Железо так говорило магниту: «Больше всего я тебя ненавижу за то, что ты притягиваешь, не имея достаточно сил, чтобы тащить за собой!»
© Так говорил Заратустра
— Куда мы? — прохрипел едва соображающий Тэхён, пальцами потирая застланные пеленой сонливости глаза и на автомате шагая следом за сестрой, крепко сжимающей его руку. Стрелка на часах едва переваливала за семь утра, когда удивительно бодрая Жен внезапно заявилась к нему в домик и, ничего толком не объяснив, переплела их пальцы, утаскивая из комфортной среды на улицу. Совершенно не выспавшийся из-за очередной затягивающей истории Тэхён даже не сразу понял в какой момент на его ногах появились шлёпки, в какой — под футболку пробрался лёгкий утренний ветерок, и в какой — они оба очутились посреди тропинки, ведущей к общему сектору лагеря. Тэхён не осознавал ровным счётом ничего, он всё ещё пребывал в своём прекрасном сне и просто шёл за Жен, с божьей помощью не засыпая прямо на ходу, а сестра, в свою очередь, объяснять ничего не спешила, продолжала тащить его — сонного, растрёпанного, с милыми вмятинами от подушки на щеках — за собой по известному лишь ей одной маршруту. Через несколько минут, показавшихся кошмарной вечностью, они остановились. Перед столовой. С трудом держа слипающиеся глаза открытыми, Тэхён удивлённо обвёл взглядом немногочисленные ступеньки под ногами и взглянул на сестру, которая, распахнув перед ним двери, весело заявила: — Завтракать! От её вскрика закружилась голова. Тэхён глупо моргнул. Чего? Завтракать? Что это такое и с чем его едят? Главное: зачем? В такую-то рань… Тьфу! Он совершенно ни-че-го не понимает и не хочет понимать! На уме только сладкое «спать» — на этом его утренний лексикон и заканчивается. Впрочем, сестру это, кажется, ни разу не волнует. Пока Тэхён с трудом переваривал происходящее, пытаясь ответить на все «зачем?» и «почему?» в своей голове, она успела ловко затащить его в столовую и, быстренько взяв порции для них обоих, увести к столу в самом дальнем углу, почти около входа. Усаживаясь на скамью рядом с ней, Тэхён краем глаза заметил открывающуюся дверь столовой, но не стал даже думать о том, кого сюда занесло в такую рань: спать, несмотря даже на эту утреннюю мини-пробежку, хотелось до смерти, и он предпочитал не совершать лишних телодвижений, особенно если в них должны быть задействованы веки, под которыми, по ощущениям, сейчас отлёживались мировые запасы песка и никак не меньше. То, что они всё-таки не одни в столовой, в следующее мгновение своим криком подтвердила Жен: — Эй, привет, давайте к нам! Со стороны кухни немедленно послышались приближающиеся шаги. — О, и вы тут? Доброе утро. На стол точно напротив приземлились две тарелки и стаканы с компотами. Ножки стульев громко шаркнули по полу. В говорившем Тэхён без особого труда признал Кёнсу. — Как дела? Выспались? — сразу же поинтересовалась сестра, с аппетитом засовывая в рот ложку с кашей. А Тэхёну вот совершенно ничего не лезет: ни каша, ни компот, ни фрукты. Ему бы ещё хотя бы на пару часиков туда — в сон, где бескрайнее лавандовое поле, ветер в волосах и мягкий смех прямо в губы. Такой необычный, красивый в своей редкости, чуть сиплый, тихий, но такой полюбившийся смех… — Неплохо. Было непривычно вставать так рано, но сейчас чувствую себя чемпионом. Утренняя пробежка, оказывается, творит чудеса. Тэхёну вот тоже непривычно… И их с Жен «пробежка» почему-то никаких чудес не натворила. Как хотел свалиться камнем вниз, к полу, а лучше мягкой кроватке, так и хочет до сих пор. Всего два часа сна! Как это жестоко… — Вот видишь, как хорошо, что ты решился на это! Это же так полезно… Правда, Чонгук? Полезно… Правда? Чонгук… Чонгук?! Тэхён резко дёрнулся. Осоловелые глаза впервые за всё время пребывания в столовой оторвались от созерцания трещин на деревянном столе и взлетели выше. Уставились прямо. Прямо на Чонгука. Вот такого: ещё красного после пробежки, с каплями на кончиках чёрных волос (видимо, после душа), всего такого крепкого, красивого… родного… Аж на душе потеплело! И даже пелена сна почти рассосалась, пока Тэхён, словно они не виделись век, смотрел на него, и смотрел, и смотрел… Какой-то особенно рассматривательный он сегодня. Чонгук на него не смотрел. Он, казалось, вообще ни на кого внимания не обращал, словно за столом, кроме него, больше никого и не было. Последовательность действий как замкнутый круг, на автомате: молча зачерпнул кашу ложкой, молча съел, молча запил компотом. И снова по кругу… Как и всегда — максимально безучастно. О чём он, интересно, думает в такие моменты? Думает ли вообще? А если да — кому принадлежат его мысли? Кому-то ведь принадлежат? Наверняка. Но явно не ему, не Тэхёну… С чего бы вообще? Они уже всё решили… Они друг другу «никто». Только сердце, сколько ему не объясняй, этого всё равно не принимает. Оно чувствует, не думает, у него нет логики. Всё переворачивает по-своему, лелеет надежду… А как не лелеять, когда так касаются? А потом заботятся ни с того ни с сего, оставляют сланцы, чтобы не босиком возвращался? Это ведь тоже своего рода забота… Только зачем? Не хочется верить, что так издевается. А во что ещё верить? И вот так просто, одной мыслью, испортил себе настроение. Не то что бы оно было: его вытащили из кровати после двух часов сна, привели сюда непонятно зачем… И всё-таки было лучше, чем сейчас. Было никак. А теперь — грустно. Плохо… А младшие за столом смеются, что-то оживлённо обсуждают. Только они с Чонгуком сидят — отрешённые, задумчивые… Им нечего сказать, нечего вставить в общее обсуждение. Тем более — друг другу. Хотя Тэхёну, наверное, есть. Ему всё равно о чём — лишь бы разговаривать. С ним это всегда приятно, комфортно. С ним льются реки слов и не страшно смолоть даже глупость. С ним хорошо даже просто молчать, просто рядом… Без слов. Только к чему это теперь? Ни к чему. Ни к чему… — Чёрт, чуть не забыл! — громкий голос Кёнсу, внезапно нарушив затянувшуюся паузу, вытягивает Тэхёна из пучины раздумий так резко, что на мгновение он даже теряется, не сразу вспомнив, где и с кем находится. — У меня же репетиция скоро… Я пойду, ладно? Надо ещё успеть повторить, а то опять придётся выслушивать от этого чёрта, — он забавно фыркает и поднимается, ловко вылезая из-за стола вместе с полупустой тарелкой: — Всем приятного аппетита. Жен, вдруг спохватившись, подлетает следом: — О, и я побегу! Девочки только что написали, что-то срочное… — и, развернувшись к удивлённому брату, бросает короткое: — Приятного аппетита, Тэ, Чонгук! Поболтайте тут без нас как-нибудь, ладно? Уже через минуту от этих двоих не остаётся и следа, а столовая, прежде наполненная смехом и разговорами ни о чём и обо всём, вновь погружается в тишину, нарушаемую лишь глухим стучанием ложки о тарелку и тихим, едва различимым дыханием Чонгука, не так давно вернувшегося с пробежки. Тэхён, не отрываясь от двери, за которой минутой ранее исчезли Жен и Кёнсу, так и продолжил глупо хлопать глазами, заторможено пытаясь понять, что вообще произошло и почему. Главное — зачем. Зачем сестра его разбудила? Зачем приволокла сюда? Завтракать? Зачем в такую рань? Зачем, в конце концов, его? Хотелось именно с ним? Чего? Поболтать, провести время? Тогда зачем ушла, оставила? И так резко, толком без объяснений… Тэхён, хоть убейте, сегодня вообще ничего не понимает! А, может, и не пытается даже. Не хочет. Сонливость по-прежнему с ним, обнимает своими загребущими ручонками и нагло пытается утянуть за собой. А он сидит, изо всех сил ей сопротивляясь. Ломает мозг непонятными мыслями. В пустой столовой. С Чонгуком… С Чонгуком, который даже мускулом не повёл на уход младших. Как сидел, так и сидит: ложка, рот, компот… На него — ноль внимания, словно и правда не существует, призрак. И вдруг так тошно становится в этом напряжённом молчании, нависшем над ними грозовой тучей… Так хочется с ним заговорить, хоть о чём-нибудь, о любой малейшей ерунде — лишь бы говорить, слышать его голос и чтобы эта тишина не разъедала больше так душу, не ломала… А Чонгук… ничего не хочет. Он, спокойно доев свою порцию, складывает всё в пустую тарелку и выходит из-за стола. Ему — ни взгляда, ни слова напоследок. Чего и следовало ожидать. А всё равно так неприятно… И сердце вновь заныло. Глу-по-е. Тэхён поджимает губы, провожая взглядом крепкую спину. Почти сразу поднимается следом, не найдя ни одного повода остаться и сидеть здесь дальше в абсолютном одиночестве. Есть он как не хотел раньше, так не хочет и сейчас, а вот спать — очень даже. Сейчас как доковыляет до домика, как ляжет обратно в прохладную постель, как отключит все мысли, забудет обо всём, что так мучает и вернётся в прекрасный сон, из которого его безжалостно вырвали. А там, в том сне, краски яркие, души счастливые и человек, вразрез с реальностью, тёплый, глядящий на него с обожанием. И там, рядом с ним, всё снова будет… Громкий, резкий звук битого стекла, точно попрыгунчик, отскочил от стен и резанул по ушам, вынудив Тэхёна испуганно дёрнуться. Спустя мгновение по помещению пронёсся стук, и тут же, следом за ним — шипящий, болезненный стон. Прояснившийся взгляд неестественно широких глаз метнулся в сторону кухни — туда, откуда, казалось, и донёсся звук и туда… куда секундами ранее ушёл Чонгук. Внутри, как по щелчку пальцев, расцвела тревога. Но, как оказалось, зазря. Чонгук стоял неподалёку — целее целого, невредимее невредимого. Тэхён, найдя его взглядом, облегчённо выдохнул. А уже в следующую секунду напрягся вновь. Потому что Чонгук, быстро оставив свою посуду на окошке приёма, направился