Я не понимаю, почему это называют разбитым сердцем. Такое чувство, что и все кости сломаны тоже.
© Джаред Лето
Когда гитара издаёт свой последний протяжный рёв, и помещение резко погружается в тишину, стены и пол всё ещё вибрируют под влиянием мощных инструментов. В унисон слышатся три тяжёлых вздоха. — Заново, — устало командует Намджун, одним движением ладони зачёсывая влажные от пота волосы и снова касаясь новеньких струн. Ритмичный стук палочек друг о друга в очередной раз срывает красную ленту. Громкое, почти истеричное начало ожидаемо сотрясает стены гаража. В последнее время живые репетиции участились. Пока остальные ребята исправно посещали свои занятия и не спеша готовились к выступлениям, все трое, и без того уверенные в своих силах, были заняты куда более важным делом — новым альбомом, которые они выпускали под конец каждого лета вот уже четвёртый год подряд, находя какое-то особенное вдохновение на работу с музыкой здесь, в лагере. Все спорные наработки, сделанные в течение года в городе, парни брали с собой в это место и каждый раз чудесным образом им удавалось сдвигаться с мёртвой точки, доводя до идеала всё от лирики до инструментала. Этот год, безусловно, не стал исключением, и теперь, когда новый альбом, состоящий из четырёх максимально проработанных треков, уже ждал своего часа в звукозаписывающей студии, а затем и на музыкальных платформах и в сердцах пока ещё небольшого количества слушателей, они могли уделить всё внимание приближающимся прослушиванию и концерту, на котором как раз собираются выступить с одной из новых песен, проигрыванию которой уделяли всю предыдущую неделю по несколько долгих часов. В общем и в целом, никто из них не переживал о предстоящих выступлениях: лагерь — место свободы и веселья, в котором любые ошибки, даже критические, никем из ребят не воспринимаются всерьёз, а в программе официального прослушивания, устроенного Сокджином, на их номер заявлена Animal in Me, что само по себе придаёт им железную уверенность: её они играли бесчисленное количество раз и теперь наверняка смогут безупречно отыграть даже с закрытыми глазами и ногами вместо рук. По крайней мере, так они думали до сегодняшнего дня. Но как бы не так… Очередной прогон закончился там же, где и все предыдущие — на барабанной партии Чонгука. Напряжённая тишина снова завладела помещением. Юнги не выдержал первым, опустив свою гитару и развернувшись к мемберам: — Чонгук, бро, что за хуйня? — и, быть может, таким грубым ему быть отнюдь не хотелось, но вышло так, как вышло. Чонгук, опустив палочки, поднял на друга откровенно заёбанный взгляд, но ничего не ответил, лишь сильнее затянув эту нервирующую тишину. Юнги хмыкнул — уж кому-кому, а ему терпения не занимать. — Говори. — Продолжаем, — строго бросил Чонгук, поднимая палочки вверх и начиная привычно отсчитывать. — Не продолжаем, — предельно спокойно, но твёрдо перебил Юнги, перекинув через шею ремешок от гитары. — Мы уже двадцатый раз прогоняем песню, которую играли сотни раз на протяжении нескольких лет, и ты запарываешь всё на одном и том же моменте, как-будто впервые сел за барабаны, — сдержанно заявляет он, убирая гитару прочь. — Не хочешь объяснить, что за хуйня с тобой происходит? — Юнги, — грозно обращается к нему Намджун, нахмурившись. — Что? Я заебался терпеть и делать вид, что всё нормально и мы не катимся в какую-то неведомую пизду. Проблема есть — значит, её надо решать, а не сидеть с языком в очке, — ровным, стальным голосом. Повернувшись обратно к Чонгуку, молча испепеляющему его тяжёлым взглядом, продолжил: — Ты — лучший барабанщик из всех, кого я знаю, и это просто позорище — то, что сейчас происходит. Ты выйдешь вот так на сцену и к хуям сольёшь нам прослушивание, о котором мы мечтали столько лет. И всё почему? Потому что слишком гордый, чтобы заговорить о том, что тебя жрёт. А мы не читаем мысли, если не забыл. Чонгук, не дёрнув и мускулом, откладывает палочки и молча встаёт из-за барабанов под внимательными взглядами двух пар глаз. Никак не среагировав на терпеливый монолог друга, он просто обошёл инструмент и… направился к выходу. В последнее время атмосфера в группе значительно поменялась, и это заметили, пожалуй, все. Изменилось всё: начиная ощущениями в присутствии друг друга и заканчивая разговорами, которым раньше уделялось гораздо больше времени и энтузиазма. Пропали откровенность, близость, которая раньше ощущалась на любом расстоянии и, что самое страшное — доверие. Братство, всегда связывавшее их на каком-то необъяснимом уровне, больше не чувствовалось: ни в словах, ни в эмоциях, ни в действиях. Теперь они казались совершенно чужими людьми, по чистой случайности сформированными в одну группу, брошенными в один дом и словно бы даже насильно вынужденными контактировать. Глубоко в душе это пугало всех троих, но как это предотвратить не знал никто. Безусловно, такое бывало и раньше. От продолжительного нахождения рядом друг с другом и от бесконечных репетиций рано или поздно устанет любой, даже самый социализированный человек, но до такой степени прежде не доходило, и ни у кого из них такой расклад в принципе не вызывал вопросов: было достаточно всего нескольких суток порознь, чтобы ощутить нехватку друг друга в своих жизнях. На этот раз всё было иначе, и причину этого глубоко внутри понимал каждый из присутствующих, но вместо того, чтобы сесть и разобраться, они просто продолжали отмалчиваться, пока проблема, наплевав на их причины, продолжала стремительно развиваться, в конечном итоге достигнув пика здесь, в этой комнате. Чонгук уже собирался дёрнуть ручку и совершенно бесстыдно свалить отсюда, но ничего не вышло — у самой двери его резко дёрнули за локоть. — Ты не уйдёшь, пока мы не решим всё, — процедил Юнги. Чонгук медленно перевёл взгляд на сжимающую его руку и стиснул челюсти, поиграв желваками. Юнги слабо дёрнул его за локоть. — Ты слышал меня? — настойчивее прошипел он. Чонгук по-прежнему молчал, не глядя никуда, кроме своей руки, которую продолжали больно сжимать и дёргать, вместе с кожей задевая стремительно воспалившиеся нервы. Юнги тоже был на пределе, но, как и всегда в таких ситуациях, умело держал себя в руках. До поры до времени. Намджун несколько раз что-то сказал, но никто его не услышал. Молчание было слишком громким, оно заглушало всё вокруг: все звуки, слова, мысли. Они просто смотрели друг на друга: Юнги — с угрожающим ожиданием, Чонгук — с безразличием, граничащим с агрессией, но не происходило ровным счётом ничего, пока, в конце концов, второй не попытался вырвать руку, чтобы открыть дверь и в очередной раз сбежать от разговора. Но снова провалился. Юнги, схватив его крепче, выдал железное: — Значит, будем по-плохому. Крайне тяжёлый вздох и новый сильный рывок стали спусковым крючком. С коротким хрустом выдернув руку из захвата, Чонгук развернулся и впечатал его в напряжённую челюсть, хорошенько приложившись к острой как нож кости. Костяшки мгновенно пронзило болью, но Чонгук не обратил на неё никакого внимания — ему сразу же щедро прилетело в ответ, аккурат в скулу. Он зашипел, крепко схватив друга за плечи и грубо впечатав его в деревянную стену. Не дав сказать ни слова, ударил снова, но долго в таком положении они не простояли: Юнги хоть и казался хлипеньким, но в силе ничуть не уступал — кость у него тяжёлая. В этом Чонгук в очередной раз убедился, когда его кулак прошёлся по тому же месту, что и в прошлый раз, и на несколько секунд картинка в глазах почернела, а Чонгук дезориентировано пошатнулся, ослабив хватку. — Сука! — воспользовавшись ситуацией, Юнги грубо толкнул Чонгука в грудь и повалил на спину, сев сверху. В следующую секунду снова последовал удар, а потом и ещё один, и Чонгук уже даже не пытался разобрать, где именно болело сильнее всего, но сопротивляться не переставал, махая кулаками вслепую. Сплюнув кровь из разбитой губы, Юнги взял его за грудки и прошипел прямо в лицо: — Я с тобой по-нормальному начал, но раз ты, блять, не понимаешь, давай поговорим так. Может, мозги на место встанут. Новый удар прилетел… куда-то. Чонгук особо не понял, болело абсолютно всё, но инстинктивно закрыл руками височную зону, чтобы спасти самые слабые места. Юнги пыхтел и шипел ещё что-то, продолжая наносить удары, пока в какой-то момент Чонгук, рывкнув не собрался и не поменял их местами, приложившись грубыми ладонями к чужой шее. Голова кружилась, взгляд всё никак не фокусировался, и последнее, что он успел перед тем, как снова упасть на спину — сильно приложиться локтем по чужому носу. Адреналин захлестнул обоих, боль почти не чувствовалась, и всё, что они успевали — наносить короткие, но сильные удары, перекатываясь со спины на спину. Это было делом жизни и смерти — ударить побольнее, показать свою злость, выпустить то, что так долго копилось внутри, и никто из них не думал ни о красоте мордашки, ни о других последствиях этой драки. Всё свелось к каким-то животным инстинктам, даже дружба, о которой оба всё равно помнили, отошла на второй план и так продолжалось до тех пор, пока громкий крик Намджуна, наконец, не достиг