«Знание не убивает предвкушения чуда, тайны. Там этой тайны ещё больше.» Анаис Нин
Я писал рецензию на книгу, припоминал детали повествования и вызванные ими эмоции, но, казалось, всё же упустил нечто важное. Писать рецензию — это как заново проживать тот период жизни, который ты посвятил этой вселенной. Возможно, стал её частью навсегда. Я не рецензент, не эксперт, но и не обыватель, и мне под силу оказать влияние на чужие судьбы. Для меня крайне важна тема, которую затронул автор. Вернее, их было несколько, и работа проведена в соавторстве. И я непосредственно участвовал в создании этой, я бы даже сказал, увесистой книги. Каждая страница — это мои кровь, пот и слёзы. Есть в ней что-то от биографии, но не конкретного человека, а микровселенной, и именно поэтому вам стоит прочитать её. Не книгу. Она довольно личная, поэтому я позволю прочитать лишь эти строки, вырванные из контекста. Я пишу рецензию на свою амбулаторную карту. Начну с самой скучной части и плавно перейду к любимому моменту. Для понимания. Когда я только услышал про пастафарианство, я сразу же стал припоминать некоторые нюансы из школы. Я подумал: «Ага, пост — это что-то, что было после. Например, постмодерн или постгранж. Это всё вытекает из других культур и жанров. Тогда фрагмент «афарианство» — это кусочек от названия религии, возникшей на Ямайке — растафарианства. В чём её суть? Я понятия не имею, только помню дурацкие лекции, на которых мы поверхностно затрагивали каждую из религий. Польза от этого тоже есть: теперь я знаю, в каких странах считается преступлением выпить даже капельку алкоголя, или где есть свинину — грех. Это кощунство, на самом деле — ограничивать людей в еде бестолковыми суждениями о происхождении мира. Ну, создан он, и чего бубнить-то? Если кому-то и понадобилось породить человечество, то он точно не рассчитывал на фидбэк, иначе давно нагрянул бы в предоставленное ему воскресенье и заявил о своих правах. А насчёт пастафарианства я загнул — это всего лишь шуточная вера в макаронного монстра с тефтельками. И если кого-то заставили верить в то, что все найденные кости динозавров — лишь проделки горы лапши с двумя тефтелями, то о чём говорить, когда нам в уши льют помои СМИ. А ведь как хорошо придумано: макаронный монстр не хотел шокировать человечество тем, насколько недавно оно появилось, запутал глупых людей, мол, нет, вы не первые, до вас ещё жили огромные ящерицы буквально несколько миллионов лет назад. А исповедь у них, наверное, «йо-хо-хо и бутылка рома!», раз уж первые пастафариане — пираты. Вместо привычных нам заповедей приправы с ёмким «лучше бы ты этого не делал». Я бы уверовал. Но это история совсем не об этом. Я, наверное, немного отвлёкся? В последнее время мне стало свойственным слегка отходить от темы. Хотя для понимания вам всё же важны макаронный монстр, СМИ и пираты с приправами. Однако же ближе к делу. Катафалк приехал в девять тридцать. Никаких промедлений, задержек и спешки. Пропитанные пунктуальностью и снобизмом люди в тёмных одеяниях решительно выволокли группу людей примерно одного возраста и одинаковой половой принадлежности на площадь. Сквозь мешковину обвиняемые заметили блеск начищенных дисков, глянцевые блики на капоте и несколько громоздких силуэтов вокруг. Шумной толпы заинтересованных не было слышно — это всё осталось позади, в мире живых. Время смириться и вести отсчёт. Но отсчёт был прерван. Поджарый парниша с грохотом отворил парадные двери и огласил: «Велено помиловать!» «Велено помиловать». На самом деле, звучит страшнее приговора.***
20 мая. 2020 год. За полгода до прихода новой власти.
После слов преподавателя «сегодняшняя тема — репродуктивная система» все альфы недвусмысленно оглянулись друг на друга и с загоревшимся интересом в глазах принялись выслеживать в речи жилистого старичка сексуальные подтексты. Тому-то всё равно — столько лет читает лекции, не стыдится произносить такие обыденные вещи как половой член, копуляция или яичники. Такие темы вообще для всех должны быть чем-то на уровне «покушал, пописал, поспал», но только не для альф, у которых либидо бьёт через край. Все омеги в аудитории стыдливо опустили взгляд, сдерживая стеснительную улыбочку, если вдруг преподаватель говорил о специфике половой системы и обращался конкретно к ним: — Молодой человек, Вы бывали у гинеколога? — беспардонно поинтересовался старикашка у пунцового парня за первой партой. Тот порозовел ещё сильнее — не первый вопрос в его адрес. — Нет ещё, — промямлил бедняга. — Позор! — восклицал преподаватель. — Граждане, здоровье — это вам не игрушки! Сегодня вы не ходите к гинекологу, а завтра что? Кряхтите с внематочной беременностью из-за вонючего альфы, передавшего вам хламидиоз! Я уже не говорю про рак шейки матки. А Вы, хохмач с пятого ряда! — он обратился к высмеивающему его альфе. — Вы как давно проверяли простату? — смех тут же прекратился. — Не проверял… — еле слышно пробормотал парень, косо поглядывая на друга, что также растерянно захлопал глазами. — Потому что не по-мужски! — пожурил всех альф в аудитории старикашка. — Я ведь прав? Всесильные альфы никому не позволят копаться в их задницах, но первое правило настоящего мужчины — проверить простату! Не проверил простату — не альфач! Не сходил к гинекологу — не омега! — он, убеждённый в своих словах, быстро-быстро закивал головой, и закрались даже сомнения — не то чтобы тайные желания — будто бы голова сейчас просто-напросто отлетит. — Извините, — решительно окликнул его омежий голос с задних рядов. — Да? — старичок принялся крутиться вокруг и щуриться, чтобы распознать источник звука. — Вы говорите, что примерно с девяти лет у омег может начаться «гуляющая» овуляция, после чего к пятнадцати годам всё должно урегулироваться, и течка станет постоянным обычным явлением. — Верно, молодой человек. Вам сейчас шестнадцать? Или семнадцать? В таком возрасте Вы могли бы и не задавать таких вопросов — сами ведь на себе испытали этот прекрасный период жизни. Мне, как альфе, будет труднее описать вам процесс, — он игриво подмигнул и хрипло рассмеялся. Этот старичок обожал взаимодействие со студентами, особенно любил омег, и это без пошлости и извращений. Он просто статистически вывел для себя одну простую закономерность: альфы — оболтусы. Так что с омегами-студентами приятнее иметь дело. Омега сдержанно улыбнулся и уставился на свой избыточно заполненный конспект. Там были указаны все подробности и ещё дополнительно информация сверх нормы, которую вскользь упомянул преподаватель. Ему это надо не для галочки и «удовлетворительно» на зачёте. Он понять пытается. — А может ли стрессовая ситуация повлиять на цикл? Старикашка перестал улыбаться и снова сощурился, настраивая расстояние от бледных старческих глаз до толстых выпуклых линз его перекошенных очков. — Чон Чонгук, я верно помню? — Да, это я, — подтвердил омега чуть тише, немного тушуясь от такого внимания. — Подойдите ко мне после лекции. Юноша ссутулился и постарался спрятаться в стопке пособий по гистологии и древних учебников из библиотеки с чернильной пометкой «не выдавать». После лекции преподаватель выждал, пока все покинут помещение, и подошёл к омеге, бесшумно пододвигая стул. — Я могу тебе как-то помочь? — мягко спросил старикашка, с искренней обеспокоенностью заглядывая в бледное худое личико. — Я боюсь, нет. — Что-то случилось? — О-о-о, поверьте, многое, — невесело усмехнулся юноша и свалил гору книг в потёртый портфель с заплатками. Альфа молча наблюдал за тем, как парень дёрганными движениями застёгивал молнию, как он всячески игнорировал чужое присутствие и избегал зрительного контакта. Когда же он захотел подняться и покинуть аудиторию, альфа резко встал и преградил ему путь. — Чонгук? — строго начал было старик, но его перебили. — Позвольте оставить это моей тайной. — Твоя тайна сшита белыми нитками, Чонгук. Омега опустил уголки рта, растягивая чёткий контур губ в тончайшую струнку, из-за чего их розовый оттенок потускнел. Он покачал головой, как бы всем своим видом говоря «Ну, раз так, то что я могу поделать?» и, так и не посмотрев на преподавателя, перекинул лямку через плечо и поспешил спуститься по лестнице к выходу.***
Зачем мозговые центры и извилины, зачем зрение, речь, самочувствие, гений, если всему этому суждено уйти в почву и, в конце концов, охладеть вместе с земною корой, а потом миллионы лет без смысла и без цели носиться с землей вокруг солнца? (А. П. Чехов, «Палата № 6»)
Flashback.
— Давайте, молодой человек, объясните мне теорию возникновения омег. — Как я могу? — Давайте задумаемся. Что Вы знаете о летальных аллелях? — Это относительно редкая комбинация, приводящая к гибели плода: выкидышу или рождению уже мёртвого организма. — Верно. Могла ли быть такая комбинация Х-хромосом, которая почему-то стала летальной? — Нет, это бред. Одна такая мутация, одна смерть…это всё не может сказаться на половине населения Земли. — Верно. Тогда пенис не может быть рудиментом — омеги всегда существовали ради продолжения рода. Мы не затрагиваем сейчас тонкую душевную организацию и мораль — исключительно с позиции учёных. Но если данный орган и выполняет выделительную функцию, то зачем омегам мошонка? Если наблюдать внутриутробное развитие, то можно обнаружить, что эволюционно половая система омег вторична. Изначально в мошонке наблюдались семенники. Как и у альф. Яичники возникают на поздних стадиях развития, будто бы маленькая завершающая деталька — вишенка на торте. — Но ведь омежий член значительно меньше, а мошонка едва ли видна. Значит ли это, что в дальнейшем они исчезнут вовсе? — Возможно, но я ставлю под сомнение объединение половой системы с выделительной, как это наблюдается у альф, как это наблюдается в принципе у всех млекопитающих и не только. Омеги — не совершенные существа. Это неудачная шутка эволюции, увы. Всё продумано так, будто создатель сгоряча присвоил альфе детородную функцию. Хрящ не всегда исправно отделяет пищеварительную и репродуктивную систему и иногда не позволяет сперме попасть во влагалище. Зачастую омеги жалуются на то, что семя проходит дальше по прямой кишке. Это препятствует возможности забеременеть. Таким обычно проводят операцию по уменьшению хряща или его видоизменению. — А остальные железы? Семенные пузырьки или предстательная железа? У омег этого всего нет. — Верно, железы сжались до малюсенького комочка нервов. Иначе как бы разместилась матка? Широкие бёдра, иное распределение жировой ткани — всё это является причиной округлых форм и иного телосложения. И чем дольше я живу, тем чаще замечаю, что подрастающие омежки всё же мельче и изящнее своих предков. Досадую на то, что анатомией омег учёные занялись относительно недавно. У них и прав не было долгое время — зачем их было изучать тогда. Никто не заботился о том, чем мы различаемся. Исходя из малоизученного механизма работы и примитивной адаптации к условиям жизни без Х-хромосомы, я бы сказал, что вовсе неудивительно, что у многих случаются проблемы. — Вторая Х-хромосома реальна? — Безусловно. Загадкой остаётся лишь то, куда она могла исчезнуть. — Это же не теория заговора? В наше время за такое расстреливают… — Можете не беспокоиться, это всего-навсего наука…End of flashback.
Всего-навсего наукой в своё время называли генетику. Если вы изучали историю Советского Союза тридцатых годов, то могли бы знать про лысенковщину — страшный для учёных период. Бравых ребят, сторонников классической генетики и хромосомной теории, прозвали вейсманистами-морганистами, всячески принижая устаревшие данные, которыми они пользовались. За произнесённую вслух фразу «расщепление три к одному» люди могли понести тяжкое наказание, а за малюсенькую бескрылую дрозофилу на подоконнике их могли и арестовать. Гибели стольких учёных из-за политики, людского недоверия, наивности безграмотных. Как нелепо было усомниться в том, что было проверено годами практики! Но насколько нелепо было подвергать критике живого человека? Насколько это компетентно со стороны учёных — игнорировать омег долгие годы? Почему все исследования затрагивают альф, и чем мы хуже? Тогда кому-то было невыгодно развитие Мичуринской агробиологии, теперь же кто-то явно противится изучению «слабого пола».***
12.11.20. Поход к гинекологу. Снова неудача. 15.11.20. Сеанс психотерапии. Пустая трата времени. Опять. 23.11.20. Эндокринолог. Всего лишь направление на анализы. Опять. Всего лишь. Неудача. Отличный заголовок для статьи. Жёлтая пресса, спешите приобрести! …Чонгук до полуночи просидел за рабочим столом, перелопатив всё содержимое библиотеки. — Зри в корень, Чонгук, зри в корень… — бубнил себе под нос юноша. — Если проблема не на поверхности, значит, где-то я упустил важную деталь. Где, чёрт возьми? Когда?! Фаллопиевы трубы, матка, фолликулы, гормоны гипофиза — всё исправно. Нет поводов беспокоиться о здоровье. — Крупноват хрящ, разделяющий влагалище и прямую кишку, — вслух зачитывал омега комментарии врача. — Ну пересадите туда надгортанник, чего уж там! — он скинул со стола папку, набитую файлами с выписками и рецептами от врачей, и обречённо взвыл, путая пальцы в длинных каштановых прядях. — И почему меня так на этом клинит?.. Потрескавшиеся, болезненно-красные губы расплываются в безумной улыбке, а в уголках глаз выступают слёзы. Омега живёт от семинара до семинара, от сеанса до сеанса…***
20 декабря. 2020 год. Один день после смены власти.
Прикорнувший на подоконнике в коридоре Чонгук тихо сопел, обнимая обеими руками всё тот же потрёпанный рюкзак. Мимо на бешеной скорости пронёсся старшекурсник альфа, нарочно задев плечом маленькое худое тельце. — Хэй, Чон, как твои расследования? Снова ночью поднимал архивы? — Он игриво толкнул омегу в плечо и подсел рядышком. — У нас вот только и разговоров, что о предстоящей мобилизации и выборах. Выборы, выборы, кандидаты… — Не могу вспомнить, — просипел юноша и с трудом разлепил глаза, привыкая к яркому свету. — Каша в голове, снова тот сон: научные дискуссии, непрекращаемый ор, Х-хромосомы… — Это был не сон, мелкий, — старшекурсник моментально погрустнел и сочувствующе провёл сухой ладонью от локтя к кисти омеги, сжимая его руку в знак поддержки. — Ты будто живёшь в матрице… — Хён! — строго оборвал его Чонгук. — Мы уже проходили это, и я снова тебе повторю: выбрось из головы эти приколы про другие вселенные — матрицу, в частности! — Но… — альфа свёл брови к переносице и застыл, недоверчиво поглядывая на омегу, — Чонгук, я никогда тебе этого не говорил…***
27 декабря. 2020 год. Неделю спустя после прихода новой власти.