спешным шагом ко входу в кухню, а его глаза, когда всего на мгновение они вдруг пересеклись, сверкнули… волнением? Только один человек, кроме них, мог быть источником этих звуков. И это — тётушка Сольхён. Тэхён, не теряя больше ни секунды, сорвался с места и последовал за Чонгуком. У кухни оказался в два счёта, в один — рядом с сидящей на полу женщиной, которой уже помогал подниматься Чонгук. Не растерявшись, аккуратно сжав вторую руку, Тэхён приобнял её и потянул наверх, на ноги. С искренним беспокойством в голосе поинтересовался: — Что случилось, тётушка? Женщина, с горем пополам поднявшись, благодарно им улыбнулась. Вздохнув, запричитала: — Спасибо, мальчики, спасибо. Стояла мыла посуду и ни с того ни с сего голова закружилась. Давление, наверное, снова упало. Ох, и замучило оно уже меня… Убедившись, что она твёрдо стоит на ногах, Чонгук отпустил её руку и отшагнул в сторону. Тэхён, заторможено повторив за ним, обеспокоенно предложил: — Может, Вам пойти прилечь? — Да куда ж я пойду, — она хрипло посмеялась. — Тут ещё работы столько: всё убрать, посуду перемыть, к обеду-ужину заготовок наделать. А там и дети подтянутся завтракать. Некогда разлёживаться. — А мы поможем! — вдруг воскликнул Тэхён, ни секунды не думая. Тётушка так много для них делает, балует вкусной едой, прямо как бабуля родная, с самого утра и до самого вечера на ногах… А им что, сложно пару часиков тут посуетиться? Нет, конечно! Ему, по крайней мере, точно. Тем более, когда дело касается такой темы, как здоровье. — Сделаем всё, что надо, а Вы пока у себя побудете, отдохнёте… — Нет-нет, милый, не надо, — охнула она, качнув головой. — Не хочу вас запрягать, вам есть чем заняться. Вон, прослушивание на носу, готовьтесь, репетируйте. А я и сама справлюсь как-нибудь. — Но как же…? — Наладится всё, не переживай. Сейчас чай травяной себе заварю, выпью и станет легче. Тэхён поджал губы, ни на йоту не успокоившись от её слов. Давление — это ведь не шутки, это серьёзно. Что, если снова станет плохо, а их поблизости не окажется? И никого другого тоже… Нет, так оставлять точно нельзя. Он уже было хотел открыть рот и как-нибудь возразить, настоять, как вдруг молчавший доселе Чонгук, словно мысли прочитав, опередил его: — Он прав. К прослушиванию у нас уже всё готово, делать в лагере особо нечего, так что с нас не убудет. Отправляйтесь к себе, отдыхайте, а мы всё сделаем. Тётушка бегло оглядела их двоих, мягко цокнула и покачала головой. — Неловко мне так, мальчики… — Бросьте! — с улыбкой отмахнулся Тэхён. — Мы будем только рады помочь! Правда же? — и глазами, в которых отплясывают искорки энтузиазма, взглянул на Чонгука, ожидая подтверждения своих слов. Тот стоял по другую сторону, в метре от него, облокотившись на стол и скрестив руки на груди. Язык тела — закрытый, взгляд — нечитаемый. Он-то наверняка не в восторге, что придётся провести с ним столько времени, да ещё и наедине. А, может, и нет. Может, ему вообще уже всё равно… Это ведь Тэхён, как самый большой дурачок, не может перестать думать о нём, смотреть и вечно хотеть быть рядом, не Чонгук. Но вопреки всему: — Правда. Послышался грузный вздох. Кухня на время погрузилась в тишину. Только спустя пол минуты, подняв голову и подарив парням благодарные взгляды, женщина вымученно улыбнулась. — Ладно уж… Уговорили. Следующие несколько минут они внимательно слушали все указания и наставления. Ничего сложного, в общем-то, и не предстояло: всего-то убрать осколки разбитой тарелки, протереть пол, перемыть посуду, чтобы раскладывать ребятам завтрак по чистенькой да нарезать овощи на салаты. Обязательно — аккуратно и без фанатизма. А там уже, ближе к общему завтраку, она вернётся и займётся всем остальным. На том и порешили. Наблагодарив их на жизнь вперёд, тётушка ещё раз напомнила об осторожности и тяжело зашагала к выходу. Тэхён, заметив, вызвался проводить, но тут же получил весёлый отказ — уж дойти-то она в состоянии, не такая уж старая и больная ещё! Так и остались с Чонгуком наедине. Как там говорилось? «В тишине, да не в обиде?» Или нет? Ах, точно, там же было про тесноту… Ну и ладно! Им и то и другое подходит. Они и в тишине, и в тесноте (кухня-то маленькая, узенькая), и не в обиде… Чонгук так точно. А Тэхён… А что Тэхён? Тэхён не в обиде тоже, он обижаться ведь и не умеет толком. Да и не на что. Всё так, как есть и как сложилось. Да, грустно, да, сердце поднывает, но обиды нет. Только сплошные вопросы, на которые он никогда не получит ответы. И снова, снова мысли ускользают к нему. Ну сколько можно? Стоит человек себе спокойно, моет пол, о нём наверняка даже мыслинки не допускает, а Тэхён всё никак не успокоится. Может, он уже с ума сходит? Точно! Сходит с ума. Совсем тю-тю. Поехал. Иначе и не скажешь… Лечиться надо. Срочно. Только как? Где и кто лечит такое? И как называется эта болезнь? Как называется болезнь человека, который заразился другим человеком? И существует ли от неё хоть одно лекарство? Тихо вздохнув, Тэхён потянулся пальцами за очередным огурцом, намереваясь скорее покончить с нарезками, но столкнулся лишь с холодным фарфором. Удивлённо поморгав, поднял глаза. Глубокая чаша, в которой овощей было с небольшой горкой, оказалась пуста. Неужели уже всё порезал? И когда успел? Вот ведь, пару минут назад начал… Или прошло уже больше? А он так погрузился в себя, что даже не заметил… И ладно, ему же лучше. Сейчас помоет всё, что испачкал, сделает, что ещё не сделали и пойдёт досыпать свои заслуженные часы. Как-то даже позабылось, что хотелось спать. Так резко всё произошло: звуки, Чонгук, тётушка Сольхён, работа… снова Чонгук… Так, всё! Больше никаких мыслей о нём. И вообще мыслей. Надо закончить дела, а потом уже всё остальное. Не зря же вызвались помогать. На этой ноте, собрав всю грязную посуду, нож и доску для резки, развернулся к раковине за спиной. Там над тарелками уже орудовал Чонгук, наверняка, давным-давно покончивший с полом. Поджав губы, Тэхён примостился к нему, безмолвно прося подвинуться. Чонгук молча шагнул влево, уступив. Продолжил намывать тарелки, после промакивая их вафельным полотенцем, чтобы быстрее высохли. Тэхён же, подставив замызганную соком доску под струю воды, стал бережно очищать её второй губкой. Так и делали каждый своё дело: сначала Чонгук тарелку, потом Тэхён нож, потом снова Чонгук, снова тарелку, а дальше вновь Тэхён — чашу. Иногда, но лишь на короткие мгновения, их пальцы соприкасались, и каждый раз Тэхёна словно прошибало током — такими горячими были эти случайные прикосновения под прохладной водой. Но он молчал. И по-прежнему не думал. Челлендж у него такой, если хотите: не думать о Чон Чонгуке! Правда, он его уже несколько раз проиграл, но ничего. Главное ведь участие, да? Домыв чашу и ещё одну тарелку, на которой лежали кабачки, хотел уже было убрать их в шкафчик для посуды и пойти протереть стол от остатков своей деятельности, как вдруг на что-то наступил. Нога в сланце ловко проехала вперёд по скользкому, едва не потеряв равновесие, но, к счастью, Тэхён успел схватиться за тумбу. Зато не успела тарелка, которая, вылетев из плена его пальцев, громко разбилась оземь, разлетевшись на десятки осколков. Тэхён, охнув, засуетился: — Чёрт… Присев на корточки, принялся всё быстро убирать. Сдуру — прямо голыми руками, за что поплатился уже в следующее мгновение: один из схваченных наспех осколков больно впился в кожу, оставив крупную, глубокую царапину на пальце. Тэхён, выронив его, громко зашипел и прижал моментально закровивший палец к губам. Сверху послышался резкий стук, а за ним — недовольный вздох. Тэхён и осознать ничего не успел, когда чужая рука, вцепившись в запястье, ловко вытянула его наверх. И дрогнул всем телом, когда несчастный палец вдруг обдало ледяной водой. — Больно… — тихонько прошипел, пытаясь вытянуть руку из чужого хвата. Холодно… И щиплет… — Родители не учили, что руками осколки трогать нельзя? Теперь терпи, — строго. Ну, да, немножко сглупил… Зачем-то ринулся всё подбирать, будто торопили. Зачем? Непонятно. Возможно, побоялся, что кто-нибудь из них наступит и поранится. А, быть может, просто не хотелось выглядеть глупым в чужих глазах (и с каких пор это так волнует?). Только толку? Так оно всё в итоге и выглядит. Глупо. Говорят же: поспешишь — людей насмешишь. Так ведь оно и есть, Тэхёну, по правде, и самому смешно с себя. Только Чонгук почему-то не смеётся. Брови нахмурены, а меж ними — глубокая складка, взгляд суровый, губы поджаты… Злится на него? А почему? Бесит, что он время отнимает? Так ведь Тэхён вроде и не просил помогать. Это он, видимо, сам, по доброте душевной. Но зачем? Неужто… переживает? Заботится? И снова… Снова он это делает. Снова так близко, снова даёт надежду… Зачем? Для чего? Чтобы потом опять оттолкнуть? И снова притянуть его, наивного, красивой заботой. И опять оттолкнуть. И снова… Внезапно холод исчезает. Вода перестаёт шуметь. Палец, ещё минуту назад изнывающий от боли, больше не щиплет, кровь не льёт ручьём. Только покрасневшая линия пореза и слабая припухлость, ещё немного пульсирующая после резкой смены температур. Тепло чужих рук пропадает следом. Тэхён, сжав ладонь в кулак, чтобы согрелась, поднимает голову… и неизбежно сгорает. Глаза с такими до слёз родными пожарами, вдруг возродившимися в них, смотрят на него, не моргая. Только вот больше не обходят его стороной, не оберегают — пробираются внутрь, поджигают, испепеляют. Впервые делают больно. А губы, что до сих пор так близко, приоткрываются в хриплом: — Иди обрабатывай. — Мы ведь ещё не… — Я сам всё доделаю. — Я в порядке. Могу работать. Чуть-чуть ведь совсем осталось, а потом… — Я сам всё доделаю, — Чонгук повторяет чётче, жёстче. И, поставив на этом жирную точку, отворачивается обратно к раковине, больше ни секунды внимания ему не уделяя. Вода включается вновь. Струя громко бьётся о металлическое дно раковины, изредка прерываемая очередной тарелкой. Тэхён прикусывает губы, обнимая слегка нарывающий палец ладонью. Кивает зачем-то — в пустоту. И, минуя стол, послушно удаляется из кухни. Свежий ветерок, встречая его снаружи, нежно вплетается в волосы и ласково треплет их, будто бы даже любовно. Успокаивает: и палец, и сердце, и голову, мыслей в которой больше не находится. Тэхён, не помня ни себя, ни своего пути, ни того, что ему, вообще-то, надо бы обработать палец, чтобы не пошло заражение (порез-то не на шутку глубокий), доходит до домика и тихо заваливается внутрь, прямым маршрутом двигаясь к манящей душу кровати. Упав спиной на мягкий матрац, впервые за последние минуты выдыхает. Прикрывает глаза. Долгожданный сон, вопреки всему, приходит не сразу. Заснуть выходит лишь через полчаса бездумного лежания. А когда, наконец, засыпает — он уже больше не в лавандовых полях под тёплым солнцем. Он в огромном, густом лесу, а лес тот — горит. И Тэхён горит вместе с ним.***
