И всё сначала

Саваде Тсунаёши шесть лет. Он довольно милый, пусть и неуклюжий ребёнок, который всему миру рад. У Савады Тсунаёши есть секрет, о котором не знает даже он сам. Накахаре Чуе, бывшему лидеру банды подростков, которых и взрослые опасались, бывшему главе Исполкома Портовой мафии, бывшему человеческому сосуду бога разрушения Арахабаки, за тридцать. У него нет памяти о собственной смерти, но есть подозрения, что она всё-таки была и совсем не в своей постели от старости. Не с его силой, не с его способностями. У Накахары Чуи нет представления, как он оказался в теле Савады Тсунаёши, но он здесь: слышит ушами мальчика, видит его глазами. Чувствует всё то же, что и он. На самом деле, ему претит мысль, что для мальчишки он стал подобием Арахабаки или даже хуже, но эта вещь, с которой он ничего не может поделать. Он знает, что портит Саваде жизнь. Тсуна не знает о его существовании, хотя Чуя упорно пытался докричаться до мальчишки; он и сейчас ещё иногда пытается, но больше по инерции. Чуя устал, хотя, казалось, чему там уставать. Накахара не может говорить с Савадой, не может явиться во снах, не перехватит контроль над действиями – он просто наблюдатель. Но опыт Чуи, его знания, последствия его дерьмовой жизни, никогда не походившей на нынешнюю жизнь Савады Тсунаёши, – всё это остаётся при нём. Он замечает куда больше, чем может заметить ребёнок, но каким-то образом Тсуна об этом узнаёт. Наверное, у нормальных людей это звалось бы интуицией. Маленький Тсуна понятия не имеет, откуда берётся недоверие и опаска к редко появляющемуся, но всегда балующему его и весёлому папе. Это Накахара видит за прищуренным взглядом острый ум и хищный огонёк, замечает, как движется, как располагает себя в пространстве Савада Емитсу. Он видит, как топорщит пиджак дорогого костюма пистолет, он буквально кожей ощущает жар сверхъестественной силы, замечает лёгкий ореол, как искажённый над костром воздух, вокруг Емитсу. Этот человек опасен, у этого человека есть способности, о которых не знает среднестатистический обыватель, и Чуя ничего не может сделать с тем, что инстинкт кричит ему держаться подальше. Даже если ему самому нечего опасаться, а Тсуне Емитсу никогда не вредил. Накахара портит мальчику жизнь. Его суждения и оценки отличаются от других детей, потому что более опытный мужчина видит причины и следствия. Чуя просто думает о том, что мальчишка в группе привирает, для него это очевидно, как для взрослого человека, но Тсуна не понимает, откуда берётся железобетонная уверенность и не может отстоять своё мнение перед другими. В своём возрасте Накахара остаётся вспыльчивым человеком, его раздражает, когда Тсуну обижают. Сам бы он обидчикам давно вломил, но Савада другой. Мальчика пугает собственная агрессия, он чувствует, что может сделать со сверстниками что-то гораздо более страшное, чем они с ним, и Тсуна уходит в сторону. «Ничего страшного, – уговаривает он себя после таких вспышек, – меня это ничуть не задевает». Но Чуя иронично хмыкает, потому что прекрасно чувствует его обиду. Так Тсуна просылает никчёмным трусом, и Накахаре только остаётся скрипеть зубами – да и то мысленно. К сожалению, Чуя не может не думать и не чувствовать – это единственная форма существования, которая ему доступна. Всё меняется, когда Тсунаёши исполняется четырнадцать. Для Чуи прошедшие года – мука, пытка, выматывающая хуже Порчи. Да, он не смог контролировать силу своей способности и вынужден был полагаться на Дазая – единственного человека, способного вновь запереть бога разрушения в его человеческую клетку. Но теперь у него ни силы, ни возможностей, только мысли и ненужный Саваде опыт, отравляющий мальчишку. Ни к чему тому было знать о слежке, но, однажды заметив, Чуя не мог больше не обращать внимания на наблюдателей, а Тсуна внезапно приобрёл страх