☀☀☀
Рыжий светящийся солнечный мячик медленно падал над границей бесконечного моря. Казалось, противоположного берега не существует — его никак не разглядеть, а остальной мир за спиной, его тоже не видно, и на берегу только они вдвоём с Чанбином: вместе, одни во всём мире, наедине с успокаивающим шумом волн. Только от одной этой мысли Феликс чувствовал себя самым счастливым. — Ты не расстроился, что мы пропустили костёр? — спросил хён, поцеловав в плечо: они сидели вдвоём на шезлонге, вытащенном впритык к воде, и Феликс удобно расположился на коленях Чанбина, откинувшись затылком на его плечо, а тот обнимал со спины. — Нет, всё в порядке, мне хотелось больше времени провести только с тобой, — Феликс улыбнулся, запрокинув голову, и погладил по одной из ладоней Чанбина, стиснутых в замок на его животе. — Точно? Тебе же нравятся такие вещи. Вроде как. — Точно, — Феликс расплылся в довольной улыбке и вдохнул морской воздух: как же прекрасен пляж без следов человеческого присутствия — море, перестав быть резервуаром для развлечений, шумело, вернувшись к своей первозданной красоте непокорного непредсказуемого явления природы. — Хорошо, — Чанбин выдохнул, защекотав дыханием шею, и мурашки пробежались с шеи вниз по рукам. Феликс зажмурился, смакуя: вроде бы совсем ничего из действий не произошло, а так приятно. Просто сидеть вот так, в обнимку, ни о чём не думая, было невероятно хорошо, а главное — спокойно. Ядрёный сводящий с ума коктейль из страха и безрассудного восторга больше не мутил сознание, сменившись горячим шоколадом с молоком — сладко, нежно и согревающе. Ничего больше не пугало, а хён очень старался контролировать себя: не только в их отношениях, но и вообще с людьми. Феликс не мог поверить, что тот, кто раньше пёр как танк, агрессией тараня и снося всё на своём пути, может быть таким заботливым и нежным. Но это правда, это факт, это — открытая впервые новая сторона личности Чанбина. Пока они тут сидели, хён мягко невесомо касался губами его виска, всё делал медленно, неспеша, наслаждаясь каждой секундой времени, проведённого вместе, каждым прикосновением, даже незначительным, и по коже то и дело пробегали приятные мурашки. Но этого было мало. Феликс упёрся руками в сиденье шезлонга, опустил одну ногу на песок и развернулся, перекинув обе ноги на одну сторону и сев боком к Чанбину. В груди защемило, когда он встретился с ним взглядом, и на какое-то время борозды правления взяло смущение. Чанбин обнял заново, не притягивая к себе, позволяя самому регулировать комфортное положение и расстояние близости. Феликс поднял взгляд и, повинуясь командам разрастающегося пышного чувства невесомости в груди, приник к губам, ожидая, когда Чанбин ответит, и тот не подвёл, продолжил нежный согревающий поцелуй. Открыв глаза после его окончания, Феликс увидел вблизи всё те же пугающие глаза, но теперь смотрящие совершенно с иным чувством — в них ни грамма злости, раздражения или сдерживаемых тяжёлых эмоций. И пусть характер Чанбина не стал легче: импульсивность, прямолинейность и грубость никуда не делись, однако теперь эта взрывоопасность не казалось такой страшной, она больше не несла бесконтрольного разрушения и риска. Хён продолжал злиться на всё подряд, но теперь отдавал себе в этом отчёт и учился замечать до того, как выплёскивал эмоции на людей. К тому же Феликс теперь знал, как легко и эффективно прекратить его вспышки ярости — нужно обнять, тогда негатив быстро растворится в тепле объятий. Однако он отдавал себе отчёт в том, что эта непредсказуемость не всегда будет поддаваться контролю, но именно этот факт будоражил больше всего — Феликсу невероятно нравились все проявления непредсказуемости Чанбина. — О, хочу! — вот как сейчас: хён достал откуда-то из-под шезлонга пакетик с клубничным попкорном, и Феликс потянулся к неожиданно упавшим на голову вкусняшкам, но Чанбин не дал сразу — долго дразнился, заставляя поймать и вырвать из его рук упаковку, а затем открыл сам, но не дал добраться до попкорна, вытащил одну штучку и съел сам, потом достал вторую. — Попробуй взять у меня, — улыбнулся лукаво и зажал