☀☀☀
Хёнджин, устав шататься бесцельно по территории, пока половина отряда готовится выпендриться на балу, вернулся в комнату. Не то что бы он считал бальные танцы отстоем, или слишком сложными: он хотел поучаствовать, но знал, что для него не найдётся пары, поэтому даже не пытался, прогулял всю репетицию. Его встретила напряжённая тишина, а взгляд Сынмина, вечно со всем согласного, услужливого и покладистого, как-то изменился. Не в лучшую сторону. — Так значит я — занудный? — негодующий тон подтвердил догадки. — Серая посредственность? Удобный друг-подражатель, мальчик на побегушках? — Ого, кто-то раскрыл тебе глаза на правду, — Хёнджин обошёл его, ответив равнодушной полуулыбкой. — А я улыбаюсь правда как дурачок? — Чонин, напирающий с другой стороны, вторил свирепо прищуренному взгляду Сынмина, но выглядел, скорее, как маленький обиженный лисёнок. Хёнджин закатил глаза, проигнорировав, и вытянул ноги, сев на свою кровать. — И это из-за тебя тогда отменили выступление группы наших девочек, — Сынмин продолжил выдвигать обвинения. — И из-за тебя уволили Чана! — Чонин согнул руки в локтях и сжал кулаки, словно неопытный боксёр. — Чана уволили не из-за меня, а из-за вас, — Хёнджину не понравилось такое количество предъяв, будто на судебное заседание попал. — Я отнесу это Шиён, пусть посмотрит, — Сынмин помахал у него перед лицом блокнотом, который Хёнджин использовал для личного дневника. Так вот откуда они обо всём узнали, а он то думал, у соседей по комнате внезапно появился мозг и развилось мышление. Хёнджин пожал плечами и лёг на кровать прямо в кроссовках, как варвар. Чисто по фиг, на всё по фиг. Парни ушли из комнаты и, немного повалявшись, наслаждаясь тишиной, Хван решил уйти, не желая расставаться с тихим спокойствием: сейчас ведь наведаются всем скопом и устроят скандал, который неизвестно сколько продлится. Солнце, отдыхавшее всю последнюю неделю, снова пекло, и в свободной, но плотной рубашке-тунике от гуччи было жарковато. Хёнджин подцепил пальцем узкий глубокий вырез, отодвигая ткань от тела, слегка проветривая: а что остаётся, в комнату вернуться переодеться не получится. Яркие пёстрые пятна игровых и спортивных площадок раздражали, аляповатые разноцветные беседки бесили, из-за шевелящихся теней, отбрасываемых листьями деревьев на асфальт, кружилась голова — лучше уйти куда-нибудь, где нет буйства красок и мельтешения, где можно зависнуть надолго, ничего не делая, и где его не найдут быстро. Так он дошёл до края территории, отодвинул неприкреплённую к столбу часть забора из сетки-рабицы (кажется, только он один знал об этой лазейке за территорию), спустился по холму, впитывая свежую прохладу обвевающего лицо и тела ветерка, — на открытый бескрайний луг. Раздавливая клевер, траву, коноплю и прочие душистые растения и цветы, топал всё дальше и дальше, не зная, когда стоит остановиться. Знойная жара оглушала, травянистые запахи пьянили, и, устав, Хёнджин уселся прямо на траву, наплевав на насекомых и прочую пакость. Пусть он испачкается в грязи, пусть брюки и кроссовки окрасятся травой, а голову напечёт палящим солнцем — какая, к чёрту, разница. Он замер, и природа вокруг постепенно ожила: изредка носились вокруг блестящие росчерки стрекоз, лениво порхали капустницы и пёстрые бабочки, трава шуршала на ветру. Длинные волосы щекотали щёки, но неохота было поправлять их и убирать за уши. Руки вообще не поднимались, и совсем ничего не хотелось, в голове — пустота. Перед ним как в замедленном слоу-мо падал рыже-чёрный с белыми и голубыми вкраплениями листик: или не листик, слишком странный для листика. Хёнджин рассмотрел, когда оно упало к ноге и забарахталось — бабочка. Одно крыло порвано, и насекомое доживает последние мучительные секунды своей жалкой жизни. Или не секунды — кто знает сколько ещё она так будет махать крыльями и барахтаться. Недолго думая, Хёнджин опустил на бабочку кроссовок. Трава за спиной зашуршала от шагов: оглянувшись, он увидел Джию. — Ты видела? — Её вроде как выронила птица, — девушка