***
— Вот так сюрприз! Сам Бледный король собственной персоной! — Гримм склоняется перед белой фигурой, сопровождаемой стражником вдвое выше нее ростом, в едва заметном поклоне — не то из чистой вежливости, не то с какой-то непонятной наблюдающему за всем этим Брумму иронией. — Чем обязан визиту, Черв? В голосе Маэстро — только непробиваемое спокойствие и вежливость; ни намека на уважение, преклонение, страх — хоть что-нибудь, что склонны испытывать простые смертные при виде тех, кого зовут «высшими существами». — Здравствуй, Гримм. Голос у Короля неожиданно густой, почти гипнотический, и, как Брумму кажется — очень уставший (от этого становится не по себе, так, что дрожат колени). И подумать только: сияющий бледным ровным светом монарх и маэстро какой-то-там-всего-лишь-бродячей-труппы говорят на равных. Вот так дела. — Гримм, нам нужно поговорить. Это важно. — Я вижу, раз ты пришел сам. — скептически констатирует он, смотря сверху вниз с высоты своего роста (Гримм выше его на две головы). — И что же может понадобиться от скромного маэстро бродячей труппы целому королю? — Не прибедняйся, — обрывает его Черв. — А с чувством юмора у тебя все так же глухо, — Гримм фыркает, переводит взгляд на Брумма и сдержанным кивком показывает на выход из комнаты, мол, «шуруй отсюда, а не уши, которых у тебя нет, грей». — Что ж, — едва они остаются одни, багряный присаживается на некое подобие кресла и жестом приглашает монарха сесть на соседнее. — в таком случае не побрезгуй нашим скромным бытом. Итак, — начинает он, когда Король садится напротив: — Я весь внимание.***
— …Что? Заточить Её? Гримм сначала даже своим ушам не поверил: подумал, что это какой-то дурацкий набросок плана, сумасбродный концепт, так что даже решил уточнить: — То есть это серьезно? — Абсолютно. Это наша последняя надежда. — Твоя, Черв, а не «наша». — поправляет Маэстро мрачно. — То есть ты неспособен победить ее в бою и отвоевать себе домен, поэтому ты решил просто взять и запечатать ее. Чудно и так в твоем духе… — еще немного — и Гримм злорадно хохотнет. — Только вот если твои «сосуды для пленения богов» в концепте — и есть те пустотные пустышки, о которых ты говорил, то спешу тебя заверить: в том виде, в каком ты их описал, ни одна из них не выдержит Её силы. Для чего вообще все это? Так хочется почувствовать себя властелином жизни? — Если я это сделаю, они будут свободны. — чеканит Король, а Гримм только откидывается назад: — О, свобода, — он кривится, — равенство, братство, светлое будущее… Начались очень громкие слова и осталось мало сухого остатка по существу. — Ты… — Не говори красиво, Черв. Свобода — а цена? Ты спросил своих подданных, хотят ли они, чтобы на них обрушилась ярость свергнутой богини? Будь уверен, — Маэстро страдальчески морщится, — Она будет страшна в гневе. — Этого не произойдет, — Черв делает выразительную паузу: — Если ты мне поможешь. — Вот мы и добрались до моей роли в этом театре абсурда. — Гримм поднимает на него голову и встает с «кресла». — Я верно понимаю, что ты, милый Черв, хочешь, чтобы я добровольно, — он делает выразительный жест рукой, как бы подчеркивая это слово, — пошел на конфликт с Ней, подставил под удар себя, Сердце, Ритуал, Короля Кошмара, собственно Кошмар и Труппу — и все только ради того, чтобы ты смог запечатать ослабленную после боя богиню и узурпировать власть? Что-то как-то не клеится пьеса, Король. — Гримм, я… — начинает Бледный король твердо, но Гримм уже слышит в его голосе тщательно маскируемую беспомощность и перебивает: — Я не стану в это ввязываться. — он зыркает на него и собирается уходить. — И тебе не советую. Погубишь и подданных, и Королевство, и себя. — Ты хоть понимаешь, что ты мо… — От нашего участия