С наступлением августа дни в лагере стали не проходить, а натурально пролетать, сменяя друг друга быстрее, чем донельзя загруженные ребята успевали осознавать. Близились последние недели лета (а значит, и последние недели в лагере), и такое безумное течение времени не могло не расстраивать никого из них, в особенности Тэхёна, которому претила одна лишь мысль о скором прощании с этим чудесным местом и людьми и, что нежеланнее всего, возвращении домой. Радовали лишь факт того, что в запасе ещё оставалось немного времени, и приятно удивляющая стабильность погоды, которая пусть и душила в разгар дня, но уже к вечеру становилась такой приятной, что было бы настоящим кощунством просиживать это время в домике. А от полного упадка успешно спасали редкие, но меткие сборы у Пандемониум, взаимная поддержка и репетиции с Сонён, ставшие для каждого из ребят глотком свежего воздуха в бесконечной духоте тяжёлых будней. Одна из таких как раз должна была состояться сегодня. К назначенному времени ребята, приготовившиеся на несколько часов забыться и повеселиться в компании друг друга, уже топтали траву на полянке в ожидании задерживающейся Сонён. Так называемый флешмоб, который они готовили к заключительному, общему выступлению финального концерта, уже давно был полностью поставлен, но всё ещё требовал прогонов, хотя бы до среднего уровня синхронности. Всё же не все в этом лагере — танцоры. Музыка — да, это их стезя, но танцы давались легко далеко не всем, несмотря даже на то, что движения были несложными и не требовали каких-то невероятных умений. Потому никто из ребят не жаловался, даже тогда, когда приходилось останавливаться на середине и начинать всё заново по двадцать раз. Все всё прекрасно понимали и искренне старались поддерживать друг друга, быть терпимыми. Разладов в коллективе никто не желал. Да и не время для них. Единство и понимание — вот в чём все они сейчас, на пороге судьбоносных перемен, нуждались больше всего. Когда на полянку прискакала Сонён, ребята, решившие начать без неё, уже завершали второй круг. Похвалив их за то, что не теряли драгоценное время зря, девушка быстренько собрала волосы в небрежный пучок и по щелчку пальцев включилась в командную работу. На сегодня уговор был таков: несколько раз ребята прогоняют танец самостоятельно, пока она смотрит, выискивает косяки и решает нужны ли корректировки, а потом они вместе, выстроившись в несколько рядов, прогоняют каждое-каждое движение по отдельности и, если вдруг что-то непонятно, останавливаются на этом чём-то подольше. Шутки и расслабленность, как и всегда, приветствуются, а хорошее настроение — условие обязательное. Для всех без исключений. С такими планами да принципами и приступили, наконец, к полноценной репетиции. Начали, как и было сказано, с прогонов. Первые ноты музыки ознаменовали начало танца. В дело вступила первая группа, частью которой из их компании были только Юнги и Кёнсу. Хлопая и негромко считая, Сонён ходила из стороны в сторону, наблюдая за ними, точно коршун. Картинка сменялась картинкой, движение — движением, и всё это выглядело гармонично и правильно, пока каждый танцор старался выложиться на все сто, забыв о времени и потерявшись в пространстве. Тэхён, когда пришло время вступать его группе, двигался весело и непринуждённо, получая огромное удовольствие и от самого танца и от того, что всё получалось. Неподалёку от него, кайфуя не меньше, танцевал Хосок, а на том же месте, только другой стороны, Чимин. Где-то подальше, за их спинами, пыхтели Намджун и Чонгук, а впереди, на первых позициях — Жен. И даже не верится, что эта мадама, сейчас вытворяющая такое, на первом занятии смущалась даже последнего ряда. Тэхён был, есть и будет безумно горд за неё! По завершении выступлений отдельных групп, все собирались в одну большую. Какое-то время танец продолжался одинаковым для всех, а после, ближе к концу, начинался самый сок: движения становились динамичнее и ярче, а ребята, выбранные Сонён, менялись местами, вырисовывая своими телами различные картинки и фигуры, заметить которые можно было только сверху. На этот счёт они уже тоже обо всём договорились: кто-то из парней пообещал привезти из дома дрон и с помощью него планировалось наделать много крутых кадров (в том числе, и сверху), из которых после можно будет слепить самый настоящий клип. Идея понравилась всем без исключений, особенно — Сонён, у которой, как оказалось, уже был свой канал на Ютубе. Несколько запланированных кругов прошли быстро и незаметно. Ребята всецело отдавались танцу, не желая портить общую картину, хором подпевали песне, чем создавали поистине необыкновенную атмосферу, а в перерывах шутили и обсуждали очередной прогон. И просто — наслаждались этим прекрасным днём. И даже если сегодня Земля вдруг столкнётся с Луной, подумал Тэхён, его это уже не испортит. Как только последний, третий круг подошёл к концу, Сонён поставила на паузу вновь заигравшую песню и пару раз хлопнула в ладоши, обращая всеобщее внимание на себя. — Итак, прежде чем мы начнём разбираться с танцем, хочу отметить, что вы все — большие молодцы, — выдохнула она, оглядывая толпу тёплым взглядом. — Я вижу, что каждый из вас выкладывается по максимуму, и это чертовски греет мне душу. Вы знаете, что это выступление мы готовим для себя, для души, как и весь концерт, и я очень рада, что, несмотря на то, что никто этого не увидит, вы всё равно стараетесь сделать как можно круче и качественнее. Это очень достойно, ребят. Достойно реальных звёзд этого чёртового мира музыки. Толпа синхронно вздыхает, умиляясь её словам. — Ой, да ладно, не распинайся. Тут просто никто не хочет опозориться на твоём канале, — насмешливо заявил Юнги с другого конца их сборной солянки. В унисон раздался громкий смех. Сонён, посмеявшись вместе со всеми, наигранно раздражённо вздохнула: — Ну вы смотрите, только похвалила… Молчал бы лучше! — Забей, — словно гром среди ясного неба, раздался голос Чонгука. Губы тронула кривая усмешка. Тэхён, услышав его, резко обернулся. Чонгук стоял всего в паре метров: поза расслабленная, линия челюсти опасно острая, режущая, взгляд — сквозь. Такой же, как и всегда, и одновременно с тем — совершенно незнакомый, невыносимо чужой. С того несуразного утра на кухне прошло уже несколько дней, и впервые за всё это время Тэхён услышал его голос так близко. Встречались они крайне редко, а если и виделись, то, как и обычно, молча. Вот такая у них теперь реальность — молчаливая и пустая. А палец, к слову, почти зажил. Только душа продолжала нарывать. И как бы Тэхён ни старался искать в этом плюсы, как бы ни пытался мыслить позитивно, в своём духе, выходило едва ли и абы как. А мысли о поджимавших сроках и вовсе вгоняли в беспросветную тоску. Неужели всё так и закончится? Неужели это взаправду конец? Только чему конец? У них ведь толком ничего и не было, кроме странных, неописуемых «недо»: недопоцелуев, недооткровений, недокасаний, недо… чувств. Они, как и сказал Чонгук, никто. Знакомые незнакомцы. Тогда чему же конец? На этот вопрос Тэхён словесного ответа так и не нашёл. Да и не нужен он никому. Тэхён его просто чувствовал всем, чем способен, а Чонгук… не чувствовал ничего и ничем. Минус на плюс даёт минус. Такая вот простая арифметика. — Он мастер пиздеть когда не надо. Юнги, взглянув на Чонгука, дерзко дёрнул бровью. Тут же, почуяв нарастающее напряжение, влезла Сонён: — Так, парни, давайте не будем начинать… — Зато ты у нас мастер не пиздеть когда надо, — проигнорировав её, совершенно беззлобно, но с явной подковыркой ответил Юнги и… бросил взгляд на мирно стоящего в сторонке Тэхёна. Прямой, как огненный луч, но совершенно нечитаемый. Чонгук за ним не повторил. Он вообще никак не отреагировал на его слова: ни словом, ни действием. Мастерски проигнорировал и отвернулся. Видимо, одумался и решил не продолжать назревающий конфликт. Оно и славно: один у них уже был, лицо после него заживало долго, а голова и вовсе ещё «кровит». Нечего с солью на свежую рану лезть. Да и настроение всем портить незачем, в такой-то прекрасный день. На этой ноте, сделав вид, что ничего и не было, ребята вернулись к обсуждению выступления. Только Тэхён, так и не пошевелившийся с момента первых слов Чонгука, никак не мог отпустить чужой взгляд — настолько