Все было нормально.
Все было так, как и должно быть.
Ветер лениво перебирает травы, огромные настолько, что похожи на настоящий лес. Тем страшнее здесь бури — в шторм поля, должно быть, превращаются в настоящее неспокойное море. Не слишком безопасное место. Гримм даже раздумывал, прячутся ли местные жители от непогоды под землю, или они нашли другой способ спасаться.
— …И что целая Труппа забыла в этом негостеприимном месте?
На огне медленно закипает чайник. Маэстро сидит на любезно предложенном тюке с чем-то мягким и философски смотрит на танцующий под вертелом огонь, лижущий закопченное днище посудины.
— Дела, — коротко отзывается он. Посвящать едва знакомого жука в намерения алой братии в планы Гримма не входит — пусть довольствуется и таким односложным ответом. Настроения разговаривать все равно нет: хочется сидеть и молчать, смотря на пламя.
Торгаша, пригласившего его в свое подобие походного шатра, зовут Раоль. Раоль — работорговец.
— Ну и далече ли вам переть пришлось на своих двоих? — упрямо интересуется торгаш, поглядывая на чайник.
— Дальше, чем тебе кажется. — все так же отвечает Гримм коротко и без особого энтузиазма (в его голосе ни раздражения, ни особенной приязни), игнорируя грубость говора и отрывая взгляд от огня. — Тебе, Раоль, такие расстояния если только приснятся.
Торговец замирает под его взглядом на мгновение — хмыкает, тянется к чайнику; берется за ручку, начисто забыв о том, что посудина висит над огнем.
— Сволочь, горя…!
…Маэстро подхватывает едва не полетевший на пол чайник голой рукой. Хозяин смотрит на него со смесью удивления и недоверия:
— …И не жжется?
— Нет. — Гримм невозмутимо ставит ношу на пол.
— Совсем?
— Совсем.
— Что ж, хорошо… — по небольшим глубоким пиалам-кружкам разливают ароматный травяной отвар. — Про Труппу ходит много слухов…
Хозяин присаживается напротив; теперь он и Маэстро сидят друг перед другом, чуть в стороне от огня.
— О вас слагают целые легенды.
Гримм едва уловимо морщится, для собеседника ничуть не переменившись в лице. А даже если бы переменился — под фарфоровой идеально белой маской с алыми огоньками глаз все равно не видно.
— И о чем они, — интересуется он больше дежурно, чем всерьез. — эти легенды?
— Говорят, что встретить вашу братию — к несчастью. — хмыкает работорговец, — Если вы появляетесь — быть беде. Еще поговаривают, будто тому, кто с вами заговорит, это сулит скорую смерть.
— Ты, судя по всему, хочешь это проверить? — интересуется Гримм абсолютно нейтрально, без тени угрозы в голосе, и отпивает из чашки. — Не боишься смерти?
— Не боюсь. — усмехается тот. — Ты меня не пойми неправильно, Маэстро, — он почему-то избегает звать его по имени, — но я в этой жизни повидал достаточно дерьма, чтобы избавиться от такого страха. Я хочу проверить нечто другое…
Когда Раоль достает коробчонку с картами, Гримм с интересом наклоняет голову — а вот это уже что-то новенькое.
— Говорят еще, что Маэстро хитер настолько, что его невозможно обыграть в карты. — торговец тасует колоду. — Так что я предлагаю тебе сыграть.
— На что? — тут же интересуется Гримм. — Все нормальные жуки играют на что-нибудь. Предлагаю уговор, — начинает он, не встретив возражений:
— Выиграю я — отдашь мне один из своих «товаров». Любой, который я выберу.
— А если проиграешь, — азартно подхватывает Раоль и раздает карты, — откроешь мне одну из тайн Труппы!
— Заметано, — усмехается Гримм и сцапывает свои карты.
— Слово Маэстро?
— Слово Маэстро.
Партия занялась быстро: карта за картой — колода очень скоро кончилась, и осталось только то, «на руках». Гримм чувствует незримого в материальном мире Короля Кошмара рядом легким покалыванием по спине — о Пламя, неужто заинтересовался приземленной игрой смертных?
«Бей сразу тремя, — наконец советует тот задумчиво. — у тебя останется одна карта.»
