и Черноморск вместе с нею. Поэтому, по мнению Кононенко, в такой ситуации по «Измаилу» стрелять побоялся бы Нельзя сказать, что Чубук был рад такому самоубийственному плану, но другие мысли в голову не приходили. - А ты, тезка, - сказал он Архипову, - бери верных хлопцев и дуйте на берег. Найдете там зарядники и замки от орудий и тотчас обратно. Глядишь, с Божьей помощью и продержимся. - Что они делают, твари!, - вскричали оба, потому что с «Владимира Святого», где обосновался Зотов, раздался залп по «Лютому», как раз в это время буксировавшему «Терек» к «Измаилу». Матросы на «Тереке» пожалели город, открыли кингстоны и утопили транспорт вместе с минами - и вместе с самими собой. Что случилось дальше с Ванькой Кононенко, когда и как он погиб, ни Степан Архипов, ни кто-либо еще никогда не узнали. А «Владимир Святой» повернул орудия против безоружного «Измаила». И в это же время по «Измаилу» открыла стрельбу береговая артиллерия. Боя не было. Была бойня. Зотов хотел преподать показательный урок – чтобы матросы на веки-вечные зареклись бунтовать. Самую жуткую часть всей истории – как товарищи сгорали заживо на их с Чубуком глазах, а они двое стояли на капитанской палубе как заговоренные, Степан скомкал, потому что Василиса, знавшая, что бывает с ним при таком рассказе, снова обняла его: - Не надо, Степанушка, не надо. - Ну, не надо – так не надо. Теперь ты – это он сказал Неониле – понимаешь, почему мне с ним одну землю не топтать? - Понимаю, - кивнула Неонила. … А потом Чубук сказал Степану Архипову: - Теперь тезка, прыгай – может, и доплывешь. - А ты? - А я останусь. Капитан должен разделить судьбу товарищей. Они крепко обнялись. По наитию Степан Архипов поплыл к Северной, а не к Южной бухте. Это его и спасло. Потому что стоявшие на Южной бухте пехотинцы расстреливали плывущих с горящего корабля матросов из винтовок и пулеметов. - За два куска сахара – по товарищам стрелять! Всего на «Измаиле» было 500 матросов. Взяты в плен и преданы суду 40. Несколько верноподданных ушли с офицерами, когда на корабле началось восстание. Сколько-то – 20. 30, 40? – сумели доплыть до Северной бухты и с помощью стоявших там местных жителей спастись. Остальные – 400 или больше – сгорели заживо или были расстреляны в холодной ноябрьской воде. По суду расстреляли 4-х – Чубука, Михайличенко и еще двоих. Рассказывали, что после трех залпов Михайличенко был еще жив и с каким-то удивлением сказал подошедшим добить его унтерам: - Братцы, это же моя кровь льется (1). В тот ноябрьский вечер 1905-го Степану уже стало сводить ноги судорогой в холодной воде, и он был уверен, что утонет, не доплывя до берега, но его вытащили подплывшие на лодке Семен Рыбальченко и Никита Босых. Оба входили в Группу непримиримых, отколовшуюся от черноморской организации ПСР незадолго до того, как последняя была разгромлена арестами в начале 1905 года. Группа непримиримых состояла из русских рабочих и полубосяков, с одной стороны, еврейских ремесленников, с другой, была недовольна засильем в руководстве местной организации ПСР зажиточной интеллигенции и выступала за немедленную борьбу не только с самодержавием, но и с капиталом. Именно на ее основе возникнут черноморские группы максималистов и анархистов, но это произойдет чуть позже. Молотобоец Никита Босых погибнет в перестрелке с полицией весной 1906 года, с Семеном же у Степана Архипова именно с того момента началась крепкая мужская дружба с периодическим взаимным подтруниванием – куда же без него? Флотский экипаж на берегу еще сражался. Степан, после того, как его довезли до берега, дали переодеться в сухое и штатское и напоили водкой, порывался рвануть туда, но Семен с Никитой грустно сказали, что все подходы перекрыты войсками. - Даже я пройти не смог, - сказал Семен, до того уверенный, что в родном городе он пройдет в любой ситуации куда угодно. Никита же мрачно проворчал, что, судя по отсутствию ответной стрельбы из расстреливаемого артиллерией флотского экипажа матросы на суше – плохие вояки. Как выяснилось позже, в хаосе стихийного восстания матросы флотского экипажа, готовясь к осаде, забыли перетащить в осажденное помещение патроны к винтовкам и пулеметам. «Измаил» догорал. - Пока