неподходящим, сбивающим с толку, цепляющим он был… И тут же его настиг вихрь вопросов: к чему был брошен? Что значил? И был ли, в конце концов, причастен к словам? Но подумать об ответах он не успел. Уже через полминуты с уст Сонён слетело его имя, моментом вернув в реальность: —… и Тэхён — вас я хотела бы увидеть на переднем плане. В первой части танца остаётесь на тех же местах, где и сейчас, а к середине, когда начинаются перестановки, меняетесь местами с Миён и Соджуном. Всё понятно? Тэхён, дослушав её до конца, активно закивал. Половину до он, конечно, доблестно пропустил мимо ушей, но зато самое главное, что касалось его самого, услышал и уяснил. И ведь не сразу дошло — его хотят видеть на переднем плане. Переднем! Неужели настолько хорошо получается? И совсем не лажает нигде? Ну и ну! Он-то птенец запоздалый — с ногой своей несколько репетиций тогда пропустил, позже всех влился. А сейчас вот передний план… Так приятно-о! Ещё минут пять Сонён продолжала раздавать указания — кому, куда и как. В конце концов, когда каждый из ребят получил свои замечания, вновь заиграла музыка. И пошло-поехало… Вступила первая группа. За ней — вторая, Тэхёна. Ноги плясали уже на автомате, не требуя вмешательства головы. Следом — объединение, общий «флешмоб». Вот тут-то Тэхёну и пришла пора выходить вперёд, на место Миён, с которой они ловко и без заминок поменялись, весело подмигнув друг другу. Оставшаяся часть песни пролетела даже быстрее первой. Подпевая вместе со всеми, Тэхён повторял заученные наизусть движения с прикрытыми в удовольствии глазами. Так, с нулевой видимостью, всё ощущалось в разы острее и приятнее, и даже лёгкое головокружение совсем никак не портило это блаженное состояние. Тэхёну было хорошо и свободно. Так, как и должно быть. Когда зазвучали последние звуки музыки, танцоры приготовились встать в завершающую позу — у каждой части толпы она своя. Тэхён, молебно сложив ладони и вскинув голову вверх, уже готовился сделать последний выпад, как вдруг почувствовал сильный, внезапный толчок со стороны и, не устояв на ногах, завалился в сторону. Рассекая воздух, зажмурился, приготовившись к столкновению с землей и резкой боли… но ни столкновения, ни боли не дождался. Кто-то, крепко обхватив за спину и плечи, спас его от падения. И прежде, чем Тэхён успел подумать о том, что от кого-то пахнет слишком знакомо (а ещё руки… руки горячие, прямо как у него) прозвучал слишком громкий голос Сонён: — Тэ, Чонгук, подошло просто супер! Это то, чего нам не хватало — парной искры. Просто отпад! Сделаете так же в конце на выступлении, ладно? Глаза на весёлом «Чонгук» распахнулись моментально и сразу — широченно, словно не имя человека назвали, а о севших у лагеря пришельцах сообщили. Ещё шире они стали, когда убедился — действительно он. Чонгук. Стоит рядом (так вот про кого говорили ещё…), держит его, неуклюжего растопыру… Поймал. Прямо как тогда, на самом первом уроке, когда так хотелось привлечь Намджуна, а привлёкся он. И тоже поймал. Тоже держал — крепко-крепко. И тоже смотрел вот так — с полыхающими внутри пожарами. И тоже… быстро выпустил из рук, отодвинул от себя. Вернул на место. И у Тэхёна всё прямо как тогда: тоже сердце стучит, как бешеное, тоже уши горят, тоже сбито дыхание — совсем ни к чёрту… Только вот на этот раз не от смущения перед ним, ещё совсем незнакомцем, не от неловкости. От того, как сильно хотелось, чтобы не отпускал. От того, как с ним рядом, в его объятиях было хорошо. От того, как… — Без этого, — резко высказался Чонгук. Не просьба, утверждение. Брови снова нахмурены. Недоволен. — Почему нет? — удивилась Сонён. — Это было очень… — Потому что я не хочу, — спокойно, но твёрдо и уверенно. — Ты хочешь, тебе нравится — пожалуйста, но я в этом участвовать не буду. Верни меня на прошлое место, а тут делай, что, как и с кем вздумается. Сонён, рот которой был приоткрыт в недосказанности, так и сомкнула губы, проглотив всё, что вертелось на языке. Замерла. Слегка нахмурилась. Задумалась. Ни через секунду, ни через десять, ни через сто ответить было нечего: ни ей, ни кому-либо ещё. Всё, что оставалось всем присутствующим невольным слушателям — переглядываться друг с другом с безмолвным вопросом во взгляде, будто хоть кто-то из них был способен объяснить произошедшее. Но никто, конечно, не был. Ни хмурый Юнги, ни разочарованно глядящий на друга Намджун, ни Чимин, готовый, судя по выражению лица, устроить Чонгуку взбучку века, ни явно расстроенный всем этим Хосок, ни Кёнсу, сверлящий спину брата недовольным взглядом, ни Жен, чья рука вдруг ложится на его напряжённую спину, поглаживая нежно, ласково, успокаивающе, а глаза вспыхивают невысказанной злобой. И сам Тэхён… а вот он как раз способен. Ежу ведь понятно, что дело в нём. И не нравится Чонгуку не движение, а то, что делать его придётся именно с ним. Это он ему не нравится. Это с ним не хочется. Вот и всё объяснение. Одно только по-прежнему мучает: почему? Так резко, без объяснений, без даже малюсенького намёка — оттолкнул, заигнорил, возненавидел. Почему? Что он сделал не так? Чем всё это заслужил? Вот это неясно. А всё остальное — как летний день. Проще пареной репы. Но Тэхён молчит. Молчит вместе со всеми. Молчит до тех пор, пока Сонён, отвиснув, наконец, не произносит: — Ладно, ребят… Давайте продолжим… А после… тоже молчит. А что говорить? Нечего. Всё уже сказано. По ушам бьёт вновь заигравшая музыка.***
— Задница?.. — звучит неуверенный девичий голос. Пауза. Тишина. Внезапный громкий смех сотрясает воздух. Жен, скривив лицо, негодующе оглядывает ребят, в припадке рухнувших прямо на спины. Стоящий перед ней Чимин шутливо взвывает: — Персик, дурында, персик! Причём тут задница? — Сам дурында! — тут же куксится Жен. — Ты на задницу показывал! Причём тут персик? — Ты вчера родилась? В интернете не сидишь? Смайлик персика — задница, баклажана… — Чимин замялся. Глянув на её насупившееся лицо, неловко прокашлялся. Продолжение опустил, вместо этого перейдя к сути: — Короче, это просто метафора. Ассоциативный переносный смысл. Реально не знаешь что ли? — И как я по-твоему должна была до этого догадаться, если ты только задом передо мной и крутил?! — она забавно вспыхнула. — Неправда, я потом на рот показывал, типа ем. Задницу что, съесть можно? — А что, нельзя?! На мгновение между ними вновь повисла тишина, нарушаемая лишь щебетанием птиц и слабым завыванием летнего вечернего ветерка, а после наблюдающие за их шутливой перепалкой ребята залились смехом с новой силой. И вот тут уже не сдержался никто — расхохотались даже самые неулыбчивые, не говоря уже о Чимине и даже самой Жен, заведомо провально пытавшейся сдержать улыбку за поджатыми губами. — Тэхён, ты чему сестру учишь? — усмехнулся Юнги, меж ног которого расслабленно распластался неутихающий Хосок. — Причём тут Тэхён? — моментально взбунтовалась Жен, учуяв ущемление своей неоспоримой взрослости. — Я, вообще-то, не маленькая уже, мне почти пятнадцать. Сама всё знаю. — Целых пятнадцать… — саркастически протянул Юнги. Младшая Ким громко цокнула, закатив глаза. — Да идите вы в… — она резко замолчала, не договорив. Сощурившись, взглянула на Чимина и закончила мысль лаконичным: — …в персик! Едва-едва стихший смех вновь потревожил матушку Природу. Внезапный, но осчастлививший каждого праздник — очередной день без занятий Сокджина — ребята решили отпраздновать по-разному: кто-то остался в домике, отдав предпочтение своим личным, не связанным с музыкой, делам, кто-то, напротив, разглядел в неожиданном выходном шанс поработать, но для души, не ради прослушивания, а кто-то ударился в развлечения, коих в последнее время стало особенно не хватать. А где развлекаться, как не на свежем воздухе? И приятно, и полезно. Тем более, что сегодня он действительно свежий — дышать не обдышаться. Так и оказались все на полянке под тёплым солнышком, возжелав простого, по-летнему уютного отдыха, а спустя час уже вовсю гоготали, играя в небезызвестного Крокодила небольшой, но приятной компанией: Тэхён, Чимин с Хосоком, Пандемониум в полном составе (что было удивительно), Жен с соседками да Кёнсу — хвостиком за своей ненаглядной. Трава щекотала пятки, летний ветерок ласкал разгорячённую кожу, птички пели свои песни, а раунды пролетали один за другим, и ни секунды за последние несколько часов ребята не грустили, не переживали и не думали о плохом, словно не существовало мира и проблем за пределами маленького незримого купола, покрывавшего тот ничтожный клочок земли, на котором они разместились. Им было хорошо, весело и интересно друг с другом, и каждому больше всего не хотелось, чтобы солнце садилось, небо темнело, а этот день — такой свободный, по-детски счастливый — безвозвратно ускользал от них, всё больше приближая к роковому. Встретятся ли они ещё когда-нибудь хотя бы половиной нынешнего состава? Сыграют ли в какую-нибудь ерунду, как сейчас, на этой залитой солнцем поляне? И что ждёт каждого из них в том ближайшем будущем? Ответа никто не знал. Впрочем, узнать и не стремился. Все были заняты выбором новой пятёрки для следующего раунда. Всё-таки, они ещё здесь, в этом дне, а значит нет смысла думать о следующих. Ведь будущего не существует. Прошлое — иллюзия. И только настоящее есть жизнь. — А можно я буду ведущей? — выкрикивает Жен, когда новые игроки, наконец, определены и уже отправляются по местам. Боми, водившая несколько раундов до и очевидно утомившаяся от этого, с улыбкой передаёт ей свои полномочия. — Конечно, детка. Вперёд. Поблагодарив подружку, Жен занимает её прежнее место и