«И у него останется две, — мысленно буркает Маэстро. — жизнь знает, что у него там торчит, так что это не даст мне особого выигрыша.»
«Даст. Ты веришь своему богу или нет?»
Гримм вздыхает и выкладывает сразу три карты: четверка Мечей, Рыцарь Мечей, десятка Мечей.
— Трипл-пасс, — хмыкает он, подпирая голову кулаком. — твой ход, торговец.
— Вот же дьявол, — бормочет Раоль, с трудом отбиваясь от выложенных карт; Гримм крутит в коготках единственную оставшуюся у него карту — и улыбается одним взглядом насмешливо.
— Семерка… — тихонько произносит он.
— Ходи, — Раоль выбрасывает предпоследнюю свою карту, семерку Чаш — и Маэстро расплывается в ухмылке (не зря Короля послушал, не зря!):
— Что ж, — хмыкает он и бросает карту: на стопку метко приземляется Справедливость. — козырь. Бито. Ты проиграл.
— Да Черные ветра тебя побери! Невозможно! — Раоль сжимает карту в лапках. — Я же…
— Был так близко и продул? — Гримм тянется к пиале с отваром, допивает оставшийся на донце глоток и смеется — с хрипотцой и оттого немного зловеще. — Что ж, легенды предупреждали тебя, торговец.
Раоль поднимается с насиженного места и с явным неудовольствием дергает плечом, жестом приглашая Маэстро последовать за ним.
— …Выбирай, — с неохотой буркает он, когда они после пары минут ходьбы через травы наконец останавливаются. — твоя взяла, а я словами не разбрасываюсь.
Гримм хмыкает, деловито осматривая задворки лагеря, вдоль и поперек заставленные клетками всех возможных размеров и форм.
— И куда вы везете все это добро? — интересуется он, чиркнув коготками по прутьям какой-то клетки: под пальцами что-то рычит и клацает зубками. Маэстро искоса смотрит на два мерцающих в полутьме глаза какой-то твари — через секунду та шарахается от сгустка пламени в дальний угол клетки и скулит, как последняя шавка.
— Товар-то не порти! — подает голос из-за спины Раоль. — Ежель брать не будешь! А везем неблизко, в Адалард.
— В Адалард? — Гримм сначала даже не поверил; аж плечом непонимающе дернул. — Это же королевство бабочек. А у них какое-то… чрезмерно обостренное чувство прекрасного.
— Бывал там?
— Да, пару раз… — мазнув взглядом по клеткам, тянет он буднично. — И что, кто-то из местных берет таких оборванцев?
— Обижаешь! — глухо смеется Раоль. — Разлетаются, как горячие лепешки с вареньем!
«Торгаш как он есть, — не сказал Гримм почти с непонятной неприязнью. — толкает товар на милосердии сердобольных крылатых. Умно, что сказать… Умно…»
Вот какой-то долгоносик — щитки надкрыльев потертые и ободранные, а взгляд — потерянный; гусеница, замызганная и запуганная… Какая-то многоножка… Из одной из клеток слышатся стрекот и приглушённые рыдания: Маэстро поворачивает голову на звук.
— А это что?
— А, это, — фыркает Раоль, — не обращай внимания, просто термит какой-то.
— Не особо похожа на термита, честно говоря.
— Похожа-а-а! — подвывает пленница тихонько.
— Ого, — удивляется Маэстро почти по-настоящему, присаживаясь возле клетки на корточки. — ты что, даже умеешь разговаривать?
— Да без разницы, — безразлично отзывается торгаш. — все равно бесполезный кусок хитина. Ни рожей не вышла, ни навыками. Третий раз уже туда-сюда таскаем, никто не берет. Уродина, как она есть.
Из клетки тут же зло, на грани истерики, застрекотали:
— Сам-то! Воняешь, воняешь, воняешь!
— Заткнись, мерзкая шавка! — свирепеет Раоль, подхватывая стоящую рядом с клеткой палку и со всей дури ударяя ей по прутьям; Маэстро втягивает голову в плечи от резанувшего по слуху скрежета проржавелого железа. После смотрит на пленницу, на Раоля, снова на пленницу — и неожиданно хватает торговца за плечо когтистой рукой:
— …Хватит. — тот непонимающе смотрит на него. — Слушай, оставь-ка нас одних.