жив – не прощу, - пообещал Степан. - Сейчас, брат, тебе уехать из города надо. Они на тебя и таких, как ты, матросов охоту сейчас устроят – как Тургенев на куропаток. - Какой Тургенев? – спросил у Семена Степан. - А это присказка такая. Ее один марксист из семинаристов любил, кружок у нас вел, - ответил Семен. – А вообще Тургенев – писатель такой был, либерал. Ну, вроде как освобожденец (2). - Да знаю я, кто такие либералы. И про Тургенева знаю. - А я-то думал, дерёвня дерёвней. Вмешался Никита: - Ты на Семку не обижайся. Он без подковырки слова иной раз не скажет. - Рано вы, хлопцы, восстали. И с городом толком не связались. Потому и погорели. Степан дернулся. Погорели они не в переносном, а в непосредственном смысле. Семен понял и мягко, сколько мог, сказал: - Да ты не обижайся. За битого двух небитых берут. Сейчас хоть будем знать, как такие дела делаются. Степана они тогда выпроводили из Черноморска. А охотой на Зотова занялись как приезжие, так и воссозданные местные эсеры. В феврале 1906 года в Зотова стреляла оставшаяся неизвестной молодая заезжая эсерка, записавшаяся к нему на прием. Но пуля пролетела мимо, и Зотов, разгоряченный минувшей смертельной опасностью, заорал: - Как стреляешь, сука? Как стреляешь? Сейчас мы тебя научим стрелять! Ну, что стоите – это уже было к своим охранникам из верных матросов – вывести на двор и расстрелять! Ну, что встали! Я за все перед Богом и Царем отвечаю! Я сам здесь вместо Царя и Бога! Что стоите! Приказ не исполнять вздумали! Через несколько минут на улице раздался залп, пронзительный женский крик и новый залп… После этого летом того же 1906 года в Черноморск за головой Зотова явились знающие толк в своем деле бывшие боевики распущенной в конце 1905 года Боевой организации ПСР. Но на беду, местные молодые эсеры, не знавшие об этом, проявили инициативу, и перед торжественным богослужением в соборе, на которое явилось все городское начальство, 16-летний эсер бросил в Зотова бомбу. Бомба не взорвалась, эсера схватили, в толпе началась паника, кто-то толкнул запасного метальщика – и его бомба рванула, разнеся на куски его самого и еще 6 человек. 16-летнему эсеру как несовершеннолетнему дали каторгу, но он сумел сбежать из тюрьмы, вступил в один из летучих отрядов, застрелил за издевательства над заключенными начальника одной из самых страшных каторжных тюрем и был повешен (3). Все другие попытки покушения на Зотова проваливались в самом начале, даже не дойдя до стадии реализации. К тому же время шло, и все новые и новые зверства все новых и новых карателей отодвигали в прошлое трагедию «Измаила». Степан Архипов участвовал во всяких интересных и опасных делах вдали от Черноморска, а в начале 1907 года был вынужден на время уехать за границу. Эмигрантские нравы ему очень не понравились, и он решил, что в Черноморске о нем уже в должной мере забыли, и поэтому он может – а значит, должен. – поехать туда и довести дело Зотова до конца. Что он обрекает этим на смерть и себя, он прекрасно понимал, но отмщение Зотову стало для него idee fixe, и чем больше становилось понятно, что революция потерпела поражение, ни о чем другом думать он не мог. Единственное, что – сдаваться живым врагам он не собирался. - Ладно бы расстреляли, как Чубука и Михайличенко, а то ведь повесят. Нет уж, свободным я жил, свободным и умру. Неонила слушала его и понимала, что он доведет дело до конца – убьет Зотова и умрет сам. Жалеть его она не жалела – жалеть его было бы отвратительным безвкусием, можно было только восхищаться…. Семен Рыбальченко тоже понравился ей, но понравился по-другому. На нем не было печати близкой смерти, которую Неонила научилась видеть на помеченных ею. Если Степан Архипов был нацелен на одно действие, то Семен жил в перспективе долгой войны с твердой уверенностью, что в этой войне с ним ничего не случится. Эта его уверенность в собственной неуязвимости и неуловимости удивила Неонилу, знавшую, что такая уверенность ведет к потере осторожности, а потеря осторожности ведет к гибели. Она даже спросила Семена, откуда у него такая уверенность. - А мне гадалка нагадала, что до 80 лет доживу, - в 1908 году – Семену было 25. – 2 года назад. Правда, говорит, милок, отсидишь ты в тюрьмах 28 лет, но на волю выйдешь и вольным умрешь. И не скоро это будет, ох, не скоро. Посадят тебя, милок – тут она снова на руку мне посмотрела, пошамкала, подумала и говорит – ажно в 1928 году. - Что? – удивилась Неонила. 