сознания. Чонгук порывисто вздохнул, ожидая следующего удара, но его не последовало. Через мгновение с его тела пропала и тяжесть. — Вы совсем с ума сошли? — прикрикнул Намджун, дёрнув Юнги вверх. Тот под влиянием его рук приземлился на задницу и поднял горящий взгляд на поднявшегося Чонгука. Усмехнувшись, прошёлся большим пальцем по кровоточащей губе, игнорируя жуткую боль в челюсти и в носу. Чонгуку досталось больше: глаз опух и поплыл, нос и уголок губ кровили, а на скуле стремительно расцветал зачаток гематомы. — Полегчало? Хорошо поговорили? Всё решили? Идиоты! Проигнорировав гневные от отчаяния комментарии, Чонгук грубо оттолкнул его от себя и взглянул на Юнги сверху вниз. Тот дерзко дёрнул бровями, не то скрывая за этим привычным действием боль, не то пытаясь вывести Чонгука ещё сильнее, получить и отдать ещё больше эмоций. Молча сплюнув, Чонгук прошёлся запястьем по носу, стерев кровь. Уголок губы сильно защипал. Не произнеся ни слова, он переступил друга и направился к двери. Уже через пару мгновений та хлопнула, едва не слетев с петель. — Щенок, — Юнги сдавленно рассмеялся, проведя большим пальцем по окровавленной нижней губе. Переглянувшись с ним, Намджун протяжно вздохнул и молча последовал за Чонгуком. Догнать его оказалось непросто — тот, словно и не видя ничего перед собой, удалялся прочь с такой скоростью, что, казалось, за ним гнался, по меньшей мере, серийный убийца, а не вымотанный репетицией, ссорой друзей и неопределённостями в жизни Намджун, у которого даже не было сил искренне злиться. Конечно, это далеко не первая их ссора. Разногласия были всегда, и это нормально — то, что три разных взрослых человека имеют разные мнения и взгляды на определённые вещи, но никогда прежде на памяти Намджуна ещё не доходило до такого незрелого конфликта с ребяческим рукоприкладством и оскорблениями. Они знают друг друга достаточно, чтобы решать все проблемы спокойными разговорами, в конечном счёте приходя к компромиссам, вот только на этот раз сдержаться не смог никто — слишком долго копились внутри эти наивно замалчиваемые эмоции. Вовсе не удивительно, что вместо маленькой, тусклой вспышки произошёл самый настоящий взрыв, последствия которого разгребать придётся ему. Значительно ускорившись, Намджун громко крикнул: — Чон! Тормозни! Но тот, проигнорировав его, ни на секунду не замедлился. Намджун, набрав в лёгкие воздуха, позвал его громче: — Серьёзно, Чонгук? Что за детский сад ты устроил?! Остановись и вернись в дом. И снова игнор. Намджун, нахмурившись, перешёл на бег. Возможно, трогать его сейчас — не самый лучший вариант, быть может, ему тоже прилетит от «горячей» руки, но отпустить его бог знает куда в одиночестве он не может. Чонгук — не Юнги, который если ещё не остыл, то, по крайней мере, остынет в ближайшие несколько минут и помнить забудет о том, что ещё полчаса назад по его лицу ездили кулаком. Чонгук себя съест. Сожрёт заживо. Не столько из-за ссоры, сколько из-за правды, которая пришлась хлёсткой пощёчиной голосом Юнги и правды собственной, переживаемой в одиночестве, не разделённой натрое — так, как было бы правильнее. Легче. Намджун, впрочем, не думает о своей будущей участи, когда, догнав парня у душевых, хватает его за плечо и разворачивает на себя. Их взгляды пересекаются на долю секунды. Чонгук резко ведёт плечом, уходя от болезненного касания. Намджун отдёргивает руки и, тяжело дыша после вынужденной пробежки, требует: — Вернись, и мы спокойно поговорим. Ты расскажешь нам всё, что мучает тебя, а мы выслушаем. Как взрослые люди, а не конченные малолетки, Чонгук. — Отъебись, — в ответ прилетает в предупреждающем тоне. Больше Чонгук ни секунды не задерживается на месте. Не одарив друга даже коротким взглядом напоследок, он разворачивается и уже собирается продолжить путь в неизвестность, как вдруг воздух заполняется хлопком, тихим шипением и следом — шедевральными матюками, принадлежащими, бесспорно, Чимину. Сведя брови к переносице, тот что-то выкрикивает в спину удаляющемуся Чонгуку, а затем переводит обеспокоенный взгляд на… Тэхёна, держащегося за правое предплечье. Его взгляд устремлён вперёд — туда, где только что скрылся Чонгук, едва не сбивший его с ног резким столкновением плечом к плечу. — Это что сейчас было? — напряжённым голосом интересуется Хосок, обескураженно оглядывая друзей. Чимин молча перевёл взгляд на Намджуна, ожидая от него объяснений. А Намджун… очень хотел бы ответить на их вопросы. Да только все мысли заняли чужие глаза, в которых беспокойство и печаль — такие неправильные и непривычные, что он не против даже вдребезги разбиться, лишь бы стереть их, больше никогда не видеть там, где место только счастью. Да только не его эта доля. Не его...***
Новая книга — новый дивный мир, в который можно сбежать из реальности каждый раз, когда приспичит. Тэхён частенько пользуется этой возможностью вот уже несколько лет, с тех самых пор, как рассорился с родителями и друзьями, и реальность перестала быть столь же яркой и интересной, какой была раньше. Именно с тех пор его комната в городе — почти наполовину библиотека, состоящая из совершенно разных книг-миров, в которых он побывал, а в памяти всё ещё хранятся герои и некоторые сказанные ими слова, их поступки и чувства, которые они приносили своим появлением в его жизни на несколько быстро пролетающих часов. Эти часы, как правило, были лучшими — они лишали его собственной боли и позволяли ненадолго погрузиться в чужую, почувствовать себя другим человеком с другой, чаще всего более тяжёлой судьбой. Его восхищали сила, упорство и смелость, с которой герои двигались дальше, оставляя всё плохое позади, живя настоящим и медленно выстраивая для себя лучшее будущее, и каждый раз он закрывал книги с искренней гордостью за тех, кто, в конце концов, справился и обрёл долгожданные покой и счастье. И он чувствовал их. Вот так просто и без хитростей несуществующие люди заставляли его чувствовать себя лучше, чем живые и вполне себе реальные, снующие туда-сюда за дверью его комнаты. И это было не столько грустно, сколько удивительно. Не так давно Тэхён поймал себя на мысли о том, что с момента приезда в лагерь почти не притрагивался к книгам, коих взял немало. Лишь изредка, когда заняться было нечем, а все остальные были заняты или отдыхали, Тэхён брал в руки очередной переплёт и прыгал с головой в новые и старые, уже знакомые, но горячо любимые истории до тех пор, пока его не отвлекали ребята, предлагая заняться чем-нибудь. Здесь, в реальном мире. Вместе. Конечно, он не ожидал, хотя и очень сильно верил. Не ожидал, что в лагере найдутся друзья, с которыми они переживут так много всего интересного, с которыми каждый день — новый сюжет для какого-нибудь простенького летнего фильма или книги. Не ожидал, что здесь он переживёт ту бурю эмоций и чувств, которые в последние годы дарили ему только бумажные люди и их судьбы. Не ожидал, что здесь ему будет так хорошо, что убегать из реальности снова просто не захочется. В конце концов, он не ожидал, что всё это будет ощущаться так, словно он на самом деле попал в книгу, в другой мир — настолько отличающимся от его прежней жизни казалось происходящее в стенах этого лагеря. И хотя это всё ещё так, ему всё ещё хорошо здесь, он искренне любит всех друзей, которых обрёл, и каждый день всё ещё приносит ему радость, в последнее время на книги стало тянуть чаще, даже тогда, когда было чем заняться и без них. В этом, конечно, можно было бы обвинить тот неожиданный телефонный разговор с мамой, на какое-то время вернувший его в грязную реальность, но Тэхён, по правде говоря, едва ли вообще вспоминал про это после слов Чимина и Хосока, которые его не только очень хорошо поддержали, но и пообещали, что не бросят одного ни за какие коврижки. Значит, дело было в другом. В чём — Тэхён медленно, но верно осознавал. Книги, на которые его особенно тянуло, были о любви. — Как думаете, с кем мы попрощаемся в этом году? — Чимин внезапно нарушает затяжную тишину, видимо, дойдя до края скуки, от которой маялся уже битый час, пока Тэхён и Хосок молча читали каждый своё. — Ты о чём? — промычал второй, так и не отрываясь от страниц. — Прослушивание, — подложив руку под щёку, вздохнул Чимин. С Хосоком они по прежнему вели себя отстранённо, хотя и начали понемногу уделять друг другу внимание в беседах, что не могло не радовать Тэхёна. — Кого-то из лагеря выберут и им придётся покинуть его навсегда. Кто это будет? — Ты? — тем же отсутствующим голосом произнёс Хосок, продолжая читать. — Я тоже думаю, что ты, — подал голос Тэхён, выглянув из-за книжки с лёгкой улыбкой. Чимин театрально отмахнулся, упав на спину. — Я серьёзно, — он глубоко вздыхает, на некоторое время замолчав. — Думаю, это точно будут Пандемониум и кто-нибудь из наших девочек. Сонён давно пора в айдолки, — забавно хохотнул Чимин. — Тебе повезло, что она не слышит тебя, — усмехается Хосок. — Не то секир-башка. — А чего так? — интересуется Тэхён, оставляя закладку на нужной странице и откладывая книгу в сторону. — Ой, — отмахивается Чимин, хихикая. — Она просто не любит культуру