— В этом нет ничего страшного! — задорно уверял омегу профессор. — Вернее, солипсизм — это тоже, конечно, крайность, но не такая опасная, как всякие биполярные расстройства или видения. У тебя ведь нет галлюцинаций? — быстро переключился альфа, больно схватив худыми жилистыми пальцами чужое предплечье. Чонгук поморщился и высвободил руку из цепкого захвата, возвращаясь к чтению очередной книги из раздела «запрещённых». — Вот помяни моё слово — будешь меня динамить каждый раз, раскрою твою шарашкину контору, и расстреляют тебя за твою подпольную деятельность, — проворчал обиженный старик. — С каких пор читать стало нелегальным? — устало протянул Чонгук, отодвигая от себя книгу. Переплёт её был пропитан чернилами, потёкшими от крупной, въевшейся навеки печати «не выдавать». — С тех пор, как у нас случилась эта нездоровая перестройка, и омеги лишились последних своих прав, — напомнил ему альфа, хоть вопрос и был риторическим. Кому, как не ему знать о нынешней ситуации. — Мне запретили ходить к врачу, значит, я должен учиться лечить себя сам, — пожал плечами Чонгук, царапая рассыпающуюся обложку. — Тебе не запретили ходить к врачу. Тебе запретили только поход к гинекологу, — поправил его преподаватель и тут же замолчал, косо поглядывая на своего студента. — А это, по-вашему, не врач? — съехидничал Чон, устало прикрывая лицо руками. — Я забыл имя своего лечащего врача… — Ну и пускай! Какой толк тебе от его имени сейчас? — Он наверняка будет втайне принимать пациентов. Или сопьётся, там по ситуации… — Ставлю на второй вариант. Это был альфа? — Да. — И почему ты решил довериться ему? — Не знаю. Альфы деликатнее в этом вопросе, они понятия не имеют об ощущениях, поэтому осторожничают. Гинекологи-омеги многие уже рожавшие. Их слоган «родишь — узнаёшь, что такое настоящий дискомфорт!» Старикашка усмехнулся и водрузил на кафедру стопку непроверенных работ. Облако пыли окутало пространство вокруг, после чего плавно осело на поверхности. Альфа зачихался, издавая забавные булькающие звуки. — Как давно Вы не проверяли эти работы? — изумился Чон. — Эти перваки уже успели стать аспирантами, — задумчиво пробормотал альфа. Чонгук не поленился подняться с нагретого местечка и посмотреть фамилии студентов. — Ким Ёсан? — омега насмешливо пролистал работы, вычитывая знакомые имена. — Они все давно выпустились. — Так! А ну, отдай! — рявкнул старикашка и грубо вырвал из рук Чона пожелтевшие от времени листки. — Тебе откуда знать?! — Многие из них стали врачами, и я успел побывать у них, — пожал плечами Чонгук и вернулся на своё место. — Всё-то он знает… Ты сперва определись, в каком времени и вселенной ты живёшь, а потом старших отчитывай! — Я не отчитываю, просто констатирую факт. Гинекология возбранялась из-за «неестественного течения цикла омег». Всё, что естественно, то не безобразно. Вмешательство со стороны, антропогенные факторы — всё это приняли за излишества и избалованное поколение омег. «Раньше ведь и в поле рожали». Начиная с этой страницы и до конца медицинской карты записи в этой категории приостановились.***
23 января. 2021 год. День казни.
Девять тридцать утра. Катафалк подъехал на задний двор; на брусчатке босоногие приговорённые стоят четами в ряд, словно делясь собственной дрожью с соседом через удерживающие их оковы. Скованные одной цепью. Связанные одной целью. Каждый из них изгой, нарушивший основной закон родной страны. Быть послушным омегой без права и голоса, рожающим новое поколение.— Почему тебя так клинит на этой теме? — Потому что иначе я не выживу.
— Приговорённые, обошедшие статус подсудимых, — громогласно начал полный альфа, периодически оттягивающий тугой ворот парадной рубашки, — омеги, не способные или не желающие давать потомство, никчёмные и ненужные! По закону нашей Справедливой страны приговорены к немедленному расстрелу! Гул толпы не успел оглушить омег, мёрзнущих в одной тонкой сорочке. Со стороны дворца послышался грохот и сбитое дыхание вместе с шустрым цоканьем каблуков. Незнакомый альфа сильно запыхался и ещё какое-то время восстанавливал дыхание, опираясь на плечо палача, придерживающего другой рукой оружие. Наконец, придя в себя, он отряхнулся и обратился к народу, затаившему дыхание при виде высокопоставленного чиновника. — Велено сослать в трущобы и наведаться через год. Если приговорённые к этому времени не передумают или не излечат своё бесплодие — своевременно казнить! «Велено помиловать…» Эта жестокая инсценировка казни была очевидно чьей-то задумкой. Припугнуть, заставить смириться с концом и после публичного оглашения приговора резко всё оборвать. Такой приём используют многие садисты, доводят свою «жертвочку» до белого каления, провоцируют на ужасные мысли и терзания и после заставляют с этим жить. Второй шанс важен для людей. Он помогает исправить ситуацию, опираясь на свои ошибки, стать лучшей версией себя. Но давать второй шанс человеку, смирившемуся со своей неминуемой гибелью — жестоко. Бесчеловечно выворачивать наизнанку душу, пятнать её клеймом преступника и позже швырять обратно в социум. В самую последнюю секунду жизни слышать крик «велено помиловать» равносильно аду на земле.***
3 февраля. 2021 год.
Маленький хрупкий парень вот уже полчаса выгружал из своего чемодана иконки, обереги и талисманы, которые туда в спешке закинул старший брат, спешивший с утра на работу. Омега не сообщил ему дату отъезда, и альфа всё ещё верил в то, что у них осталось немного времени. Как для себя решил Чонгук, долгие проводы — лишние слёзы, а брат его так просто не отпустит. Вместо всего того, что, по мнению брата, могло уберечь «малыша Кукки» от злых духов, он надрывался и таскал из библиотеки всё ту же запрещённую литературу. Камер он теперь не старался избегать — угрозу из таких трущоб, в которые его отправили, он уж точно представлять не будет. На пути в деканат на отчисление он встретился взглядом с двумя блеклыми старческими глазами, вокруг которых сгустились морщины, и едва ли можно было различить тонкую плёнку влаги — горечь расставания с ответственным студентом и отличным компаньоном. — Что ты, Чонгук~и, и сейчас прямиком из библиотеки? — постарался вести себя непринуждённо старикашка. — Ты в самые критические дни будешь первым делом учиться, а уж потом — жить. — Что верно, то верно, — с усилием улыбнулся Чонгук, притормаживая возле родной аудитории. — Для меня, наверное, самым большим ударом стало отчисление. Преподаватель понимающе кивнул и, не находя больше слов, притянул к себе омегу и крепко обнял. — Почту там никто не отменял, — шёпотом заговорил альфа на ухо Чону, — пиши, если будут догадки, проверяй почту — я буду высылать тебе новые книги. На той неделе исследования в разделе эволюции официально прекратили, мои данные сотрут, но я их уже скопировал и отправил по почте в Бурэки. По приезде загляни в первую очередь туда, там будет старый конверт, обвёрнутый в бекон. Скажешь, что родственники передали паёк. Внутри бекона галлюциногенный порошок — мера предосторожности, если работники захотят заграбастать себе. Внутри конверта данные ищи на нечётных абзацах, некоторые термины зашифрованы, но ты с лёгкостью их разгадаешь. Если будешь что-то не понимать — пиши мне. Если будешь в чём-то нуждаться — пиши мне. Я связался с твоим братом, мы всячески постараемся облегчить твоё времяпрепровождение там. Чонгук уже не сдерживался, глотал горькие слёзы и сжимал в руках вельветовую куртку альфы, пропитавшуюся солёной влагой. Он был окружён лучшими альфами на Земле, учился в престижном университете, и сейчас у него отняли всё. — Мне нужны будут только книги, — всхлипнув, отозвался Чон. — Какой смысл в удобстве, если тебе остался один год жизни в трущобах? — Не говори так, Гук~и, — преподаватель перешёл на полностью неформальное обращение, всей душой переживая за бывшего студента. — Всё наладится. — Послушайте, — омега поднял голову и, резко успокоившись, вытер рукавами слёзы с покрасневших щёк. — Если от меня всё равно не будет толку, то я мог бы… — он, будто помешанный, вцепился тонкими пальцами в плечи альфы и, подрагивая всем телом, загадочно улыбнулся, — …мог бы проводить исследования на себе? Преподаватель скинул руки омеги со своих плеч и оторопевши уставился на обезумевшего парня. — Сдурел совсем?! От тебя ещё может быть польза, подожди годик! Только попробуй вырвать матку, мелкий засранец, я тебе покажу, где раки зимуют! — Она всё равно не выполняет свои обязательства… — Нет! Отставить подобные разговорчики! Я не позволю тебе жертвовать своим здоровьем во имя науки. Только не в твоём возрасте. Это же безрассудство и ни к чему нас не приведёт. Разве что к твоей преждевременной гибели. Омега хотел было воспротивиться, но спешащий поскорее уйти восвояси декан поторопил его, бесцеремонно подталкивая дальше по коридору. Чонгук напоследок ласково улыбнулся старику, ставшему ему отцом, с которым он коротал вечера, засиживаясь в аудитории до победного. Сейчас он прощался вовсе не с преподавателем физиологии и анатомии — он прощался со своей прежней жизнью. Окончательно и бесповоротно погружался в суровую школу жизни, в которую его так жестоко кинуло правительство.***
6 февраля. 2021 год.
В суматохе омега едва ли мог различить полуразваленное здание почты, накренившееся под тяжестью времени. Его подпирала до безобразия нелепая инсталляция: сваренные друг с другом сотни и тысячи сплющенных алюминиевых банок из-под пива. Чонгук снисходительно оглядел ненадёжную конструкцию и решительно переступил условно обозначенный порог, которого чисто технически не существовало: ни пола, ни окон в здании не было предусмотрено. Только усыпанная пеплом земля и пробитые в стене щели, впускающие смрад с набитых людьми улиц. Об искусственном освещении и речи быть не могло. Почта работала до четырёх, пока можно было ещё хоть что-то разглядеть при солнечном свете. Вся непоколебимость омеги испарилась, стоило ему мельком осмотреть помещение и оценить местный менталитет. — Это что, омега? — с явным пренебрежением озвучил очевидное один из здешних постоянных посетителей; судя по нечленораздельной речи, он был уже подшофе. Во взгляде его всё же мелькнул интерес и по большей мере омерзительное вожделение, от которого Чона покоробило. Не привык он к такому излишнему вниманию. — Ты в «Поле чудес», что ли, чё ты спрашиваешь, а? — накинулся на мужчину взбешённый его оскорбительной интонацией Чонгук. — Умный такой! А я вот всё пытался сузить круг поиска, спасибо, удружил! Разброс был велик: я думал насчёт чёрной вдовы или самки богомола, но теперь я близок к ответу. Поиск себя — важная штука, займись этим на досуге. А если захочешь проверить свою догадку насчёт моей половой принадлежности — я тебе глаз на жопу натяну и моргать заставлю! — он показательно моргнул пару раз, и все присутствующие боязливо переглянулись. Закончив свою тираду, он вытянул ручку чемодана и с усилием потянул на себя тяжеленный груз. В колёсики постоянно забивалась грязь, и чемодан заваливался набок, утягивая за собой юношу, но тот стоически переносил все жизненные преграды на пути к заветной цели. Альфа на удивление смолк и больше не беспокоил Чона, видимо, не ожидавший такого напора. — Здравствуйте, посылка на имя Чон Чонгука, — чётко произнёс омега, выдавив из себя дружелюбную улыбку. Из импровизированного окошка на него уставились два чёрных глаза, лишённых всякой жизненной энергии. Ничего не ответив, некто за постом принялся сверяться со своими бумагами, безостановочно двигая маленькими противными глазюками, что напоминали свиные малюсенькие глазки-бусинки. Дальнейшие манипуляции были проведены без происшествий, и, довольный собой и своей стрессоустойчивостью, Чонгук гордо зашагал к указанному адресу, нарисованному корявым почерком на каком-то ошмётке то ли этикетки, то ли мусорного пакета. Мимо обречённо еле волокли ноги остальные омеги, сосланные сюда «передумывать или лечиться». Самый несчастный из них — омега лет тринадцати с синдромом поликистозных яичников. Редкая патология, приводящая к бесплодию. Этого малыша напрасно маринуют здесь, заставляя зачёркивать дни в календаре в ожидании неминуемой гибели. Да и сам Чонгук поставил на себе крест, не рассчитывая на чудесное исцеление. Он будущий врач, точнее, мог бы им стать, если бы не непредвиденные обстоятельства, так что он понимает, что такие вещи просто так не исчезают по мановению волшебной палочки. — Приветик, — кто-то настойчивый увязался за омегой следом, петляя восьмёрками, чтобы не споткнуться об чужие ноги. — Меня зовут Кай, — продолжал навязывать себя незнакомец, обходя Чона и продолжая свой ход уже спиной к направлению движения. Он делал паузы между своими словесными атаками, чтобы дать и Чонгуку вставить слово, но тот сохранял спокойствие и непринуждённый вид, без особого энтузиазма оглядывая местность. Обычные одноэтажные, реже двухэтажные домики с сомнительной архитектурой, горы мусора, каких-то ошмётков тухлой рыбы, обёрток и кожуры, всюду невыносимая вонь и толпы прокажённых, снующих туда-сюда. Сойдя с вымощенной булыжником дороги на узкую тропинку, омега смог вдохнуть полной грудью, наполняя