губами кукурузный шарик. Феликс продолжил недоумённо смотреть на него, скользя взглядом между глазами и губами. — Забери у меня изо рта, но без рук, — подсказал Чанбин, и Феликс отвёл взгляд: щёки запылали. — Попробуй, Ликс-и, это будет неплохая тренировка, поможет научиться лучше целоваться. Ну же, не бойся. Давай, обхвати губами и можешь потом съесть. Феликс решительно выдохнул и, приблизив лицо, обхватил губами попкорн, и Чанбин позволил забрать у него, разомкнув губы: это оказалось гораздо проще, чем Ликс думал. Однако из своего рта случайно выронил и попкорн упал на песок — Феликс проводил его грустным взглядом и поднял глаза на Чанбина. — Так просто не дам, заново придётся забирать у меня, — ухмыльнулся тот. Раззадорившись и войдя во вкус, Феликс быстро наловчился и отобрал друг за дружкой целых пять штучек, а потом всё-таки забрал пакет у хёна, набивая щёки: Чанбин ещё долго ворчал, что сладкое он любит больше, чем поцелуи, а потом резко замолчал, пугающе ухмыльнувшись. — Что? — Феликс поспешно дожевал всё, что было во рту. — Можно тебя поцеловать? — Ты сегодня весь вечер не спрашивал разрешения, а я не запрещал: разве не понятно, что можно? Чанбин поцеловал, лизнув пару раз его губы: слишком мокро, но Феликсу понравилось. — Вкусно, — улыбнулся хён. — Но я бы такое есть не стал. — Придётся: я много сладкого ем, — выдал Феликс, опасливо следя за реакцией, но Чанбин, зажевав добродушную лукавую улыбку, погладил по волосам. — Хочешь сказать, заставишь меня есть сладкое в виде тебя? — его большой палец скользнул по нижней губе Феликса. — А-ага, — Ликс выдержал взгляд, несмотря на пылающее смущением лицо, но не продержался долго: целенаправленно перевёл внимание на слипшиеся пальцы, усыпанные розовыми сахарными крошками, попытался стереть их с себя, усердно растирая ладони, но без толку, лишь испачкал обе взамен одной. — Слижи, — подначил Чанбин. — Они всё равно останутся липкими, — пробурчал Феликс. — Тогда позволь мне. — Нет, — Феликс надулся и спрятал руки за спиной, рассмешив Чанбина. — Чёрт возьми, ты такой милый, — хён, не переставая улыбаться, чмокнул его в нос и отклонился, откровенно любуясь: Феликс стушевался под таким взглядом, не зная куда деться. — Это плохо? — пробормотал, не поднимая взгляд. — Тебе раньше это во мне не нравилось. — Мне всегда нравилось, просто раньше не мог признать, — Чанбин погладил его по плечу, спустился ладонью по предплечью и чуть сжал локоть. — Не бойся, такого больше не повторится. Мне теперь всё равно, что обо мне думают. Нет ничего важнее тебя. Солнце почти село, наступали сумерки, и вроде как не должно уже быть так жарко, но то ли разогнавшееся сердце вскипятило кровь, то ли он перегрелся, вобрав тепло от хёна, но жарко стало невыносимо. Он и не мечтал однажды услышать такое от Чанбина. А услышит ли когда-нибудь снова? Завтра они разъедутся по домам и неизвестно, что их ждёт. — Что-то не так? — Чанбин встревоженно сжал его плечо, и Феликс поднял взгляд, всматриваясь в его лицо, пытаясь по глазам и эмоциям прочесть, есть ли у них будущее. Задачка нерешаемая, и пришлось сдаться: Ликс вжался носом в шею хёна, чтобы тот больше не рассматривал его эмоции, и Чанбин не стал приставать с расспросами, позволил подумать, не мешая, лишь поглаживал его руку. Вообще в новом поведении Чанбин-хёна был и огроменный минус: его заботливые, ненавязчивые, чётко выверенные прикосновения, пусть и были приятны, но не приносили былых эмоций, от которых Ликс сходил с ума. А спросить и попросить Феликс боялся — вдруг услышит отказ, вдруг такое нежное отношение хёна означает только одно: Феликс не нужен ему больше так, как раньше, что в свою очередь означает другое, взаимосвязанное, — их отношения действительно могут на этом и закончиться, ведь, зная хёна, можно с уверенностью сказать, что ему не нужны отношения без секса. Сегодняшний день — правда последний? Феликс выдохнул, пытаясь прогнать из груди ужасную тяжесть: нельзя сейчас расстраиваться и портить соплями и слезами их последние часы вместе. Чанбин, почувствовав его дыхание, вздрогнул и отклонил голову в противоположную