айдолов. Для неё, крутой рокерши, эта попса — что-то вроде оскорбления. — Надо же… Жен такая же, — хихикнул Тэхён. — Кстати, у неё тоже все шансы, — задумчиво протянул Хосок, словив благодарный взгляд Тэхёна. — Вот вы вообще можете себе представить, что кого-то больше не будет? — не унимается Чимин, перекручиваясь с одного бока на другой. — И не одного человека, а сразу нескольких. Может, даже больше, чем нескольких. Может, многих. Я вот не представляю и даже не хочу. Не знаю, как буду приезжать сюда. Все уже как родные, даже новички. А что говорить про тех, с кем мы бок о бок столько лет? Вот те же Пандемониум, например… Мы, может, и не близки так, чтобы прямо в дёсна долбиться всей компашкой, но не чужие ведь люди. Четыре года дружим. — Да уж, их здесь будет очень не хватать, — соглашается Хосок, наконец, следуя примеру Тэхёна и тоже откладывая свою книгу. — Они — душа этого лагеря. — Но ведь это не конец? — спрашивает Тэхён, зажевав губы. — Даже если они уйдут, мы сможем общаться с ними. Интернет, телефоны, личные встречи. Разве нет? — с какой-то неестественно громкой надеждой в голосе. — Да, но, — Чимин снова ненадолго замолкает. — Это всё сложно. Там ведь подготовка к дебюту, потом сам дебют, потом популярность, а дальше всё ещё сложнее. Мало кому удаётся сохранить дружбу и даже отношения в таких условиях. — Думаешь, мы сможем? — с замиранием сердца. Чимин лишь неопределенно хмыкает, выдыхая тихое «Да чёрт его знает». Конечно, хотелось бы. Но от них не зависит ровным счётом ничего. А раз так, есть ли смысл об этом думать? Тем более сейчас, когда ещё ничего не решено? Ответ очевиден! — Во всяком случае, их не будет здесь. Именно здесь, с нами, в этом лагере, — продолжает Чимин. — Это место лишится огромной части себя. Не сомневаюсь, что его залатают другие ребята, но это будут не они — вот что дерьмово. Целая эпоха уйдёт, — как-то безрадостно усмехается Чимин. Хосок, о чём-то глубоко задумавшись, даже мускулом не повёл, выглядя безучастным и незаинтересованным в этой беседе, но потухшие глаза выдавали его с потрохами — ему, казалось, было даже более, чем грустно. Причина, впрочем, ясна, как летний день — мало кому удаётся сохранить дружбу и даже отношения в таких условиях. А Тэхён… наперекор плохим мыслям снова улыбается. Искренне. И снова его сущность не дремлет, напоминает о себе в самый подходящий момент: если у них такое будущее — значит, надо жить настоящим (тем более, что оно у них такое прекрасное и светлое); значит, надо проводить вместе больше времени сейчас, чтобы в этом самом будущем ни о чём не жалеть; значит… надо всё успеть. Всё, чего очень хочется. Всё, от чего очень страшно. Всё… Мысль обрывается вместе с настойчивым стуком в дверь. Чимин, нахмурившись, громко, чтобы наверняка услышали, орёт «Заходите», и уже в следующую секунду в их светлый домик вваливаются Пандемониум, впуская вместе с собой в помещение лёгкий ночной ветер, неожиданно пробирающий до костей. Их… только двое. — Что случилось, чёрт возьми? — Хосок, шокированный увиденным, тут же поднимается с места и первым делом подходит к Юнги, осторожно касаясь его подбитого лица. Тот, зашипев, уворачивается от болезненных прикосновений. — Кто это сделал? — Вы что, махались? — со смешком интересуется Чимин, удивлённый такому эффектному появлению, кажется, отнюдь не меньше. — И зачем фонарики? — Всё потом, — отмахивается Намджун, тяжело дыша. Его дезориентированный взгляд путешествует по всему помещению до тех пор, пока не достигают конечной цели — взволнованного лица Тэхёна. Заглядывая в его глаза, он медленно произносит: — Мы не можем найти Чонгука. На мгновение в комнате повисает абсолютная тишина. Все, молча переглядываясь между собой, переваривают услышанное. Первым среди всех отвисает Чимин, завершая эту нелепую драматическую паузу осторожным: — В смысле не можете найти? В прятках, что ли? — Нет, — Намджун нервно вздыхает. — Вообще не можем найти. С тех пор, как он ушёл днём. — Что у вас произошло? — Хосок хмурится. — Поссорились, — немногословит Юнги, явно не желая делиться подробностями. А они, впрочем, никому и не нужны. Тэхёну так точно. Чонгук потерялся, ходит где-то в ночи и неизвестно, что с ним там и как — вот что важно. Потерялся — значит, надо искать, а не выяснять что, как да почему! И чего они так поздно спохватились? Ещё бы завтра вспомнили! А вдруг он где-нибудь с переломом лежит, в лесу потерялся или вообще, не дай бог, кто-то опасный укусил? Маловероятно, конечно, в Тэхёне сейчас больше паники, чем трезвости, но списывать такое со счетов тоже нельзя! И вообще, почему они все стоят?! Идти надо! — Не будем терять время, — быстренько натянув шлёпки, он подходит ближе и протягивает руку Намджуну. Ему и приглашение не нужно — сразу понял, зачем к ним пожаловали. Намджун молча смотрит на него несколько секунд, а затем дважды кивает, как-то слишком растерянно вручая в руки один из фонариков на прочной жёлтой верёвке. Повязав ту на руку, Тэхён развернулся и мельком оглядел друзей, сощурившись: — Вы идёте? — Спрашиваешь! — оживляется Чимин, подлетая с кровати и влетая в свои пушистые чёрные тапочки. Хосок, следуя за ним, быстро обувается и принимает фонарь со светоотражающим браслетом от своего парня. — Разделимся, — произносит Юнги, выходя из домика парней самым последним. Все останавливаются и разворачиваются, ожидая дальнейших указаний. — Где вы уже смотрели? — уточняет Чимин, задумчиво оглядывая окрестности лагеря. — На поляне — везде. — Заходили к другим? — Естественно. — Тогда лес? — Получается, — чуть хмурится Намджун, переводя взгляд в сторону густо посаженных деревьев, чьи величественные кроны отбрасывают пугающие лунные тени на лагерь. — И что, все туда пойдём? — с сомнением тянет Хосок. — Нет, — спокойно заявляет Юнги. — Мы с Намджуном сгоняем до обрыва и по пути заглянем на поляну, куда в поход ходили. Вы втроём — ещё раз осматриваете лагерь, все общие места сбора и прилегающую территорию. В лес — не дальше, чем на сто метров, иначе не вернётесь сами. Четверых искать будут уже собаки. На этом и порешили. Убедившись, что никто из лагеря их не заметил и наказав сразу звонить им в случае, если пропажа найдётся или объявится сама, Юнги и Намджун отправились по тропинке в лес. Хосока, как самого пугливого, было решено повторно отправить по домикам лагерных, для отвлечения внимания предложив в случае вопросов отмазаться прятками, мол, ограничений в местах не было, значит, кто-то мог спрятаться и у вас, колитесь! Чимина, как самого смелого, отправили шариться около леса и в нём самом, но не забыли напомнить про сто метров, а Тэхён вызвался обойти всю территорию лагеря и заглянуть во все общие домики, и в случае, если ничего не найдёт, отправиться вслед за Чимином. Так и разошлись по разным сторонам. Энтузиазма у Тэхёна было — хоть отбавляй. Сонливость, которая ещё недавно обнимала своими мягкими лапами за чтением, покинула его безвозвратно ещё в тот момент, когда раздался стук в дверь, а после на их порог ступили не трое парней, а двое. Что-то мерзкое поселилось в его груди ещё тогда, когда он впервые поймал взволнованный беглый взгляд Намджуна и увидел в его руках фонарики, которые были совершенно не к месту, если бы они, например, пришли просто потусоваться или поговорить о чём-то, но всё быстро встало на свои места, когда он произнёс имя Чонгука таким голосом, словно, по меньшей мере, нашёл того мёртвым. Тэхён много думал о том, что произошло днём. Никто так и не понял, что случилось между ними и почему Чонгук был так зол, а Намджун, в свою очередь, просто отмахнулся от объяснений, кинув усталое «потом» и ушёл обратно в дом, оставив Чимина и Хосока с ошарашенными выражениями лиц, а Тэхёна с ноющим плечом, двинули по которому очень неслабо — со всего размаху. И хотя к вечеру от этой боли не осталось и следа (лишь слегка оно отзывалось покалыванием в не очень удобных положениях), в душе всё ещё царил полный кавардак. Что произошло у Пандемониум? Что с Чонгуком было, когда он ушёл? Куда он пошёл и чем занимался один? Как плохо ему было и стоило ли вообще оставлять его вот так? Не думать об этом Тэхён не мог. Да, у них не самые хорошие отношения, да, они никто друг другу, и Чонгук ему явно не рад, ну и что? Он, может, и дурак, а, может, даже не «может», но ничего сделать со своими чувствами не в силах. И пускай его сначала оттолкнули морально, не самыми лестными словами, а потом и вовсе физически, в прямом смысле слова, но он всё равно переживал. Переживал и хотел помочь, поддержать, утешить, потому что… что? Потому что Тэхён считал его другом, а друзей он не бросает ни при каких обстоятельствах? Потому что его было по-человечески жалко? Или, быть может, потому, что Чонгук вызывал в его сердце такое волнение, которое не вызывал никто другой? Оббежав за пять минут всю небольшую территорию лагеря и оглядев все возможные места снаружи, Тэхён отправился к душевым, первым делом решив спросить ребят, которые были там, не видели ли они Чонгука. Получив отрицательные ответы, он самостоятельно осмотрел пустые душевые, зашёл в закуток, где