1928 год был совершенно за пределами ее времени, которое охватывало только ближайшие месяцы, быть может, годы. – Это получается, царизм и в 1928 году будет, а революция, которая тебя из тюрьмы выпустит, только в 1956 году придет?, - она и верила, и не верила. - Я вот тоже тогда это спросил. Это кто ж меня посадит в 1928-м году, бабушка? - Этого я знать не могу, а так – хочешь верь, а хочешь, не верь. Семен поверил. В бога он не верил, но, сын рыбака и сам в ранней юности рыбак, знал, что мир сложнее, чем кажется интеллигентам-атеистам. Есть много примет и пророчеств, понять которые невозможно – пока невозможно – но учитывать которые следует. При этом Семен был уверен не столько даже в том, что с ним вообще ничего не случится, сколько в том, что с ним ничего не случится в родном городе. И эта уверенность имела рациональные основания. В Черноморске он знал все и про всех. И уезжал отсюда, когда в городе совсем уж для него припекало, с крайней неохотой, возвращаясь при первой возможности. Максималисты, лидером которых в Черноморске был Семен, были разгромлены в 1907-и году, и от всей максималистской группы, некогда достаточно заметной, остался неарестованным и нераскрытым лишь Трифон Канделаки, приказчик в магазине модного дамского платья. Вообще, то, чем он сейчас занимался, Семену не было особо по душе. Да, Зотов лютый зверь, и сожженные заживо матросы «Измаила» должны быть отомщены, да, Эдельман залил много сала за шкиру черноморской бедноте, но вообще политический террор – это не главное. Но и Павел Севрюк, которого Семен очень уважал, и с которым встретился в Москве в начале 1908 года, перед тем, как в очередной раз вернуться в Черноморск, и Степан сумели убедить его, что в условиях разгула реакции вообще, и в Черноморске особенно, попытка массовой агитации приведет к быстрому провалу. А успешные боевые операции очистят общественную атмосферу, восстановят пошатнувшуюся после бесконечных поражений уверенность в себе трудовых масс и создадут благоприятные условия для развития массовой борьбы. Поэтому Семен, скрепя сердце, занялся организацией слежки за Зотовым и Эдельманом, хотя тянуло его к другому – к массовой борьбе и всенародному восстанию. Для слежки за Зотовым и Эдельманом Семен, кроме Трифона Канделаки, привлек еще 17-летнего Гирша Кацмана – последнего из 4 братьев Кацманов, остававшегося живым и на свободе. Старший, Арон, погиб в перестрелке в начале 1907-го, 2-го, Рувима, повесили весной 1907-го вместе с Гольдой Шнейдер и Абрамом Шубником а 3-й, Хаим, был арестован еще в конце 1906-го года и в описываемое время отбывал каторгу… Хаим Кацман переживет почти всех героев этой книги, но речь о нем будет в свое время… С Трифоном Канделаки и Гиршем Кацманом Неонила познакомилась тоже. Трифон ей не понравился, хотя революционная биография была у него небольшая, но безупречная. Слишком очевидно пытался он подражать Семену. И слишком уж был увлечен романтикой революционного дела, не сознавая, что за романтику приходится платить. А вот от Гирша у нее осталось щемящее чувство. Хороший, честный, славный мальчик. Но не для него боевая работа, совершенно не для него…. Примечания: 1). Знающие историю революции 1905 года поняли, что история восстания на «Измаиле» списана с восстания на «Очакове» (11- 15 ноября 1905 года), только без лейтенанта Шмидта. С реальных людей списаны и участники восстания на «Измаиле». Прототип Иванихина – Петров, его брат расстрелян за восстание в поддержку «Потемкина» на «Пруте». Прототип Степана Чубука – Сергей Частник, Ивана Кононенко – Иван Сиротенко, Якова Михайличенко – Никита Антоненко. 2). Возглавлявшийся П.Б. Струве Союз освобождения стал одной из составных частей кадетской партии. 3). История покушений на Зотова списана с истории покушений на адмирала Чухнина, с некоторыми изменениями. Не названная по имени приезжая эсерка – Екатерина Измайлович, 16-летний эсер – Николай Макаров.