сторону. Сжав губы, приподнялся и подтянулся вверх по сидению шезлонга, слегка выползая из-под Феликса, вжимаясь в шезлонг. Может, стоит попробовать? Вдруг удастся почувствовать всё снова, пусть и в последний раз? Сейчас или никогда. Ликс привстал, перекинув ногу через бёдра Чанбина, и уселся лицом к нему, не отводя взгляд. Чанбин смотрел на него растеряно, часто моргая и сдвинув брови домиком. Феликс ни в чём не был уверен, не понимал, как надо действовать, но точно знал, что сделает всё, что в его силах, пусть потом в случае неудачи придётся сгорать от стыда. Рукой, испачканной в попкорне, ухватился за край спинки шезлонга, чтобы было удобней, и, улыбнувшись, приник к губам, обняв за шею. Попытался протолкнуть язык, и Чанбин пропустил, встретил его язык своим, схватился за спину Феликса и помог продолжить поцелуй. Ликс, выждав подольше, чтобы распалить, умышленно потёрся пахом о его и резко остановил поцелуи: Чанбин дышал тяжело и неотрывно смотрел на его губы. — Хён, — Чанбин с трудом поднял взгляд, чтобы посмотреть ему в глаза. — О чём ты думал, когда смотрел на меня на гиперэкстензии? И когда я был в платье? Чанбин моргнул, поджал губы и отвёл взгляд, нервно сглатывая: избегал ответа, и Феликс прижался плотней к нему, поёрзал и, наклонившись к уху, продолжил. — Я могу исполнить твои фантазии, — прошептал, перебирая пальцами волосы на затылке, и почувствовал, как по шее хёна пробежались мурашки, а руки сильней стиснули футболку на его спине. — Хочу стать лучшим для тебя. Я не девушка, но я буду стараться. Может, — Ликс сглотнул, во рту пересохло: самый важный момент. — Может, попробуем сейчас? — Что попробуем? — Чанбин отсутствующе смотрел сквозь него, но Феликс решил идти до конца, не обращая внимания на его игру в дурачка. — Секс. Хочу по-настоящему. Полноценно. — Блять, — Чанбин зажмурился и вскочил, грубо оттолкнув его. Разозлился — уходил, взметая песок тяжёлыми резкими шагами. Феликс обежал его, встал спереди, положив руки на плечи, с мольбой заглядывая в глаза, старательно не смотрящие на него. — Ты… ты не хочешь меня? — Блять, нет. В смысле да, — исправился, после того, как мазнул по нему взглядом, — но не сейчас. — А когда? — Никогда, блять! Руки Феликса бессильно соскочили с плеч Чанбина, он отступил назад, опустошённый. Как и думал: всё действительно зря. Чанбин обошёл его, направившись вперёд без оглядки, но вернулся, услышав всхлип. Феликс отвернулся, поспешно вытирая непрошенные слёзы, и убежал вперёд, к морю, чтобы не позориться, но Чанбин поймал и развернул к себе, схватив за плечи. — Эй, ты чего? Феликс покачал головой, улыбнулся через силу — без толку, хён прекрасно видит как тупо и постыдно он отреагировал на отказ. — Просто я не думал, что всё закончится вот так. Я хотел запомниться. Хотел быть для тебя всем. — Что за хуйню ты несёшь? — Чанбин встряхнул его за плечи. — Ликс, я не понимаю, что ты от меня хочешь. И что закончится, о чём ты? — Наши отношения, — Феликс вырвался и убежал вперёд, дыша ртом, но воздух с трудом проходил сквозь сжавшееся горло. Вот бы сейчас задохнуться насовсем и никогда больше не вспомнить этого позора. — Что? — Чанбин остался позади, но вскоре догнал, схватил за руку и, повалив на шезлонг, уселся сверху: глаза, и без того пугающие, горели яростью. — Ты совсем охуел? — Феликс отвернулся, сжавшись в испуге, и он схватил его за щёки, больно сжав двумя пальцами, заставил смотреть прямо. — В смысле, блять, закончатся? Ликс, пожалуйста, — Чанбин отпустил, и его голос внезапно сорвался и изменился. — Пожалуйста, не бросай меня. Я не смогу без тебя, правда, — закончил шёпотом. Феликс с трудом разлепил слипшиеся от слёз ресницы. — Разве мы не до конца смены? — Нет, конечно, нет! Что за идиотизм, Ликс, ты правда думаешь, что я предложил тебе встречаться на два дня? Блять, ну ты и, — Чанбин замолк, прикрыв глаза и стиснув челюсть. — Ликс, нам не будет сложно видеться: я до твоего дома могу за двадцать минут доехать, я выяснил у Чана где ты живёшь. Представляешь, как нам повезло? — он коротко чмокнул в губы, улыбнулся и уткнулся лбом в лоб. — Всё, хватит, перестань. Ликс всхлипнул, но уже счастливо: из груди будто вылетела птица, стало так легко и приятно, и улыбка сама собой расплылась. — Ёнбок-и, у нас всё будет. Всё, что ты хочешь. Но не в лагере, здесь не самое подходящее место. Обещаю. И, пока не стемнело окончательно, хён старательно успокаивал поцелуями, прижав к лежаку, защищая от вечерней прохлады и ветра своим телом.☀☀☀