Раоль смотрит на Гримма с лицом в духе «ты всерьёз заинтересовался этой швалью? шутишь, что ли? я был о тебе лучшего мнения», но все же отворачивается:
— Лады, — бросает он недовольно. — палка, если что, у левого угла.
— Она мне не понадобится. — копируя тон, отзывается Гримм. — Ступай.
— Я в шатер.
Он выжидает, пока Раоль отойдет достаточно далеко. Не начинает говорить, даже когда шаги затихают вдали, а шестое чувство перестает говорить, что рядом есть кто-то свободный, кто-то не-пленник — кроме него самого. Гримм чувствует на себе выжидающий взгляд из полутьмы клетки.
— …Ну что, — наконец, начинает Маэстро. — давай начинать сначала.
В ответ — ожидаемая тишина.
— Послушай, я не Раоль. — продолжает Гримм, пытаясь звучать чуть мягче, чем обычно. — Я не стану причинять тебе боль. Я выиграл у этого торгаша в карты право забрать с собой отсюда любого, кого я выберу, и пока мой выбор пал на тебя. У тебя есть имя?
— Нету-у-у-у, — наконец тихонько завыли из клетки. Гримм едва заметно ухмыляется — одним уголком рта и под маской. Ему ответили. Хорошо. Прогресс.
— Тебя забрали, когда ты еще была слишком маленькой, чтобы носить имя?
— Я не помню-ю-ю-ю…
Пленница подползает к решетке клетки, что для нее определенно тесна: Маэстро только теперь может рассмотреть незадачливую заключенную внимательнее. Скомканные усики, осунувшееся лицо — бледное, грязное и в ссадинах; в рисках содранного хитина запекся темный вязкий ихор. Левый глаз заплыл, нагноился и потемнел. Длинные ресницы слиплись от ихора и грязи.
«Травма или болезнь… — думает Гримм как бы между делом. — Ничего. Пламя милосердно. Пламя все выправит.»
Огромный несуразный рот, тонкая шея (как только башку держит?), судорожно прижимаемые к тщедушной грудной клетке клешни на манер богомольих — тоже расцарапанные и с обломанными зубцами кое-где. Она такая… нескладная, вся несуразно-гротескная, но вместе с тем так жалко сейчас выглядящая, что Гримм начинает понимать, почему как товар это несчастная никого не заинтересовала.
Никого — кроме него. Потому что он чувствует. Гримм пока, правда, не понял, что конкретно — но надеется докопаться до истины.
С минуту они молча смотрят друг на друга. Пристально, изучающе. Гримм — с придушенным внезапно навалившейся усталостью интересом (близость Ритуала все же дает о себе знать свербящим холодком где-то у хребта); термит — с искоркой страха где-то в мутной глубине здорового белесого глаза без намека на зрачок.
Она молчит еще какое-то время (Маэстро не торопит, времени предостаточно) — и наконец выдает:
— Странный запах. — и сучит покоцанными клешнями. — Странно. Очень странно. Не жук. Не жук, не зверь. Не бог. Кто ты?
Гримм чуть наклоняет голову. Значит, почувствовала. Смутные догадки, которые глава алой братии отложил до того, как Раоль изволил наконец избавить их от своего присутствия и любопытствующих ушей, начинают потихоньку подтверждаться.
Она находит в алых глазах напротив смутное понимание — и, кажется, удивляется; стрекочет коротко почти испуганно.
— Кто ты? Я не понимаю. У тебя столько запахов. Но твой — особенный. Не понимаю. Не знаю. Не могу понять.
Гримм не перебивает, слушая с молчаливым вниманием.
— Ты не такой. Ты другой. Запах… Твой запах. Он другой. Не отсюда. Незнакомый. Чужой. Ты пришел издалека?
— Можно и так сказать. Очень издалека.
— Не только, не только! Запах… Угли. Угли, пожар… Пламя. Ты бежал от пожара? Там было бедствие? Там, откуда ты?
— Нет.
— Нет? — удивляется термит и как-то съеживается. — Как это «нет»? Беда. Беда, ты пахнешь бедой. Катастрофа. Стихийное бедствие…
Гримм не выдерживает и смеется все тем же хрипловатым смехом. Поднимается на ноги. Отряхивает плащ.