лёгкие свежестью хвойного леса, выросшего на горизонте. — Мне четырнадцать, а тебе? — снова окликнул Чонгука молодой альфа, не теряющий позитивный настрой. Омега смерил его взглядом и равнодушно отвернулся. Это был высокий и тоненький парень со смуглой кожей и русыми волосами; глаза у него были серые, но на солнце будто бы становились бирюзовыми, над губой красовалась совсем маленькая родинка, тем не менее привлекающая к себе всё внимание, а нос был слегка вздёрнут, и Чонгук не мог не согласиться с тем, что выглядело это очаровательно. Альфа пару раз споткнулся и тихо выругался себе под нос, чем рассмешил некоторых омег, идущих рядом, а хладнокровного Чонгука пробил на сдержанную улыбку. — Ты улыбаешься! — весело воскликнул Кай и, наткнувшись на преграду, остановился. Позади стоял крошечный лесничий домик, выполненный на совесть, в отличие от здания почты, но всё равно не отличался особым блеском и роскошью. — Ух ты, ничего себе! Ты будешь жить на окраине. Практически в лесу! — Это здорово? — подал наконец голос Чонгук. — Это замечательно! Мой отец лесник, мы живём неподалёку, будем соседями, — он лучезарно улыбнулся и, сделав неуклюжий реверанс, обвёл руками хвойные просторы. — Прошу оценить предоставленные нам владения, если возникнут трудности с поиском нужной дороги… — Не возникнут, — перебил его Чон, — в нашей параллели я был первым на ориентировании в спартанских условиях. — У-у-у, ты сильный омега, — мальчик оценивающе покачал головой и галантно открыл Чонгуку дверь, скрипнув шарнирными петлями чуть ли не на весь лес. — Прошу, — он впустил омегу внутрь и сам зашёл, плотно захлопнув за собой дверь. Пока Чонгук раскладывал свои книги по полкам, которые так и норовили оторваться, Кай открыл ставни, впуская внутрь скудные капли пробивающихся сквозь пушистые ветви лучиков. Вместе с запахом сырости наружу пробились облака пыли, скопившейся на каждой горизонтальной поверхности. Альфа закашлялся и пару раз оглушающе чихнул, чуть не ударившись головой об подоконник. — Осторожнее, Кодама, не выплюнь мозги, если есть, что выплёвывать, — «заботливо» сказал Чон и с мало скрываемой тоской окинул взглядом дом, не возлагая особых надежд на более радужные перспективы. — Я так понимаю, я вернулся лет на шестьсот в прошлое, и телевизоров и связи как таковой здесь нет? Мальчик скромно пожал плечами и виновато улыбнулся, мол, чем богаты. — И как вы тут время коротаете? В нарды играете или хороводы под луной водите? — Господь с тобой, мы не язычники! — А это их затеи? — А кто их знает, главное, что не принято, и всё тут, — категорично ответил Кай и забрался на высокий дубовый стол. — А вы кто? — А мы пантеисты, — гордо воскликнул мальчик, болтая ногами туда-сюда, отчего стол стал немного покачиваться. — Пантеизм — это хорошо, это о природе, — похвалил его Чонгук, всё же придерживаясь своего скепсиса, ставшего ему верным спутником. Он продолжал мерить комнату шагами и заглядывать в глиняные горшочки и древние, покрывшиеся паутиной сундуки с всевозможными травами, которые, на удивление, оказались свежесорванными. — Твоих рук дело? — омега указал на какие-то росточки, которые никак не мог припомнить из курса ботаники. — Моих! Я каждый день наполняю склянки свежей родниковой водой и хожу в лес набирать корзинки трав. — Ты травник? — В смысле лекарь? В некотором роде да, травник, но я и анатомию знаю! — Значит, коллега, — усмехнулся Чонгук и положил росточки на место. — Только я не совсем по кошечкам и цветочкам, я по…кхм, пестикам и тычинкам, — он резко замолк и принялся искать, чем занять руки, чтобы не продолжать этот разговор. — Селекционер? — попытался угадать Кай, ведясь на поводу у детской любознательности. — Агроном? — В вашей глуши и такие слова знают? — поиздевался над ним Чонгук, всё же снизойдя до альфы, чтобы вставить свой язвительный комментарий. — Будешь ёрничать — я тебе еду носить не буду, — насупился мальчик и показательно отвернулся. Спустя минуту он, конечно же, сдался и по простоте душевной уже опять лучезарно улыбался Чону, перебирая всевозможные направления, связанные с пестиками и тычинками. — Ну, я так не играю! — капризничал Кай спустя пару десятков неверных предположений. — Скажи-и-и, кто ты? — Омега. По мне незаметно? — Заметно. Кто ты по профессии? — настаивал альфа. — Я студент. — На кого ты учишься, студент? Да и к тому же ты отчислился. Какой же ты студент? — Ну, значит, и профессии у меня нет, — продолжал увиливать от ответа Чонгук. — Я и воду тогда носить не буду! — пригрозил Кай, на этот раз, казалось, уже серьёзно. — Скажем так, узкоспециализированный эмбриолог. — Ого, это как? — Это так, что мне интересно развитие омежьего организма и глубоко до фонаря, как это происходит у альф. — Ой, — Кай спрыгнул со стола и задумчиво почесал затылок. — Мы ведь очень похожи, неужели есть какой-то смысл разграничивать эмбриогенез на альф и омег? — Как оказалось, смысл есть. Мне не столько интересно знать, как это происходит сейчас, сколько важно понять, как мы пришли к такому развитию. — О-о-о, я понял! Это как завещал дяденька Дарвин! — Вроде того. — И ты здесь из-за этого? Из-за исследований? Я наслышан про гонения биологов, но не мог подумать, что из-за науки сюда могут попасть такие молодые омеги. — Нет, я здесь по той же причине, по какой и остальные, — он тяжело выдохнул и сжал губы в тонкую линию, решаясь открыться этому странному мальчику. В тот момент это казалось лучшим решением, потому что, видимо, до конца жизни у него больше не появится никаких друзей кроме Кая. — Не хочешь детей из-за ненависти к альфам? — Ненавижу альф из-за того, что не могу иметь детей. Кай звонко икнул и зажал рот ладонью, холодея от интонации, с которой были произнесены эти слова. Такие тяжёлые, обременяющие, словно Чонгук не облегчил свою боль, поделившись ею с альфой, а наоборот — усилил в разы, распространяя её губительные свойства как радиацию. — Какой кошмар… — Я в этом кошмаре живу уже семь лет. Поначалу надеялся, потом забылся немного и по незнанию не уделял этому особого внимания, дальше пришло осознание и паника, после я был в гневе, срывался на каждого врача, который не мог найти причину проблемы, а сейчас… Сейчас я просто смирился, — его серое лицо казалось сейчас некрасивым, будто бы привлекательное личико исказили свалившиеся на голову ребёнку жизненные испытания, к которым и взрослый человек вряд ли был бы готов. — Не говори это так просто! — возмутился Кай. — Не говори так, как будто это не ранило тебя! — А как я это должен говорить? Так, чтоб это ранило тебя?! — повысил голос Чонгук, в гневе отбрасывая хлипкий стул в стену. Раздался треск, и во все стороны полетели щепки. Одна из самых крупных попала в омегу и рассекла юноше скулу. Тот и бровью не повёл, всё стоял и выжидающе смотрел на мальчика, игнорируя тёплую струйку крови, оббегающую уголок рта. — Мне просто осточертело, что меня все жалеют. Не было бы проблемы, если бы у нашего общества не было бзика на этот счёт. Да, я несчастен, да, я изгой, но вовсе не по своей воле и не по воле природы, отобравшей у меня репродуктивную функцию. Я несчастен из-за того, что эта, казалось бы, несущественная в наше время проблема оказалось такой болезненной для кучки зазнавшихся альф! Во мне не видят интересного собеседника, амбициозного студента или талантливого коллегу. Для общества я грёбаный инкубатор, неисправный и оттого бессмысленный! Кай неотрывно следил за взбешённым омегой, чья грудь тяжело вздымалась от сдерживаемой долгие месяцы тирады, которую он вывалил на ни в чём неповинного мальчика. Совесть дала о себе знать уже спустя минуту, и Чонгук пристыженно опустил голову и отвернулся. Юный альфа уже сейчас был выше Чона на полголовы; он грозно смотрел из-под лохматой чёлки на омегу, из-за чего хотелось спрятаться в тёмный уголок комнаты и не подавать признаки жизни, лишь бы перестал источать свои альфьи феромоны и ушёл как можно скорее и как можно дальше отсюда. Чонгук не боялся альф, но данное от природы ощущение тревоги терпеть не мог, потому что никак не мог это контролировать: если альфа рядом злится, его стоит опасаться. — Кай, уходи, — проглотив ком в горле, попросил Чон. Говорил сухо, не церемонился и не подавал виду, что внутри всё сжалось от накатывающего чувства животного страха. — Не бойся меня… — Я не боюсь, — снова перебил его омега, распахивая дверь и указывая на выход, — вон отсюда, — сквозь стиснутые зубы процедил он, не терпя больше никаких возражений. Кай послушно прошёл к выходу, напоследок мельком посмотрел на Чона, но тот так и продолжил буравить взглядом разбросанные по полу щепки. — До встречи… — Пока, — бросил ему вслед Чонгук и с силой захлопнул дверь, отчего с крыши посыпалась мелкая крошка. Кай не глядя смахнул её с плеч и направился в противоположную сторону от поселения, периодически оборачиваясь на одинокий домишко на окраине леса.***
20 февраля. 2021 год. Две недели в ссылке.
417 часов без медикаментов. Сидеть на гормонах легче, чем искать продукты, которые, по экспертному мнению диетологов, полезны для омег. От этой мизерной дозы всё равно толку никакого, но попытка не пытка. Учитывая, что попытка, в общем-то, совершается в условиях глобальной пытки. Чонгук получает все продукты от Кая, который любезно предложил омеге свою помощь даже после его истерики в их первую встречу. Из-за скудного выбора в местных магазинах мальчик сам выращивал многие растения и даже содержал пару коров, несколько свиней, коз и кур. Чонгук когда-то вычитал, что бобовые богаты фитоэстрогенами, и теперь у Кая в два раза больше геморроя, потому что вот чего-чего, а из бобовых у него в огороде только пара стручков фасоли и люпины в клумбе возле дома. Но альфа в тот же день самоотверженно поехал в город, чтобы закупиться всем необходимым для выращивания нута, чечевицы, фасоли и прочего, от чего дико пучит, но зато очень гинецейно. Оба относились к этой затее очень скептически, но никто виду не подавал. Чонгук нашёл Кая на пасеке, пока тот оценивал масштаб бедствия, прохаживаясь меж рядов ульев. — Что высматриваешь? — полюбопытствовал омега, обходя поляну с другой стороны. — Думаю, что как-то недобросовестно мы осенью покрасили ульи. Сгниют. — А кто красил? — А чёрт его знает, тунеядец какой-то. Небось альфа из семьи Хван. — Бездельник? — Ещё тот. Надо ещё постараться отыскать такого прохиндея, — ворчал Кай, расшатывая торчащую из улья доску, державшуюся на добром слове. — И как теперь быть? — А никак. Просто без мёда останемся в этом году. Чонгук покачал головой и, поджав губы, сделал вид, что очень заинтересован в судьбе гниющих ульев. Повисло неловкое молчание. Омега скоблил мысочком заледеневшую землю и всё пытался придумать тему для разговора, но в голове гулял очаровательный сквознячок вместо мыслей. — Интересный факт, — тихо начал он, так и не взглянув на Кая, в то время как сам альфа тут же обратил всё своё внимание на Чона, — когда зигота многократно делится — это называют дроблением — её клетки находятся так плотно друг к другу, что вынуждены принимать форму правильного шестиугольника, чтобы экономить пространство. Также и у пчёл: они строят много-много круглых сот, но располагают их так плотно, что в итоге они принимают форму шестиугольников. Кай поражённо смотрел то на Чонгука, то на ульи; в его взгляде читался интерес вперемешку с недопониманием. — Ты серьёзно решил начать разговор с факта про дробление зиготы? — Я читал, что в трудных ситуациях стоит начать с того, в чём хорошо разбираешься! — возмутился Чон. — У тебя есть факты из эмбриологии на все случаи жизни?! — Почти… — он замялся и пристыженно опустил голову, — ты знал, что у альф в утробе яички располагаются у сердца?.. — Нет, ты…че-е-его-о-о?! — завопил Кай, выпучивая глаза так, что они едва не выкатились. — Только посмей сейчас перевернуть мой мир ещё раз, у меня слабое сердце! Чонгук тихо хихикнул и уже более расслабленно подошёл ближе к альфе. — Ну, если для тебя будет шоком узнать, что мошонка — это сросшиеся половые губы, то… — Твою мать, Чон Чонгук! Замолчи свой умный рот и дай людям пожить спокойно!***
…Я предполагаю, что существовали на Земле такие чудные создания, у которых было аж две Х-хромосомы. Но, предвидя Ваши язвительные комментарии, спешу сказать, что одна из них была молчащей, дабы в организме не случился молекулярно-биохимический дисбаланс. Я перерыл всю литературу, что Вы мне отправили. В какой-то древней книге, в сносках и мелким шрифтом, была первая зацепка. У человека существовал аутосомный ген белка (HY-антигена), который играл решающую роль в направлении развития гонад. Он включался при генотипе ХУ. Однако могла произойти мутация в гене этого белка, нарушающая его способность воздействовать на клетки гонад. Тогда человек с генотипом ХУ рождается с иным фенотипом. Понимаете? На уровне генов это альфа, но в действительности… Предлагаю пока шифроваться и вместо Х-хромосома писать Жем — от слова «жемчужина». Или жен, чтобы была хоть какая-то оригинальность.
И ещё кое-что: пришлите, пожалуйста, гормональные препараты.
Привозить ничего не надо, справлюсь сам!
С уважением, Чон Чонгук.