Минхо спешил к трибунам: оглянувшись назад и увидев опасно приближающуюся шайку преследующих его девочек, ускорил шаг. — Я не буду больше танцевать в круге! — крикнул, взлетев по лестнице. — Ну пожалуйста, Минхо-оппа! — преследовательницы бросились за ним. — Я сказал «нет»! У вас есть Хёнджин, он танцует лучше меня! — он отчаянно рыскал взглядом по трибунам, надеясь в темноте и мигающих неоновых отблесках найти где-нибудь Хвана и послать отдуваться вместо себя. Из колонок тем временем заиграла песня для медленного танца, и приоритеты резко поменялись: теперь важней всего срочно отыскать Джисона, который тоже куда-то запропастился, и только потом поскорей отделаться от своей нежеланной свиты женского пола — на кой чёрт он вообще решил выпендриться разок напоследок и станцевать в центре самого большого многолюдного круга, теперь проблем не оберёшься. Песня продолжалась, кто-то из девочек успел хватануть за руку, надеясь попытать удачу, но Минхо даже не послал, просто проигнорировал — в горле пересохло и ладони вспотели: он нигде не мог найти Джисона. — Это что, Чонгук-оппа? — Хан появился сам, сыграв очень драматично и эффектно: лицо в точности повторило эмодзи «в шоке», при этом оставаясь естественным — такая уж живая у Джисона мимика. Девочки попались на приманку, завизжали и побежали в указанном направлении, а Минхо вздохнул с облегчением и сразу же сжал Джисона в объятьях. — Мы ещё успеем спуститься. Минхо покачал головой, промычав отрицательно, и прижался к нему плотней: стоять на ступеньке ниже и обнимать Хан-и, уткнувшись щекой в крепкую грудь, было так удобно, и совсем неважно, что он там планировал изначально — ну и что, что последний в жизни медленный танец в лагере, ничего не может быть важней обнимашек с Джисоном. — Ты же хотел станцевать, — Хан продолжал недоумевать, перебирая его волосы и гладя шею. — Не хочу больше, всё достало. Хочу уйти отсюда, — Минхо проговорил тоном обиженного ребёнка, сильней вцепившись. — Хочешь пойти посидеть в комнату? Посмотрим что-нибудь. Джисон кивнул, заблестев глазами, и вдвоём они убежали вверх по лестнице. Минхо чувствовал себя тревожно-счастливо: до конца дискотеки целых два часа — два часа наедине с Джисоном в пустой комнате, где никого больше нет.☀☀☀
Захлопнув дверь и прислонившись к ней спиной, Минхо облегчённо выдохнул. Джисон с улыбкой наблюдал за ним. — Что, популярность выматывает? — Не то слово. Мне больше нравилась моя репутация в начале смены, когда меня принимали за уголовника со стажем и сторонились. — А по-моему, твоё цундэрство только больше внимания привлекало. — Моё что? — Минхо не ждал ответа, залипнув на лице Джисона. Хан очнулся первым, проморгавшись, и огляделся по сторонам, почёсывая затылок. — А что мы будем делать? — Хотел посмотреть что-нибудь, — Минхо приземлился на кровать, схватив планшет. — Садись, — похлопал по матрасу рядом с собой, заметив, что Джисон замер напротив. — Я не очень хочу смотреть фильмы, — Джисон затеребил край оверсайз-футболки. — А что ты тогда хочешь? — Минхо посмотрел на него и застыл, приоткрыв губы. — Ладно. Иди сюда. Джисон довольно заулыбался и забрался с ногами на кровать, устроившись рядом с Минхо, прижавшись к его плечу и потеревшись носом о щеку. — Только поцелуи, хорошо? — уточнил Минхо, падая спиной на кровать, увлекая за собой Хана и позволяя ему удобно расположиться на себе. — Конечно, — Джисон прикоснулся к обеим его ладонями — шершавым, как поверхность засохшей земли. — Я помню. Он начал с мягких поцелуев-нежений, расплавляя Минхо в форму растекающегося кота: тот заурчал довольно, посмеивался тихонько и игрался с его волосами, вороша на макушке и поправляя его отросшую чёлку. Но когда Джисон изменил поцелуи, сразу