сощуренно оглядывает ребят, выстроившихся в ряд и надевающих притащенные из дома наушники: первый Хосок, следом Сонён, за ней Тэхён... которого внезапно хватает за плечи Кёнсу. — Не хочу предпоследним, — только и произносит он перед тем, как одним ювелирным толчком спихнуть его... к Чонгуку. Не ожидавший того Тэхён надрывно охнул. Уже в следующее мгновение, с божьей помощью не споткнувшись и не улетев в чужие объятия, прямо как на танцах в прошлый раз (и чего это его все толкают?!), оказался на чужом месте — перед последним Чонгуком. Подняв голову, осторожно взглянул на него. Как-то неестественно скромно придвинулся ближе — будто в чём-то виноват и тот его за это обругает... Но ругаться, конечно, никто не собирался. Чонгук, вытащив из карманов наушники, безразлично повернулся к нему спиной в ожидании начала игры. Как и все остальные — по сигналу ведущей, который Тэхён, как оказалось, ответственно прошляпил, ударившись в странные думы. Господи, да что с ним творится вообще? Какие глупости только не лезут в голову! Виноват, обругает... За что? Дурной он какой-то, ей богу... Тем временем поляна стремительно затихает, и только природа да громкая музыка из наушников ребят разбавляет всеобщую тишину. Начинается игра. В оригинальном, дворовом варианте, в который все играли в детстве, у Крокодила нет ни раундов, ни команд, ни соревновательной подоплёки. Раньше играли так — один показывает, толпа угадывает, а тот, кто назвал правильный вариант, и идёт показывать следующим. Сейчас же решили усложнить под стать возрасту: добавили разделение на группы, циклы и устроили пусть и слабое, но соревнование — для большего интереса и мотивации. Всего было решено сделать три раунда, в каждом по слову. Чем больше команда угадает, тем больше побед и, следовательно, шансов обойти другую группу. И хотя призов никаких не предусматривалось, ребята всё равно относились к игре с азартом и усердно стремились к победе. Ведь выигрывать всегда приятно, даже если это всего лишь Крокодил в компании лагерных друзей. Кто знает, может, завтра на его месте будет такое желанное прослушивание? Тэхён поднимает голову. Погрустневший вмиг взгляд упирается в широкую спину. И, кто знает, может, завтра это будет такой желанный чело... Внезапно плечо тяжелеет. Сморгнув навязчивые думы, Тэхён разворачивается назад, к смеющейся с чего-то команде. Улыбающийся Кёнсу пальцами тычет в уши, намекая снять наушники. Уже через мгновение мягкие звуки природы сменяют любимую песню, а мысли о новом весёлом раунде перекрывают любые другие. Интересно, какое дьявольское слово сестра загадала на этот раз? В прошлый это был «инкубатор... Ребята затихают в ожидании очередного забавного представления. Кёнсу приступает к пантомиме. Сначала принимается вырисовывать что-то в воздухе: и так, и сяк, и этак. Тэхён глуповато моргает, наблюдая за его кривыми художествами. Ассоциаций... ноль. Потом в ход идёт язык тела. Какие-то странные скрюченные позы, безмолвные движения губ, полные надежды взгляды, брошенные в мостике... Ну разве непонятно?! Со стороны слышатся весёлые смешки. Тэхён мотает головой. Непонятно. В конце концов, Кёнсу, чуть подумав, резко оборачивается. Пальцем тычет в стоящую в конце ряда Жен, после — на себя, и мягко касается грудной клетки там, где чувственно бьётся влюблённое юношеское сердце. Тэхён широко улыбается. Ну конечно! Вот так бы сразу! — Любовь! Бинго! Кёнсу довольно кивает, показывая пальцы вверх, и самолично разворачивает его к последнему «крокодилу». Наступает очередь Тэхёна показывать любовь... Чонгуку. Чонгуку, которого он, ступив чуть ближе, осторожно касается — безмолвно зовёт. И ведь это так просто — показать кому-то любовь. Особенно тем, кто тревожит сердце. Особенно тем, от чьего голоса по коже войны мурашек, тем, чья улыбка — праздник для души, и один только взгляд способен разбить и собрать воедино вновь. Легко показать любовь тем, кого всем сердцем любишь. И так сложно показать её тем, кто тебя всем сердцем — нет... Разворачивается Чонгук неспешно, без особого энтузиазма. Следом стягивает наушники, оставляя их свисать с шеи с исходящим из динамиков тяжёлым роком. Смотрит. Как и всегда — обжигает. Тэхён смотрит тоже. И, как и всегда, обжигается. Но, спрятав ожоги поглубже, всё-таки возвращается к игре. Первое, что приходит в голову — показать пальцами сердце, а после — крестик. Мол, связано с сердцем, но не оно. Так в итоге и делает, получая в ответ лишь вздёрнутую бровь на по-прежнему каменном лице. Ну да, сложновато... Решение попроще не заставляет себя долго ждать: руками построить сердце, как частенько делают айдолы, а после крепко-крепко, любовно обнять себя. А вот это уже легче лёгкого! ...Чонгук безразлично моргает. На лице сплошное непонимание. Какие-то сердца, объятия... Ежу понятно, что ничего не понятно. Любовь — это ведь гораздо больше, чем глупые сердечки и прикосновения. Это чувство. Такое прекрасное и такое печальное... Тэхён опускает глаза к земле и кусает губы, изо всех сил пытаясь выдумать что-то этакое... А что, собственно, выдумывать? Велосипед давным-давно изобретён. Как и эта игра, и это слово, и даже способ отлично его показать. Вот как у Кёнсу, например. Даже он понял! Его Тэхён и выбирает. Убедившись, что Чонгук внимательно смотрит, он медленно тыкает пальцем в себя, после — указывает на него, затем, повторяя точь-в-точь за Кёнсу, касается своего сердца и, в конце концов, подходит к Чонгуку. Медленно, робко... вдруг касается его. Сердца. И так и замирает в волнительном ожидании. А сердце стучит, как проклятое — аж уши закладывает. И рука... Правая рука пульсирует от стука, почти подпрыгивает на грудине в такт. Только она не на своём сердце. Она... на его. На его?! Тэхён вскидывает голову и тут же утопает в омуте чужих глаз. Ярких, горящих, манящих... Всё вокруг меркнет перед ними. И он даже не сразу слышит, когда Чонгук отвечает — так громко тарабанит эта глупая мышца в груди. А когда приходит в себя, на подкорке навязчивым эхом вторит его голос: — Расставание. И вокруг слышатся разочарованные вопли. — Братан, ну ты чего?! — больше всех возмущается Кёнсу — хмурый не на шутку. — Там же очевидно было! Чонгук не отвечает. Ни ему, ни кому-либо ещё. Молча убирает наушники в карман, молча уходит к толпе, молча садится — чуть поодаль от всех. Залипает в телефон, ни на кого более не глядя. Немного погодя, и вовсе встаёт и уходит куда-то, ни с кем не прощаясь. А Тэхён продолжает стоять на месте, как вкопанный. И всё-всё хорошо понимать. Конечно, он понимает. Не самый глупый же, в конце концов. И Чонгук не глупый, тоже всё отлично понял. А ответил неверно — специально. Точнее, вполне себе верно — он ведь показывал на них. А между ними разве есть любовь? Глупый вопрос. Между ними нет ничего. И они тоже никто. Минус на минус даёт... минус. Такая вот неправильная арифметика. И всё равно Тэхён улыбается, и даже не через силу — уголки губ сами ползут вверх, лишь немного, едва ощутимо дрожат. И когда рядом вдруг возникает Жен, провожающая Чонгука хмурым взглядом и выглядящая такой злюкой, каких ещё свет ни видывал, улыбается ей тоже в попытке разогнать эти дурацкие тучи. А то, глядишь, дождь пойдёт... И, не дай бог, далеко не с неба. И, не дай бог, этот дождь смоет чьи-нибудь маски. Не дай бог, это будут чьи-то фальшивые чувства. Не дай бог, он оголит даже чью-нибудь боль... И всё-таки как хорошо, что им это не грозит! Ведь пока Тэхён улыбается — дождь не посмеет нагрянуть. Так что, давай, продолжай улыбаться. Улыбайся, Тэхён.***
Скрип старенького матраца. Шелест страниц. Тихий вздох. Откинувшись на спину, Тэхён несильно жмурится и потирает веки, пытаясь избавиться от мутной пелены. Последние несколько часов он провёл за чтением одного из своих самых любимых романов, погрузившись в трагичную историю героев, их любовь и боль так сильно, что даже не заметил, как устали глаза и затекли все возможные конечности, теперь отдающие неприятным покалыванием. Как не заметил и того, что из окна вместо тёплого яркого солнышка отныне на него глядели хмурые тучи, а по блестящему прежде стеклу мерно тарабанил дождь, с недавних пор ставший частым гостем их лагеря. Последующие после середины месяца дни можно было описать одним лаконичным «меланхолия». Порог, именуемый «пятнадцатое августа», повлиял на всех без исключения, и доселе активные, весёлые и дружные ребята медленно, но верно стухли, отдавшись своей хандре с головой. Тем более, что сама погода благоволила: начавшееся ни с того ни с сего хмурьё лишь добавило серости и сырости в и без того лишённые радости будни. Так и проходили дни один за другим и существенно ничем друг от друга не отличались. Репетиции с Сонён подошли к концу, а вместе с ними закончилось и веселье, что они несли. Чимин и Хосок подолгу пропадали на занятиях Сокджина, ставших более объёмными и долгими, а когда возвращались в домик — либо репетировали дальше, пытаясь отточить свои выступления до идеала, либо заваливались спать до самой ночи — единственного времени суток, когда они могли провести хоть немного времени друг с другом. Так, впрочем, жили и все остальные, кто решился участвовать в прослушивании. Оставалось совсем немного до дня Х, и никто из ребят не хотел упасть лицом в грязь перед людьми, от которых во многом зависело их будущее. Оттого и выкладывались на все сто, игнорируя усталость и грусть — от мысли, что совсем скоро им всем предстоит попрощаться. Тэхён по возможности старался ходить на все репетиции и поддерживать друзей в их нелёгкие времена: делом, словом и просто своим