в этом, — Маэстро уже его не слушает; оборачивается у самой занавеси, и его глаза сужаются до щелочек, — ни мне, ни Сердцу, ни Труппе никакой выгоды. Власть мне ни к чему, земли — тоже, гео… может быть, но, боюсь, убытки, которые мы понесем от этой авантюры, будут слишком велики, чтобы измерить их чем-то приземлённым вроде денег. — Гримм! — повышает голос Король; «Ага, гневаешься? — думает Гримм ехидно. — Не любишь, когда тебе отказывают?» — Тебе нечего мне предложить, Черв! — отрезает багряный хмуро. — Смирись! Свой безнадёжный спектакль ты будешь доигрывать до антракта сам, а теперь не занимай свое и мое время. — его голос становится жестче. — А то я начинаю уставать нагибаться, чтобы поговорить с тобой, при этом не задев твое королевское достоинство… — Хорошо. — он поднимается с кресла; как Мастеру кажется — чуть более взвинченно, чем всегда (впрочем, это быстро сходит на нет — княжеская кровь умеет держать себя в руках). — Позову тебя, когда будет готов идеальный Сосуд. — Боюсь, я за это время уже успею умереть несколько раз, — равнодушно фыркает Гримм, щелкая коготками. — и буду слишком далеко отсюда, чтобы откликнуться на приглашение. Всего доброго, Черв. — он отворачивается и шагает за занавесь, бросая через плечо: — И да рассудит нас время.***
— Здравствуй, Гримм. — он приветствует его сдержанно, как всегда. — Ты всё-таки явился. Неожиданно. Маэстро дергает плечом, косясь на едва заметно дернувшихся каролингов в дверях. Почувствовали угрозу? Неплохо, да и основания имеются: чувствуемый затылком эфемерный запах беды и опасности из Гримма не вытравишь никакими силами, а в белых до рези в глазах покоях сам Маэстро вообще выглядит, как посаженная на чистый лист клякса — слишком темная, слишком инородная, слишком не-идеальная. — Из чистого любопытства, милый Черв. — отвечает он простодушно; в руках у него замер крылень. — Хотелось посмотреть, как продвигается воплощение твоего замысла. Я впечатлен, — он царапает коготком бледную отполированную поверхность (от нее разит ледяным холодом). — Я рад, — так же сдержанно отвечает Король. Гримм знает, что ему наплевать. — Потрясающее упрямство, — он скалит зубастую пасть в усмешке. — ну что, покажешь мне свой «идеальный сосуд»? Король кивает. Поднимается с трона. Жестом зовет его следовать за ним — а Гримм, втягивая в себя воздух, чувствует; чувствует холод Бездны за спиной, слышит ее призрачный, звеняще-гудящий бесконечный плач, глухой и далекий. «Слишком близко. — думает между делом. — Бездна не так далеко, но чувство совсем рядом…» — …Дрийя! — когда они входят в какой-то зал — Гримм без понятия, где они сейчас, все комнаты во Дворце все равно чертовски похожи одна на другую, как две капли воды (и это бесит), — окликает Черв кого-то. И Гримм наконец видит. Видит… нечто. — Да, Ваше Высочество? — Прерви тренировку с Сосудом ненадолго. Он окидывает то, что назвали «Сосудом», взглядом: длинные тощие конечности — чёрные-чёрные и тонкие, как тростиночки; узкие сухие плечи, непропорционально огромная рогатая башка («как только шея выдерживает…») — и два провала глазниц на идеально белой фарфоровой маске. «И от этого разит холодом… — ежится Гримм, машинально передергивая плечами. — Оно разумно?» — Гримм, — окликают его, — это Великий рыцарь Дрийя. Дрийя — это Маэстро Гримм. — Рад знакомству, — выныривая из размышлений, машинально, почти по наитию он сгибается в галантном неглубоком поклоне; впрочем, судя по жучихе в светлой броне весьма… странной формы, плотнее сжавшей в руке рукоять обнаженного гвоздя, первого весьма двоякого впечатления этот жест вежливости не сгладил. Гримму, впрочем, наплевать. Гримм привык, что его ненавидят ни за что, равно как и ненавидят всех тех, кто следует