— Как бы тебе сказать… Я — и есть стихийное бедствие, о котором ты говоришь.
— Странный запах, странный вид, странный, странный… Чужой… Не жук… Что-то другое…
Гримму больше ничего и не надо: все, что он хотел услышать, он уже услышал.
— Я — Маэстро Мрачной труппы. Меня зовут Гримм. Если я вытащу тебя отсюда, дам тебе кров и работу — ты последуешь за мной?
— Куда угодно, лишь бы не здесь! — вскидывается она.
— Уверена?
— Уверена, — отвечает она неожиданно твердо. — Маэстро.
***
— Приведите ее в надлежащий вид, — небрежным жестом указывает на нее он, когда они наконец оказываются в родном шатре. — Значит, ты совсем ничего не помнишь о себе?
Гримм присаживается на мягкий тюк, играющий роль кресла и смотрит на то, как пара подоспевших Мрачных учеников — шаловливых духов Труппы, — опрокидывают на термита ведро воды. Та фыркает и потешно трясет головой с поникшими от влаги усами.
— Помню. Мало. — стрекот. — Меня выкрали. Выкрали, выкрали… потому что сказали, что я могу что-то хорошее. Что-то чудесное.
— Что же это? — Маэстро едва уловимо ежится от холодка, пробежавшего по спине.
— Забыла. Не знала. Мне никогда не говорили, — скрипит под тряпицей бок сегментированного хвоста. — хтц-ц-ц-ц, больно!
— Потерпи, — Гримма и его спокойную уверенность, кажется, сейчас не прошибешь ничем; эта уверенность частично передается пока-что-гостье: она замолкает и стискивает хелицеры. — твоими ранами я займусь сам.
Мрачные ученики прыткие, справляются быстро: едва термит становится чистой, Гримм встает с импровизированного кресла (как ей кажется, это дается ему чуть тяжелее, чем тогда, у грязной ненавистной клетки). Она давит испуганный стрекот, когда он останавливается перед ней — и берет за подбородок, осторожно приподнимая когтистым пальцем ее голову.
— Тише, — и голос у него бархатный, как занавеси между комнатами в шатре. Она послушно замирает.
— Да уж, угораздило же тебя, — за маской совсем не видно лица, но по глазам она читает: Мастер хмурится. — Плохо дело. Нужно что-то придумать с твоим глазом, он совсем больной.
— Я им не вижу. Темно. Давно. Очень давно. Бесполезно спасать. Пыталась. Стало хуже…
…Она не издает ни звука, когда Пламя (живое пламя, пламя с большой буквы, пламя-жизнь) зализывает ее нагноившиеся раны; когда осторожно, почти бережно отправляет на вечный покой незрячий глаз — может и больно, но ей уже все равно. Не больнее, чем биться в осточертевшие прутья клетки. Не больнее, чем жить, вернее, существовать, медленно сходя с ума взаперти.
— Я назову тебя Святая. — наконец, говорит он, когда боль отступает.
— Почему Святая? — интересуется термит.
— За твой божественный нюх, — усмехается он шершаво, и она не понимает, шутит её Мастер или нет. Щелчок — над его ладонью быстро оформляется белоснежная маска-половинка.
— И держи, — Гримм протягивает ее Святой. — закроем твою пустую глазницу. Нечего обывателей пугать.
Маска садится на ее лицо, как влитая — и Святая, смакуя новое имя, впервые за долгие годы чувствует себя так, будто все вокруг нее и она сама — наконец на своем месте.
— Добро пожаловать в Труппу, — Гримм смотрит сверху вниз, и ее больше почему-то совсем не пугают ни его внешность, ни голос, ни взгляд. — Святая.
Она поднимает на него голову в ответ — и Гримм читает во взгляде единственного живого глаза: сдавленная благодарность и преданность. Та преданность, которую не спутаешь ни с чем. Которая поведет сквозь огонь, воду и медные трубы.
Преданность, которая никогда не умрет.
— Спасибо, — отвечает она тихо и склоняет перед ним голову. — мой Мастер.
***
Раоль вскоре нагрянул одним весьма приятным вечером внезапно, как гром среди ясного неба — чем, собственно, этот вечер и испортил. Гримм встретил его сам — прямо на пороге шатра.