присутствием. Просто потому что мог и хотел. В конце концов, ему всё равно было нечем заняться, кроме книг, которые он уже вдоль и поперёк перечитал, а одиночество привлекало гораздо меньше, чем запах сырой земли и подпевающая ребятам морось. Всего один раз за эти несколько дней им удалось собраться привычной компанией с Пандемониум, и лишь дважды за всё это время он пересёкся с каждым из них по отдельности. Точнее, дважды — только с Намджуном и Юнги, которые ходили такими же хмурыми и загруженными, как и все остальные в этом лагере. С Чонгуком же всё обстояло иначе. Сколько раз они столкнулись с ним один на один — Тэхён не сосчитает, да и не возьмётся. Много. С того самого дня, как он ушёл во время игры, перевернув всю его душу вверх дном одним сухим словом, они стали пересекаться где бы то ни было настолько часто, насколько не пересекались все прошлые месяцы лета. Судьба будто играла с ними злую шутку, нарочно сталкивая их в одном и том же месте одновременно: столовая, душ, поляна, забор около озера, дорожка, сцена, туалет и даже чьи-то домики, в которые они оба изредка заглядывали по своим делам. И если Тэхён каждой встрече был рад, несмотря на все явные признаки чужого недовольства, Чонгук его мнения явно не разделял и уже совсем скоро исчезал с поля зрения, оставляя после себя лишь шлейф такого полюбившегося Тэхёну аромата и мрачную атмосферу, которую чувствовали, пожалуй, все, но никто не мог объяснить. Всё, что ему оставалось — молча растягивать губы в трещащей по швам улыбке и бесконечно много думать одни и те же мысли, что с каждым разом причиняли всё больше боли. В конце концов, он ничего не мог сделать с этим. Сколько бы ни пытался непринуждённо заговорить, совсем легко и ненавязчиво коснуться в попытке задержать его, сколько бы ни пытался выйти хоть на какой-то контакт — ничего так и не получилось. С ним не хотели говорить, его не хотели трогать, не хотели даже просто видеть... И как бы сильно ни играла в нём смелость, как бы ни выло это глупое сердце от каждого взгляда, каждого невесомого прикосновения, Тэхён был бессилен. Абсолютно бессилен перед человеком, который, наверное, просто не хотел его больше знать. И просто — не хотел: во всех смыслах, вариантах и гранях. Вот так всё легко и просто. Зажмурившись до ощутимой боли, Тэхён открывает глаза и упирается взглядом в привычный деревянный потолок. На фоне мерно шумит усилившийся дождь, волоски колышет свежий ветерок, тянущийся из приоткрытой форточки, а в глазах всё по-прежнему плывёт. Привычный способ расслабить глаза не помог — слишком сыро. Дурацкая переменная облачность... Медленно перевернувшись набок, Тэхён уставился на дверь. Почему-то вдруг вспомнилось, как совсем недавно и одновременно с тем так давно в неё влетела сестра и утащила их всех играть в водные войнушки. И как сначала было весело с Хосоком, и как позднее он тонул в глазах Намджуна, и как... как дико билось сердце рядом с ним. Как он играл ему на барабанах, оголяя душу, как они бегали друг от друга (точнее — Тэхён от него) по всему домику, обливаясь колючими струями, как он лежал под ним, смеясь и моля о пощаде. И как он нависал над ним — такой большой, мокрый, тяжело дышащий — и бесконечно долго смотрел. Глаза в глаза. И эти его странные слова, этот огонь в глазах... Покорённый, спокойный, нежный... И даже будто бы... Раздаётся внезапный звонок. Громкая вибрация прыгающего по тумбочке телефона бьёт по ушам. Тэхён, коротко взглянув на мигающее «Сестрёнка», растягивает губы в улыбке и принимает вызов. — Привет, сестрёнка! Как ты? В ответ из динамика вылетает... судорожный всхлип. Тэхён моментально напрягается. — Жен? Почему ты... — Тэхён-а! — вдруг громко взвывает сестра. — Пожалуйста, приди ко мне! Мне так плохо! — Что случилось? Где ты?! — В душевой. Я, похоже, ногу сломала... Ну или вывихнула... Поскользнулась, упала и что-то хрустнуло. Сначала не поняла, а теперь та-ак бо-ольно! — и снова заливается слезами. — Пожалуйста, приди за мной. Я не знаю, что делать. Не могу встать... Так больно! Тэхён резво подскакивает с кровати. От волнения и страха за сестру едва не подкашиваются ноги. Голова идёт кругом. Сломала... Вывихнула... Поскользнулась... Вмиг вся описанная сестрой боль взваливается на него. Внутри всё скручивает, тошнит. От мысли, что она там сейчас одна, становится больно вдвойне. Сжав телефон крепче, Тэхён выдыхает дрожащим голосом: — Я сейчас прибегу, Жен-и! Только не двигайся, хорошо? Ничего не делай. Я сейчас... сейчас прибегу... И, откинув телефон обратно на тумбу, срывается с места. Тихое и виноватое «извини, Тэхён-и» растворяется в громком хлопке двери.***
До душевой Тэхён добегает так быстро, как не бегал ещё никогда. Сердце бешено стучит, лёгкие горят, а ноги дрожат так сильно, что впору свалиться прямо здесь, но всё это меркнет перед мыслями о сестре, сидящей там, внутри, в слезах от боли. Всё происходит как в тумане: в тумане он оказывается у крылечка, в тумане преодолевает ступеньки, в тумане залетает внутрь, дыша через раз и думая все свои самые худшие думы, в тумане... Впечатывается всем телом во что-то твёрдое. И одновременно с тем — мягкое, пахнущее сыростью и отголосками некогда яркого, острого, такого страшно знакомого аромата... Сделав шаг назад, Тэхён поднимает голову. «Что-то» разворачивается следом. Две пары глаз непонимающе смотрят друг на друга. Проходит секунда, пять, десять. Дыхание немного выравнивается, ноги остывают, и только сердце продолжает колотиться, как сумасшедшее, точно намеревается вырваться из груди. Тэхён оглядывает Чонгука — такого же мокрого, тяжело дышащего, удивлённого — а после медленно выглядывает из-за его плеча, обнаруживая там, прямо на полу... никого. Судорожный выдох громким эхом разносится по душевой. Она абсолютно пуста. Вновь вернувшись к глазам Чонгука, Тэхён пытается найти в них ответ. А когда не находит — с его губ срывается самое растерянное на свете: — А где Жен? Она... Прежде, чем он успевает договорить, за спиной раздаётся громкий хлопок, а следом —короткий щелчок. Тэхён дёргается. Одновременно с Чонгуком разворачивается на звук. Дверь, которую он в спешке оставил распахнутой, теперь была закрыта. Чонгук, молча минуя его, подходит ближе. Несколько раз дёргает металлическую ручку. Та в ответ лишь ритмично щёлкает. Тэхён осторожно встаёт рядом с ним, наблюдая за безуспешными попытками открыть дверь. — Что случилось? Замок заело? Чонгук не отвечает, продолжая с силой дёргать несчастную ручку и толкать ни на что не поддающуюся дверь. Тэхён поджимает губы, несколько раз пытаясь помочь ему, но в итоге возвращаясь на своё место — Чонгук молча отодвигает его, всем своим видом требуя не мешать. — Наверное, из-за ветра захлопнулась, — рассуждает Тэхён, в конце концов, прислонившись к соседней стене. — Он сегодня слишком сильный. Чонгук вдруг останавливается, в последний раз хлопнув по двери — особенно сильно. Его резкий взгляд скользит к Тэхёну, бегло пробегается по лицу: большие, яркие глаза с мокрыми ресницами, нос, лёгкий отпечаток подушки на щеке, чуть надутые алые губы. Весь такой раздражающе робкий, глядящий в самую душу, разрывающий её в клочья своими нескрываемыми чувствами: очаровательным стеснением, тоской... любовью... Любовью... Какой же всё-таки глупый этот пшеничный мальчик. Глупый и смелый. Он ему не ровня. С суховатых губ срывается безрадостная усмешка. Чонгук к чертям бросает запертую дверь и уходит обратно в основное помещение душевой, так ничего и не ответив. Тэхён кусает влажные губы и осторожно следует за ним, подходя к раковинам следом за Чонгуком. Их глаза лишь на секунду пересекаются в зеркале, прежде чем второй включает воду и споласкивает ещё слегка красноватое лицо. Видимо, снова бегал. Тихо вздохнув, Тэхён усаживается на свободную тумбу. Вглядывается в коридорчик, в темноте которого скрывается запертая дверь. Как же странно вышло... Именно когда они вдвоём здесь — взяла и захлопнулась. Ещё и вот так, прямо намертво. И где Жен? Может, её нашли раньше и помогли? Хотя и неясно когда успели. Он добежал меньше, чем за минуту, а на улице никого не видел. Может, она сама ушла? Но как, со сломанной ногой? И телефон, дурак, не взял. Мог бы хоть позвонить, узнать где она, как, с кем... Здесь, правда, связь почти не ловит, но вдруг? Одни сплошные вопросы. Внутри скребётся волнение, точно злая кошка — требует ответов, чтобы успокоили и приласкали. А рядом никого. Никого, кроме него. Но он уж точно не приласкает, не успокоит... Между ними снова сплошной холод. И ведь так радостно на душе от того, что они снова наедине. Что Тэхён снова может разглядывать его, прямо как сейчас, когда по его серьёзному лицу стекают капли; что может говорить с ним, пусть ему и не отвечают, а если и отвечают, то сухо и нежеланно; что может просто быть с ним рядом, ведь этого так жаждет всё его нутро... И настолько же это всё радостно, насколько совершенно грустно. И настолько же это всё желанно для Тэхёна, насколько ненавистно для Чонгука. Никто. Он помнит. Всё ещё прекрасно всё помнит... Но не может отказать себе хотя бы в одном — общении. Ведь делать здесь всё равно нечего, правда? Не будут же сидеть и молча ждать, пока их найдут. Так и с ума сойти можно... А у незнакомцев тоже куча тем для разговора. Тем более, в такой ситуации, как у них. Ведь общая беда всегда сближает... Да? — Что теперь будем делать? — всё-таки заговаривает он спустя минуту напряжённого молчания. — Ничего. — Нас скоро найдут? Как думаешь? — Не знаю. — И что, мы совсем никак не можем помочь? Чонгук вздыхает. Резко смотрит на