стояли различные приспособления для уборки и инструменты для починки раковин и душевых, и, окончательно убедившись в том, что Чонгук не спрятался где-нибудь, где посмотреть даже не подумают, вышел, извинившись перед ребятами, которых потревожил громкими поисками. На крыльце остановился, прикрыв лицо руками. Осталась столовая, в которой и смотреть-то нечего, там сплошная открытая местность. Если его не нашли сразу — значит, нет. Вздохнув, задумался. Если бы, чисто теоретически, прямо сейчас они играли в прятки, куда бы мог пойти Чонгук?.. — А об этом месте кто-нибудь знает? Резко распахнув глаза, Тэхён уставился на небольшое здание столовой. — Из ищущих — никто. И тут его осенило — как по щелчку пальцев. Конечно, их место на кухне! Кто догадается посмотреть там? Кроме него — кто? Их ведь даже находили всегда последними и смотрели на кухне — в последнюю очередь! От собственной догадки перехватило дыхание. Недолго думая, Тэхён рванул туда со всех ног, едва не спотыкаясь на ступенях. Пытаясь сдержать облегчённую улыбку, залетел в столовую и, за считанные секунды пересеча всё помещение, остановился перед дверью кухни. Дёрнул ручку. Вошёл внутрь. Тихо. Кромешная темнота резала глаза. Переведя дыхание после бега, нащупал руками фонарик, свисающий с запястья. Включил. Направил сразу в нужную сторону — у него отличная пространственная память. Никого. Поджав губы, Тэхён медленно прошёл вперёд, подсвечивая себе дорогу, чтобы не споткнуться и не создать слишком много шума. Задержав дыхание, завернул в уголок, где ещё совсем недавно было так горячо, так невообразимо хорошо рядом с ним. Направил луч фонаря вниз. Опустил взгляд… В ответ, не моргая, смотрели два чёрных глаза. Облегчённый выдох оказался слишком громким. Но это неважно. Важно — что нашёлся. Всего лишь здесь, всего лишь на кухне, не где-нибудь в лесу. Целый и невредимый. Живой. Тэхён, ничего не говоря, прошёл вперёд и, развернув фонарь, чтобы яркий свет не колол глаза, сел рядом. Тихо, осторожно. Чонгук продолжал наблюдать. Так, как наблюдают хищники за добычей — в любой момент схватит и перегрызёт глотку. Но Тэхёну не страшно. Не здесь. Не с ним. Облокотившись на стену, повернул голову в сторону, встретившись с горящими глазами, от которых душа — всмятку. И фейерверки внутри, и песни, и даже землетрясения… А ещё пожары. Родные, безопасные, согревающие… Оторвавшись от его глаз, Тэхён слабо улыбнулся (так захотелось, потянуло) и сложил руки на коленях, приложившись к ним щекой. В ноздри ударил знакомый, не самый приятный запах. Чуть приподнявшись, глянул за Чонгука. Правая рука лежит на полу, а в ней — на три четверти пустая бутылка соджу, которую он чудом не заметил ранее. Пазл сложился. Тэхён грустно вздохнул, вновь заглянув в его глаза. Чонгук смотрел, не моргая. Откинувшись спиной на стену, Тэхён пожевал губы и ляпнул то, что первым в голову пришло: — Ты, наверное, в детстве всегда выигрывал в прятки, да? — лишь бы не молчать. В ответ — тишина. — И в волейбол. И снова. — И в гляделки. И снова… Тэхён, так и не получив ответ, сконфуженно улыбнулся. Снова приложился щекой к рукам на коленях, вздохнув. Сердце всё ещё быстро и громко колотилось после пробежки по лагерю. Спустя минуту обоюдного молчания он скромно произнёс: — Если тебя что-то тревожит, ты можешь поделиться со мной, помнишь же? Чонгук едва слышно вздохнул. Тэхён уже было подумал, что сейчас он встанет и уйдёт, вновь проигнорировав его, но Чонгук никуда не ушёл. Он… вообще ничего не сделал. Как сидел, так и сидит. И, кажется, даже не думает отвечать ему. Тэхён поджал губы, откинув голову на стену. Что ж, не впервой… Но это не значит, что он замолчит. Когда человеку грустно, лучшее, что может сделать другой человек — говорить с ним и необязательно на волнующую тему. Можно говорить о разном, любые глупости, главное — отвлекать. Ему вот всегда помогают разговоры! Тогда, после звонка мамы, он ведь только потому и пришёл в себя быстро: друзья говорили с ним. Да, не всегда получали ответ, как и он от Чонгука, но это гораздо лучше, чем сидеть в тишине, пока изнутри съедают плохие мысли. И если сейчас он сможет хоть немного помочь Чонгуку отвлечься от того, что заставило его спрятаться и напиться в одиночестве, он обязательно сделает это. Потому что его катастрофически не хочется видеть таким убитым, почти физически больно. Пусть лучше смущает, подкалывает, пусть даже отталкивает, обзывается… что угодно, лишь бы не так. Лишь бы не чувствовал себя плохо, не был таким... пустым. Тэхён улыбнулся своим мыслям. Решил пойти по другому пути. Уже даже подумал, с чего начнёт свой невероятно красочный отвлекающий монолог и открыл рот, чтобы заговорить, как вдруг: — Что ты здесь делаешь? Неестественно пустой, бесцветный голос прозвучал слишком громко в тишине пустой кухни. Тэхён, сомкнув губы, растерянно взглянул на Чонгука. Тот сидел, задрав подбородок, а его мутные от алкогольной паволоки глаза глядели в ответ сверху вниз. — В смысле? — В прямом. Зачем ты пришёл сюда? Тэхён зажевал губу, чуть нахмурившись. Что значит «зачем»?! — Чтобы убедиться, что ты здесь, — ответил он. — Зачем? — Ну… — Тэхён сконфуженно пожал плечами. — Намджун и Юнги пришли к нам и сказали, что ты не появлялся с тех пор, как ушёл днём, и мы начали волноваться, и… Чёрт, мне же надо написать им, что я нашёл тебя! Подожди, пожалуйста… Ох, они очень переживают… — Тэхён, поджав губы, засуетился. Как далеко успели уйти парни, пока он, дурень забывчивый, спокойно расселся здесь? Вот же!.. Выудив из заднего кармана свой телефон, Тэхён сощурился от яркого света, исходящего от экрана, на заставке которого — их с Чонгуком белочка с куском яблока в лапках. Мысленно улыбнулся, вспомнив, что тогда победил. Правда, желание до сих пор не загадал. Так и не придумал, чего хочет… Нет, отставить воспоминания! Сейчас не об этом — надо срочно написать ребятам! Общую беседу, созданную ещё месяц назад, он на всякий случай открыл сразу, чтобы быстро оповестить всех. Теперь надо только набрать место локации, отправить его и… Телефон внезапно выскользнул из пальцев. Просидев с пустыми руками несколько секунд, Тэхён перевёл удивлённый взгляд на своё запястье, крепко сжимаемое чужими пальцами. Кожа на месте соприкосновения загорелась. Чонгук покачал головой: — Ты меня не понял. — Что? — растерянно переспросил Тэхён. — Я спросил: зачем ты здесь? Тэхён взглянул на него с непониманием. — А почему не должен быть? — поинтересовался, поджав губы. Чонгук глубоко вздохнул и замер, прикрыв дрожащие веки. Около минуты они просидели в абсолютной тишине и темноте, прежде чем Тэхён, так и не получив ответа, заговорил первым: — Я переживал, поэтому я здесь, — шёпотом, почти беззвучно. И поспешил добавить: — Если что, я помню твои слова о нас, — от этого нас вдруг безумно потеплело в груди. Всего на мгновение. После — вспомнились те самые слова. Все до единого. Тэхён, грубо прикусив губу, продолжил: — Но ничего не могу поделать с тем, что волнуюсь за тебя. Это плохо? — Плохо, — тихо выдохнул Чонгук. — Очень плохо. — Почему? — последовал ожидаемый вопрос. В следующую секунду Чонгук, тяжко вздохнув, выпустил его запястье из крепкого захвата. Тэхён уже было думал, что сейчас его грубо оттолкнут или вовсе выгонят отсюда, но, вопреки ожиданиям, ничего подобного не произошло. Зато произошло другое: Чонгук его коснулся! Неожиданно, но так приятно, до мурашек, коснулся его щеки. Сначала двумя пальцами, легко и нежно, затем — всей ладонью, крепко обхватив его подбородок. Тэхён, как заворожённый, продолжал смотреть на него, не издавая ни звука и даже не дыша, игнорируя то, как сильно ладонь Чонгука сжала его лицо и то, как большой палец, вразрез остальным, мягко оглаживал его линию челюсти. Их лица были так близко, что кружилась голова, а на коже отпечатывался каждый горячий выдох, и Тэхёну даже показалось, что он опьянел — так сильно это сводило его с ума. Сколько это длилось он не помнил. Казалось, они смотрели друг на друга вечность, и чуть дольше пальцы Чонгука касались его кожи так грубо и сумасшедше нежно одновременно, пока он, прислонившись своим горячим лбом к его, не произнёс почти шёпотом, выдыхая слова прямо в его губы: — Потому что, Тэхён, — большой палец коснулся выемки под губой, заставив Тэхёна вздрогнуть. — Прекрати переживать обо мне, — мозолистая подушечка эфемерно прошлась по контуру губы, ощутив кожей судорожный выдох. — Прекрати заботиться обо мне, — он уткнулся носом в его щёку, находясь в опасной близости от дрожащих губ, и замер так на долгую минуту, тяжело дыша. Тэхён, замерев тоже, дышать перестал, коснувшись пальцами чужой ладони и прикрыв дрожащие веки. — Прекрати думать обо мне. Напоследок пройдясь носом по его щеке и сделав затяжной вздох, Чонгук резко убрал руку и отстранился, принимая прежнее положение. Схватив недопитую бутылку соджу, осушил её в несколько глотков, даже не поморщившись, и добавил, больше не глядя на Тэхёна, который так и не сдвинулся с места, словно был не более, чем глупой каменной статуей: — Прекрати всё это, Тэхён, — его голос в конец опьянел. Видимо, почувствовав