напрягся, подтянул воротник рубашки, поправил рукой полы тяжёлой джинсовой куртки, стянув их на груди. — Тебе не жарко? Минхо упрямо сжал губы. — Сними хотя бы джинсовку. Или ты сердце тепловыми нагрузками тренируешь? — Конечно, с тобой ведь нужно самое выносливое сердце, — буркнул Минхо, но закопошился, вылезая из рукавов куртки. Джисон обрадованно заскользил руками по гладкой ткани рубашки — гораздо ближе к горячей коже Минхо — потянулся к верхним пуговицам, но Минхо перехватил его руки и прижал пальцы к губам. — Я и так тебе поддался, не требуй больше, — посмотрел почти жалобно, и Джисон сглотнул, глядя виновато. — Прости, я забываюсь. С тобой мне не страшно, Минхо. — Я знаю. Но, пожалуйста, давай соблюдать границы. Джисон кивнул, разумом понимая и соглашаясь, но тело считало иначе, требовало большего и совсем не жалело Минхо: выматывало поцелуями, мучило ласками, выпрашивало ответные. Оказавшись снизу, Джисон не успел испугаться — Минхо уже скатился с него, извинившись, и лёг рядом, прижался к его боку, обхватив лицо ладонью, и уткнулся носом в шею. — Минхо? — осторожно начал Джисон после долгого лежания в тишине, и спросил после вопросительного мурчания-мычания. — В какой школе ты учишься? — Я закончил. Буду поступать в вуз осенью. — А? — Джисон повернул к нему голову, подняв брови. — Ну, я рано пошёл в школу. А у тебя последний год? — Нет, я на втором классе старшей школы. Из-за моих проблем мне пришлось пропустить год, я не мог нормально учиться. — Тогда буду помогать тебе навёрстывать, — Минхо прижался губами к его щеке и прошёлся к скуле. — Только я очень строгий репетитор, пощады не жди,- он слегка прикусил мочку его уха. — Да, — Джисон рассмеялся. — Но я знаю один секрет как тебя разжалобить и смягчить. — Это какой? — нахмурился Минхо и заморгал часто, когда Джисон навалился на него и закинул ногу на бедро. — Ну нет, это так не сработает, — отвернулся, избегая поцелуя, но Джисон всё равно успешно поймал его губы, сорвав тихий стон. Минхо упёрся ладонями ему в грудь, не давая раздавить всем своим весом, и приходилось тянуться за поцелуями, наклоняя голову. Минхо отворачивался, избегая поцелуев более требовательных и жаждущих, чем обычные прикосновения губами, но тем самым открывал также неплохие места для поцелуев: краешек губ, подбородок, место за ухом, шею. — Джисон, хватит, — он закусил губу, прогнувшись в талии, втянул шею, пытаясь помешать помечать её влажными следами. — Я сказал: хватит! — вскрикнул, когда Хан, умудрившись расстегнуть воротник рубашки, дотронулся кончиком языка до ямки между ключиц и слегка втянул губами кожу над косточкой, и неумышленно согнул ногу в колене, врезавшись бедром в напряжённый пах Джисона. — Хан-и, — Минхо обхватил ладонями его шею и затылок, врезался несдержанным поцелуем, именно таким, каких Джисон добивался, целовал, сминая губы, проникая языком, пачкая в слюне. Попытался остановиться, но Джисон снова нашёл его губы и потёрся пахом о пах в нетерпении. Минхо сдастся, обязательно сдастся. — Ты, блять, говорил, что секс переоценён, — пыхтел Минхо, попытавшийся столкнуть его, но оказавшийся пригвождённым руками к кровати. — А сам делаешь так, будто никогда так не думал. Что ты?.. — испуганно посмотрел, когда Джисон сложил его руки над головой: как когда-то лежал под ним сам. — Хан-и, — прошептал, расслабив мышцы, не сопротивляясь больше. — Не надо. Это разве то, что ты действительно хочешь? — Да. Я же тебе сто раз говорил: с тобой всё по-другому. Минхо зажмурился, переживая поцелуи в шею, закусил губу, но несдержанно простонал, когда Джисон потрогал сквозь джинсы его затвердевший горячий пах. — Не могу, — Минхо применил все силы, чтобы скинуть с себя Хана и добраться до ванной. Дверь захлопнулась перед самым носом, и Джисон остался в разочаровании один в комнате. Он опять переборщил? — Минхо, Минхо! — он забарабанил по двери, боясь, что хён снова что-то с собой сделает. — Минхо, всё в порядке? Пожалуйста, ответь! Скажи, что ты ничего не делаешь! За дверью тишина и короткие всхлипы. — Впусти! — Джисон прикрыл глаза, готовясь к актёрской игре. — Минхо, меня