заправила волосы за ухо. — Ты избавил от страданий. — Я убил, — Хёнджин отвернулся. — Это было милосердно, — спустя пару секунд ответила Джию и осталась стоять за спиной, отбрасывая на него тень. — Прости меня, это я первой взяла твой дневник, — она вновь подала признаки жизни. Так вот почему продолжает торчать здесь. — Ты как-то говорил, что хранишь его под подушкой. Услышала, что кто-то входит, испугалась и уронила его на пол, не стала поднимать и прятать… Я сильно провинилась, я знаю. Но мне так хотелось узнать другую точку зрения о себе, мне это очень важно, но спрашивать тебя напрямую я побоялась. Извини, я совершила ужасный, малодушный, непростительный проступок. — Так зачем извиняешься, если непростительный? — хмыкнул Хёнджин, не поворачиваясь: глаза приятно отдыхали в тени силуэта девушки. — И мне вообще всё равно кто виноват, это не имеет значения. Джию выдохнула и затопталась на месте: явно не знала, что делать дальше и как уйти. Хёнджин решил помочь продолжить диалог и довести до нужной точки. — Ты мне нравишься, Джию, — он повернулся и прищурился, глядя на девушку, спасая глаза от яркого солнца за её спиной. Её густые красивые волосы сияли золотом на свету. — Прости, ты очень хороший, но… — Я знаю все эти удобные шаблоны этикета отношений, не продолжай, — Хван ухмыльнулся. — Просто так сказал, чтобы перестать хотеть сказать. Более того, я знаю, кто тебе нравится. — Знаешь? — по загоревшемуся огню в глазах девушки он понял, что правильно выбрал тему. — Мне интересны проблемы людей, — он снова отвернулся, проводив взглядом улетающую красивую бабочку. — Не в хорошем смысле: нравится находить слабое место и тыкать в него. Человек сломается — отстой, не сломается — ему же на пользу. — А у меня какие проблемы? — Ты не можешь понять какой пол тебе нравится, — немного подумав, ответил Хёнджин. — Тебе нравятся и мальчики, и девочки, но ты из религиозной семьи и боишься признать, что к девочкам тоже интерес есть. — Но я сняла крестик… как ты понял, что я из религиозной семьи? — По поведению видно, — Хёнджин по-доброму ухмыльнулся. — Ты вся такая святая, даже голос никогда не повышаешь и не смеешь выплёскивать на других негативные эмоции. Ты как ангел. Ну, и я слышал твои разговоры с мамой по телефону. Джию не стала комментировать и спрашивать что-либо, хотя могла: поругать за подслушивание, например. Не стала, скорее всего потому, что чувствовала себя не в своей тарелке. — Позови Юбин на бал, — Хёнджин снова оглянулся на неё. — Я думаю, она будет не против. — А ты? — Джию почему-то опустилась на колени рядом с ним, но немного позади, и поправила юбку шифонового чёрного платья в мелкий цветочек: оно ей очень шло, подчёркивало невинную женственность и выделяло красивые тонкие ключицы. — А что я? Я тоже не против. — Но Юбин не умеет танцевать. И не любит… — А ты попробуй. Хотя бы на один танец, какой-нибудь самый лёгкий. Она обязательно согласится, если ты пригласишь. Джию спрятала счастливую мечтательную улыбку, закусив губу, и посмотрела робко, из-под опущенных ресниц. Хёнджин сделал непроницаемое лицо, боясь, что благодаря своей развитой эмпатии она всё заметит. Ему впервые было так чертовски больно из-за девушки. Его и раньше отвергали, но это были очередные цели, простые строчки в списке хотелок, никто из них по-настоящему не интересовал, но Джию — это что-то другое, не совсем влюблённость, а, скорее, искренний интерес к другому, иному миру: миру чувств, бескорыстной доброты и света. Отказ Джию словно закрывал двери в этот иной счастливый мир, ограничивая пути его развития, однозначно и бескомпромиссно отвергая его. Судьба плевала в лицо, насмехалась, а Джию, напротив, смотрела на него по-доброму, будто совсем не замечала по какому пути он идёт и что тащит за собой. — Хёнджин, — она внимательно всматривалась в его лицо, — почему ты не пишешь в дневнике о себе, только о других? О тебе самом не было ни слова даже в школьных записях… Он пожал плечами. — Наверно, потому, что у меня нет проблем. — А сейчас — это разве не проблемы? — Не знаю, — Хёнджин дёрнул плечом, отвернувшись. — Мне всё равно. Послезавтра уезжать уже, какая разница. Я ничего не теряю, всё равно мне здесь никто не нравился. Только ты, но ты тоже не самое приятное. Джию внезапно опустила лоб ему на плечо. — Не нужно делать вид, что тебе всё равно, — сказала тихо. — Тебе больно. «Ты ошибаешься» — он почти сказал, хотел сказать, но что-то помешало, а что именно он так и не понял. Джию продолжила греть его плечо своим лбом, от её волос, упавших на руку, стало жарко, но Хёнджин не двигался, до тех пор, пока она не встала и не предложила вернуться в корпус, и он послушной собачкой на поводке пошёл следом. Они проходили по дорожке под балконами их отряда. — Джию, зачем ты привела его?! — крикнула сверху Шиён. — Джию, отойди! Джию попыталась оттолкнуть его, но Хёнджин не сдвинулся с места, покорно принял порцию ледяного дождя, а с балконов смеялись и готовили новую порцию атаки. — Поговори с ними, — Джию взяла его за руку. — Какой смысл? Они не будут слушать. И я не знаю, что сказать. В любом случае они правы. Он развернулся и пошёл от корпуса, оставив девушку позади.☀☀☀
Чан героически терпел напекающее макушку палящее солнце: до окончания линейки, посвящённой закрытию смены, надо перетерпеть ещё полчаса летней сауны. Подростки вокруг него также стоически переносили человеческую печку с душком потных тел, лишь изредка срываясь на ворчание и нытьё: все силы на препирания потратили ещё до начала торжественного мероприятия, когда увидели «подарки» от лагеря — ужасно безвкусные рыжие футболки из плотного душного хлопка с эмблемой лагеря, нарисованной то ли пятилеткой, то ли дцпшником, как выразился кто-то из пацанов. Чан минут двадцать потратил, уговаривая всех надеть футболки, являющиеся частью эффектности мероприятия, но своего добился: рыжими уродцами, ненавидящими жару, общие лагерные собрания и отсутствие выбора, стали все до единого — каждый вроде как осознал, что они одна семья и, пока они в лагере, нужно соответствовать общепринятым правилам и подавать пример. Положение спасали только модные кепки и фирменные кроссовки — подростки повытаскивали из гардеробов самое лучшее, что у них есть, чтоб хоть как-то сгладить вынужденный безвкусный аутфит. Уставшие стоять выплёскивали раздражение, втихую передразнивая выступление директрисы: та звонким голосом заливала какие-то шаблонные вещи про шикарную смену, переполненную яркими событиями и эмоциями, перечисляла все самые громкие мероприятия — лицемерно называла смену «самой лучшей сменой за всю историю лагеря». Кажется, она это говорила каждый год и про каждую смену. Наконец началось награждение отрядов: его детишки и не ждали получить от двуличного крысятского королевства администрации хоть какую-то награду, хотя бы за творчество, но всё равно расстроились, когда все позиции закончились и на сцену поднялась староста отряда, получившего награду «лучшие из лучших». Девочке дали микрофон, и она очень эмоционально всех благодарила — свой отряд, вожатую, лагерь, и всё никак не хотела заканчивать речь. — На этой смене случилось много важного, — она поправила лезущую в глаза чёлку. — Я через многое прошла, пережила целый личностный кризис… и вряд ли смогла бы справиться со всем этим, если бы не пример нашего старшего отряда — ребят из ОБН. Именно они показали мне, что быть самим собой — не так сложно и страшно, что я имею право бороться за свои права и быть такой, какая я есть. Чан навострил уши и заметил, что его детишки тоже встрепенулись и заинтересованно посмотрели на сцену. Директриса попыталась отнять у девочки микрофон, но та ловко увернулась. — И таких, как я, много: ребят, вы бы знали сколько народу вдохновили, скольким людям помогли понять, что это нормально — отличаться от других, делать то, что тебе нравится, любить, кого хочешь, — она сбежала со сцены от директрисы, продолжая говорить в микрофон. — В общем, я бы ещё многое хотела сказать, но не хочу всех сильно задерживать: спасибо вам большое, мы