сильное головокружение от большой порции алкоголя, выпитого разом, Чонгук откинул голову назад, очень громко приложившись затылком о стену, но никак не среагировав на это. Зато среагировал Тэхён — подорвался чисто на автомате, уже собираясь проверить, нет ли на стене крови, как вдруг Чонгук снова схватил его запястье и неожиданно рассмеялся. Его бездонные глаза приоткрылись, оглядев смущённого такими резкими переменами в его поведении Тэхёна. Медленно растягивая слоги, он выдохнул неожиданно грубо, вразрез с тем, как ещё минутой ранее касался его: — Иди заботься о том, кто тебя целует, а меня оставь в покое. Ясно? Тэхён впервые за долгое время вздохнул, даже не заметив, как всё это время не хватало воздуха. Он даже не успел переварить услышанное, бесследно исчезнув в двух чёрных дырах напротив, как позади послышался громкий кашель. Мгновенно вырвавшись из хватки Чонгука, Тэхён сел прямо и обернулся. В метре от них, скрестив руки, стоял Юнги, рассматривая то одного, то другого, пока его лицо не выражало абсолютно ничего. Хорошего? Плохого? Ничего. В конце концов, тяжко вздохнув, Юнги сделал несколько шагов к ним, молча поднял фонарик Тэхёна и вручил его ему, посмотрев странным, будто бы сожалеющим взглядом, прежде чем подойти ближе, присесть перед Чонгуком и, разочарованно покачав головой, произнести: — Поднимайся и пошли домой, ребёнок.***
— Так, с аккордами мы разобрались. Теперь бои, — Намджун покрепче перехватывает свою гитару и, мельком взглянув на струны, поднимает взгляд на Тэхёна. Тот, обхватив щёки ладонями, очень внимательно смотрит на струны, ожидая, когда учитель начнёт показывать. Его ресницы опущены, а блестящие губы очаровательно надуты, что не может не вызвать у Намджуна умилительную улыбку. — Вот это шестой, на мой взгляд, самый простой. В следующее мгновение его пальцы начинают скользить по струнам, создавая очень знакомый Тэхёну звук: большинство гитарных песен, знакомых ему, кажется, были сыграны с этим боем. Намджун проигрывает его несколько раз в быстром темпе, в котором обычно играют в песнях, а затем глушит гитару ладонью и хитрым голосом интересуется: — Запомнил? Тэхён улыбается, подняв на него немного растерянный взгляд. — Не очень. Можно чуть-чуть медленнее? Намджун смеётся, разворачиваясь так, чтобы ученику было получше видно струны и положение его пальцев. — Я шучу, Тэ. Конечно, ты так быстро не запомнишь. Смотри, сначала проводишь большим пальцем сверху вниз, — и тут же показывает в замедленном темпе, после чего поднимает взгляд. Тэхён кивает, давая понять, что запомнил. — Дальше необходимо заглушить струны. Складываешь пальцы вот так, — он прикладывает большой и указательный пальцы друг к другу, как бы накладывая один на другой. — И проводишь ими вот так, — Намджун снова повторяет первое движение, а после слегка стучит по струнам, заглушая протяжный звук. — Понял? Тэхён снова кивает, складывая пальцы как надо и показывая их Намджуну. Тот одобрительно мычит и вновь припадает к гитаре, проигрывая всё заново ещё несколько раз, прежде чем переходит к следующей части боя: — После глушения одним указательным пальцем два раза проходишься по струнам снизу вверх, — он отдельно показывает следующее движение. — Преимущественно по нижним струнам, старайся не доходить до верхних, — и показывает ещё раз с самого начала: большой палец, заглушка, указательный два раза. — Дальше снова глушишь, — он ещё раз медленно показывает, как это делать. — А после один раз проводишь указательным снизу вверх, — и проигрывает бой заново, теперь уже полностью: от первого движения по струнам до последнего. Закончив играть, Намджун снова заглушил струны ладонью и взглянул на Тэхёна. — Попробуешь? — Конечно! Намджун переложил гитару на его голые коленки и ещё раз, теперь уже с воздухом, повторив все движения. Уверенно кивнув, Тэхён опустил взгляд вниз, приложил пальцы к струнам и медленно, движение за движением, стал повторять шестой бой. Большой палец, заглушить (что у него сначала не очень хорошо получилось), два указательных, заглушить, один указательный... Большой, заглушить, два указательных, заглушить, один указательный... И снова: большой, заглушить, два указательных... Со стороны послышался свист. Струны так и продолжили гудеть, не заглушённые пальцами по порядку, когда Тэхён поднял голову и встретился взглядами с Чонгуком, уже через секунду остановившимся перед ними. Затормозив перед Намджуном, он мельком оглядел Тэхёна с гитарой в руках, после чего, никак не среагировав, обратил всё своё внимание на друга. — Что-то случилось? — сразу же поинтересовался Намджун, не позволив напряжённому молчанию повиснуть между ними. — Юнги зовёт. Сказать, что занят? — коротко сообщает он, смотря прямо на Намджуна и ни сантиметром правее. — По поводу чего? — Что-то с клавишами. Намджун тихо матерится. — Что с ними могло случиться за час? — с лёгким раздражением. — Иди и спроси у них, — грубее, чем следовало бы, отвечает Чонгук. Тэхён, поджав губы, смотрит на него подбитым щенком. С той ночи, когда он нашёл его на кухне, прошло два дня. Ни разу с тех пор они не разговаривали, даже не здоровались, а если и встречались где-то (что происходило довольно часто), Чонгук просто игнорировал его, казалось, не желая даже просто видеть. А может и не казалось... Тэхён, хоть убейте, совсем не понимает, что происходит между ними. Он хорошо помнит тот день, бесчисленное количество раз прокручивал их диалог и пытался найти точку невозврата — момент, с которого всё пошло наперекосяк, но, в конечном итоге, пришёл к выводу, что всё было не так с самого начала: с тех пор, как он появился на кухне и заговорил с ним. Или даже раньше: когда Намджун и Юнги заявились к ним в домик, объявив о пропаже. Или, может, всё это началось в тот день, когда он впервые ступил на поляну лагеря и посмотрел в его глаза? Тэхён не знает. Всё, что он понял из их разговора — Чонгука злят его чувства. Или, может, не злят, но явно не приятны — это и дураку понятно. Тэхён... он ведь отлично помнит его просьбы, помнит весь их разговор в ту ночь — от начала до конца, от буковки до звука... А ещё помнит сводящую с ума нежность, прикосновения, от которых замирало сердце и скручивались лёгкие. И резкую грубость после — помнит тоже. Тэхён помнит всё, но, сколько бы ни думал об этом, так и не смог понять — почему. Почему Чонгуку так неприятна его забота, почему неприятно, когда он о нём волнуется? И что сам Тэхён может сделать со своим глупеньким сердцем, которое, вопреки всему, продолжает переживать? Что он может сделать с мозгом, который продолжает думать о нём всё свободное время? И что, если ему просто... не хочется прекращать всё это? — А ты посмотреть не можешь? — спрашивает Намджун, вырывая Тэхёна из размышлений, которым нет конца и края. Чонгук ведёт бровью. — Я не разбираюсь в клавишах. — Окей, хорошо, — Намджун тяжело вздохнул, потерев пальцами переносицу. — Тогда поучи Тэхёна, пока я посмотрю, что там. Мы только что выучили шестой бой, покажи ему остальные. Чонгук снова мельком взглянул на Тэхёна, который всё это время смотрел на него снизу вверх, беспорядочно кусая губы. Хмыкнув, он бросил сухое: — У меня дела. И, поставив в их диалоге жирную точку, развернулся, удаляясь от них так же быстро, как появился, перевернув вверх дном всё: ход урока, мысли Намджуна и душу Тэхёна, который продолжал смотреть ему вслед даже после того, как он окончательно скрылся с горизонта. Намджун тоже провожал его взглядом: недовольным и задумчивым. В конце концов, что-то решив для себя, он взглянул на Тэхёна и мягко коснулся его оголённого колена: — Давай завтра на этом же месте? Решу все дела и нас никто не потревожит. Ответа не последовало. — Тэхён? — спустя несколько секунд вновь произносит Намджун. Но Тэхён его не услышал ни с первого, ни со второго раза: настолько погрузился в свои мысли, занимаемые теперь лишь одним человеком, что не почувствовал даже прикосновение прохладной ладони к своей горячей от жары коже. И снова он думал о нём. Снова размышлял о сказанных им словах. Снова чувствовал фантомные грубо-нежные прикосновения, горячее дыхание со вкусом алкоголя, а после — разъедающую сердце тоску, от которой никуда не деться, никуда не спрятаться. Лишь тогда, когда Намджун потянул его за руку и обратил на себя внимание чуть более громким обращением по имени, он будто бы проснулся, вздрогнув так, словно и правда умудрился уснуть здесь, посреди поляны, рядом с Намджуном, который не сводил с него печального взгляда. — Д-да? — растерянно выдохнул Тэхён, взглянув на него слегка удивлённым взглядом. — Прости, я задумался... Повторишь, пожалуйста? Губы Намджуна дрогнули в грустной улыбке.***