***
Чонгук привык коротать вечера за рассыпающейся книженцией, которой уже под сотню лет, а то и больше, и на которой чудесным образом не было проклятой печати «не выдавать». Когда-то её выкрали такие же учёные-авантюристы, как и сам Чон, по-видимому, предвидевшие тяжёлые времена для науки. Либо просто были вандалами, но это уже не имело значения, когда их акт вандализма оказал такую значимую услугу потомкам. За окном льёт как из ведра, и едва ли можно было расслышать топот нескольких пар сапог, неумолимо приближавшийся к домику на окраине леса. Омега напрягся и первым делом подбежал к сундуку, чтобы спрятать книгу, накрыв её бесчисленными сухоцветами, подаренными ему Каем. Он огляделся и обнаружил ещё пару запрещённых в «заключении» вещей: дневник, который он исправно вёл всё это время и в котором добросовестно помечал любые свои догадки, а также гора писем, плотно сложенных и перевязанных тоненькой бечёвкой. Чонгук тут же спохватился и в панике накрыл всю эту макулатуру первой попавшейся корзиной. Секунду спустя уже послышался скрип петель, и в дом вошли несколько коренастых альф, сурово оглядевших помещение. В нём было уютно и тепло, пахло всякими благовониями и природным ароматом омеги, в углу стоял отчищенный от многолетней сажи камин, умиротворённо потрескивало пламя, периодически подпуская свои кусачие языки к холодному камню, быстро нагревавшемуся от огня, старые стулья были заменены новыми, крепкими и удобными — снова заслуга Кая — ставни с окон сняты, и вместо них теперь красовались ажурные занавески. Вместо старых мутных окон теперь стеклопластик, нелепо вписавшийся в антураж древности, но зато не продувает, и видно сказочные закаты. — Здесь проживает Чон Чонгук? — строго пробасил альфа, стоявший ближе всех к Чону. — Не проживает, а живёт. К чему эти Ваши канцеляриты, я же не под арестом, — проворчал Чонгук, по природе своей вынужденный сумничать. — Именно что проживает, — усмехнулся альфа и обернулся к своим спутникам. — Заноси! — Что заносить? — вмиг засуетился Чонгук и встал на носочки, чтобы за чужим плечом разглядеть неизвестный артефакт, который теперь по каким-то причинам будет под его опекой. — Не «что», а «кого», — хохотнул мужчина и пропустил двоих альф с носилками. На этих самых носилках лежало нечто очень непонятное и неоформленное, словно в тряпки завернули огромного слизняка. Чонгук боязливо пронаблюдал из-за спины отчего-то веселящегося альфы за тем, как бесформенную гору ткани свалили на его чистенькую заправленную постельку. — Ну, боец! — поставленным звонким голосом воскликнул мужчина, хлопнув Чона по спине, из-за чего тот сдавленно пискнул и чуть пошатнулся, — принимай пациента. Поставишь его на ноги — тебе увеличат срок лечения до двух лет. А если нет, то на нет и суда нет! — снова расхохотался альфа, посчитав это очень остроумным. — П-постойте, но я не врач… — растерянно начал оправдываться омега, но его оборвали на полуслове. — А все остальные здесь ещё меньше тебя врачи, так что выкручивайся как-нибудь. Будешь его куратором, понял? Покажешь местные достопримечательности, покормишь, поставишь на ноги… — Я думаю, это стоит делать в обратном порядке… — Ну, вот видишь! А говорил, что не врач! — он снова задорно рассмеялся и хлопнул Чонгука по спине. Омега начинал завидовать его непоколебимому оптимизму. — А вы кто хотя бы? — догадался, наконец, поинтересоваться Чонгук, осознав, что впустил в дом незнакомцев, требующих от него лечить молчаливое говно на палочке, без пяти минут жмурика. — Военные мы, кто ж ещё. До столицы пешкодралом идти и идти! Мы так всех наших растеряем. Договорились с главным центром, что здесь десятерых оставим, а тех, кто ещё в состоянии ходить, постараемся доставить в специализированные центры. — Что-то у вас организация на нуле. — Да нет. Отчаянные ситуации требуют отчаянных мер. В условиях войны… — То есть, вы хотите мне сказать, что пока я гнил в своём заточении, наша страна успела испортить внешнюю политику? — на лице омеги читалось замешательство, ещё не успевшее в полной мере перерасти в тревожные чувства. Всё слишком сумбурно и неожиданно, чтобы сразу вникнуть и поверить в эти страшные слова. У их страны всегда были какие-то конфликты: такая себе жирнющая горячая точка, периодически остывающая, но потом с новой силой разгорающаяся в нескончаемых военных действиях. Но чтобы так скоро… Военные замялись и переглянулись, видимо, пребывая в том же культурном шоке. — Трудные времена настали, малыш. Не только ты страдаешь. Досталось каждому. И всё же нам надо спешить. Позаботься о нашем товарище! С этими словами они решительно прошли к выходу и, кивнув Чону в знак благодарности, скрылись в темноте ночи. Чонгук так и остался стоять с открытым ртом, снова и снова прокручивая в голове последние события. Невозмутимость незнакомцев, новость о наступившей так скоро войне, раненый боец, оставшийся на попечительстве у омеги, отсутствие каких-либо новостей из центра. Это место всегда было глушью, до которой не доходили новости, связь и руки строителей, судя по состоянию зданий, но чтобы не знать о войне — быть такого не может. Кто-то запретил разглашать информацию омегам. Ясное дело: это место славилось своими спартанскими условиями, к которым могли приспособиться только альфы; им сильно бьёт по достоинству тот факт, что многие прибывшие сюда омеги неплохо приспособились к здешнему климату и полному отсутствию благ цивилизации. Безусловно, нашлись и те, кто утверждал, будто бы всем и каждому здесь помогает один таинственный альфа, увлёкшийся благотворительностью, но на деле помогал только четырнадцатилетний парень, поставляющий новоприбывшим провизию, как и было велено руководством. Дружба Чонгука с Каем была инициативой альфы, и сам Чон никакие подачки не приемлет; надо будет — засохнет без воды или окоченеет от холода. Остаётся вопрос: почему им не сообщили о новом статусе их государства? Это ведь угроза для их жизней. Из мрачных мыслей Чонгука вызволило шебуршание со стороны кровати, и он, вздрогнув, обратил внимание на свернувшееся калачиком недоразумение. Раненый перевернулся на бок и протяжно заскулил, видимо, потревожив покалеченную конечность. — Что ж ты такой непутёвый… — ворчал под нос омега, засучивая рукава. Усталость как рукой сняло, и он, придав своему виду немного солидности и профессионального хладнокровия, подошёл к военному, перемазанному в грязи и копоти, из-за которой едва ли можно было различить, где у бедняги нос, а где уши. — Вот и завёлся у меня в доме домовёнок. А я всё ждал, когда же мне жизнь подкинет очередные трудности. Получите, распишитесь! — продолжал причитать Чонгук. Он перевернул раненого на спину и уложил поудобнее ноги, чтобы альфа не валялся беспомощной креветкой. Его лицо тут же исказила гримаса боли, а длинные сильные пальцы отчаянно сжали белоснежную простынь, вмиг окрасившуюся багровыми оттенками. Чонгуку стало стыдно за свои мысли и слова, и он утешающе провёл ладонью по чужой руке. — Тише-тише, я погорячился. Только не думай, что ты обуза — мне и без тебя несладко было, а тут хотя бы игра набирает обороты, есть какая-то тенденция, что ли. Не важно, что к ухудшению, главное, что уже хоть что-то, — попытался облегчить чужие страдания омега, но от его слов у незнакомца в придачу к физической боли ещё и угрызение совести дало о себе знать: он виновато посмотрел на Чона и беспомощно откинул голову, прикрывая тяжёлые веки. — Нет-нет-нет! Не слушай мои глупости, я просто сонный и читал весь день. В голове каша от всей информации, ещё и эта война, будь она неладна… — Зачем ты передо мной оправдываешься? — просипел военный, так и не открыв глаза. Чонгук впал в ступор: и правда, зачем? Он не был каким-то альфаненавистником, чтобы слепо презирать всех альф — он был реалистом, относящимся ко всему с подозрением и свойственным ему чувством превосходства. Когда-то давно его брат научил маленького омегу ценить себя в этом «андрогенном» мире, и он не нашёл причин ослушаться. Сейчас в нём проснулось естественное чувство сострадания и ничего более, и будь на месте этого альфы какой-нибудь другой такой же беззащитный человек, то Чонгук испытал бы то же самое. — Я не оправдываюсь, я объясняю тебе причину своей резкости. Человек такое существо — ему важно знать причину плохого настроения собеседника, в этом поинт нашей психики. Мы можем простить намного больше, чем мы предполагаем. Важно лишь знать, что привело нас к этой точке. — Аргументированно. Чонгук и не заметил, как незнакомец наблюдал за ним из-под полуопущенных век. Он стушевался и как ошпаренный подскочил с кровати, чтобы подготовить всё необходимое для перевязки. Альфа всё также неотрывно следил за действиями омеги, периодически откашливая сгустки крови; Чонгуку пришлось подставить к кровати единственное ведро, с которым он бегал до ближайшего колодца — на минуточку, почти километр. Альфа благодарно кивнул и всё равно в ведро не попал: не хватило сил так быстро скоординироваться и перевернуться на бок. Чонгук обессиленно вздохнул и подложил под щёку военного руку, чтобы придерживать его голову во время очередного приступа. Так и заснул, сидя в неудобной позе напротив «койки» больного. На утро его самопожертвование дало о себе знать звонким хрустом в позвонках, когда он попытался подняться. Альфа всю ночь просыпался из-за беспокоившего его кашля и жгучей боли в руке и туловище. Чонгук предположил, что он мог повредить органы брюшной полости при падении, и ему неплохо было бы сделать УЗИ, но, прикинув, на что хватит его полномочий, он предложил обклеить его целиком подорожником, повесить на шею кипарисовый крестик и набодяжить что-нибудь из гомеопатии. Альфа юмор не оценил и обиженно повернулся лицом к стене, кряхтя и вздыхая от собственного бессилия. Тогда Чонгук решил прибегнуть к тяжёлой артиллерии — достал из-под кровати сундук с сухоцветами и корешками, раздобыл где-то ступку с толкушкой — больше для антуража, чем для практического применения — выклянчил у Кая его книги для варки всяких настоек и с шальным видом принялся валять дурака, как он сам это окрестил. — Пс, домовёнок, как думаешь, столько нормально будет? — он поднял над головой корень имбиря и пальцами показал, сколько собирался отрезать. — Если ты собираешься прожечь мне горло, то нормально. — Не ной. Какой же ты военный, ты самый настоящий нытик! — Какой же ты опекун, ты самый настоящий садист! — парировал альфа и даже набрался сил, чтобы показать омеге язык. — И вообще, — Чонгук обернулся к военному, перекинул ногу через спинку стула, буквально оседлав его, облокотился на ещё пахнущую древесиной дощечку и заговорщически уложил на ладони подбородок, — с чего ты взял, что ты будешь это пить? Альфа даже поперхнулся и снова зашёлся в кашле, боязливо поглядывая на хохочущего омегу. — Не ссы, домовёнок. Ребёнок солдата не обидит! Тебя, кстати, как звать-то? — Я тебе не скажу, ты дразнишься, — обиженно ответил альфа. — А у тебя имя смешное? — Чонгук поднялся, бросив наскучившее занятие, и с зарождающимся интересом подсел к своему подопечному. Тот с опаской оглядел омегу и гусеницей отполз поближе к стене. — Если я доживу до своего выздоровления, я подарю тебе все книги, которые ты попросишь, только не бей, — взмолился альфа, когда Чонгук протянул к нему руку. — Проблема в том, что я могу не дожить до твоего выздоровления, — невесело усмехнулся Чон, убирая с лица слипшиеся чёрные пряди, от которых на подушке остались коричневые разводы. — Сейчас мы тебя почистим. А то загваздаешь мне всё бельё. Альфа вопросительно смотрел на Чонгука и, казалось, абсолютно проигнорировал озвученные им планы. Он перехватил кисть омеги, когда тот захотел приподнять его голову, и выжидающе уставился на изумлённое личико напротив. — Что, хочешь узнать, почему я не могу дожить до твоего выздоровления? — он горько усмехнулся и высвободил руку, смиренно присаживаясь на краешек кровати. — Это место не создано для омег, ты ведь и сам это понимаешь… — Со мной они тебя не тронут, — решительно воскликнул альфа, но Чонгук лишь рассмеялся на его слова. Тот продолжал озадаченно моргать кошачьими глазами и терпеливо ждать продолжения рассказа. — Меня и Кай здесь бережёт, насчёт этих животных можешь не волноваться. Омег в нашей стране в любой момент могут казнить, — после этих слов военный бесшумно открыл рот и спустя несколько долгих секунд тихо ахнул, сложив два и два. — Сколько тебе лет, ребёнок? — пробормотал альфа с таким подавленным видом, как будто находился в бреду и пытался членораздельно произнести свои последние слова. — Недавно исполнилось семнадцать, — Чонгук осмелился заглянуть в глаза своему собеседнику и сразу же сильно пожалел об этом: он терпеть не мог, когда его жалеют, и сейчас в этих угольно-чёрных глазах жалость плескалась через край, не наигранная, идущая из самых глубин его сострадающей души, и это подкашивало в разы сильнее привычного людского лицемерия. — Как зовут? — всё также тихо задавал вопросы альфа. — Чонгук. Своё имя можешь не называть. Я так понимаю, военная тайна, — хмыкнул омега и отвернулся, чтобы больше не встречаться с этим сопереживающим взглядом. — Ты можешь продолжать звать меня домовёнком. Мне нравится. А первая буква моего настоящего имени — Т. Можем придумать мне имя, которым ты будешь пользоваться для удобства. — Зачем придумывать? Будешь просто домовёнок Тэ, — Чонгук с теплотой улыбнулся мужчине, когда тот с видом профессионального сомелье смаковал на языке своё новое имя. В конце концов, он удовлетворённо кивнул и отзеркалил Чонгукову улыбку, заражаясь этой нетипичной для военного нежностью. — А солидный вариант? Чтобы на людях общаться. — Вахтёр Тамбура, — прыснул в кулак Чонгук под возмущённые возгласы новоиспечённого вахтёра. — Я же не называл тебя чимичангой! — Эх, а я бы сейчас от порции чимичанги не отказался бы, — облизнулся омега и мечтательно прикрыл глаза, представляя себя в просторном помещении приличного ресторана с чистыми кремовыми скатертями и удобными столовыми приборами. Давненько он не держал в руках симметричную, не погнутую вилку. — Я протестую! — Будешь мне перечить, вообще Т-киллером станешь! — О, это какие-то самураи? — оживился вахтёр и по совместительству домовёнок Тэша. — Это лимфоциты такие, — с умным видом объяснил Чонгук, — для приобретённого иммунитета важны. — Ну, тоже неплохо, — пожал плечами альфа, поудобнее укладываясь на подушке. — Э-э нет! Куда разлёгся? Я кому сказал, что мы мыться идём! С этими словами омега, пыхтя и потея, стащил тяжёлую тушу с постели и аккуратно, чтобы не потревожить затягивающиеся раны, поволок своего домовёнка к импровизированной душевой — огромному железному тазу. Дурачество сошло на нет, и оба вновь погрузились в раздумья, отгораживая себя таким образом от осточертевшей реальности. — Товарищи зовут меня Ви — от слова «победа», — пробурчал альфа, послушно выполняя все указания Чонгука, сосредоточенно намыливавшего голову военному. — Я тебе не товарищ, я — твоя надежда и союзник, и для меня принципиально, чтобы ты выжил. Так что будешь Вита — от слова «жизнь», чтобы каждую секунду у меня было напоминание, ради чего я должен бороться за свою. — Будь у меня фамилия Мин, я был бы витаминкой, — хохотнул Вита и расслабленно прикрыл глаза, в полной мере ощущая значение фразы «safe place».***