все считаем что вы более достойны этой награды — вы заслужили быть лучшим отрядом, — улыбаясь, она передала статуэтку опешевшей Джию, не сразу принявшей награду. Подростки, наконец переварившие произошедшее, зашумели и их победные ликующие вопли потонули в аплодисментах всего лагеря. — Это же из твоего отряда? — Чан подобрался к Йеджи, нарушив границу построения между отрядами. — Типа того, — та непривычно лукаво улыбнулась. — Ты не знала? — Знала, — её улыбка стала шире и довольней. Чан, еле-еле смирившись с новыми проявлениями эмоций на её лице, заметил и другие необычные изменения во внешности некогда строгой консервативной вожатой: вместо хвоста — хулиганская растрёпанная косичка, живот вообще открыт, спасённый от жары футболкой, завязанной узлом под грудью. И, более того, в её пупке Чан разглядел пирсинг, а где-то на уровне правой почки красовалась настоящая татуировка бабочки. — Я тебя знаю? — в шоке продолжая разглядывать неформальные украшения протянул Чан. — Ты сестра-близнец Йеджи? — Продолжишь пялиться на мой живот ещё дольше, Кристофер, и это станет неприлично, — рассмеялась девушка. — Неприлично? — тут как тут появившаяся Суа, хихикнув, закинула подбородок ему на плечо. — Кристофер? — МинСоны прижали с другой стороны, заинтересованно обернувшись. — Тебе не идёт, — хмыкнул Минхо. — Вообще-то идёт, — упёрся Джисон. — Не идёт, — Минхо уткнулся в него своим фирменным садистским взглядом, призванным проломить и подчинить волю оппонента, но, пропялившись, не моргая, в глаза Джисона несколько секунд, быстро сдался. — Ладно, идёт. Джисон победно улыбнулся и, снова взглянув на Чана, показал ему большой палец. Но Чану было уже всё равно кто что там думает о его имени — он увидел как Чонин, пойманный за тем, что смотрит на него, опустил голову, приложив ладонь к животу и смяв в кулаке футболку, и поспешил пробраться к Йени. Сжал его плечо, успокаивая, убеждая, что видит и замечает его, не оставляет без внимания, но Чонин вырвался и пробрался в первые ряды: он весь день избегал его и игнорировал — Чан ещё раз убедился, что до прошлой ночи делал всё правильно, не подпуская Чонина к себе, но теперь, после того, как сорвался и узнал глубину своих чувств, все его мысли с усилием, в сто крат большим, чем до этого, сосредоточились вокруг этого ребёнка. Хотелось быть рядом каждую секунду, и не только ради того, чтобы защищать и заботиться — идеальней всего было бы не отпускать ни на секунду, не прекращать обнимать и держать за руку, но теперь, когда больше всего хочется, ему определённо точно нельзя, иначе он вконец поломает и так сломленного ребёнка. Чан провёл в мыслях о Чонине всё время до конца мероприятия, очнулся, только когда опустили флаг, отпели гимн, церемония закончилась и отряды выстроились, чтобы покинуть площадь, пахнущую жаренной пылью и страданиями испепелившихся на солнце подростков. — Так, а Хёнджин так и не пришёл? — он заставил себя вернуться к делам мирским и более важным. Джию, допив бутылку воды, ответила отрицательно и робко спросила у ребят хочет ли кто-нибудь отправиться вместе с ней на поиски Хвана. Желающие, на удивление, нашлись: в основном главные моралисты отряда — Уджин, Юхён и Ханьдон. Но к ним также подключилась Суа, аргументируя тем, что хочет найти Хёнджина и посмотреть где он там так долго бродит в насквозь мокрой одежде. Вместе они проверили заброшки, пляж, прошли весь луг, обошли все заросшие беседки и прошерстили все заросли, потратив на поиски часа два и полностью выбившись из сил. Поиски продолжились и после ужина, растянувшись ещё на несколько часов: Чан подключил других вожатых, бегая по городским улицам за территорией лагеря. Только благодаря острому слуху Ханьдон ребята смогли наконец найти Хёнджина: девушка расслышала музыку, играющую в одном из зданий лагерных клубов, и все гурьбой бросились к репетиционному залу, известного своей зеркальной стеной. Повезло, и Хёнджин действительно был там. — Что он делает? У него совсем нет совести? — Юхён вскинула брови. — Он просто