Закинув полотенце на плечо, Юнги сощурился и чиркнул зажигалкой с именной гравировкой. Впустив дым сигареты глубоко в лёгкие, он поднял ладонь с подаренной вещицей выше и подушечкой большого пальца прошёлся по аккуратной рельефной надписи: «Моя любовь к тебе вечна, Мин Юнги». Маленькие красные буквы, созданные на основе почерка одного конкретного человека, местами поцарапались и выцвели — пролетевшие годы сделали своё дело — но в таком виде казались ещё более симпатичными и искренними. Только вот самой искренностью от них уже давным давно не веет — и вот в этом время совсем не виновато. В этом виноват он сам. Прикрыв тяжёлые веки, Юнги сделал выдох, вместе с которым больше не приходило облегчения. Распаренное после душа тело обдувал тёплый вечерний ветер, а отдохнувший за полчаса мозг вновь задыхался от мыслей, сплетая из них огромные клубы. Преодолев ступени, Юнги ступил на тропинку и вновь затянулся, раздражаясь отсутствию хоть какого-нибудь эффекта от этой убийственной дряни. С самого утра он ломал голову над музыкой, внося некоторые правки в тексты альбома группы и с нуля работая над лирикой сольных песен, которые пишет время от времени, когда посещает вдохновение. Выпускать их не собирается — слишком много в них его души и переживаний, которыми делиться не хочется даже с самыми близкими — но для себя собирает все треки в коллекцию, изредка переслушивая, чтобы не забывать о совершённых ошибках и приятных моментах, отражённых в лирике его хриплых вокала и рэпа. Юнги не любит делиться своими мыслями. Все свои проблемы он всегда переживает самостоятельно и до скрежета зубов не любит, когда в его голове копаются другие люди. Его родители были излишне строгими людьми и за проявление эмоций, особенно негативных, осуждали, а порой даже ругали. Как и все маленькие дети он плакал, когда было плохо, смеялся, когда смешно, обижался, когда обижали и всё это, конечно, отражалось на его лице и легко подмечалось родителями, любимыми выражениями которых были «Не ной» и «Сделай лицо попроще, сейчас гости придут». Юнги даже не вспомнит, когда в последний раз плакал. Уставшему от строгости ребёнку было проще сделать вид, что в этом мире нет ничего, что могло бы пошатнуть его, создать нового себя: безэмоционального, пустого, тихого и покорного. Время прошло, от родителей он давно сбежал, не оставив ни весточки, а вынужденно созданный в далёком детстве образ врос в него с корнями, прижился, как родной, поверх старого, настоящего, и избавиться от него уже не представляется возможным. И, если быть честным, уже не хочется. Юнги принял его и даже смог найти плюсы не только для себя, но и для других: войны внутри него никогда не принесут неудобства людям, которых он ценит. И этого, пожалуй, достаточно с лихвой. Докурив сигарету и потушив её о небольшое деревце рядом с домом, Юнги поднялся по ступенькам на крыльцо и подошёл к двери, уже собираясь распахнуть её и ввалиться внутрь, как вдруг из маленькой щели, которую он оставил ранее, послышались голоса, вынудив его быстро замереть на месте. Один из голосов принадлежал Чонгуку, который, когда он уходил, занимался заменой струн на своей гитаре, а второй, казалось, доносился из динамика телефона, и в нём Юнги не сразу, но признал мистера Чона — отца Чонгука, с которым ему однажды довелось пересечься. Не почувствовав никаких угрызений совести, Юнги прижался к стене рядом с дверью и, склонившись чуть ближе к щели, прислушался: — ...Господин Ояма недавно слёг с тяжёлой пневмонией, — прозвучало из трубки. Чонгук промычал будто на автомате и следом — произнёс с плохо скрываемым безразличием: — Жаль его. — Ты меня не услышал, Чонгук? — строго спросил мистер Чон. — Услышал. Ты сказал: «Господин Ояма слёг с...» — Чонгук, словно робот, начал дублировать его слова, но отец его быстро перебил, вероятно, разозлившись: — Не паясничай! — прикрикнул мистер Чон, поразив громкостью даже стоящего за дверью Юнги. — Ты меня прекрасно понял. Вернёшься из своего лагеря на неделю раньше и временно возьмёшь на себя его обязанности. Будет хорошим опытом, прежде чем я начну обучать тебя руководительскому креслу. — Я не могу раньше, — железно заявил Чонгук. Юнги почти уверен, что сейчас его лицо хмуро как никогда. — Меня это не волнует, Чонгук, — мистер Чон тяжело вздохнул, словно несколько часов кряду возился с истеричным годовалым ребёнком. — Если я сказал, что ты должен быть в городе на неделю раньше, значит, ты должен быть здесь. — Я сказал, что не вернусь раньше, — продолжил стоять на своём Чонгук. Юнги усмехнулся: сын своего отца. — Уговор был на полное лето. У меня есть дела поважнее. На некоторое время повисла абсолютная тишина. Юнги уже было подумал, что кто-то из них сбросил и разговор закончился, но внезапно из щели послышался смех. Мистер Чон... рассмеялся? — Какие дела? Поважнее? — переспросил он так, словно сказанное сыном прозвучало, по меньшей мере, абсурдно. — И что же это за дела такие? — Прослушивание. Мистер Чон, услышав его, протяжно вздохнул. — Чонгук, скажи мне, — начал он опасно спокойным тоном. — У тебя плохо с памятью? Может, надо тебя к врачу отправить? — поинтересовался он так, словно и в самом деле переживал по этому поводу. — Ты забыл, что я тебе говорил про твои прослушивания и прочую бесполезную ересь? — Помню, — спокойно ответил Чонгук. — Тогда, быть может, ты забыл, что значит моё слово? — следом послышалось из динамика. — Забыл, во что я превращу твою дрянную музыку и твоих дружков одним звонком? Забыл, что директора всех приличных музыкальных компаний, в которых можно хоть чего-то добиться, мои знакомые? Или, быть может, забыл, что будущее этих твоих Юнги и Намджуна зависит от тебя? Хочешь, чтобы у них его не было? И всё из-за чего? Из-за твоего огромного эго, — грубо высказал отец. Юнги нахмурился. Конечно, он знал, кто такие родители Чонгука, знал про уговор на последнее лето в лагере, про то, что этой осенью Чонгук должен покинуть их, ударившись в семейный бизнес и даже о последствиях, ожидающих его и группу, если он этого не сделает, но это не помешало ему неприятно удивиться. Они с Намджуном искренне надеялись, что, в конце концов, Чонгук выберет их и забьёт на угрозы отца, и не раз давали понять, что готовы к тяжёлым последствиям, главное — вместе, но Чонгук, несмотря ни на что, был непреклонен в своём решении и, казалось, даже не был против пойти по стопам отца, просто приняв это как должное. До определённого момента. Когда всё перестало быть таким однозначным Юнги не знал. Он выступал обычным наблюдателем, замечая всё больше и больше изменений в Чонгуке и его поведении, анализировал его, пытаясь понять в чём дело, когда, в конце концов, его внутренние изменения начали отражаться на них с Намджуном и группе, и даже пытался вывести на разговор на той проклятой репетиции, когда осознал причину и хотел, чтобы Чонгук разделил её с ними (Юнги был уверен, что он и сам всё прекрасно понимал), но вышло всё так, как вышло: ссора, кулаки и «поиски» пьяного друга в ночи. Чего никто не знал и никогда уже не узнает — его местоположение Юнги было известно с самого начала. — Ещё хочешь на прослушивание? — как бы невзначай поинтересовался мистер Чон, когда напряжённая пауза между ними затянулась. Юнги хотел крикнуть «Да» и «Иди нахуй» вместо него, хотел влететь туда и отобрать трубку, чтобы сбросить этот злоебучий звонок и встряхнуть его за плечи, напомнив о том, кто он такой, и что они, его друзья, срать хотели с высокой колокольни на все эти угрозы. Юнги хотелось сделать хоть что-нибудь, чтобы Чонгук не согласился уехать, не согласился занять это сраное кресло руководителя, не отказался от своей мечты и своего человека. Но он не мог возразить, не мог изменить всё сам, вместо него. А Чонгук... молчал. Долго молчал. О чём он думал — одному богу известно. Но когда он, в конце концов, ответил, Юнги почувствовал, что хочет ударить его снова. Потому что: — Я приеду в конце лета, — всё же настоял он, сначала даже вызвав гордость у Юнги, но уже в следующее мгновение так легко убил её: — Приеду и можешь делать со мной всё, что захочешь. Зам, руководитель, кто угодно — я уже сказал, что согласен, — его голос, хоть и не терял сталь, стал мягче от усталости. Юнги разочарованно вздохнул. Завершая свой монолог, Чонгук добавил: — Но не трогай меня, пока я здесь — у нас уговор. Выполняй его по-человечески, отец. Тишина. Скрип половиц. Гудки.***