Чонгук часто засыпал за рабочим столом, который сочетал в себе множество посторонних функций: от места для разделывания крупного рогатого скота до кушетки для приёма родов. Рожали здесь редко, примерно никогда, но для потенциальной потребности всё же стоило выделить особое место. От неудобной позы все кости ныли уже на пятый день, и в одну из ночей омега бесцеремонно ткнул мирно спящего Вита в бок, вынуждая того подвинуться к стене. Без лишних слов Чонгук плотным комочком рухнул на край кровати и удовлетворённо простонал, что в его исполнении больше походило на мученический вой полтергейста, заблудившегося в этом дремучем лесу. Альфа обескураженно переводил взгляд с омеги на потолок и обратно, формулируя напрашивающийся вопрос: — Ты будешь спать со мной? — Звук на минимум и на боковую, — отчеканил Чонгук, даже не повернувшись к мужчине. — Я думал, ты ночью к Каю уходишь… Омега зашевелился, шурша свеже постиранным одеялом, и с недовольным вздохом перевернулся на спину, облокотившись и с треском продавив ламели у кровати. — И в чём тогда будет разница: буду я спать с тобой или с Каем? Он оттого, что ещё юн, кастрированным не станет. Или ты о каком-то другом аспекте беспокоился? — Нет, конечно, нет! — засуетился Вита. — Я бы и помыслить о таком не мог! Кроме того я ведь подбитый, никакой угрозы не представляю априори. Я о природных циклах. Разве тебе будет комфортно находиться в тесном контакте с альфой в такие дни… — Угомонись, боец, я стерилен. От и до. Так что для тебя я кожаный мешок с костями. — Только не говори, что ты вырезал… — с ужасом предположил Вита, невольно окинув взглядом чужой живот. — Матка на месте. Если я ответил на все твои вопросы, давай спать, — приказным тоном оборвал все попытки продолжить неловкий разговор Чонгук. Альфа послушно замолк и отвернулся к стене, добросовестно соблюдая социальную дистанцию и не посягая больше на чужую территорию. Чонгук ответил не на все вопросы. Далеко не на все, и теперь сон обещает быть беспокойным по двум причинам: животрепещущие вопросы, оставшиеся неозвученными, и похвальное стремление военного никаким образом не тревожить сон омеги, очаровательно прижавшего к своей щеке краешек одеяла.***
Чонгук возился с Вита уже добрые две недели, и за всё это время альфа уже успел спросить Чона обо всём на свете: почему он здесь, что это за навязчивый Кай, почему у книг на корешке зловещая печать, гласящая о её запретности, зачем омега варит кремы, если сам минутами ранее критиковал шарлатанство, и прочее, не несущее в себе особой смысловой нагрузки. — Так почему ты здесь? — Потому что омега, — невесело хмыкнул Чонгук. — У нас омег просто так на север не ссылают. — Как раз-таки у нас омег просто так и ссылают, — огрызнулся Чон. Альфа неодобрительно нахмурился и скрестил руки на груди. Чонгук сдался и, проклянув этого любопытного домовёнка, раскрыл ровно половину своих карт. — Болею немножечко. — Чем? — Горем от ума. Из тех смельчаков, рискнувших разобраться в происхождении омег. — И много это даст? — Достаточно. — Достаточно для борьбы за права? Чонгук~и, мир не так просто устроен. Тебе недостаточно доказать, что омеги спят, переваривают и думают также, как и альфы. Я сомневаюсь, что верхушка хоть как-то смыслит в этой твоей эмбриологии. Там есть просто один больной на голову альфа, который запретил изучение омег как раз по той самой причине, что мы одинаковые, и он это осознаёт. Тщательно скрывает, настолько виртуозно, что сам считает, будто бы у него таких крамольных мыслей нет. Я тебе верю, и всё, о чём ты рассказываешь, звучит очень логично, но среди моих товарищей единицы признают омег. Это навязанное обществом мнение, потребуются года, чтобы что-то изменить. — Так именно поэтому нам стоит начать, — прошептал омега не своим голосом, походя сейчас на свихнувшегося. — Шаг за шагом мы придём к равенству, а дальше и до матриархата недалеко будет… — Ты меня пугаешь, ты в курсе? — в подтверждение своих слов альфа отсел от коварно потирающего ладони Чонгука. — Да ладно тебе, мы ж друзья! — омега хлопнул мужчину по спине, спровоцировав у альфы болезненный кашель. — В такие моменты я начинаю в этом сомневаться. Знаешь, вот кому расскажи — никто не поверит, что меня всё лечение в страхе держал семнадцатилетний омега. — Прямо-таки в страхе, — по голосу юноши трудно было понять, действительно ли его это задело, или он придуривается как обычно, но Вита на всякий случай приобнял его за плечи и принялся убеждать в том, что они друзья — не разлей вода, и что он не прочь даже умереть от его руки, но всё равно делать этого в ближайшее время не стоит. — Вы не расслабляйтесь, я специально приехал причинять добро и наносить справедливость, как бы вы ни сопротивлялись! Из-за Вита Чонгука стал ревновать Кай, напрямую заявлявший об этом обоим. Иногда даже угрожал тем, что перестанет привозить еду, что никак не увязывалась с его обычным дружелюбием и привитым отцом гостеприимством. Вита же откровенно не понимал, что Кай нашёл в омеге, потому что тот довольно злобно подшучивал над альфой, нередко лягался и прогонял беднягу, когда засиживался за чтением книги. Но Вита взял свои слова назад, когда понял, что и сам привязался к этой маленькой язве. Есть в нём что-то притягательное; какой-то контраст злой ехидны и заботливого омеги. Либо он колдун, привораживающий всех с помощью тех самых росточков, что хранятся в его сундуке…***
Вита и Чонгук сошлись в одном: любовь к рефлексии и нетипичным размышлениям; затрагивали темы от мала до велика, не стесняясь при этом показаться чересчур наивными. Причём иногда спусковым крючком для многочасовых дискуссий была физика, а итоговая идея и вовсе была из каких-нибудь изощрённых подвидов философии. — Что ты знаешь про электрон? — с видом престарелого мыслителя спросил Чонгук, помешивая в громоздком котле суп с сушёными грибами. — Ну-у, это мельчайшая отрицательно заряженная элементарная частица, — слегка растерянно отрапортовал альфа, не ожидавший такой внезапной проверки его познаний в области физики. — Наверное, будь я учителем, я бы загнобил тебя за слово «мельчайшая», но я не придираюсь к формулировкам, — снисходительно прокомментировал чужой ответ Чонгук. — Электрон ведь постоянно крутится вокруг ядра, верно? Казалось бы, закончится энергия, и он рухнет на ядро. Только законы физики немного по-другому работают на таких уровнях организации. Они и в разное время работали по-разному. Миллиарды лет назад привычные нам аксиомы предположительно не существовали. Электрон не движется равномерно от орбитали до орбитали аки Кай с садовой тачкой от грядки до грядки — он перескакивает. — Иногда он тоже грядки перескакивает, халтурщик, — не упустил возможность зачмырить альфу Вита. Чонгук только сдержанно хихикнул и продолжил. — В квантовой механике некоторые физические величины принимают дискретные значения, и этим, казалось бы, можно объяснить эту аномалию. Но способен ли человек познать этот мир? Мы знаем многое про законы физики в нашем мире, мы ими пользуемся для достижения каких-либо целей, но нужно ли нам лезть далеко в прошлое или в самые недра атомов, если мы понятия не имеем, что там творится? Мы можем пока только предполагать. Взять хотя бы тот факт, что мы не можем измерить точно координату и импульс квантовых частиц. И что мне, об стену расшибиться теперь? Жить в заблуждении или забить на эту информацию? — он сделал паузу, необходимую для осмысления всего сказанного. — Кто-нибудь видел кварки? Нет, мы предположили, но почему-то сразу, убеждённые в этом, пошли читать лекции детям. А я критически воспринимаю информацию, я не хочу просто верить в то, что где-то в глубине меня, совсем глубоко, вокруг шарика крутятся подобно планетам отрицательные частицы, у которых почему-то иные законы физики, которые кто-то такой же как и я им приписал. Так вот, почему, если даже законы физики работают везде не одинаково, а во вселенной почти всё пространство заполнила некая непознаваемая тёмная материя, я должен прислушиваться к зазнавшемуся толстосуму? Жить в заблуждении или забить на эту информацию? — он сделал ещё одну паузу для большего эффекта и многозначительно посмотрел на внимающего его словам Вита, переосмысливающего сейчас свою жизнь. На его болезненно-бледном лбу образовалась складка, а взгляд приобрёл заинтересованную холодность, адресованную не своему собеседнику, а тому, что он говорит: он как бы тщательно фильтрует сказанное и соотносит со своими представлениями о мире. — Хочешь сказать, что мы ничтожны перед этим миром в равной степени, и нельзя идти на поводу у вышестоящих? — Слушай и вникай дальше, домовёнок. Я расскажу тебе много интересного, главное, не проморгай момент, когда я перейду от пустого трёпа к сути, — омега не дал и секунды на передышку и снова принялся грузить военного голыми фактами. — Какова вообще вероятность возникновения жизни на планете? Вероятность случайного возникновения белка из трёхсот аминокислот примерно равна одному шансу на две целых четыре сотых, умноженных на десять в трёхсот девяностой степени. Не вникай в цифры, просто пойми, что это жуткие значения. С РНК всё ещё более дремуче, а ты лишь представь, что мы живём в мире из гелия и водорода. Наши жизни имеют значение, потому что они и вправду уникальны. Каждый геном каждого человека — это по-настоящему диковинная вещь! Я не стремлюсь возвысить человека, но я пытаюсь доказать тебе, что в условиях бескрайнего и довольно однообразного космоса наши компактные, ёмкие и по-настоящему удивительные тела — это прямо-таки фантастика! Я в восторге от нашей маленькой планеты, и из года в год мой восторг растёт в геометрической прогрессии. Я не хочу гибели человечества, потому что как иначе мы будем познавать мир? В том числе эти чудные кварки. Некоторые «пустые» носители генома хотят ограничить наш доступ к уже имеющимся знаниям, это тормозит развитие, заставляет многих учёных приходить к тому, к чему пришли уже сильно раньше, и возникает так называемая криптомнезия — человек когда-то в далёком детстве слышал, что есть закон Ома, вроде даже понял принцип, но вот незадача — науку-то запретили, и теперь этот подросший ребёнок припоминает некого Ома, даже буквы из формулы где-то там мелькают, на задворках разума… Выводит эту формулу, а она, оказывается, существовала! В плане философии тут легче — люди независимо друг от друга приходят от одной и той же мысли из поколения в поколение, просто не способны её высказать. Но что делать с той же самой химией, в которой люди веками смешивали разное и получали ещё кучу всякого разного, более замысловатого? Мораль сей басни такова: мир изменчив, в нём меняются даже постоянные; мир сложен, и нам никогда не познать всю его сложность; мир не вертится вокруг чего-то конкретного, и центр вселенной каждый определяет с присущим ему субъективизмом просто потому, что никто и не сможет никогда дать конкретный ответ даже на самый простой вопрос: что такое время? Нет, учёные, конечно же, пытались это объяснить, но я бы не был на их месте столь самоуверенным… Люди не могут подчинить себе кварки, течение времени и эволюцию. Независимо от нас каждый год исчезает один из видов, сменяются времена года, сходят лавины и извергаются вулканы. Мы способны познать ничтожную долю процента всего того, что происходит в мире, но некоторые даже этого не хотят нам позволять. Мы не умрём как вид, если один омега не родит, да даже если сотни и тысячи не родят, но мы в любом случае умрём, если содержание кислорода в атмосфере понизится на десять процентов. Так может мы не будем придавать значение