всё это время танцевал здесь? — Нет, смотрите, — Уджин вышел вперёд, практически высунувшись из закутка, в котором они все сгрудились. — Внимательно. Танец — это история, вы ведь помните, что говорила Суа? — Томазо Альбинони: Адажио в соль-миноре, — прошептала Ханьдон и прикрыла рот ладонью. — Ты сейчас про музыку или демонов призывала? — хмыкнула Суа, но закусила губу, продолжая наблюдать за Хёнджином. — Боже. Я вообще не думала, что под классическую музыку можно танцевать вот так… Хёнджин двигался напротив зеркала, не глядя в него целенаправленно, но после того, как замечал своё отражение, его движения становились резкими и отрывистыми, будто он не танцевал, а ломал себе кости. Закончил он, упав на колени, подбородок низко упал на грудь, голова повисла, как отрубленная. Уджин захлопал первым, за ним подтянулись остальные: Хёнджин, тяжело дышащий, мокрый от пота, вздрогнул и упал на пол, перевернулся поспешно и отполз к зеркалу, глядя недоумённо и напугано. Джию подошла к нему, опустилась на колени и обняла за шею. — Мы всё понимаем, — прошептала она. — Слышишь, мы тебя понимаем. Хёнджин закрыл глаза, стиснув зубы, под ресницами заблестели слёзы. — Сейчас, конечно, не очень к месту, но я очень жалею, что мы не позволили тебе ни разу выступить на концертах с танцем, — Суа также подошла ближе. — Извини. Хёнджин кивнул и отстранился от Джию. — Пойдёшь с нами на последнюю свечку? — спросила Юхён. Хёнджин пожал плечами, но послушно двинулся за ребятами. — Мы привели Хёнджина! — объявила Суа, ворвавшись в беседку. — Забирать свои слова назад я не буду, — заявил тот, встав на входе, подняв голову. — Ты охренел? — Шиён подскочила с лавки, другие ребята в беседке зашумели и зашептались. — А извиниться не хочешь? — Он уже извинился, — вставил Уджин. — В каком-то смысле. — В каком таком смысле? Я не слышала, почему он не может извиниться сейчас повторно перед всеми? Ханьдон подбежала и зашептала ей на ухо. — В танце? Что за бред? Ну-ка быстро встал, изнеженная принцесса-лебедь. Она поднялась и встряхнула Хёнджина, присевшего на лавочку, за плечи. — Шиён, хватит, — Уджин остановил её за руку. — Мы сами не лучше: без спросу взяли чужую личную вещь, травили его. А имели ли мы право? Как крыса он поступил лишь один раз — когда наябедничал директрисе на ваше выступление. А всё остальное: мы действительно настолько жалкие, чтобы обижаться на правду? — Вообще, я не особо обижен на Хёнджина, — поднял голос Джисон. — Он, конечно, был местами чересчур жесток, но он стал одной из причин почему я смог преодолеть себя и свои главные страхи. Хёнджин дёрнул краешком рта, глядя на него. — Вообще благодаря критике Хёнджина я тоже смог начать работать над собой, — вставил Чонин, подняв взгляд с коленок. — Это всё не благодаря мне, не обманывайтесь, — Хёнджин цокнул языком. — Я за вас ничего не делал. И не заблуждайтесь на мой счёт, я никогда не поступал в альтруистичных целях. — Но хотел бы измениться? — спросила Джию. Хёнджин промолчал: по взгляду было всё понятно. — Ты всё равно помогал: по-своему, по-уродски, но всё же помогал, — Уджин продолжил. — И разве ты травил Феликса не только потому, что хотел, чтобы он помирился с Чанбином? Хёнджин без улыбки взглянул на него, заправил волосы за ухо и отвернулся. — Он просто выбесил меня, — пробормотал. — Они оба. — Я бы тебе сейчас уебал, — грозно начал Чанбин, прожигая Хёнджина взглядом. — Но ты вроде как не заслужил. Феликс, улыбаясь, чмокнул его в плечо. — Хёнджин, всё-таки было бы справедливо, если бы ты извинился, — Чан решил подвести итоги. — Тебя все простили… — Не все, — Шиён перебила, скрестив руки на животе. — Я крыс не прощаю. — Тем более, — Чан покосился на неё, вздохнув. — Это твой шанс стать лучше. Хёнджин? — Я не думаю, что они хотят услышать от меня извинения, если они не будут звучать искренне, — Хёнджин расправил плечи. — Искренне я не смогу, я не чувствую ничего… не чувствую своей вины. Ничего. Шиён фыркнула. — Чувствуешь, — Джию передвинулась на край лавочки и наклонилась