Новый день смело можно помечать в календаре красным маркером сразу по двум случаям: по срочным делам в город снова отлучился Сокджин, от которого ребятам в последнее время особенно не было продыху, а ещё полоска градусника, обычно зашкаливающего, впервые за долгое время опустилась до комфортной цифры, и теперь на улице было по-настоящему хорошо даже днём, в самое пекло! Ну не благодать ли? Ещё какая! Потому, как только автомобиль Сокджина скрылся с горизонта, ребята решили не терять времени и, договорившись о встрече на поляне через полчаса, назначили внеплановую репетицию концерта, который должен был состояться уже совсем скоро. Конечно, абсолютно секретно. Репетиция прошла легко и непринуждённо: ребята болтали, шутили и смеялись, веселились в перерывах, устраивая шуточные танцевальные баттлы, ещё раз обговаривали порядок и декорации, и, конечно же, прогоняли сам концерт и свои выступления несколько раз, пока все дружно не решили, что довели их до идеала. Не объективного, конечно — собственного, простого идеала. И пусть это не был уровень великих рок-звёзд, собирающих огромные стадионы, им было достаточно того, что каждый из присутствующих чувствовал себя счастливым, не загнанным в рамки безупречных выступлений, которые им предстояло показать в будущем на прослушивании. Когда репетиция подошла к концу, не было ещё даже шести вечера. Основная масса ребят удалилась по своим делам, но были и те, кто решил остаться и насладиться впервые за последнее время хорошей погодой на свежем воздухе. Расстелив покрывала на лужайке недалеко от сцены, они вытащили одну большую колонку, ловко составив общий плейлист, и собрались небольшими группками — кто как дружит. Дружили они, безусловно, все между собой, но, как это всегда бывает, чаще всего собирались отдельными компаниями — с теми, с кем за лето сблизились больше всего. Жен сидела вместе со своими соседками и ещё несколькими девочками, с которыми Тэхён часто видел её; Кёнсу, хоть и постоянно засматривался на его сестру, болтал со своими друзьями; сам Тэхён, конечно, оказался в компании Чимина и Хосока, что в основном молча ели фрукты, которыми их угостила аджума, и лишь иногда отвечали Тэхёну, который отрывался от книги и комментировал прочитанное, запуская темы для обсуждения, а Пандемониум, как и всегда, сидели втроём, попивая пиво под видом лимонада. Общались в основном Юнги и Намджун, Чонгук же — просто лежал на спине, сложив руки под голову и прикрыв глаза. Наверное, дремал. Слишком часто Тэхён ловил себя на мысли, что совершенно не понимает, о чём читает. Глаза автоматически бегали по строкам, а пальцы просто по привычке листали страницы, пока мозг был сосредоточен далеко не на сюжете и героях книги. Все мысли, проскальзывающие в его голове, всегда сводились к одному человеку — парню, лежащему всего в паре метров от него и наверняка даже не подозревающему о том, сколько места он занимает в его голове. Тэхён думал о многом, слишком много всего крутилось в его мыслях, бесследно теряясь в подсознании, но центральное место всегда занимал Чонгук. Он думал и о ссоре, которая наверняка произошла между парнями в тот день, и о том, как очевидно сильно она отбросила их друг от друга — изменения в их отношениях заметили даже Чимин с Хосоком, которые хоть и безумно хотели утолить своё любопытство и по возможности помочь, но решили всё-таки не лезть не в своё дело, что, безусловно, было правильно, ведь если они не поделились сами — значит, им это знать не нужно. Ещё Тэхён думал о словах Чонгука в ту ночь: размышлял и о самих словах, и о том, как рознились со словами его действия. Да, снова. И снова — ни к чему не пришёл, из-за чего чувствовал себя очень и очень плохо. Его почти разрывало от того, как Чонгук вёл себя одновременно с тем, как говорил все эти вещи, как он просил оставить его в покое в то время как сам был так близко, что Тэхён задыхался, словно из помещения высосали весь кислород. Было ли это обыкновенной издёвкой с его стороны? Привык играть с ним, дразнить, вот и не смог сдержаться, чтобы не помучить напоследок. Но неужели Тэхён ему настолько неприятен и ему было совсем-совсем не жалко поступать с ним так в такой момент? Говорить одно, а делать другое? Отталкивать от себя и при этом держать — крепко-крепко — его лицо, касаться носом щеки... Ведь если бы он его не трогал так — Тэхён бы, пусть и через боль, встал бы и выполнил его просьбу моментально. Тэхён бы сейчас не мучался, разрываясь от неопределённости. Не смотрел бы на него, как будто у того ответ на все его вопросы на лбу написан. Да он бы даже на глаза ему не попадался, раз уж тому так неприятны его забота и его чувства! Только бы он не держал так, словно все его слова были неправдой, не давал эту маленькую надежду на то, что он, Тэхён, для него тоже что-то значит... Потому что для Тэхёна он значит. И даже больше, чем просто что-то. Намного, намного больше... — О чём ты так задумался? — прозвучало совсем рядом с ухом. По спине мягко прошлась тёплая ладонь. Тэхён, потерявшийся глубоко в себе, вздрогнул, чуть не столкнувшись носами с Чимином. — Не знаю, — растерянно улыбнувшись, пробормотал Тэхён. — Наверное, сюжет такой интересный... — Наверное? — усмехнулся Чимин, перекинувшись на спину и дёрнув бровью, мол, ты серьёзно? Тэхён слабо кивнул, не зная, что ответить. Можно было бы, конечно, правду, но отчего-то не хотелось пока делиться с друзьями всем произошедшим. История длинная, часа не хватит, да и это ведь только между ними с Чонгуком — вот пусть между ними и остаётся. А если спросят что-нибудь, он тогда и подумает, что и как им рассказать. Чимин как-то странно оглядел его с ног до головы, словно заподозрил что-то неладное, но сказать или спросить ничего не успел — на всю поляну раздался крик, а после воздух принёс в своих лапах его запыхавшуюся от бега сестру, которая, улыбаясь, куда-то потянула его за руку. Тэхён, ничего не понимая, босиком поднялся с покрывала и так и пошёл за ней следом в темпе вальса, в конце концов, остановившись по воле сестры напротив Кёнсу и... Чонгука. Тот чуть нахмурился, оглядев сначала его, а потом и Жен с Кёнсу. Задал логичный вопрос: — И на кой этот сбор? Жен, сделав важное лицо, заявила: — Вдвоём играть скучно, поэтому вы будете с нами! Чонгук, всё ещё хмурясь, скрестил руки на груди. — Вокруг куча людей вашего возраста, которые не будут против скрасить ваш досуг. — Не будь таким вредным, брат, — буркнул Кёнсу, легонько хлопнув его по спине. Жен, переглянувшись с ним, добавила: — Мы хотим с вами, потому что вы достойные соперники! — Да, — поддакнул Кёнсу. — Ты бегаешь каждый день, а Тэхён... — Тэхён очень быстрый от природы! — продолжила за него Жен, заставив Тэхёна немного смутиться. Да вроде обычный он... Ну, пару раз выигрывал городские соревнования по лёгкой атлетике от школы, и в школе эстафеты бегал неплохо... Быстрый, но не прям очень! Явно не такой, как Чонгук, который со спортом в принципе на "ты". — Спорим, не догонишь его? — уверенно кинула вызов. Чонгук, дёрнув бровями, одарил её насмешливым взглядом. Боже, что она несёт! Тэхёна аж скукурузило всего! — Поверю на слово. — Нет, ты поспоришь, — тут же настояла Жен, как-то угрожающе улыбнувшись, чем вызвала у стоящего рядом брата чуть ли не инфаркт. Что вообще происходит?! — Если выиграешь — Тэхён выполнит любое твоё желание, — она посмотрела на брата, который уже даже не пытался понять, что вообще происходит, но удивлён всё равно был. Что он сделает?! — А если проиграешь... ммм... — она перевела задумчивый взгляд на Кёнсу, как бы прося его помочь. Тот, с секунду подумав, пожал плечами и выдал: — Поцелуетесь. — Во! Да, — поддакнула ему Жен. Тэхён, переведя на неё шокированный взгляд, уже было раскрыл рот, чтобы обратить на себя — между прочим, главного героя этой санта барбары! — внимание, как вдруг в уши врезался громкий смех, полностью сбив его со всякой мысли. Смеялся... Чонгук. — Что? — неверяще переспросил он. — Что непонятного? Если проиграешь — поцелуетесь! При нас, — взглянув на Кёнсу, который кивнул, Жен тоже кивнула. И хитро добавила: — Это вам за то, что подглядывали за нами тогда. Зуб за зуб! — Спасибо, я пас, — поднял руки заметно повеселевший Чонгук. И Тэхёна, конечно, не должно было так кольнуть из-за того, что он отказался и даже посмеялся со всего этого, будто поцеловать его было самой абсурдной вещью на планете, ведь они, вроде как, уже всё решили, но кольнуло. Кёнсу, переглянувшись с хмурой Жен, растянул губы в ухмылочке. — Зассал что ли? Чонгук, никак не среагировав на ребяческую манипуляцию, пожал плечами. — Пусть будет так. — Уу, а я то думал, что ты смелый, братец, — хохотнул Кёнсу, состроив разочарование на лице. — Смотрите, как боится проиграть! — Или выиграть, — поддержала его смех Жен. — Точно, — протянул Кёнсу, повернувшись к брату. — Что, так боишься поцеловать Тэхёна? Чонгук посмотрел на него бесцветным взглядом. И только Кёнсу на правах младшего брата знал, что в этом, на первый взгляд, обычном выражении его лица — угроза. Но всё равно продолжил выводить его: — Или... не поцеловать? — хитро прищурился Кёнсу. — Ребята, вы... — внезапно влез Тэхён, почувствовав, что дело пахнет жареным и весь этот цирк пора заканчивать, но его снова бессовестно перебили. И снова Чонгук, который, никак не изменившись в лице, влепил брату в лобешник. Тот, сморщившись, стойко вскинул подбородок и посмотрел на него хмурым взглядом. Прежде, чем он успел как-то ответить на это, Чонгук медленно произнёс: — Ты вóда. Жен, среагировав быстрее всех, схватила брата за руку и, рассмеявшись, побежала куда глаза глядят. Тэхён бежал за ней на автомате, чувствуя, как в босые ступни врезается мелкий мусор, причиняя боль, но она волновала его в последнюю очередь. В первую — Чонгук согласился. Согласился на эту глупую игру и, что самое главное, на её условия. Согласился на условия! Зачем? Почему?! Ведь если Тэхён выиграет.... Если Тэхён выиграет — они поцелуются. Вот так глупо, на спор, как дети какие-то, но ведь поцелуются... Если выиграет. Чонгук так уверен в своей победе? Или ему просто всё равно на эти условия? Ведь это всего лишь поцелуй, такая незначительная вещь, раз плюнуть, два