тошнит, — протянул жалобно. Минхо тут же распахнул дверь, и Джисон ломанулся внутрь, затолкал и, сбив с ног, усадил на унитаз, не делая перерывов и не раздумывая, расстегнул молнию и, добравшись, взял в рот. Вскрикнув, Минхо вцепился ему в волосы, останавливая. — Всё в порядке, я очень хочу это сделать, — Джисон посмотрел снизу вверх. — Пожалуйста, позволь мне. Минхо всхлипнул и зажал руками рот, запрокинув голову. — Так хорошо, — пробормотал спустя время, забывшись, подавшись глубже в рот. — Я знаю, меня долго учили, — Джисон быстро пожалел, что дал себе передышку, иначе бы такого не ляпнул бездумно: Минхо затрясло в беззвучных рыданиях и пришлось ускориться, чтобы не заставлять его разрываться в противоречивых эмоциях. — Всё хорошо, всё хорошо, — зашептал Джисон, поднявшись с колен и притянув голову Минхо, закрывшего лицо ладонями, к груди. — Прости меня. Плач дошёл до простых всхлипываний, и Минхо обнял его за талию — Хан-и, — он скользнул ладонью по его спине. — Я могу сделать что-нибудь для тебя? — поднял голову и посмотрел в глаза. Джисон взял его лицо в руки, погладил большими пальцами щёки и покачал головой, мягко улыбнувшись. — Прости, но с этим пока лучше повременить. Минхо кивнул, закрыв глаза, и поцеловал его в живот поверх футболки. — Я люблю тебя. — Я знаю.☀☀☀
И вот смена подошла к концу. Вещи, которые больше никогда не понадобятся, убраны в чемоданы, стоящие застёгнутыми у кроватей: напоминает самый первый день, будто кто-то проигрывает фильм задом наперёд. Но никто не будет больше слушать музыку в комнатах и спорить какую песню включить дальше, никто не будет воевать за душ, лазить друг к другу в комнаты после отбоя, чтобы поболтать и поиграть в карты, никто не будет бастовать против гречки с черносливом; не придётся больше прогуливать зарядку и ныть из-за обязательных мероприятий — в них никто больше не заставит участвовать. Да и не такими уж невыносимыми были все эти концерты, квесты и межотрядные соревнования — даже если эти мероприятия не такие интересные, благодаря тому, что они были вместе и дружно преодолевали всё, борясь за победу и просто веселясь, у них осталась куча ярких воспоминаний, которые потом приятно будет вспоминать и пересказывать друзьям и близким. Наступила пора покидать место, ставшее на три недели домом для всех, время прощаться друг с другом, с ребятами, ставшими за всю смену дружной семьёй. На площади шумно, как в первый день, но теперь помимо смеха, весёлых криков и болтовни, слышен плач тех, кто не хочет расставаться. Все страшно суетились: спешили, кто ещё не успел, обменяться номерами, ссылками на аккаунты в соцсетях, адресами, хвастались кто кого намазал пастой в последнюю «королевскую» ночь и кто сколько и что алкогольного успел тайком бахнуть напоследок, многие торопились сделать побольше фото на память. Младшие дети прощались счастливо и беззаботно: они ещё могут вернуться и встретиться все вместе, а старшим подросткам приходилось тяжелей — новый этап жизни пройден, лагерная история закончена, и впереди новая глава новой истории, новая трудная дорога. — Пусть это наше последнее лето в лагере, но это не последнее лето в жизни! — Гахён пыталась всех подбодрить, видя, что Джию слишком устала и не была в силах поддерживать общее настроение, как делала обычно. — О, наша макнэша такая мудрая! — Суа стиснула её в объятьях. — Тем более лето ещё не закончилось! — подхватил кто-то из пацанов. Уджин предложил попробовать встретиться до конца лета всем вместе ещё раз, и ребята подхватили идею, стали дружно выяснять планы друг друга на конец лета и выбирать город и место встречи. Все так увлеклись, что Чану пришлось вмешаться и, пользуясь привилегией вожатого, самому выбрать понравившееся место сбора из списка возможных и наиболее всем удобных, и затем быстренько впихнуть ребят, нежелающих выпускать его из объятий, в автобус. Феликс, улыбаясь от души, пробежался вдоль окошек, помахав всем на прощание, и ещё какое-то время стоял, не в силах уйти: только когда Чанбин подошёл и схватил за шкирку, двинулся к своему автобусу, но перед этим заставил Бина тоже помахать всем