за ним; ненавидят за то, что он — и они все, — просто существуют и выполняют свою работу. — Весьма экстравагантная форма для сосуда для божества, — заключает Маэстро. — Оно разумно? — Нет, — отвечает Король. — в привычном понимании. Он неспособен ни чувствовать, ни думать. В его роли это ни к чему. — Что-нибудь на уровне инстинктов? — Гримм совсем не смотрит на Черва; Гримм смотрит на пустотную пустышку — пристально, изучающе, как смотрят на какой-нибудь дорогой товар, взвешивая, стоит ли тратить деньги на его покупку. — Черв, — наконец, зовет он. — Да? — Дрийя учит его самообороне, не так ли? — Так. — В таком случае, — Гримм оценивающе прищуривается, и пола плаща послушно костенеет на манер кинжала под пальцами свободной руки, — я был бы не прочь проверить его навыки: не бойся, я не покалечу твою бесценную игрушку. Чтобы удержать в себе божество, требуется недюжинная сила, а где еще проверить ее, — он усмехается: — …как не в схватке с другим божеством? Ему, разумеется, не позволят, но суть не в этом; Гримм смотрит пристально — и видит. Видит на мгновение дрогнувшие сухонькие плечи и судорожно сжатый в руке гвоздь; чувствует страх — тщательно замаскированный, но у него как у дитя Кошмара превосходный нюх на такие вещи. Видит — и больше Гримму ничего не нужно. Знакомый до невыносимого зуда в груди пряный, душный или льдистый (когда как), острый запах, который чувствуешь каждой клеточкой своего тела, говорит громче всяких слов. идеальный сосуд н и к о г д а не был идеальным. …Когда он вновь встречает рассвет на Перевале Короля, под свешенными с края утеса тонкими ногами — смерть, упадок да разруха, и тот самый запах. Ничейный домен — печальное зрелище, Гримм не чувствует власти ни одного из божеств на этой земле, однако — спектакль Халлоунеста еще не окончился, нет: рдеют угли в пепле погибшего королевства, и что будет дальше, ни самому Гримму, ни Королю Кошмара неведомо (и нет желания знать, да и неважно это). — Маэстро? — окликает его Брумм так же, как и много-много лет назад. Он усмехается — и отвечает пространно: — Выжженная противостоянием Высших и перепаханная Червом и Корнем земля… На удивление благодатная почва для Ритуала. Такая идея, такая задумка, такое величие, — Гримм обводит панораму рукой. — где оно теперь? — Мастер… — А? — Как думаете, — Брумм покачивается из стороны в сторону тихонько, похожий на плюшевую игрушку, — что сталось с Его Величеством? — С Бледным? — переспрашивает Гримм через плечо. — Либо сбежал — как благородно, — либо почил вечным сном, одно из двух. Король-король… Я ведь предупреждал тебя, Черв. — усмехается Гримм с укором, поднимая голову куда-то на Кристальный пик; статуя Лучезарности на его вершине отсюда еле-еле видна. — Тебе не вычерпать Бездны до дна. — Что? — не понимает Брумм. Гримм предпочитает не отвечать. И пусть где-то далеко отсюда, ниже заметенного пылью городишки и подземного перепутья, висит-качается в цепях светлейшая «сестра», запертая в пустотной тюрьме-отбраковке. Пусть ниже кристальных шахт, ниже пышных садов, ниже мертвой столицы почил (или просто бросил ненужное тело?) на собственном троне изломанный Пустотой Черв. Пусть ниже самого Белого дворца, среди отвесных стен, шипов и сотен тысяч треснутых-разбитых-м е р т в ы х детей своих, выброшенных, как мусор, когда те едва вступили в этот свет, все так же бьется в неизбывной скорби Бездна. Пусть. В этом Королевстве нет выигравших, только проигравшие, а единственный победитель — все так же танцующее во тьме Пламя, которое потанцует не только на сцене на потеху залу, но еще и на костях тех, кто вздумал, будто что-то может быть живучее и вечнее страха. А до Королевства Гримму дела нет. В конце концов, не только ими мир полнится.