вперёд, чтобы посмотреть на него. — Просто не можешь отрефлексировать, преодолеть гордость и выразить словами. Но у тебя есть шанс измениться, не теряй его. — Он что у нас, аутист? — фыркнула Шиён, но Суа толкнула её в бок, и, покосившись на неё, Шиён поджала губы. — Ладно, по фиг, проехали. Чан зажёг свечу, ознаменовав начало последнего вечернего сбора отряда. — Почему мы проводим последнюю свечку сейчас, завтра ведь последний день? — заворчал кто-то из плохо различимых в темноте детей. — Завтра времени не будет, — объяснил Чан. — Днём бал, после ужина костёр, а потом для старших отрядов дискотека до двенадцати ночи. Да и в целом завтрашний день стоит провести без всяких там сентиментальностей, а просто отрываться по полной, пока день не закончится, чтоб напоследок остались только самые яркие и позитивные эмоции. Подростки смирились с неизбежным, нехотя передавали подставку с горящей свечой из рук в руки: высказывались все, даже те, кто обычно был немногословен. Большинство девочек прониклось удручённой печальной атмосферой, расплакались, расчувствовались, речи зазвучали всё эмоциональней, кто-то разревелся в голос. Никто не хотел, чтобы всё заканчивалось, никто не хотел уходить в воспоминания, ни один раз озвучили желание вернуться в начало смены и прожить всё заново. — Я сегодня не хочу быть многословным, я очень устал, но я очень люблю всех вас, ребят, — Чонин шмыгнул носом, передал свечку и выбежал из беседки. Чан вскочил, порываясь побежать за ним, но остался на месте, понимая свою ответственность, как вожатого. Личная жизнь — потом. Чонин всё равно его не подпустит: прошлая ночь наверняка до сих пор мучила его болезненно. Чанбин, на этот раз не сбежавший со свечки и внимательно слушающий рефлексию каждого, нахмурено смотрел на Джисона, развалившегося на плече Минхо спрятав лицо, косо взглянул на Феликса, сидящего рядом - никак не прикасаясь, опустил взгляд на руки и повёл плечом. Ёнбок заметил, сел поудобней и прикоснулся виском к его плечу, подняв голову только когда получил свечку и произнёс слишком эмоциональную душеразрывательную речь, после которой шмыгающих носов стало ещё больше. — Хрен знает что я должен сказать, — Чанбин уставился на полученную свечку. — Я не умею говорить, как вы. — Тогда зачитай что-нибудь! — потребовал кто-то из темноты. — У меня нет ничего подходящего, — хмыкнул Чанбин. — Вообще, как и для многих из вас, это моя последняя смена в лагере, и это реально была самая лучшая смена. По крайней мере она много значит для меня. Я её никогда не забуду, всё такое, — почувствовав, что голос дрогнул, Чанбин поспешил передать свечу Юбин. — Народ, Чанбин плачет! — воскликнул кто-то наглый, и все зашумели, возбуждённые новостью. — Конечно, плачет: я думаю, вы все уже давно поняли, что на самом деле он очень хороший и глубоко чувствующий мальчик, — Юбин с улыбкой посмотрела на соседа. — И давайте отдадим должное Феликсу: если бы не он и его мягкосердечное отзывчивое отношение к людям, мы бы никогда этого не поняли. И, Чанбин, ты очень изменился, все запомнят тебя именно таким. — Говори уже о себе, — буркнул Со и попытался уйти из беседки, но Феликс удержал его, обняв за руку. Юбин хмыкнула и практически повторила речь Чанбина, но смотрела только на одного человека в глубине беседки. Чан, получивший свечку последним, замыкая круг, заговорил дрожащим голосом, не скрывающим слёз, и из беседки никто не ушёл со спокойным нерастормошённым сердцем. — Ненавижу такие моменты, — бурчал Минхо по дороге в корпус, а Джисон тихонько посмеивался, поглаживая его по руке. — Что за драма с жанром пиздостраданий? Чан смотрел на покидающих беседку детей, понимая, что вместе с ними уходит и какая-то важная его частичка. Завтра — последний день, и эта частичка покинет его навсегда. Зато навсегда останется с его подопечными — верней, даже не подопечными, а настоящими друзьями, пусть и на несколько лет моложе. И он тоже многому у них научился, и много от них унесёт в себе. Это лето и эта смена навсегда в его сердце.