плюнуть. Ерунда. Ерунда для всех, кроме Тэхёна. И вроде бы ему так хочется выиграть, чтобы Чонгук его поцеловал — зачем? что он хочет этим доказать? только себя замучает! — но поцелует ли Чонгук? Захочет ли он этого сам? И не станет ли Тэхён неприятен ему ещё сильнее после этого всего? Поцелует, потому что честный и держит своё слово. Но не захочет. А неприятен... Куда же ещё сильнее? Издевается, смеётся, игнорирует и даже уже прямым текстом сказал. Он разве что не плюётся в него при встрече. А на спор, из-за которого в случае проигрыша его придётся поцеловать, взял и согласился. И снова он даёт эту маленькую, совершенно глупую надежду... Тэхён впервые в жизни не рад тому, что он такой позитивный. Тем временем Кёнсу догоняет Чонгука (который явно позволил этому произойти, потому что даже глупый понял бы, что бежал он не в полную силу), а тот, видимо, не желая церемониться с этим спором, сразу же находит глазами Тэхёна, который за руку с сестрой уже успел убежать на приличное расстояние и теперь остановился, чтобы отдышаться. Жен, заметив бегущего к ним Чонгука, подтолкнула брата в спину и крикнула, не сдержав нервного смеха: — Беги! А Тэхён.... побежал, не оглядываясь. В нём на пару с желанием выиграть бушевал так вовремя проснувшийся дух соперничества. Но и он долго не прожил. В конце концов, когда он добежал до входа в лес, забылось всё: и эти желание и поцелуй, который он может получить, и все мысли, минутой ранее терроризировавшие его мозг — центральное место заняла обыкновенная животная сущность, издревна живущая такой простой, но важной истиной: когда гонятся — надо бежать! Вбежав в лес, Тэхён лишь на секунду позволил себе оглянуться, чтобы проверить как близко бежит Чонгук, но мгновенно пожалел об этом, потому что близко. Слишком близко, чтобы он мог себе позволить такие вольности, как остановка даже на полсекунды. Больше не медля, Тэхён стартанул куда глаза глядят — глубже в лес, в котором, к счастью, еще было светло. Лучи уходящего солнца прорывались через кроны деревьев, узорами падая на траву и толстые, крепкие стволы, пока Тэхён, сосредоточившись на том, чтобы не оказаться в каком-нибудь тупике, бежал, не взирая на горящие от жёсткого трения пятки. Он ловко лавировал между деревьями, молясь всем богам, чтобы у Чонгука это выходило хуже, но мечтам было не дано сбыться — Тэхён буквально чувствовал, как он дышит ему в спину, слышал его тяжёлые шаги, под которыми маленькие веточки ломались, издавая предсмертный жалобный хруст. Сил бежать уже не было, но он, несмотря ни на что, бежал, не волнуясь ни о чем. Он даже не думал о том, как они будут возвращаться обратно в лагерь, поругают ли их — всё по-барабану! Сейчас почему-то было хорошо, как никогда. Пока он бежал от Чонгука по этому красивому лесу, словно ещё несколько дней назад тот не приказал оставить его в покое так грубо и больно для сердца, словно они только приехали и едва-едва познакомились, а после пошли в поход и кормили вместе белочку у костра, улыбаясь друг другу — Тэхёну было хо-ро-шо! Выбежав на более менее пустую местность (что было довольно удивительно в таком густом лесу), Тэхён ускорился, вкладывая в это последние силы и искренне надеясь, что скоро на пути встретится хоть какая-нибудь тропинка, и он как-нибудь ловко обхитрит Чонгука, сделав вид, что побежал по ней, а сам спрячется за деревом и убежит обратно через лес.... Но тропинки ему так и не встретилось. Вместо неё лес стал редеть ещё больше, пока, в конце концов, впереди не показалась совсем открытая местность — очень светлая и пустая, что совсем не играло ему на руку, но Тэхён всё равно решил побежать туда, порассудив, что тропинка там наверняка есть. Только вот не подрасчитал, что нет никакой растительности. А ещё совсем не подумал о том, что бежит в быстром темпе уже достаточно для того, чтобы добраться до... речки. Зато это прекрасно знал Чонгук, который в последние секунды подозрительно отстал, перехитрив его и сделав вид, что сдался и устал, чему Тэхён, наивная душа, конечно, поверил и обрадовался. И очень зря — Чонгука недооценивать ни в коем случае нельзя. И это его третья ошибка за сегодня. Добежав до открытой местности, Тэхен на секунду затормозил и огляделся вокруг: пляж находился на спуске с небольшого обрыва, на который, когда они уходили, им помогали подниматься взрослые, потому склон был практически девяносто градусов и сами могли подняться только очень спортивные и высокие ребята. Бежать туда не было смысла — Чонгук позади уже передохнул и полон сил, он догонит его сразу же, не успеет тот даже попытаться забраться. Со всех остальных сторон отступления — вода, а на глубине Тэхён плавает откровенно плохо, так что и тут Чонгуку не составит труда поймать его. Больше вариантов нет (вариант остановиться и сдаться даже не рассматривался). А когда их нет — что делать? Верно, выбирать лучший! Развернувшись к воде спиной, Тэхён стал медленно отступать к ней. Дышал тяжело, лёгкие горели, а тёплый песок под ногами в противовес приятно массировал босые ступни, над которыми страшно надругались. Подняв глаза, встретился взглядами с Чонгуком. Тот, скрестив руки, расслабленно облокотился на ближайшее к речке дерево, поглядывая на отступающего Тэхёна с обманчивым спокойствием. Он улыбнулся. И, больше ни секунды не медля, развернулся и ломанулся прямиком в воду, сразу же услышав шаги за спиной. Вся ситуация вызывала лишь смех, и Тэхён, размахивая руками и ногами, не сдерживал себя, хихикая, как нашкодившее дитё. Сопротивление реки серьёзно мешало, но он не сдавался, продолжая делать крупные и быстрые шаги вглубь. Оказавшись в воде по шею, Тэхён расправил руки и резко двинулся вперёд, готовясь плыть, но не успел даже метра преодолеть, как его ноги схватили сзади, и, притянув к себе, тяжёлым грузом навалились сверху, утянув под воду. Тэхён, не успевший задержать воздух в лёгких, сразу же запаниковал и забарахтался, стремясь всплыть наверх, в безопасную среду. Получалось крайне плохо: ему ужасно мешала паника и Чонгук, рука которого, обвив его за талию, ухудшила положение, пресекая любые попытки всплыть самостоятельно. Но этого и не потребовалось: уже через мгновение Тэхён свободно дышал и отплёвывал попавший в рот песок, а Чонгук... Чонгук, не отпуская его, смотрел внимательно и хмуро, словно испугался (не за него, конечно — за то, что сам потопил). Вкупе с мокрыми волосами, прилипшими к румяному после пробежки лицу, он выглядел так забавно, что Тэхён не смог сдержать смех — рассмеялся прямо вот так, в его лицо, снова находящееся сумасшедше близко. Чонгук на это никак не среагировал. Даже мускулом не двинул. Зато Тэхён, не переставая хихикать от переполняющих эмоций, двинул: прижался ещё ближе и сцепил руки на задней стороне его шеи, теперь уверенный, что в безопасности — дна он не ощущал от слова "совсем". Чонгук нахмурился сильнее. Ну ещё бы, ему же неприятно рядом с ним: отстать просил, не переживать, не думать о нём... А ведь это не он, не Тэхён, к нему пристал! А ещё не он устроил эту игру, не он согласился и не он за ним побежал. Какие теперь к нему претензии? Никаких! — Попался, — зачем-то озвучил очевидное, устало улыбаясь и вздыхая. Он и сам весь румяный, дышать до сих пор тяжело, а босые ступни приятно щиплет от прохладной воды, заботливо смывающей с них всю грязь и боль. Вот бы и душу можно было так... Все люди мира, наверное, тогда были бы самыми счастливыми. — С меня теперь желание, — Тэхён кусает мокрые губы, заглядывая в глаза напротив. И правда, с него теперь желание... Чонгук теперь может загадать всё, что угодно. И вряд ли даже на тысячном месте в списке его желаний есть хоть что-нибудь про Тэхёна. Разве что уже знакомое им — оставить в покое, но это он уже загадал. И Тэхён, как добросовестный мальчик, его почти выполнил. Почти — потому что осталось ещё кое-что, самое сложное: не думать. А в этом он, увы, бессилен. Помолчав немного вместе с ним, Тэхён, наконец, добавил шёпотом: — Загадывай, — и задержал дыхание в ожидании. Но Чонгук не загадал. Ни через секунду, ни через пять, ни через десять. Чонгук молча отплыл ближе к берегу с ним в руках, молча отпустил его, молча вышел из воды... Не молча только ступил на песок и крикнул, испугав всех дремлющих птиц в округе: — Будешь год убираться и в моей комнате тоже. А после, поднявшись по тому самому небольшому обрыву, ушёл по знакомой тропинке прочь — это тоже молча. Как только он скрылся из виду, Тэхён отмер. С совершенно пустой головой стал выходить из речки, только сейчас почувствовав, как болят ступни, но, выйдя по щиколотку, замер — кусты рядом со входом на пляж зашуршали. Уже в следующее мгновение из них вылезло две головы: Жен и Кёнсу, которому, судя по всему, и было адресовано желание Чонгука. Тэхён хотел бы удивиться и посмеяться с этих юных следопытов, но ни сил, ни эмоций не осталось. Последнее, что он увидел, прежде чем выйти на берег — недовольный взгляд Кёнсу и расстроенный — сестры. Ступив на мокрый песок, столкнулся пальцами с чем-то твёрдым и опустил глаза вниз, заметив прямо перед ногами чёрно-белые сланцы. Они... Чонгука.