Красиво жить не запретишь

— …Прикинусь уличным музыкантом! Выходит он вечером с работы, а там печальный гитарист в чёрном пальто играет его любимую песню… — Серег, ты бы лучше квартиру ему подарил в центре. Или хотя бы посудомойку… Трубецкой посмотрел на него, как на на сумасшедшего, и даже как будто протрезвел. — А вот это было обидно. Кондраша не такой. — Все «не такие», пока не подаришь квартиру, — философски заметил Муравьев. — Да, Миш? — У вас отношения начались со взаимной выгоды, давай ты не будешь сравнивать. — Вот опустил так опустил, — обиженно буркнул Миша и повернулся к Муравьеву: — И ты не лучше. Я тебя вообще-то не за квартиру полюбил. — Но это же было лучше, чем если бы я прикинулся бродячим гитаристом? — Однозначно. — Спасибо, вы настоящие друзья, — кисло заметил Трубецкой. Он уже перестал себе наливать и просто забрал полюбившуюся бутылку, чтобы пить из горла и обнимать ее в моменты отчаяния. — А вообще-то было бы красиво. Как в кино. Такие мальчики же любят такое кино? — Такое кино у нас любишь только ты, Серёг, — вздохнул Муравьев. — В вас пропал дух авантюризма. Стою я, значит, играю Земфиру. Или лучше — Сплин, Сплин все любят. Приве-ет… мы будем счаст…ливы тепе-ерь… и навсегда, вот это вот все, и тут он смотрит мне в глаза. Искра, буря… — …Безумие, — громыхнул с порога Паша Пестель. — Здорова, страдальцы. — Наконец-то, — Муравьев вскинул руки к небу. — Паша! Объясни своему другу, что притворяться уличным музыкантом — это дно. — Притворяться уличным музыкантом — это дно, — утвердительно кивнул Паша. — Минуты не простоишь, тебя изобьют, я в этих кругах по юности общался, знаю. Пестель прошел в комнату, на ходу стаскивая с себя кожанку, схватил со стола бутылку пива и развалился в кресле. Его слова привели Трубецкого в чувство. Быть избитым в планы не входило. В планы входило исключительно обольщение Кондраши Рылеева, которого Трубецкой присмотрел (плохое слово, но вписывалось как нельзя лучше) с месяц назад, когда на первом этаже бизнес-центра поселился офис издательства с Малой Медведицей на вывеске и трогательно-наивным названием «Полярная звезда». Кондраша Рылеев там был кем-то средним между менеджером по связям с общественностью, автором, главредом и мальчиком на побегушках, и впервые они столкнулись утром на проходной — он пытался одновременно удержать в руках кофе, ответить на звонок и приложить пропуск к турникету. Пропуск не прикладывался. Трубецкой был джентльменом, он помог и пропустил по своему, но еще Трубецкой был простым смертным человеком со своими слабостями, и одного взгляда со спины хватило, чтобы запомнить — он присмотрелся к табличке у двери, запомнил часы обеда и с половины первого караулил у тех же турникетов. То, что Кондраша Рылеев носит себе суп из дома в дурацком пластиковом контейнере, Трубецкой не предусмотрел. — Может, в Италию его на выходные позвать? Или во Францию, лучше даже во Францию. Лувр там… нет, Музей современного искусства. А потом Эйфелева башня и хороший мишленовский ресторан… — Ты бы в Питере сначала куда-нибудь пригласил, — заботливо подсказал Пестель. Трубецкой растерянно крутанул в руках почти пустую бутылку. — Не понимаю, чем тебе Франция не нравится. Пестель вопросительно посмотрел на Мишу и покрутил пальцем у виска. Миша пожал плечами и одними губами сказал: — Да, все настолько плохо. — Я уже понял, — тяжело вздохнул Пестель. Вообще, Кондраша Рылеев явно не был тупым, себя Трубецкой тупым тоже не считал, но ситуация вокруг его внезапного помешательства была не просто тупой, а наитупейшей. За месяц они продвинулись