— Ты!
Последний раз торгаша таким взвинченным Гримм видел примерно… Никогда. Да и знакомы они всего с неделю — самое большее.
— Ну, я, — Маэстро фыркает. — и?
— «И»?! И ты еще спрашиваешь?!
Гримм криком не впечатлился, к разочарованию Раоля, и внутренне совсем скис, наверное, в милионный раз поблагодарив маску за то, что лица под ней не видно. Настроения выслушивать чужую истерику нет никакого, как и нет ни малейшего желания вступать с кем-то в полемику. Честно говоря, минувшие дни Маэстро было дело только до двух вещей: новоиспечённого члена Труппы да поисков призвавшего — последнее приоритетнее, потому что Гримму ужасно, отвратительно, до трясучки и подкашивающихся ног мать-его-холодно. И все же существование без Пламени пытке подобно. Как и разрывающий на части кошмарный (вот так игра слов!) холод в каждой клеточке его выкованного в пламени (метафора просто ОГОНЬ! — хоть голодно облизывайся) Кошмара тела.
Так что все, на что сейчас способен Маэстро в плане переговоров — взять да молча воткнуть Раолю вот эту вот полу плаща, закостеневшую в полете на манер пики, между глаз. Больше — ни-ни, и не просите.
— Что такого произошло, — наконец без энтузиазма кисло интересуется Гримм, смотря сверху вниз, — что ты пришел без приглашения — раз, с налету нагрубил моим подчинённым — два, и теперь орешь на меня, не объяснив даже суть претензии — три? Учти, я сегодня не в духе, так что у тебя мало времени, чтобы доступно объясниться, пока я не вышел из себя.
— Ты? Из себя вышел?! — «такое маленькое насекомое, а столько злости, впечатляюще» — думает Маэстро. — Шулер! Ты меня обманул!
— В чем?
— Семерка Чаш, — рыкает Раоль.
— Что «семерка Чаш».
— Ты сказал это вслух, — торгаш снова повышает голос, — когда это была последняя моя карта! Ты не мог ее просто так увидеть! Ты жульничал!
— Даже если так, — хмуро фыркает он. — что с того?
— А с того то, что товар ты не выиграл!
— Мы не обговаривали условия достижения победы в партии. Учись формулировать свои требования, Раоль. — цинично советует Гримм, на что торговец взрывается гневной тирадой:
— Ты не выполнил уговор! Отдавай обратно ту прошмандовку, она тебе не принадлежит!
Маэстро неожиданно остро чувствует _её_ взгляд в спину из-за ближайшей портьеры. Слышит сбивчивый шепот — «не отдай, не отступись, помоги, защити, не отдай, не отдай, не отдай» — и отвечает коротко:
— Не-а. Нет.
— Что значит «нет»?! — взревел Раоль.
— Я не отдам тебе Святую. — повторяет Гримм и растягивает рот в жуткой зубастой ухмылке; его начинает разбирать смех:
— Вот же умора, хоть комедию пиши! Сначала мне отдают неугодный товар, а после требуют его назад, осознав, что произошло, и на что способна эта, как ты выразился, прошмандовка!
Гримма разбирает хохот, а Раоль мрачнеет все больше. Апофеоза ситуация достигает, когда окончательно развеселившийся Маэстро весьма мелодично напевает:
—
Если ты — тупой торговец, хлопну в такт, — хлоп-хлоп; Святая на заднем плане смотрит Мастеру в спину почти ошалело.
— Гримм, сволочь!
—
Если тот еще придурок, — расходится он, —
хлопну в такт! — к гриммовскому «хлоп-хлоп» крайне охотно подключаются, видимо, призвавшиеся на накалившуюся обстановку Ученики.
— Ты спер у меня эту уродину! — пытается вклиниться в уничижительную песенку Раоль, но Гримма уже не остановить:
—
Если ты все продолбал, и Святую мне отдал, — он, кажется, совсем вошёл во вкус, —
черта с два ее вернешь ты, хлопай в такт!