него. — Есть предложения? Тэхён медленно жмёт плечами. Неловко предлагает: — Постучать? Может, кто-нибудь услышит. Чонгук усмехается. С очевидным сарказмом бросает: — Ну иди постучи. Тэхён дует губы. Ну а что такого-то... — Всё же лучше, чем совсем ничего... Разве нет? Вытерев лицо чуть подсохшей тканью футболки, Чонгук бросает безразличное: — Валяй. Чтобы хоть кто-нибудь услышал, стучать надо ногами. И то не факт. А так и выбить недалеко. Только перед директором сам будешь отчитываться. — Только и умеешь, что критиковать, — совсем беззлобно бурчит Тэхён. — У самого-то есть предложения? — Есть. Ты выбиваешь дверь, я — смотрю. Тэхён улыбается. Широко и ярко. Роняет с губ смешок. Вот хитрый! — Ну конечно, а я потом один получу! Чонгук, не меняясь в лице, всё так же насмешливо отвечает: — В этом и суть. — И тебе меня совсем не жаль? А вопрос... будто бы и не про этот глупый план вовсе. Будто бы совсем о другом. О них. О чувствах. Так и сквозит от него печальными «тебе совсем не жаль поступать так со мной?» и «тебе совсем не жаль меня отталкивать, игнорировать, грубить?». Совсем-совсем? Взгляды встречаются. Сердце колотится. Не отрывая глаз, Чонгук твёрдо произносит: — На войне все средства хороши. А ответ... чёрт его знает. Вряд ли Чонгук думает о таком. И в принципе — о нём. Только всё равно не ответил прямо. И снова, снова просыпается эта дурацкая надежда... На что? На то, что он ему небезразличен? Что тоже думает о нём, тоже чувствует это? Какие глупости... Тэхён поджимает губы. И ладно. — Жестокий... — Жестокий, — отвечает Чонгук. На уста вдруг просится улыбка. Снова в мыслях всплыл тот день. Мокрый, но такой счастливый... И он ему улыбался, и он его касался, и он был так близко... И сейчас близко. Только не улыбается, не касается. И тоже — жестокий. Тэхён осторожно взглянул на него. После — на включённый кран. И снова на него. А сделает что-нибудь? Что-нибудь ещё более жестокое? Всё происходит так быстро, что Чонгук не успевает среагировать. Секунда — и его лицо снова мокрое. А вместе с лицом и всё остальное: футболка, спортивки, обувь... Струя, пущенная умелыми руками, разлетелась от души и точно в цель. Протерев глаза от воды, Чонгук медленно взглянул на виновника торжества. Тот, посмеиваясь с его вида, отполз чуть дальше по тумбе. Подняв ноги, приобнял их руками в попытке огородиться ими, точно щитом. Ох, Тэхён, если бы тебя это спасло... Ответ прилетел заторможенный, но такой сильный, что Тэхён аж поперхнулся. Брызги разлетелись во все стороны: щедро облили зеркала, лужицей осели на пол и даже почти до скамеек добрались! Что уж говорить про Тэхёна, которого окатило так, что затекло аж в трусы! А ведь он был прикрыт... Продрав глаза, что точно под речной водой побывали, Тэхён разулыбался ещё сильнее. Развернувшись вполоборота, включил соседний кран, до которого было ближе, и ка-ак брызнул в отместку — не жалея сил и прямо в морду! Чонгук аж пошатнулся. А Тэхён снова спрятался за своим живым щитом. Разумеется — бесполезно. Удар Чонгука не заставил себя долго ждать — его опять окатили и снова втрое сильнее, чем он. Так и началась молчаливая ребяческая перестрелка. Тэхён переполз за раковину, чтобы было удобнее пуляться, а Чонгук остался на месте — ему и оттуда замечательно стреляется. Так замечательно, что Тэхён уже через парочку струй промок до нитки, пока он, чёрт горелый, оставался относительно сухим. Битые минуты они баловались водной стрельбой, как дети малые. Тэхён то глупо смеялся, то бросался короткими смешками, то заливисто хохотал, пуляясь широкой ладонью снова и снова. Чонгук же оставался верным своей скупой эмоциональности: тело напряженное, лицо по обыкновению твёрдое и сосредоточенное, и лишь изредка, словно по чистой случайности, на нём проскальзывала тень улыбки, а вечно тяжёлый взгляд будто бы смягчался, становясь таким тёплым, таким необычайно нежным, что было трудно поверить в него. И исчезал он так же быстро, как в Тэхёна прилетала очередная жгучая струя — снова и снова, вновь и вновь... Вероятно, они бы пробаловались так часами, позабыв и о ситуации, в которую попали, и о странных отношениях, в которых находились, и о мире за окном, если бы очередной удар Тэхёна не пришёлся мимо струи — ровно по крану, который, не выдержав силы, взорвался: вода хлынула с такой силой, что почти достала до потолка, а не ожидавший того Тэхён едва не свалился с тумбы — настолько она стала скользкой. Чонгук среагировал удивительно быстро. Придержав его, помог ему спокойно спрыгнуть на пол и тут же прижал обе ладони к мощной струе. Тэхён поспешил помочь, накрывая его холодные руки своими. — Чёрт, чёрт... — зашептал он, поджимая мокрые губы. Мелкие струйки то и дело вырывались из общей массы и усердно стреляли прямо в лицо. — Как её выключить? — Никак, — ответил не шибко довольный Чонгук. — Только перекрывать и чинить. — И что теперь делать? — Снимать штаны и бегать. Тэхён, вопреки его нехорошему тону, хохотнул. — Да ну тебя... — совсем не злобно. Напротив — мягко, ласково. Прямо как мама, когда они с папой творили всякие глупости в детстве. — Я же серьёзно. Как теперь... — Иди ищи что-нибудь твёрдое и плотное, чем можно заткнуть, — вдруг перебил его Чонгук. — Полотенце, трубка, палка... Что угодно, только быстрее. Я буду держать. Тэхён тут же загорелся, активно закивал. — Хорошо! Сейчас, я быстро... Убрав руки, он спешно развернулся и оглядел помещение душевой. Как назло, на глаза ничего не попадалось: ни полотенец, ни трубок, ни палок, ни вообще какой-либо мелочи, которой можно было бы попробовать заделать дыру. Как назло! — Что-нибудь плотное... — шептал себе под нос, осторожно шагая по мокрому полу из стороны в сторону. Внезапно взгляд наткнулся на небольшую бутылочку какого-то то ли крема, то ли спрея, одиноко валяющуюся в углу у самой последней душевой кабины. Видимо, кто-то из ребят уронил и не заметил. Благословение, не иначе! Тэхён уже обрадовался, что вот сейчас, сейчас они всё исправят и остановят эту ледяную воду, залившую практически половину пола в помещении (боже, что им будет!), как вдруг, сделав всего несколько шагов к цели, поскользнулся и громко рухнул вниз. Боль электрическим током прошлась по всему телу, особенно сильно откликнувшись в затылке. Тэхён рвано вздохнул и болезненно поморщился, медленно приложив ладонь к раскалывающейся голове. Изображение, когда он с трудом разлепил глаза, раскалывалось на тысячи осколков, точно разбитое зеркало, все звуки приглушились, словно бы он нырнул в ту речку на их чудесной полянке, и только его собственное имя — такое громкое, такое строгое и мягкое одновременно — с чужих уст слышалось почти отчётливо. И очень близко. Очень, очень близко... — Тэхён, ответь, — пронеслось громким эхом. — Слышишь меня? Тэхён невнятно промычал, вновь чуть приоткрыв глаза. Перед ними, всё так же размыто и осколочно, возникло лицо Чонгука. Сжав губы в плотную линию, он сидел рядом с ним и на что-то очень внимательно смотрел. Что-то... позади него. Или под ним... Ничего не понятно. И больно. Как же больно... — Что... — начал было Тэхён, глубоко вздохнув, как вдруг Чонгук приложил руку к его ладони, лежащей на затылке. Крепко прижал. — Не говори. Держи крепко. Я помогу подняться, — каждое слово — как бульканье утопающего под водой, но Тэхён, пусть и с трудом, понял, что от него хотят. Чонгук сначала приподнялся сам, а затем схватил его свободную руку и слегка приобнял, очень легко, несмотря на, казалось бы, стокилограммовый вес его тела, подняв на ноги. Всё закружилось пуще прежнего. Тэхён, как тот самый утопающий, вцепился в его плечи, склонив пульсирующую от боли голову. — Я просил держать, — не грубо, но строго произнёс Чонгук, уложив ладонь на его затылок и прижав лицом к своей ключице. Тэхён тихо прошипел. — Больно... Голова кружится... — Тебе надо прилечь, — выдохнул Чонгук у его уха. По телу, несмотря на паршивое состояние, побежали мурашки. Тэхён приоткрыл один глаз, уткнувшись взглядом в его плечо. И свою руку. Подозрительно красную руку... — Пойдём, осторожно. Давай. Слова Чонгука утонули в воздухе. Перевернув дрожащую ладонь, Тэхён уставился на красные, почти бордовые разводы. Это... — Это кровь? — прошептал он, не слыша самого себя. Сознание вдруг стало ускользать, путаться. В глазах поплыло пуще прежнего. Нет, крови Тэхён не боится. Просто её наличие означает, что всё совсем не хорошо. А откуда она? И что вообще произошло? И вообще... Как же болит голова... Становится всё хуже и хуже. Но не больнее. Боль медленно, но верно исчезает, и мир вокруг будто бы тоже. Чонгук что-то говорит, куда-то тянет его. Тэхён, шумно задышав, пытается сказать, что не услышал его, просит повторить, но губы всё никак не размыкаются, не издают желанных звуков. Тело становится лёгким, точно набитое ватой, пальцы расслабляются, больше не сжимая так сильно мокрую, ледяную кожу, а по его ступням струится вода, словно он — прекрасная вольная птица, пролетающая над водой, задевающая её кончиками пальцев. Всё вокруг словно затихает, стирается, и стремительно сгущается жуткая темнота, забирая своими огромными лапами весь свет. И уже больше не чувствуются холодная кожа под пальцами, ласкающая пятки вода и горячее, шумное дыхание на ухо. Лишь на задворках сознания, где-то очень-очень далеко, будто бы даже не в этой Вселенной, слышатся громкие крики, смутные, неразборчивые голоса и едва уловимое щебетание пролетающих мимо птиц. И Тэхён улетает вслед за ними. В лёгкую и спокойную темноту.***