вслед, сначала схватив его за руку и махая вместо него, затем довольно наблюдая, как смущённый хён машет сам и убегает от автобуса без оглядки. — Чанбин-хён, а ты в каком автобусе едешь? — С тобой. — Правда? — Ликс засиял обрадовано, споткнулся, но продолжил улыбаться. — Это не из-за тебя, я просто с сестрой еду, — пробурчал Чанбин. — Ты ж приехал в автобусе вместе с шестилетками, чего удивляешься? И отойди, а то я на тебя чемодан уроню, — он дёрнул на себя футболку, привязанную к ручке чемодана, взамен сломанной выдвижной, чтоб можно было удобно тащить за собой. — Хоть бы поблагодарил, это ведь была моя идея как починить чемодан, — Феликс поджал губы. — Ты его не починил, вообще-то, — Чанбин косо посмотрел на него и остановился напротив багажного отсека автобуса, запихивая в него чемодан. — Спасибо, — буркнул невпопад кому-то невидимому перед собой, но подошёл, быстро чмокнув Феликса в щёку, адресуя благодарность, и нырнул в салон. Чанбин занял ему место и улыбнулся, когда он сел рядом, но через пару секунд между ними протиснулся кто-то настырный и весёлый, с двумя забавными хвостиками. — Ура, вы помирились! — Мия старательно распихала парней по углам сидений, расположившись поудобней, и радостно глядела на них, вертя головой. — Спасибо, ты самый лучший! — она обняла Феликса за руку. — Теперь вы будете встречаться? Феликс смущённо улыбнулся, а Чанбин посмотрел на сестру, как на второе пришествие. — Только попробуй сказать, что я дура, — Мия предупредила все его высказывания прищуренным взглядом. — Я маме пожалуюсь! И вообще я умная, это ты думаешь, что я маленькая и тупая, но я всё понимаю. Феликс рассмеялся, прикрыв рот рукой, увидев каким опешившим выглядит Чанбин. Хён посмотрел на них обоих, раздражённо цокнул языком, и отвернулся к проходу, сложив руки на груди и намеренно игнорируя их попытки привлечь внимание. — Ну и ладно, — Мия показала брату язык, пнув его в плечо, и повернулась к Феликсу. — Лучше расскажи мне, как брат целуется. Он правда хорош в этом? — А? — Феликс растеряно захлопал ресницами. — Что ты на меня смотришь беспомощно? — Чанбин ехидно ухмыльнулся, получив шанс отыграться. — Давай рассказывай, мне тоже интересно. Феликс сполз по сидению, застонав. Кажется, впереди ждёт долгая выматывающая дорога.☀☀☀
Шиён и Суа, сидя на переднем ряду автобуса, беспрестанно фоткались на одну камеру. Джию сидела в наушниках, отвернувшись к окну, Ханьдон рассматривала в галерее на телефоне получившиеся отрядные фотографии и показывала наиболее удачные Юхён. Кто-то из подростков смеялся и бурно жестикулировал, вспоминая самые яркие и смешные моменты смены, другие болтали обо всём подряд, не способные всласть наговориться и насладиться обществом друг друга. Минхо спал, лёжа на коленях у Джисона, а тот, старательно высунув язык, разрисовывал его щёки и лоб фломастером. — Ты что, бессмертный? — прошептала Гахён, сидящая на соседнем кресле и наблюдающая за ним. — Это взамен того, что его никто не намазал пастой. И вообще, сам виноват, что не спал пол ночи, пропялившись на меня, — злорадно сообщил Джисон, и девушка, улыбнувшись смущённо, отвернулась к окну. А Чонин давился слезами, уткнувшись лицом в оконную занавеску — казалось, только он один проводил последние минуты лагеря в одиночестве, не желая как следует попрощаться со всеми. Не получалось делать вид, что его всё это волнует, как подобает. Он не смог даже заставить себя выйти из автобуса и посмотреть на всех в последний раз: боялся, что Чан его заметит, изменится в лице, пытаясь замаскировать эмоции, и будет продолжать делать вид, что Чонина не существует, как делал все эти два дня. После той ночи Крис ни разу к нему не подошёл, не спросил, как он, даже не взглянул ни разу — а раньше всегда был рядом, прибегал, где бы не был, чтобы защитить и помочь. Значит, Чан правда полностью в нём разочаровался и теперь презирает. И наверно обижен: Чонин тоже обиделся бы, если б над ним так поиздевались. Он вообще вёл себя ужасно всю смену, не понимал своего места, был противной склизкой пиявкой, не знающей границ. Он сам себе противен: всё, что