со знакомства до диалогов в офисных коридорах, если доводилось там пересечься, и каждый раз Трубецкой, мысленно проваливаясь сквозь плитку от стыда и неловкости, пытался хоть на полшага приблизиться к объекту своего обожания. Рылеев не демонстрировал явной враждебности, но ото всех его ненавязчивых ухаживаний шарахался, как от огня, будто Трубецкой не до дома подвезти предлагал, а до ближайшей подворотни. Это было почти оскорбительно, потому что Трубецкой, во-первых, считал ниже своего достоинства трахаться в подворотнях даже с очень красивыми мальчиками (хотя Кондраша Рылеев, бесспорно, относился к очень красивым мальчикам), а во-вторых — вовсе не имел таких бесчестных целей. Он действительно просто хотел подвезти домой. — Да он же тебя боится, — фыркнула Аня, выслушав его исповедь. — Представь ситуацию. Ты хорошенький мальчик, предположим, что даже гей — давай исходить из того, что твоя зазноба не окажется по девочкам, — даже гей, устраиваешься на новую работу, а там, значит, здоровый мужик с рожей типичного мажорного мудака — — Я, блять, не выгляжу, как мажорный мудак! — уязвился Трубецкой. — Выглядишь, — (Аня закатила глаза.) — Мужик с рожей мажорного мудака к тебе подкатывает, предлагает до дома подвезти, а ты утром видел, как он вылезает из Лексуса, что бы ты подумал? — Не знаю, — раздраженно пробурчал Трубецкой, делая вид, что не впечатлен. Все, что сказала Аня, было, к сожалению, очень правдоподобно. — Нельзя же так судить о человеке по его машине. У меня богатый внутренний мир. — Он у тебя на лбу не написан. — Подумаешь. Как будто он миллионеров никогда не видел. — Ты не поверишь, Серег, — подал голос молчавший до сих пор Паша. Трубецкой не стал оборачиваться в сторону — и так знал, что он тоже закатил глаза. Вот правильно говорят: одна сатана. У Паши с женой обязанности были распределены идеально: он отвечал за энциклопедические знания, она — за нормальную бытовую мудрость. — Ладно, — примирительно сказала Аня, — если хочешь совет… — Хочу. — Не перебивай. Если хочешь совет, начни с чего-нибудь простого. Как делают нормальные люди. — Подарка? — Еще проще. — Цветов? — Ты можешь не угадать. Не все мальчики любят цветы. — Такие… — И не все девочки любят цветы. Попробуй еще раз. — Сдаюсь. — Трубецкой сделал жалостливые глаза. — Окей, мы нашли то, в чем я полный ноль. Довольны? — Я в тебя верю, — его утешительно погладили по плечу. — Чем меня Паша покорил в начале наших отношений, помнишь? Пашины отношения начались так давно, что не помнил уже никто. Трубецкой напряг память. Кажется, последний курс университета… Нет, денег на бриллианты тогда ни у кого не было. Он попробовал наугад: — Домашку тебе по вышмату делал? — Ну Сереж, ну какая нафиг домашка! — А мне ты говорила другое, — скривился Пестель. Аня бросила на него строгий взгляд, но не удостоила комментария, зато наконец сжалилась над Трубецким: — Паша носил мне кофе. Каждый день, в любую погоду. Не зная, приду я на пары или не приду. Он каждый божий день покупал мне капучино с карамельным сиропом, пока я наконец не согласилась пойти с ним в кафе. — И не сказала, что терпеть не можешь карамельный сироп. — Мораль моей истории была не в этом. — Так вот, да? — Да… Пестели переключились друг на друга, наконец оставив его в покое, а Трубецкой, в свою очередь, перестал слушать. Все, что ему было нужно, он услышал и так. Если уж самая трезвомыслящая из его друзей говорит, что начать все-таки следует с кофе, он может попробовать начать с кофе. Хорошего понемножку: сначала кофе, потом Париж. Да и мерзнуть с гитарой на улице не придется.