одной единственной матке, если, чёрт подери, в разных точках Вселенной яблоко падает по-разному?! — А какой у тебя центр вселенной? — перебил омегу Вита. — Что? — растерянно переспросил Чонгук, сбившись со своей мысли. — Ты много скачешь от темы к теме, — по-доброму рассмеялся альфа. — Ты говорил про субъективизм и центр вселенной каждого из нас. Каков он у тебя? — Мой центр вселенной — я сам. В моей вселенной работают свои законы, которые наше правительство не вправе подчинить себе. Я кварк в их мире людей — маленький, неприглядный, но представляющий научный интерес, и чем больше они пытаются изучить меня, тем сильнее меняют. В конце концов, подобравшись слишком близко, они убьют меня. Либо терпения не хватит, либо подход неправильный — исход одинаков. Есть в судьбах омег нашей страны некая эквифинальность — какими бы обходными путями они ни старались добиться прав, всех нас занесёт в кювет этой аморальной дороги жизни. Он сделал небольшую паузу, после чего с грохотом откинул половник на стол и в сердцах воскликнул: — А если я в старости рожу?! Может, я поздно созрею? — Тише, кроха, не распаляйся так, не трать энергию на этих придурков. Понятно же, что просто горстка дегенератов. — Которая хочет меня убить за то, каким я родился! — …влиятельных дегенератов. Ты не переживай, я тебя заберу с собой, отыщем где-нибудь тебе поддельный паспорт, и заживёшь лучшей жизнью где-нибудь на Средиземноморье. — Спасибо, конечно. Хотелось бы, чтобы всё сложилось именно так, — омега тепло улыбнулся мужчине и устало рухнул на стул рядом с готовившимся супом. Такая чистая, искренняя улыбка была редкостью, поэтому Вита запечатлел в памяти каждую секунду этого эксклюзива, подолгу засматриваясь на такого Чонгука. — Видимо, не зря ты у нас Вита, — хихикнул омега, из-за чего сердце альфы пропустило несколько ударов. Он ещё и смеётся — джекпот! Но веселье длилось недолго, и юноша снова поник, обратив всё своё внимание на булькающий в котле ужин, — но ребёночка хочется, — он коротко всхлипнул, — очень. Сердце альфы болезненно сжалось. Искренний Чонгук совсем не похож на того бойкого омегу, которого он знает. Искренний Чонгук сломлен и не находит в себе сил на борьбу. Он смиренно ждёт неминуемое.***
— Ходят слухи, что из-за большого количества пострадавших к нам нагрянут шапероны, — заговорщически прошептал Кай, стойко переносивший все взваленные на него обязанности. — Так, ты давай поменьше сплетен рассказывай и адекватно нитки держи. У меня свитер вкривь пошёл из-за того, что ты ёрзаешь, — пожурил альфу Чонгук, распуская несколько рядов связанного свитера. В зубах он держал спицу, а прямо перед глазами лежала инструкция по вязанию для чайников. — Маловат всё-таки, — Кай смерил взглядом кучу бежевых ниток, напоминающих заветренную лапшу, лежавшую на воздухе пару дней. — Да в самый раз, что ты возникаешь?! — А вот ты специально сначала мне вяжешь, а потом ему, — он пренебрежительно махнул рукой в сторону читавшего Вита, — чтобы потренироваться на том, кого меньше любишь! — Неправда! Я Вас одинаково люблю, — возмутился Чонгук, — поэтому и распускаю это недоразумение, а не заставляю тебя носить перекошенный свитер. — Ну раз так, — Кай моментально успокоился и, перехватив поудобнее нитки, продолжил читать вслух последние новости, — … Шапероны возьмут на себя ответственность опекать пострадавших во время военных действий омег, неожиданно обнаруженных на севере страны… Чонгук издал истерический смешок; спицы со звоном стукнулись друг о друга, выпали из дрожащих рук омеги и укатились под стол. Кай прервал чтение и полез их доставать, бормоча под нос что-то невнятное — тоже таким образом выражал недовольство. — …ни стыда, ни совести такое писать, — донеслось из-под стола ворчание альфы. — Гроза что-то разошлась, — задумчиво протянул Вита, отодвинувший занавески, чтобы получше разглядеть мелькающие вдали вспышки молнии. — Вита витает в облаках, — гоготнул Кай, выползая из-под стола. — Ты хоть слышал, что я читал? — Слышал. А что тут комментировать — жёлтая пресса никогда правду не напишет, — пожал плечами альфа. — У нас даже зонта нет, как ходить на почту будем? Проливные дожди уже пятый день, а ведь зима ещё. — Таз над головой держать будем, — без тени улыбки ответил Чонгук, благодарно принимая из рук Кая спицы. — А без еды тридцать дней можно прожить. — Это при условиях, что до сухпая не надо несколько километров шагать на своих двоих. — Факт. На крайний случай мы можем тебя съесть, а начальству твоему скажем, что бедняжка не справился с ранениями и пал смертью храбрых. Вита слегка приподнялся на локтях и с широко распахнутыми глазами следил за каждым движением новоиспечённого каннибала. — Я спиной чувствую, как ты напрягся, — подал голос омега, поворачиваясь к альфе, чтобы убедиться в своей догадке. — Ну, чего ты суетишься? Я ж сказал, что люблю вас и в обиду не дам. Чего вы, альфы, всё так драматизируете… — Давай по пунктам разберём: ты весьма агрессивный, к тому же биолог с опытом вскрытия кабана, акулы и змей, в тебе ничтожно мало эстрогена и прогестерона, из-за чего омежьего инстинкта практически нет, а ещё ты на днях сломал палец Делецию. — Он украл мой кабачок! — Ну и пусть! Это ж громила метра два ростом! — Он украл уже жареный кабачок! Пусть платит за продукт моей деятельности! — Качай права на юрфаке; он говорить научился, и на том спасибо! — Да чтоб ему облака в морду дали, титан вонючий. Атмосферное давление мозг сплющило… — продолжал ворчать себе под нос Чонгук. — Чтоб ему глаз молнией выкололо, а спутник скальп снял… — Вот поэтому мы тебя боимся! — хором воскликнули альфы, уже предвкушая адский замес. Омега в ярости откинул от себя спицы, и те с лязганьем покатились по столу, неумолимо приближаясь к самому краю. Кай жалобно застонал и снова полез их доставать. Чонгук, насупившись, сжал кулаки, в три крупных шага преодолел расстояние от стола до кровати и улёгся рядом с нервничающим альфой, скрестив руки на груди. Вита молча подавал Каю знаки, сигнализируя о бедственном положении судорогой глазных мышц. Кай ничего не понимал и в связи со своей неприязнью к альфе поспешил покинуть помещение, чтобы военному досталось больше. Вита обиженно поджал губу и осторожно перевёл взгляд на по-прежнему негодующего Чонгука. Тот шумно выдыхал раскалённый от напряжения воздух через нос, и казалось, будто бы к потолку струился сизый дым, а внутри омеги не на шутку разгорелся пожар. — Воинственный ты мой, — неожиданно ласково позвал его альфа, прижимая к себе дрожащее от переполняющих чувств тельце. Чонгук ни капельки не удивился внезапной нежности, наоборот, немного угомонился и устало запрокинул голову, отчего-то жмурясь, будто бы испытывал хроническую головную боль и лишь сейчас дал волю эмоциям. — Ты не замечал, как часто я чешу переносицу? — внезапно поинтересовался Чонгук, подсаживаясь вплотную к военному. — Нет, а что? — Странно, наверное, с чего бы ей чесаться? Я считаю, это последнее место на теле, которое начнёт спонтанно чесаться, не думаешь? — Наверно да, — он не понимал, к чему ведёт омега и даже не пытался понять: путём проб и ошибок до него дошло, что это дохлый номер — копаться в омежьей голове. Лучше уж подождать, когда он сам соизволит объяснить. — Я так делаю, когда мне некомфортно. Подсознательное желание спрятать лицо от собеседника. Ведь я подношу ладонь целиком и прикрываю ею большую часть лица, а не аккуратно чешу кончиком пальца. Сначала я делал это осознанно, но позже это перешло в привычку. — И зачем ты рассказываешь мне про свои слабости? — Ты сказал «воинственный ты мой». Не замечал, как по-разному ты зовёшь меня при Кае и когда он уходит? — В каком смысле? — альфа сейчас выглядел потерянным ребёнком, усердно прокручивающим шестерёнки в мозгу. — Когда Кай рядом, ты говоришь «наш», когда его нет — «мой». С чем это связано? — С его нездоровой ревностью? Я не знаю, не думал. — Мы на днях ходили с Каем в город, как раз тогда, когда я сломал Делецию палец, и тогда он мне сказал: «Да ты у нас амбассадор фразы «слабоумие и отвага»!» Понимаешь, к чему я веду? — Да, — догадался альфа и вяло улыбнулся непонятно чему, — он говорит «наш» даже тогда, когда меня нет рядом. И какой вывод из этого сделал ты? — Ты боишься показаться сентиментальным на людях. — С чего бы это?! — Ты ведь на самом деле не боишься меня и моих заскоков. Иначе ты бы сейчас в панике кричал и просил Кая остаться, лишь бы не быть наедине со мной. Да хоть и тех же самых шаперонов позвал, но нет, ты всё ещё со мной тет-а-тет. Почему? — Ты специально без прелюдий стреляешь в меня психоанализом, чтобы моё оправдание звучало максимально нелепым? — А чего тянуть кота за хвост? Мне эти недомолвки не нужны, они от работы отвлекают. — И-и, — он немного помолчал, не решаясь даже моргнуть или облизать давно пересохшие губы. Единственная мысль, посетившая его опустевшую вмиг голову, казалась не то чтобы рискованной — летальной, но альфа посчитал нынешнюю обстановку достаточно безвыходной и позволил себе такую шалость: он склонил голову над омегой, прислонился ухом к его груди и затаил дыхание, прислушиваясь. Сердце бешено колотилось, выдавая своего хозяина с потрохами — нервничает. — И как мы поступим? — Не знаю, тебе ведь жить с этой мыслью после моей казни, — он не предпринимал никаких попыток оттолкнуть от себя альфу. Было бы глупо отрицать то, что за тебя сказала собственная физиология. Иначе это самообман, а такое в науке неприемлемо. — Ты так спокоен внешне, я поражён. Только сейчас понял, что мне даже наклоняться не надо было — я и так могу расслышать биение твоего сердца. — Ничего-ничего, пусть стучит как хочет, ему такая роскошь позволена всего год. — Не стоит так сразу всё обрубать. Вылечим тебя. — Ты и Кай? — Ты и я. Они ещё какое-то время позволили себе помолчать, и в этой щадящей тишине было что-то таинственное, ощутимое, но неосязаемое, как будто они взяли тайм-аут во время решающей схватки или же восстанавливаются в последние секунды антракта где-нибудь в кулуарах, а там, за кулисами, по ту сторону сцены, уже рассаживаются уважаемые зрители, пришедшие на премьеру пьесы. — Слышишь? — Чонгук потянул на себя плед, отложенный к изножью, и укутался в него, пряча заледеневший нос в колючем коконе. — Шаги? Да, там, кажется, Кай ковыляет к нам. Да-а, вот он, плетётся! Походочка как в море лодочка. И если моё зрение меня не подводит, то он будто бы что-то тащит на спине… — загадочно пробормотал Вита, выглядывая из окна. Чонгук встрепенулся и перелез через военного, чтобы тоже рассмотреть заваливающегося набок подростка, приближающегося к***
Прошло два месяца с тех пор, как Вита начал лечиться у Чонгука. Он уже полностью выздоровел и всё ждал распоряжений начальства, но оно молчало, а связаться с ним не представляло возможности: место это весьма потаённое, одним словом — глушь. Кай по-прежнему его недолюбливал, зато Чонгук стал более благосклонным, даже ласковым: уже не отпихивал альфу во время чтения, а двигался в сторону и позволял приобнять себя за талию. Так и сидели вечерами, читали научную литературу, которую Вита с горем пополам запоминал и даже что-то для себя усваивал, благодаря чему разговоры с омегой стали не такими замысловатыми, и он хотя бы мог ориентироваться в некоторых терминах. — То есть ты хочешь построить теорию возникновения омег, опираясь на эту запрещёнку? — в очередной раз переспросил альфа, на что Чонгук раздражённо цокнул языком. — А тебе неинтересно знать, чем мы отличаемся? — На практике — да, в теории — не особо, — честно признался альфа, за что получил слабый пинок. — Ауч! Да за что?! — Отставить неприличные подтексты! — Сказал человек, который буквально изучает пиписьки! — возмутился Вита. — Я учёный, мне можно! — Хорошо, допустим, наклепаешь ты эту теорию, и что дальше? Куда ты с ней пойдёшь? — До этого ещё дожить надо. Пока что у меня есть цель, и я иду к ней. Как только достигну, сориентируюсь, составлю план — появится новая цель, и так до самой смерти. Не стоит думать наперёд, как ты будешь пожинать лавры, лёжа в гонораре и составляя свой райдер. Об этом неплохо помечтать и найти в этом свою мотивацию, но зацикливаться нельзя. Также и с неудачами. Нельзя настраивать себя на плохой исход — надо пахать и самую малость надеяться на удачу. — Я боюсь за тебя, действительно боюсь, — обеспокоенно сказал Вита, очерчивая пальцем буквы, вырезанные на армейском жетоне, — сейчас у каждого омеги есть «гарантийный талон». Вы как вещь, которой можно пользоваться до поры до времени. А ты по их меркам пришёл в негодность. Я уйду, и что с тобой будет? — Всё то же самое, как если бы ты остался, — спокойно ответил Чонгук, как будто не его касается этот разговор, а исключительно альфы, и именно его, Вита, надо утешить, а на себя плевать — как-нибудь справится. И вовсе не стоит военному знать, как сильно омега боится расставания. — Я не верю в перерождение и прочие нелепицы о том, что душа человека ходит по земле сорок дней, но если тебе будет легче, ты можешь представить, что я растворился в воздухе и при каждом дуновении ветерка обнимаю тебя. Если сильный порыв ветра, значит, пинаюсь, — рассмеялся Чонгук и, обхватив ладонями лицо альфы, притянул к себе и быстро чмокнул в губы. Вита оторопевши смотрел на омегу, выпучив глаза. Он забывал моргать и, казалось, остыл на секунду: не то дух испустил, не то мозг охлаждал, чтобы не перегреть загруженную систему. Ещё спустя несколько секунд