случилось, всё, что он чувствует — заслуженно. Он вспоминал как Чан обнимал и целовал — будто он самое важное и желанное на целом свете, но не мог вспомнить как ему удалось насладиться этим. Он знал, что ему всё понравилось, не могло не понравиться, потому что это Чан, но страх и ненависть к себе поглотили абсолютно все светлые приятно волнительные воспоминания о той ночи. Чонин уже не мог вспомнить, какого это — смотреть на Чана и не думать о том, как сильно хён теперь презирает его, такого глупого ребёнка, возомнившего себя всемогущим и решившего, что ему дозволено всё. Он виноват в том, что сломал Чана, он виноват, что Чан — его добрая улыбка, ласковый заботливый голос, сильные руки, надёжные широкие плечи, вожатская салатовая футболка (его вторая кожа), чувство свободы, вседозволенности и уверенности, что рядом всегда есть тот самый человек, на кого можно положиться, — всё это теперь воспоминание. Прошлое, прошедшее и невозвратное. С этим придётся смириться, это придётся перерасти и выучить все полученные на ошибках уроки. Может, если он преодолеет эти чувства, переступит через них и научится полагаться только на себя, тогда он точно повзрослеет? Чонин вцепился в свой браслет из ракушек, прижался к нему щекой, отдавая своё тепло, прикоснулся губами, умоляя Чана простить его и продолжить жить дальше, и в то же время надеясь, что хён как-то услышит, почувствует, поймёт, как он нуждается, чтобы он был рядом здесь и сейчас — чтобы позволил посмотреть на себя напоследок, обнять, вернув хотя бы на миг это чувство покоя и комфорта, которое Чонин находил в нём раньше. Но он больше не имеет на это право. Такой же браслет из ракушек на своей руке теребил Чан, не отрывая взгляда от окна автобуса, у которого, он точно знал, сидит Чонин, пусть его плохо видно из-за занавески. Йени скоро уедет, навсегда исчезнув из его повседневности, до этой потери — всего пара минут, считанные секунды, а Чан не делал ничего, чтобы попытаться сохранить в жизни своё маленькое счастье, свой маленький островок истинной беззаботной юности, на который он так боялся забираться, предпочитая тонуть в море удушающих, ввергающих в пучину самокритики и самоненависти чувств. Наглотавшись солёной воды, царапающей горло горечью, он постоянно выплывал наружу, хватаясь за спасательный круг ответственности, брошенный самому себе. Но лучше бы он утонул, захлебнувшись, и его унесло бы течением подальше от острова — так бы он смог защитить его от разрушения, но из-за него по острову пронёсся ураган, вскрыл берег, вырвал с корнем деревья, оставил за собой полную разруху и хаос, который долго не заживёт. Чан ненавидел себя за то, что позволил этому случиться, но теперь точно будет знать, как делать нельзя. Он надеялся, что однажды Чонин сможет простить его за всё. Он молил вселенную, чтобы помогла этому ребёнку встретить на своём пути правильных людей, способных помочь восстановить остров, посадить новые деревья, заполнить джунгли новыми яркими и интересными зверушками и птицами, поющими дивные мелодии. Наверно, так и случится, ведь Чонин теперь научился различать людей-фальшивок, теперь он умеет отличать настоящих взрослых от подделок, знает отныне каких людей стоит избегать. Чан закрыл глаза, пытаясь перестать думать, надеясь, что за это время автобус успеет уехать, но автобус продолжал стоять, издеваясь. Может, это шанс, намёк судьбы? Что будет, если забежать внутрь, в ещё не закрывшиеся двери, упасть на колени, вымолить прощение и ещё раз — последний раз, посмотреть в это открытое, юное, по-детски румяное лицо с удивительными лисьими глазками и самой очаровательной улыбкой? Автобус тронулся, а Чан остался стоять, переваривая столь яркую фантазию — стоял, пока автобус не исчез среди ещё пяти таких же, выстроенных в шеренгу друг за дружкой. Чан закрыл лицо руками, отпуская чувства: всё хорошо, всё правильно — он выдержит ради Чонина. Эта смена навсегда останется в его сердце — новым вечным шрамом, шрамом, что послужит благим целям, напоминая о его стремлениях и убеждениях, о том, что он должен поступать правильно и неэгоистично, как настоящий взрослый.