посторонних и лёгкую паранойю, повлёкшую за собой ещё большее отдаление от сверстников. «С Наной что-то не так», – однажды понимает Накахара, а Тсуна решает для себя, что у него нет повода стараться – всё равно никто не оценит. Чую это раздражает, он сам никогда бы не перестал бороться, но мальчик только накрывается одеялом, пытаясь успокоить вспыхнувший в нём гнев, закрывая глаза и дыша под счёт, как учил школьный психолог. «Херня это всё, пацан», – сказал бы ему Чуя, если бы мог. Ему почти тошно от того болота, в который превращается внутренний мир Тсуны. А потом приходит репетитор-киллер Реборн, и Чую осеняет: так вот оно что! Наследник древней крови, потомственный мафиози. В папашу, как видно. Похоже, Емитсу пытался отгородить свою семью от теневого мира, и достаточно неплохо пытался, раз их ни разу на памяти Чуи не пытались убить, но, видимо, что-то не заладилось. И чем напряжённее становился Емитсу, тем беззаботнее была Нана. Дело – дрянь, говоря откровенно, если прямому наследнику сначала позволили жить, не зная о клане, а потом внезапно и резко принялись обучать. Тсуна на эти размышления реагирует мгновенно: – Я не буду боссом Вонголы. – А тебя никто и не спрашивает, Никчёмный Тсуна, – отвечает репетитор, выглядящий как пятилетний ребёнок. Чую это не слишком беспокоит – мало ли странностей, профессионализм Реборна он видит и так – гораздо важнее, что Саваду теперь никто так просто не отпустит, а полномочия репетитора неизвестны. Тсунаёши тоскливо думает: «Да отстаньте вы все», – и воли к жизни в нём ни на йоту. «Взбодрись, пацан», – ярится Чуя. Без толку. А потом репетитор-киллер стреляет в Тсуну прямо на улице, и его полномочия становятся как никогда ясны. Вокруг них вспыхивает огонь. Накахара понимает: у сына Савады Емитсу тоже есть способность. И это её пробуждение. Сам Чуя не помнит, как стал эспером. Знает, что это было не естественным путём, а где-то в лаборатории, так что оно и к лучшему, что первые восемь лет жизни выпали из памяти начисто. Но что ему делать сейчас? Обжигающий огонь Тсунаёши встречает не ужасом и паникой, а смирением. В голове пацана мелькает: «Наконец, всё закончится». Это настолько дико, что Чуя рычит: «Нихрена подобного!» – и с усилием толкает стену, которая раньше всегда отгораживала его от настоящего владельца тела. Он и сам подобен этому пламени – резкий, вспыльчивый, а главное, выбирающий жить, несмотря ни на что. Боль, предательство близких, всепожирающее желание Арахабаки разрушать, которое Накахара чувствовал всегда, – ничего из этого его не сломило. Чуя готов биться о невидимую стену снова и снова, чтобы не дать мальчишке уйти, но внезапно с лёгкостью проваливается вперёд. Тсунаёши поворачивает голову: – Так вот ты какой… Взрослый. Это хорошо. – Э… – теряет всю способность к красноречию, которую вбивала в него наставница Кое, Чуя и глупо спрашивает: – Что? Мальчик пожимает плечами. – Ты хочешь жить, я не очень. А Реборн не отстанет. Папа, к тому же… – он тяжело вздыхает. – Не хочу иметь дел с мафией. Поэтому я уйду, а ты останешься вместо меня. – Э, нет, – подался вперёд Накахара. – Куда это ты собрался? Пацан, ты ж жизни-то не видел, а уже помирать решил. – Я не буду боссом мафии! – внезапно топает ногой Тсуна. – Какой бы ни стала моя жизнь, её всегда будет портить эта роль. Так что бери её себе, если хочешь. Ты уж точно будешь знать, что делать. Накахара так и не понял, что сделал мальчишка, но в следующий миг он ощутил себя стоящим на улице и ёжащимся от холодного ветерка. Рядом стоял Реборн, с интересом склонив голову набок. – Что за хрень здесь происходит? – спросил Чуя и понял, что слышит голос Тсуны. Мужчина поднял руку, сжал в кулак. Он будто снова оказался в собственном теле, вот только, на самом деле, не в своём. И присутствия Тсунаёши, как он всегда его ощущал, больше не было.