альфа залился краской и нагрелся, начал через раз моргать и даже открыл рот, но сказать ничего так и не смог. Чонгука забавляла такая реакция, и он снова прильнул к его губам, чтобы спровоцировать новый сдвиг по фазе, но Вита быстро влился в процесс и ответил на поцелуй, разместив ладони на талии омеги. Он целовал напористо, даже жадно, всё настойчивее прижимая к себе хрупкое тело, отчего омега жалобно заскулил, слегка опускаясь под таким напором альфы. Отстранившись от лица военного, Чонгук рефлекторно облизал свои губы и смущённо опустил взгляд, чего от себя никак не ожидал. — Ты скулил, — озвучил очевидное Вита. — Физиология, бессердечная ты сука! — шутливо оправдался омега, всё же краснея от чужих слов. — Спасибо. — За что? — искренне изумился Чонгук, округлив свои кукольные глазки, казавшиеся искусственными при тусклом освещении. Отчего-то всё яркое и искрящееся всегда таило в себе фальшь, но неизменно манило: будь то муляж круассана в пекарне или искусственные цветы за витриной цветочного магазина, привлекающие посетителей. — За то, что борешься, — улыбнулся альфа и подцепил своим пальцем мизинец омеги. Чонгук растерянно уставился на чужую руку, раскрывающую его собственную ладонь пальчик за пальчиком, чтобы позже переплести их пальцы. Вита любовно гладил большим пальцем запястье омеги, неосознанно приковав к нему опьянённый чужими ласками взгляд. Он не изучал его черты и не любовался красивым личиком: уже давно знал каждую его деталь, а внешнюю привлекательность трудно было не заметить и в самую первую встречу. Вита разговаривал с Чонгуком. Посмотрев на любого другого красивого омегу, он бы смерил того взглядом, сухим, оценивающим, после улыбнулся бы и сделал комплимент. С Чонгуком он может говорить обо всём — земном и высоком — но неизменно будет одно: он скажет: «Сегодня я схожу до города», а в глазах читается «я люблю тебя», он скажет: «Ляг на край кровати, а то у окна сквозит», и снова то же тепло в его глазах, гораздо более красноречивых, чем десятки и сотни поэтов, пишущих о любви. — Спасибо, что веришь в меня, — дрогнувшим голосом прошептал омега, прежде чем обнять военного за шею и позволить себе проронить ещё пару слезинок. Он не понял, с чего вдруг стал таким сентиментальным, но почему-то это казалось правильным, да и Вита не придавал этому значения. Значит, можно. Заслужил.«Трудно найти слова, когда действительно есть что сказать» (Э. Ремарк)
***
В маленьком домике на окраине леса уже давно погас свет. Запасы убраны в погреб, недоеденный суп из остатка сушёных грибов отставлен в угол, в камине умиротворённо потрескивали догорающие поленья. Из узенького окошка виднелась полная луна, свет от которой ложился тонкой полоской на помятые простыни, мягко касался молочной кожи и придавал ей инопланетное свечение. На тяжело вздымавшейся груди звёздами сверкали капельки пота, образовывающие причудливые созвездия, переплетавшиеся друг с другом, приковывающие к себе заинтересованный взгляд искрящихся подобно чёрному опалу глаз. Лицо альфы невозможно было разглядеть в темноте, но по прикосновениям Чонгук чётко мог определить: Вита улыбается. Улыбается той самой мягкой, расслабленной улыбкой, по которой сразу становится ясно, что человек целиком и полностью тебе доверяет; он тебе покорился. Альфа дотронулся до оголённого плечика, покрывшегося испариной, провёл ладонью к шее и принялся разминать её, массировать загривок и надавливать на каждый триггер, заставляя скулить сперва от боли, затем от сменившего её наслаждения. Другой рукой он приобнимал омегу за талию, скользил пальцами всё ниже и ниже, после чего обхватил чужое бедро и закинул Чонгукову ногу на себя. В глазах альфы мелькнул озорной огонёк, и он резко сполз к самому изножью кровати, так, что ноги Чонгука теперь покоились на его плечах. Последний заинтересованно наблюдал за дальнейшими действиями мужчины. Вита неосознанно провёл языком по своим губам и навис над омегой так, что его лицо оказалось на уровне Чонгукова живота. Он снова встретился взглядом с заинтересованным омегой, после чего невесомо коснулся губами впалого живота. Чонгук тут же втянул его ещё сильнее и стал судорожно цепляться пальцами за плечи альфы: — Хэй! Что ты делаешь? — хотел было возмутиться Чонгук, но весь кислород из него только что выбило самым обыкновенным поцелуем. — Лечу тебя! — он с деловым видом оставил ещё один поцелуй ниже пупка. — У собачки боли, у кошечки боли, у крохи не боли. — Он не болит, — хихикнул омега, лениво отталкивая от себя Вита. — Оу-у, тогда… — он задумчиво нахмурился и снова наклонился, чтобы уткнуться носом в чужой живот, — послушай, у меня есть связи, и тебе бы лучше не выделываться. Не в твоих интересах сейчас игнорировать мои приказы… — Не говори мне, что ты только что ругался с моей маткой. — Она по-другому не понимает, — совершенно серьёзно ответил Вита и поднялся, оставив напоследок ещё один поцелуй. — Если бы все врачи так угрожали своим пациентам, их бы и вправду стало меньше. — Сила самовнушения? — Ну, типа. Внушат себе, что лучше умрут от онкологии, чем от таких «связей». — Вы, биологи, те ещё пессимисты. Ты мне что при первой встрече говорил? Что стерилен. А сейчас что? — съехидничал альфа, — всё поправимо. Главное, знать методы. Чонгук хотел пропустить этот комментарий мимо ушей, но слишком явно бьёт по сознанию эта вскользь упомянутая деталь: в семнадцать лет в каком-то богом забытом месте у него началась первая в жизни течка. И кто знает, быть может, бесплодие и вправду лечится свежим воздухом, или же всё дело в витаминах…***
Запись №… : Вы никогда не задумывались, в чём смысл жизни? Нет, не тот момент, когда Вы с умным видом открываете Шекспира и аристократично перелистываете страницы, черпая оттуда «знания». «Знание» — это отражение действительности психики человека, но оно, знание, может быть сколь угодно ошибочным, а отражение — сколь угодно кривым. Вы никогда не докажите, что та реальность, в которой Вы читаете эти строки, действительно существует. Вы и сами себя не сможете убедить в том, что Вы — просто результат некого стечения обстоятельств: просто один юркий сперматозоид вовремя проник в одну конкретную яйцеклетку. Он необязательно должен был быть самым сильным или самым выносливым. Быть может, его так удачно подхватил поток, и он ввинтился в яйцеклетку спустя мгновение после гибели сперматозоида с поистине «мощной» акросомой. Мы слишком много придаём значения нашему «Я». Антропоцентричные учёные нацелены на поиски всего, чего душа пожелает, но только если это как-либо затрагивает нас, людей. Даже хвалёная благотворительность — всего лишь очередной метод самоутвердиться за счёт чужого горя. Так мы работаем на карму. Сами подумайте: после того, как мы по какой-то причине не помогаем нуждающимся, мы первым делом думаем «я плохой человек», а не «им, наверное, стало хуже». Любое действие можно трактовать по-разному, любое суждение подвергается критике. С этими строками можно как согласиться, так и посчитать полным бредом. Но, может быть, этих строк и нет вовсе, а я сам лежу в бреду, рассказывая о человеческом корыстолюбии своему лечащему врачу. И всё же смысл жизни — очередной дурацкий вопрос, на который нет ответа. Но стоит уделить внимание чувству. Я говорю о том чувстве, от которого спирает дыхание и которое может нагрянуть так неожиданно и крышесносно. Это необходимо не вычитать в книге, а прожить самому; не задаваться целью поразмышлять на досуге, а абсолютно спонтанно поймать себя на этой мысли. Вы закрываете глаза, подключаете своё воображение и дрейфуете на крошечном одиноком айсберге в бескрайнем океане, а кругом одна лишь пустота. Тишина, умиротворение, невесомость. Редкий порыв ветра слегка щекочет Ваши щёки, прокрадывается под одежду и покрывает тело мурашками. Край океана не виден, его застилает непроглядный туман, а под ногами чёрная-чёрная гуща. Резкий короткий хлопок, и Вы выныриваете, вспоминая Ваше «Я». «Где я?», «Кто я?», «Зачем я здесь?»… Как поразительно наш мозг отсортировывает информацию и «вручает» её нужным «ребятам». Ведь только что Вы прочитали слово «ребята», присвоили ему определённое значение, которое — в общем понимании — каждый трактует одинаково, в мыслях проговорили это буквенно, возможно, даже перевели на ваш родной язык, но в то же время Вы наверняка не проговаривали: «Кавычка — ребята — кавычка». Вы, скорее всего, забыли, с чего начался абзац или самую первую упомянутую дату, но для понимания это вам и не надо. Тогда как объяснить ту самую позорную ситуацию из детства или непонятное ощущение дежавю, когда всё происходящее кажется Вам чем-то, что Вы уже проживали? Зачем это помнить и почему не получается избавиться? С n-ой вероятностью это читает гносеологический пессимист, матриксист, солипсист, католик или буддист. Но есть вероятность, что и никто из них, и как её подсчитать, чтобы подстроиться под каждого? Подстраиваться под интересы людей не плохо, этим занимаются практически все производители, зарабатывающие на этом на хлеб, и их нельзя осуждать. И всё же самым глупым решением было подстраиваться под чужую веру. Это в узком смысле, а если мыслить масштабнее, то нельзя подстраиваться под чужое мышление. У всякого творчества есть субъективизм, у этой рецензии он присутствует ярко выраженно, и если я захочу писать рецензию, опираясь на пастафарианство одного из возможных читателей, то я могу упустить важную деталь богохульного поедания лапши с тефтелями, и никто не узнает, что я пролежал в коме пару месяцев, подавившись хрящом из этой самой тефтели. Хуже того то, что пасту я пренебрежительно назвал лапшой, а это, извините меня, тоже грех. Меня, например, выводит из себя аналитическая химия и стереометрия, и, тем не менее, я не требую запретить во всём мире кубы, плоскости и химические элементы. Заметили, как меня носит от темы к теме? Какие-то непонятные житейские вопросы, науки, вера, убеждения — всё это вроде бы есть, а вдруг этого нет? Но если Вы вдумаетесь в это, а не просто пробежитесь глазами по строчкам, то можете обрести смысл жизни в своём понимании. Ведь если этот мир — фальшивка, в чём мы не можем быть уверены, то Вы в праве писать сценарий своей жизни, её критерии и личный райдер. Но знаете, для чего, по мнению современных учёных, вот это всё? Все эти адаптации, усложнения, обучаемость, конкуренция, высокоорганизованная нервная система с её интересными побочками. А я Вам отвечу. С точки зрения науки смысл жизни в перезаписи генетического кода. Нет, не в самореализации и не в поиске себя. Вот так, друзья, наше непомерное эго обуздали учёные, а наши цели и достижения обесценила наука. Мы живём, чтобы размножаться, наши дети будут жить, чтобы размножаться. А если ты не можешь — ты тупиковая ветвь. Но самое страшное то, что от твоей ненужности людям, как виду, ни горячо, ни холодно. Ты умрёшь бесследно и незаметно, и в масштабах Вселенной это будет рассматриваться как… а никак. Точно также как и мы не расстраиваемся из-за одной стерилизованной собачки, задорно тявкающей в нашей квартире. Ведь, с точки зрения науки, мы таким образом лишили её смысла жизни. Но наука имеет свойство пропускать в себя лживые тентакли политических гнид; она нуждается в спонсировании проектов, ей необходимы финансы для практики и исследований. Даже в ущерб морали. И теперь не имеет значения, нашёл ты смысл в своём хозяине или в щенках: если ты бесплоден — ты бессмысленный. Была ли необходимость прибегать к эмбриологии или сравнительной анатомии, чтобы поработить страну? Нет, смысл всегда кроется там, где Вы его ищите в последнюю очередь. Разумеется, никому прямым текстом не расскажут свои намерения, а гнусно прикроются беззащитными учёными. Самым нелепым образом будущий эмбриолог попался в эти сети и был сослан в трущобы справляться со своим недугом. Властям глубоко насрать, что бесплодие «свежим» воздухом не лечится. Я, будучи учёным, долгое время искал свой «смысл жизни». Стоя с мешком на голове перед публикой, собравшейся поглазеть на мою скоропостижную смерть, я дрейфовал на айсберге, любовался на бесконечность, в голове у меня был сквознячок, а тело растеклось по поверхности как пластилин в жаркий день. После слов «Велено помиловать» я вынырнул, моё «Я» выстрелило мне в голову с чудовищными последствиями: ещё пару недель я переосмысливал своё существование, думал, зачем же я выжил. В чём же теперь смысл? По дороге на север я читал классику. Впервые за долгое время что-то из художественной литературы. Плохо помню, о чём там было, но что-то о неразделённой любви, и в конце все умерли. Печально. Я забыл имена главных героев, в чём заключался конфликт, где всё происходило, но зато запомнил имя собаки какого-то второстепенного героя: Лот. Прямо как в «Содоме и Гоморре». Избирательная память, которая почему-то акцентирует внимание на всякой чернухе. И вот я пришёл к тому, что, судя по всему, я слишком грешен, а значит, не могу претендовать на рецензию с религиозными нравоучениями. Я и не собирался, поэтому взял за основу пастафарианство, о чём не раз упомянул в самом начале. Так, я принял шуточную веру в поезде, на котором ехал на каторгу. А там я чудесным образом нашёл свой новый смысл, и раз уж на то пошло, то могу с уверенностью сказать, что моя новая вера оправдала все ожидания: приняв её, я нашёл то, что до этого не мог найти годами. Но эта рецензия не окончена. Как я и обещал, я оставил самое интересное напоследок.23 мая. 2021 год.