Ученики охотно предоставили необходимый «аккомпанемент» и мерзко захихикали. Ужасно довольный собой и тем, что буквально сочинил эпиграмму на коленке, Маэстро пытается перевести дух и наконец говорит:
— Ладно, Пламя с тобой. Я выполню свою часть сделки. Идем. — и жестом приглашает его следовать за собой.
Когда они проходят мимо, Святая уже чувствует — что-то неладно. Чувствует опасность в каждом до неестественности плавном движении Гримма. Чувствует — и молчит.
Потому что так
правильно.
Когда Маэстро (и Раоль следом) выходит в главный зал — на, по сути, большую сцену, — багряный привычно щелкает пальцами. Вспыхивают под потолком алые светильники. Закрываются входы-выходы. На пустые трибуны набиваются духи Труппы всех мастей — хотят хлеба и зрелищ. Раоль смотрит вокруг непонимающе, озирается по сторонам, нервно, загнанно, с опаской — и Гримм впервые за все время чувствует от него
с т р а х. Сладкий-сладкий, дурманящий, покалывающий спину и плечи. Это дразнит уставшее и голодное до Силы сознание — так похоже по запаху на Пламя, но все же не оно. Слабее. Не поможет.
— Что ж… — вздыхает он наигранно. — Открою тебе тайну, так уж и быть. Как обещал. Начать стоит с того, что любой Ритуал оканчивается танцем.
— И что за танец? — настороженно тянет Раоль — и когда Маэстро распускает полу плаща, сегменты которой тут же костенеют, начинает понимать.
Бой (
избиение) Гримм не запомнил. Совсем. Запомнил только бешеный, неровный и голодный стук слабеющего в ожидании настоящего Ритуала Сердца где-то внутри, и то, что это было красиво.
Красиво и ужасно недолго.
Он даже не успел разойтись, как торгаш полуживой тряпичной куклой повис в стальной хватке плаща.
— Дья… вол… — хрипит Раоль, покоцанный, но еще живой.
— Может быть. Так вот, Труппа, в том числе и в моем лице, — Гримм переводит дух, — ответственна за то, чтобы Ритуал прошел так, как надо. От нас требуется, чтобы этот бесконечный цикл продолжался без сбоев.
Торгаша отпускают: Раоль бухается на пол, как мешок с корнеплодами — и тут же из последних сил пытается ретироваться с места действия. Только вот бежать уже некуда. Кругом один багряный цвет да алый огонь.
— Святая — теперь член Труппы. — безжалостно продолжает Гримм. — А значит — член Ритуала, находящийся под защитой и Кошмара, и меня. Попытка навредить составу Труппы приравнивается к попытке помешать Ритуалу, — Гримм не дает ему далеко уйти; сцапав «щупальцем» за шкирку, небрежно бросает к своим ногам. — а саботажников я терпеть не собираюсь. К слову, вот и одна из тайн, которую я обещал тебе открыть! — его глаза сощуриваются до презрительных щелок:
— …всех, кто пытается помешать Ритуалу, ждет только одно —
смерть.
Святая успевает только услышать один короткий «хрум». Это был технично поставленный удар «пикой» плаща в чужое нежное, уязвимое горло.
Маэстро без эмоций стряхивает ихор с полы плаща, смотрит на мертвое тело какое-то время — будто раздумывает о чем-то, — и направляется к выходу со сцены.
— Мастер! — осмеливается позвать его Святая, когда он уже собирается уйти.
— Да? — оборачивается Гримм, и на его закрытом маской лице не написано ничего, кроме усталости.
— Я могу спросить? Почему так? Почему смерть? Почему убийство? Есть другие участи. Хуже смерти. Ужаснее конца. Почему?
Он усмехается:
— Потому что я
всегда сдерживаю слово. Он хотел узнать тайну — он ее узнал. Но никто не говорил, — его голос становится ниже, — что она не будет смертельной. — он отворачивается:
— Уберите тело. Нам ни к чему труп посреди шатра…
— Мастер, — стрекочет Святая. — я могу… Я могу забрать?
— Тушу? Конечно. Хоть чучело из него сделай, — Гримм цинично усмехается; Святая благодарна ему, что он не задаёт лишних вопросов. — мне безразлично. Слишком любопытным, — он кивком головы указывает на мертвого Раоля, — в этой жизни иногда быть плохо…
…Все было нормально.
Все было так, как и должно быть.