Солнце медленно, но верно опустилось за горизонт, уступив место уютному вечеру. Бушевавшая ранее непогода стихла, оставив после себя лишь сырость земли и свежесть воздуха, которым было особенно приятно дышать после стольких дней жуткой духоты. Небо с каждой минутой темнело всё сильнее, потихоньку вокруг загорались фонари, придавая поляне особенного уюта, а кожа покрывалась мурашками от по-летнему прохладного ветерка — было не холодно, но зябко. Вдвойне трясло от нервов, в эту самую секунду разыгравшихся до предела. Уже около получаса Жен мерила шагами крыльцо у домика тётушки Сольхён, кусая чувствительные губы до крови и думая только о том, каково там, внутри, сейчас её больному брату. С момента, как он упал в обморок, прошло достаточно времени, и ни она, ни стоящий рядом Кёнсу, всё пытающийся её успокоить, так и не узнали: пришёл он в себя или нет. Внутрь их обоих не пустили, наказав ждать снаружи, и каждая последующая минута, проведённая в ожидании, была мучительнее предыдущей, едва не сводя её с ума. — Почему никто не выходит? — в сотый раз звучит один и тот же вопрос. Жен останавливается у двери, сверля её нервным взглядом. — Что, если ему стало хуже? Что, если он умирает? Господи... — прикрыв лицо руками, она медленно сползла на корточки, уткнувшись в свои голые колени. Кёнсу оказался рядом в ту же секунду. Присев около Жен, он крепко обнял её, прислонив к себе, и тоже хмуро взглянул на дверь. — С ним всё в порядке, не накручивай себя. Возможно, они просто делают перевязку или ждут, пока он очнётся. Жен всхлипнула, уткнувшись в его грудь. — Я сейчас с ума сойду... — захныкала она. — Я так боюсь за него... Кёнсу, запустив пальцы в её волосы, приложился губами к дрожащему затылку. Вновь обвёл взглядом дверь, за которой, судя по тишине на крыльце, никто даже не разговаривал. И только он собрался встать и, забив на просьбы старших, постучать, как вдруг раздался щелчок. Долгожданный щелчок! Жен среагировала моментально. Подняв зарёванный взгляд к двери, спешно утёрла слёзы с румяных щёк и поднялась на ноги, в два шага оказавшись у двери. Кёнсу встал рядом, в ожидании поглядывая на дёргающуюся ручку. Мгновение спустя дверь отворилась. В проходе возник Чонгук. Жен тут же взбодрилась, подбежав к нему с неуёмными вопросами: — Как он? С ним всё в порядке? Он пришёл в себя?! Чонгук неспешно взглянул на неё. Его глаза неприятно загорелись. — Жить будет, — и, метнув взгляд в Кёнсу, добавил: — Если вы оба не найдёте ещё какой-нибудь «гениальный» способ столкнуть нас. Глаза младших от услышанного широко раздулись. Они коротко и неловко переглянулись. — Что? — дёрнул бровями Чонгук. — Думали никто не заметит ваши детские игры? Самые умные нашлись? — Мы хотели как лучше, — хмуро возразил Кёнсу. — Ваше «лучше» теперь лежит за этой, — он указывает пальцем на дверь. — дверью с сотрясением. Скажите спасибо, что не с разбитым черепом и кровоизлиянием. И всё из-за чего? Из-за ваших бредовых попыток столкнуть нас. Не знаю зачем это, но догадываюсь. Что, довольны результатом? — без доли прежней насмешки. — Но мы правда хотели как лучше! — прикрикнула Жен. — Что нам оставалось делать? Наблюдать за тем, как он страдает из-за тебя, потому что ты поступаешь, как полный кретин?! Брови Чонгука взлетели ввысь. А Жен... понесло по полной. Сорвало все тормоза. Глазища разгорелись, тело выпрямилось, напряглось, а ноги сами шагнули ближе, прямо к твёрдому, как скала, Чонгуку. Подбородок дёрнулся. Шкатулка завелась. Но в ней не балерина. В ней — маленький, злой демонёнок... Берегись, кретин. — Что удивляешься, а? — нагло спрашивает она. — Да, ты! Ты кретин! — выкрикивает почти ему в лицо. — Только и делаешь, что расстраиваешь его, отталкиваешь, грубишь! И за что? Чем он это заслужил? Тем, что ему понравился такой сухарь, как ты? — она раздражённо усмехнулась. — И жаль! Надеюсь, он уедет и забудет тебя! И найдёт кого-нибудь в сто раз лучше! А ты... — она едва не захлебнулась своей злостью. — А ты пожалеешь, что такой трус! Закончив свой монолог, она отступила от него, точно от прокажённого и, ещё раз гордо дёрнув подбородком, даже не удостоив его взглядом, скрылась в домике тётушки, тихо прикрыв за собой дверь. Кёнсу ещё несколько секунд поглядел на брата, словно ожидая от него хоть какой-то эмоциональной реакции, а затем, так ничего и не дождавшись, разочарованно вздохнул и удалился следом за своей ненаглядной. А Чонгук... как стоял, так и стоит: прямо, уверенно, твёрдо. Лицо как камень — эмоций ноль. Вновь усилившийся ветер обдувает его, точно пытается сломить. Но он — статуя: высокая, крепкая, сильная. Ей всё нипочём. Лишь там, внутри, где никому не видно, прочный камень стремительно трескается под властью пожаров, разгорающихся так сильно, что вдруг хочется во всё горло закричать от боли — так они горят, так обжигают, плавя внутренности... А в голове ещё звучит злобным эхом, добивая и добивая: страдает, кретин, забудет, пожалеешь... трус... И вот от статуи отпадает первый кусок. И сама она — рушится. Беспощадно и безвозвратно.***
Палец мягко мажет по струнам. Гитара взвывает, наполняя тихую поляну нежными звуками. Задрав голову к небу, Намджун прикрывает глаза. Лёгкий ночной ветерок ласкает лицо, сверчки напевают свои громкие песни, а пальцы на струнах двигаются на автомате, играя что-то незамысловатое, сочиняя на ходу. Прошла уже четверть часа с тех пор, как закончится очередной урок музыки, а Намджун так и не нашёл в себе силы встать и вернуться в домик. Сославшись на усилившуюся головную боль, что по-прежнему мучила его после произошедшего несколько дней назад, Тэхён извинился, попросил закончить пораньше и, как-то грустно обняв напоследок, удалился к себе, оставив его наедине с любимой гитарой и нелюбимыми мыслями, которые терзали особенно сильно в моменты одиночества. Мыслями о не отпускающем прошлом. Об искренности. О разрывающих изнутри чувствах. О ком-то, кого не хочется ни знать, ни видеть, ни желать. О ком-то грубом, высокомерном, жестоком... О ком-то, вопреки всему, важном. И всё ещё отвратительно нужном. Всё еще до ужаса лю... — Добрый вечер. Гуляешь? Палец соскальзывает со струн, издавая противный гудящий звук. Открывая глаза, Намджун натыкается на стоящего прямо напротив Сокджина. Одетый по обыкновению классически — в брюки и рубашку, расстёгнутую на две верхних пуговицы и с задранными рукавами до локтей — он стоит метрах в двух и неотрывно разглядывает его, точно какой-то любопытный экспонат в музее. Намджун глушит гитару ладонью и коротко кивает, устремляя взор к необычайно звёздному небу. — Вроде того. — Я присяду? Ничего не отвечая, Намджун просто отсаживается ближе к краю, уступая ему немного места. Сокджин, тихо поблагодарив, присаживается рядом. Не спеша осматривает его: подрагивающие ресницы, блестящие на свету волосы, расслабленное тело, сильные руки... в которых крепко зажата тёмная гитара. — Решил порепетировать? — У меня был урок с Тэхёном. — И как его успехи? — Он очень способный, но это не то, что ему нужно, — спокойно произносит Намджун. — Музыка не для него. Сокджин какое-то время ещё смотрит на него (и его от природы строгие глаза ярко-ярко блестят в жёлтом свете фонарей), но в итоге лишь молча кивает, видимо, принимая как данность — Ким Тэхён хоть и создан для музыки, но музыка создана не для него. И так бывает. И это нормально. Ведь все мы для чего-то созданы. Нужно лишь найти это «что-то» и осознать, что оно — наше. Даже если перед этим придётся очень много раз ошибиться. С людьми, кстати, работает точно так же. Сокджину это известно как никому другому. — Зачем пришёл? Затяжная тишина нарушается негромким голосом Намджуна, всё ещё неотрывно рассматривающего звёзды. Мужчина, всё ещё неотрывно рассматривающий его, так же негромко, словно страшась разрушить то самое хрупкое между ними, отвечает: — Решил воздухом подышать. — Зачем пришёл ко мне? — Я всегда прихожу к тебе. Намджун, оторвавшись от звёзд, смотрит на него. И столько всего мелькает в одном этом взгляде, что Сокджин на мгновение теряется. Как же давно он не смотрел на него так... Как давно не сидел так близко... Так давно, что, казалось, прошла уже целая жизнь. Целая жизнь без него... — Я скучаю по тебе, Намджун, — вылетает само по себе, но Сокджин и не останавливает себя, не тормозит. Напротив, лишь подливает масла в огонь: двигается ближе, касается ладонью его холодной щеки... Даёт добро хлынувшим чувствам. В который раз за последние два месяца. — Ты даже не представляешь как сильно. Намджун, пробежавшись глазами по светлому лицу, кладёт руку поверх его. Сжимает крепко, словно тростинку посреди бушующего океана. — Представляю, — отвечает он тихо и искренне. Сокджин улыбается, нежно погладив его щёку большим пальцем. Но уже в следующую секунду от улыбки не остаётся и следа. Голос Намджуна звучит точно гром среди ясного неба: — Представляю, потому что точно так же скучал по тебе тогда. Но помнишь, что ты мне ответил, когда я пришёл к тебе и сказал об этом? — вопрос риторический. Помнит — видно по глазам, в которых тонны разъедающего душу сожаления. Намджун улыбается. И повторяет, ничуть не жалея его (и себя): — «Мне пора». Его взгляд резко тяжелеет. Ладонь, лежащая на руке Сокджина, сжимается сильнее. И, обхватив ту едва не до хруста костей, тянет её вниз — прочь от себя. Последние слова бьют больнее, чем тысяча ножевых: — Мне пора, Сокджин. И, поднявшись вместе с гитарой, не удостоив его даже коротким взглядом, спокойно удаляется прочь, оставляя старуху у разбитого корыта, а старика — у разбитого сердца. Своего собственного сердца, отданного ему много лет назад и так и не забранного обратно.