— Как это пришёл приказ! Не было никаких вестей, и вдруг — получи, фашист, гранату! Чонгук беспокойно ходил из стороны в сторону, нервно теребя цепочку на шее; другой рукой он то и дело чесал переносицу, незаметно для военного смахивая мизинцем предательски выступившие слезинки. — Солнце, не в моих силах что-то поменять, — виновато произнёс Вита, хотя и вправду в этом деле его полномочия были сильно ограничены. — Милый, перестань противиться и верни мои вещи. — Они потерялись! — Я знаю, что ты их спрятал, — с укоризной настаивал на своём альфа. — С чего бы мне их прятать? — упрямо гнул своё Чонгук и, скрестив руки на груди, вздёрнул нос, будто бы брал альфу на слабо. — Слышал, как Кай тебе предлагал запихнуть их в ульи. — Ты подслушивал! — оскорблённый, он не сразу осознал, что его обман раскрыли. — И подглядывал, — альфа лукаво улыбнулся и подмигнул своими хитрыми лисьими глазками. Омега пристыженно опустил голову и обхватил руками плечи, плотнее кутаясь в довольно тонкий и колючий плед. — Раз подглядывал, значит, знаешь, где их забрать, — обиженно пробубнил он себе под нос, встав возле камина. Омега протянул руки к огню и молча стал греться, больше не обращая внимания на копошения альфы. Он и сам не знал, почему ему так обидно: потому что его бросают после всего случившегося? Потому что дали надежду на счастье, которого у него априори не может быть? Потому что не доверяют настолько, что вынуждены поглядывать? Тот Чонгук, которого все знают, не стал бы растрачивать эмоции на такие пустяки. Он бы снисходительно поджал губы и вернулся к чтению какой-нибудь занудной книги, в которой он битый час выискивал бы ключевые термины для своей теории. Чонгук убеждён: Вита не мог так на него повлиять. Он сумел добиться от омеги ласки, даже взаимности, но никому не подвластно перестроить его целиком. Погружённый в раздумья, Чонгук тяжело вздохнул, отчего языки пламени сперва напуганно сжались, а затем огненными змеями взмыли выше прежнего и едва-едва коснулись белоснежной ладони. Омега отдёрнул руку, а на глазах снова навернулись слёзы: казалось, весь мир захотел его обидеть. — Не вздыхай глубоко — не отдадим далеко, — странной поговоркой ответил ему Вита; его непринуждённая интонация резала слух своей неуместностью, но иначе он мог растянуть часы расставания. Лучше было разговаривать на нейтральные темы. — А как же кассеты с индийскими фильмами? — дрогнувшим голосом спросил Чонгук. Он всё также стоял к альфе спиной, ждал, что тот начнёт отшучиваться, но Вита молчал. Тогда омега обернулся и вопросительно посмотрел на него; альфа неподвижно стоял у двери и словно под гипнозом смотрел в одну и ту же точку — на старый, запылившийся телевизор и пару испорченных кассет, лежащих неподалёку. Провод запутался где-то между ножками стола и стульев, а один штифт вилки застрял в трещине между досками. — Я хочу посмотреть их с тобой, — всхлипнул омега и тут же отвернулся, чтобы стереть влагу с лица. Да что же это такое, с чего вдруг слёзы! — Я думаю, тебе не понравится, — наконец, ответил Вита, переведя взгляд на притихшего в углу Чонгука. Тот горько усмехнулся и постарался придать себе максимально незаинтересованный вид. — Думать полезно. — Не ехидничай, тебе сейчас это не к лицу. — Сейчас? Зачем ты подчеркнул это «сейчас»? — он оживился и заинтересованно посмотрел на военного. — Ты изменился, — он произнёс это так, будто бы это было слишком очевидно, и удивительно, как такой смышлёный омега не понял это с самого начала. — Перестань это повторять, это неправда! — вспылил Чон и агрессивно натянул плед на голову, будто бы хотел таким способом спрятаться от альфы. — Повторение — чья-то мать, — шутливо сказал Вита и сделал пару аккуратных шажков в сторону эмоционально нестабильного омеги. — Солнце моё, приляг. Ты утомился. — Я полон сил, — соврал Чонгук и специально попрыгал на месте, — видел? Назло тебе пойду за водой сейчас… — У нас два ведра в запасе есть, а сейчас уже половина первого ночи. Я тебя не пущу так поздно. — Я же сказал «назло», значит, в этом нет никакого смысла, кроме как «назло», — раздражённо объяснил Чонгук. — И вообще! — он легонько стукнул альфу кулаком в грудь и ещё сильнее нахмурил брови, — не пущу! — Не капризничай, — утомлённо протянул альфа, подхватывая брыкающегося омегу на руки. Уложив маленькую вредину на кровать, он потушил свет и присел рядом на корточки. — Хулиганы зрения лишают! — закричал Чон, слепо размахивая руками, чтобы найти альфу. Зарядив ему по носу и услышав красноречивое ругательство, Чонгук успокоился и, взяв Вита за руку, распластался по постели морской звездой. — Когда ты вернёшься, меня уже не будет, — проговорил он с какой-то детской интонацией, как будто недавно узнал интересную вещь и теперь делится ею с мамой, — но у тебя не будет времени думать обо мне там, на войне, и ты, пожалуйста, не думай. — Почему? — с печальной нежностью в глазах поинтересовался Вита, сквозь силы улыбающийся своему солнышку. — Так ты скорее меня забудешь. Я хотел тебе отдать свою цепочку на память, но не буду. Не хочу повторения сказки. — Но я не смогу забыть тебя, маленький. Как бы ни хотел. — Ах! Бедный Йорик! — неожиданно воскликнул Чонгук и безумно расхохотался. — Тут были уста — я целовал их так часто. Где теперь твои шутки, твои ужимки? Где песни, молнии острот, от которых все пирующие хохотали до упаду? Кто сострит теперь над твоей же костяной улыбкой? — он широко улыбнулся, обнажая ровный ряд жемчужных зубов. — Всё пропало… Вита с тоской наблюдал за изменениями в омеге. Чонгуку было больно смеяться, потому что любой звук тонул где-то на выходе из гортани, и вместо заливистого искреннего смеха он захлёбывался в зарождающемся плаче, лицо его исказила улыбка, за которой прятался рвущийся наружу вопль. Омега сдерживал эмоции даже тогда, когда этого абсолютно не требовалось, и это тянуло его на дно, накапливалось годами и теперь необратимо разрушало всё, что так старательно строил Чонгук, чтобы оградиться от мира. — Не говори про себя так. Ты устал и теперь истеришь, поэтому тебе необходим здоровый сон. — Ты уйдёшь? — с наивностью ребёнка спросил Чонгук, как будто от его нытья могло что-то поменяться. — Когда я усну, ты меня бросишь? — Давай мы накроем тебя одеялом, — спокойно продолжал Вита, заботливо укутывая омегу в тёплое одеяло. — Побудь со мной, — сдавшись, попросил Чонгук. Он понимал, что не сможет повлиять на решение альфы, строго говоря, потому, что это была вовсе не его прихоть, а приказ сверху. — Конечно. Рассказать тебе сказку? — Не надо. Ты сейчас расскажешь что-то двусмысленное, и я опять буду рефлексировать до утра. Лучше спой…колыбельную? — Колыбельную? Я даже не уверен, знаю ли я какие-нибудь, — он озадаченно почесал затылок и погрузился в раздумья. Пока альфа вспоминал все песни, подходящие на роль колыбельной, он утешающе гладил Чонгука по животу, как он привык это делать, пока проводил воспитательные беседы с упрямым организмом омеги — таким же упрямым, как и сам Чон. Даже если эта процедура и не помогала, она в любом случае успокаивала, и Чонгук довольно быстро расслаблялся, ощущая приятное тепло родного тела. — Вспомнил! — альфа прокашлялся и закрыл глаза, видимо, для того, чтобы исполнение получилось более чувственным. — You are my Sunshine, my only Sunshine. You make me happy when skies are grey. You’ll never know, dear, how much I love you. Please don’t take my Sunshine away… Чонгук готов был проклясть себя, потому что от такого трепетного отношения к нему кололо сердце. Вита пел очень красиво, его голос бархатом растекался по помещению и ласкал слух; он всё также гладил его одной рукой, а другой крепко держал его вечно холодную ладонь. Такую же холодную, как и нос, за который его любил щипать альфа и каждый раз ужасался, как это он мёрзнет в таком душном помещении. Омега старался всячески расслабиться и погрузиться в сон, но разве можно так просто отпустить человека? Разве он сможет спать спокойно после этого? Он проклинает альфу за то, что тот разделил его жизнь на «До» и «После», за то, что показал, что можно жить по-другому, без осуждения и презрения. Почему так больно теперь встречаться с тем, с чего ты всё начинал? Жизнь была поставлена на паузу, а теперь восстановлена на исходной точке, там, откуда ты пришёл. За исключением маленькой детали. Твои достижения стёрты, но разум не очищен. И он отказывается принимать поражение. Вита смолк и уткнулся носом в изгиб талии Чонгука. Он глубоко вдохнул природный аромат омеги и какое-то время пробыл с наполненной воздухом грудью. Как будто насыщал клетки своего тела частичками любимого человека. — Тебе понравилось? — скромно поинтересовался военный, выглядывая из своего «укрытия». — Замечательная колыбельная, — тепло улыбнулся Чонгук, путая пальцы в тёмных вьющихся прядях альфы. — Будь у меня ребёнок, я бы пел это ему перед сном. Альфа посерьёзнел и, не выдержав погрустневшего взгляда омеги, отвернулся к окну: на улице обложной дождь, небо затянули свинцовые тучи, узкую тропинку, ведущую к домику, затопило; дождевая вода смешалась с землёй и глиной, что представляло опасность погрязнуть в этой жиже до конца непогоды. Военный медленно вдохнул тёплый воздух, в котором всё ещё витал пряный аромат от всевозможных ингредиентов, которые Кай использовал для своих отваров. Выдыхать не хотелось: это было больно из-за сдавленности в груди и это казалось противоестественным из-за того, что слишком гармонично сочетался этот запах с альфой. Запах чего? Домашнего очага? К этому не стоило привыкать с самого начала, а всё остальное — проблемы самого Вита. Чонгук уже зевал, но упрямо продолжал разлеплять сонные глаза и пристально смотрел на альфу. Тот периодически оставлял совсем невинные поцелуи на лбу, на макушке, ни за что не пропускал живот, целовал каждый пальчик и с неизменным трепетом наблюдал за расслабленной улыбкой на лице омеги. — Мы с тобой кварки, — тихо заговорил Чонгук, лениво растягивая слова — он лежал на боку, и из-за этого его губы по форме напоминали трубочку, — и ты — мой центр Вселенной. Вита замер и затаил дыхание. Он не понимал, послышалось ли ему. Ведь омега всегда был сдержан в своих высказываниях, редко говорил такие пошлости и уж тем более не приплетал к этой слащавости свою любимую науку. Растроганный чужим откровением, альфа не придумал ничего лучше, кроме как ответить: — Я тоже тебя люблю, солнце. Они ещё долго молча лежали в темноте, глядя друг на друга. Чонгук отчаянно прижимал к себе альфу, цеплялся ногтями за жёсткую куртку и так осторожно целовал то в нос, то в глаза, то в краешек губ, как будто от любого резкого движения он растворится или подскочит, соберёт чемоданы и помчится на вокзал. Сердце уже не колотилось, не рвалось из грудной клетки, а тихо болело, сдавливаемое чем-то посильнее, что тоже просилось наружу. Чонгуку снилась серая комната. Голые бетонные стены пропускали сквозняк, и он свободно гулял по помещению, залезая под тонкую ночнушку, облепляющую бледную кожу омеги. Словно паутина окутывает мертвеца. Посередине кем-то брошен сырой, пропахший плесенью матрас. Он липнул к телу, не позволял пошевелиться, и Чонгук был вынужден лежать смирно и наблюдать за происходящим. «Это не может быть сонный паралич…» Дверь со скрипом отворилась, впуская внутрь холодный и влажный ветер с улицы. С вошедшего стекали мутные капли дождевой воды. Он отряхнулся, откинул в сторону плащ и прошёл вглубь комнаты. Чонгук узнал в его измученном лице знакомые полюбившиеся черты, но улыбнуться не хватало сил. Словно все его мимические мышцы сковывала потусторонняя сила. Мужчина без слов рухнул рядом, и снова наступила та звенящая тишина, в которой омега медленно, но верно сходил с ума. Спустя долгие несколько минут сбоку послышалось шуршание одежды, и Чонгук буквально физически мог ощутить на себе пристальный взгляд лисьих глаз. Только он не успокаивал и не льстил, а внушал животное чувство страха, въедающееся глубоко под кожу. Странный сон прервался, и сознание начало подкидывать события минувших дней, которые омега тщательно старался забыть: казнь, первый день на севере, страшное здание почты, снова этот катафалк, багажное отделение поезда, липкие взгляды местных альф и опять казнь. Щелчок. Чонгук опять в серой комнате; он убито смотрел в потолок, лёжа на промятом матрасе рядом с военным. — Ты, наверное, такой красивый, когда счастливый, — совсем тихо, буквально на ухо прохрипел альфа, ласково убирая тыльной стороной ладони прядку волос с бледного личика. Омега обессилено обернулся к нему и стал смотреть. Просто смотреть своими пустыми, бесконечно кофейными глазами, в которых вместо былого блеска растекалась тягучая боль. Сухие губы были приоткрыты, и сил сомкнуть их банально не было. Щелчок. Омега с криком подскочил на постели и с силой оттянул спутавшиеся во время сна пряди. Волосы были взлохмачены и придавали омеге вид городского сумасшедшего вкупе с его цепким, изучающим и немного шальным взглядом. Он как помешанный совершенно неразборчиво бормотал себе под нос одно и то же: «Это всё понарошку, этого не было, это всего лишь кошмар». Мрак комнаты нагнетал, дышать стало нечем, и Чонгук повернулся в сторону альфы, чтобы попросить его открыть окно, но нащупал только скомканное холодное одеяло. — Как? — неверяще прошептал омега. — Как ты остыло так быстро? — он смял в руке край одеяла и поднёс его к лицу: недавно стираное белье пахло свежестью и едва ли можно было различить следы альфьего запаха. Возможно, Чонгук и вовсе выдумал себе эти жалкие крупицы чего-то полюбившегося. Он быстро встал, заглянул под кровать, босиком обошёл весь дом, обыскал каждый сундук, каждый шкаф, каждый угол. Может, где-нибудь ещё остались вещи альфы, и он скоро вернётся. Встав посередине комнаты, омега покрутился вокруг своей оси и обнял себя за плечи в попытках унять дрожь. — Вита? — тихо позвал Чонгук, будто потерянный ребёнок, ищущий свою маму. Щёки щипало от бесконечных попыток утереть слёзы рукавом ночной рубашки, а в пятки впилось с десяток торчащих из досок опилок. Омега ещё раз покрутился вокруг себя, и его взгляд зацепился за куртку, оставленную Каем на крючке у двери. Чонгук спохватился, торопливо всунул ноги в сапоги, накинул сверху довольно лёгкую куртку и выбежал из дома. На улице его тут же снесло сильным порывом ветра. Он увязал в грязи, упрямо перешагивал через лужи, через которые и альфа бы с трудом перешагнул, без конца падал, но продолжал подниматься и идти вперёд. Одежда насквозь промокла и пропиталась грязью, омега продрог, но никак на это не реагировал и продолжал карабкаться. Руки уже были по локти в грязи, поэтому каждая попытка стереть с лица слёзы усугубляла положение. Впереди уже виднелась вывеска старого железнодорожного вокзала, на котором почти не осталось людей. Чонгук с дотлевающими крупицами надежды смотрел на пустующую платформу. Он решительно вбежал по лестнице и так стремительно пронёсся к самому краю, что старому работнику вокзала даже пришлось хватать его за край куртки, чтобы тот не свалился на пути. Неподалёку послышался шелест брошенных кем-то упаковок и фантиков, которые уборщик с неохотой заметает под лавки. Мальчишки баловались с мигающей лампочкой, бросая в неё щебёнку. Кто-то всё же добил её, и вся компания разочарованно загудела. Бросив потухшую лампочку, альфы поплелись дальше искать себе новую жертву. Вся эта рутина казалась чем-то до боли низменным и абсурдным, что от бессилия перед обществом хотелось рухнуть на колени и разрыдаться в голос. Вот он, Чонгук, потухающий свет разума, увядающий в окружении быдла талант, словно в оцепенении смотрел на пустующий горизонт. Кругом необразованные дети занимаются вандализмом, обиженные жизнью старики плюют на нравственность, не считают нужным учить новое поколение: только осуждают и делают замечания, не претендуя при этом на авторитетность. Как же это всё абсурдно. Чумазый, мокрый, заплаканный, он продолжал недвижимо стоять и буравить взглядом рельсы ещё несколько минут, после чего развернулся и неуклюже прошёл к лавочке. Рука непроизвольно потянулась к цепочке на шее, но её на месте не оказалось. Чонгук резко вышел из ступора и посмотрел на грудь, чтобы убедиться в пропаже дорогой ему вещицы. — Бедный Йорик — с тоской повторил Чонгук и просунул руку в сапог. Вытащив оттуда армейский жетон, он провёл кончиками пальцев по буквам и совсем разбито улыбнулся. — До чего же забавно: жизнь всегда уходит так внезапно и неумолимо, и как бы ты за ней ни гнался — не догонишь, — он прислонился губами к жетону и до боли в висках зажмурился; его плечи подрагивали в молчаливом плаче. — И всё же я подобрал тебе подходящее имя, Тэхён.Эти крылья воспрянут отныне, Став из крошечных распростертыми. Почему же тогда на латыне Мотыльков этих зовут «мёртвыми»? (DEEP-EX-SENSE — Имаго)*