Ошибки прошлого

Обычно, когда свято веришь, что жизнь твоя, наконец-то, налаживается, она и идёт по пизде семимильными скачками. Впервые в то, что жизнь налаживается, Волков свято верит в Торонто. Они с Серёжей теперь взрослая состоявшаяся семейная пара. Птиц радостно щебечет рядом, осыпает их рисом, конфетами и розовыми лепестками с монетками, когда они выходят из небольшой церквушки, и вроде бы всё у них хорошо. Серёжа, конечно, ровно на жопе сидеть не может. Покупкой квартиры он не ограничивается. Они покупают яхту и выходные всегда проводят на озере. Серый рисует яркие потрясающие картины. В них столько тепла и света, что фейри, эльф и нимфы с них, кажется, могут вот-вот вспорхнуть. Олег жарит панкейки с кленовым сиропом и находит работу в небольшом ресторанчике недалеко от дома, потому что сидеть на жопе, как выясняет Волков для себя, он не способен тоже. Птица радуется, как ребёнок. Он теперь всегда сыт и весел, потому что у Олега с Серёжей медовый месяц. Бесконечный. Они пробуют всё и даже больше. Они трахаются на всех горизонтальных поверхностях в квартире, на балконе, в примерочной магазина, в парке в кустах, на заднем сиденье в машине… Сережа скулит, лёжа поперёк коленей Олега, вскрикивает, срываясь на стоны, оттопыривает заалевшую от шлепков задницу и восторженно орёт: — Ещё! Серёжа напрыгивает на Олега в коридоре, когда тот только шагает в квартиру. Разумовский сдирает с Волкова шмотки, бухается на колени и так увлечённо, самозабвенно сосёт, что перед глазами искры рассыпаются. Серёжа нагло запускает ладонь Олегу в штаны, когда они сидят в машине на светофоре, сжимает член сквозь плавки и пожимает плечами. — Я скучал, — не оправдывается — объясняет. Загорается жёлтый. Птица умиляется. У Волкова ломит всё, но он не может вспомнить, когда в последний раз был так счастлив, и был ли вообще. Наконец-то, у них в жизни всё н о р м а л ь н о. Они покупают щенка хаски. Мелкого, придурочного и до невозможности весёлого. Называют его Трандуилом, хотя нихера он не Трандуил, и всё идёт у них замечательно. Выгуливая щенка, Серый орёт в пять утра на весь парк: — Трындец, сука!!! Ты не кобель! Ты сука! Стоять, сукин сын! Место! Трындец! Сидеть! Лежать! Стоять! Лежа!!! Трындец радостно скачет за кленовым листком. Серый, неинтеллигентно матюкаясь, мчится за ним с поводком. Олег ржёт, зажимая сигарету в уголке губ и два стакана кофе в руках. У них всё нормально. И это напрягает Олега. У них не бывает без пиздецов. Пиздец должен быть. Иначе никак. Волков с ужасом ждёт пиздеца, и думает, что тот уж очень задерживается, видать, отъедается… Серёжа отходит после дурки. Он заметно набирает в весе, и они с Олегом решают возобновить давно забытые тренировки. У Серого появляются бока. И — о, Господи! — жопа! Олег тащится, глядя на него и пуская слюни. Серёжа аппетитный. Чётче проступает рельеф, мышцы играют под кожей. Разумовский сияет, буквально светится изнутри, и Волкова этот свет завораживает. Медовый месяц не заканчивается ни через месяц, ни через два, ни через три. Впервые пиздец случается на четвёртом месяце пребывания в Канаде. Блондинистый очкарик, с которым Олег чисто случайно сталкивается в магазине, почему-то кажется странно знакомым. Где-то Волков видел эту рожу уже, но особого внимания, конечно, этому не придаёт. Разнежился на гражданке. Расслабился. Если бы не это состояние безоблачного счастья, уж он бы точно заметил, что его ведут. Когда в квартиру вламывается спецназ, Олег, отбрасывая сковородку, только тяжело выдыхает: «Бля, опять?! Заебал не пробегал?!» — и выхватывает из-под столешницы два ствола. Стены превращаются в решето, от грохота выстрелов, свиста пуль и звона осколков закладывает уши. Дым стоит стеной. Олег, не глядя, палит из двух стволов в кухне, Серёга отстреливается в спальне. Птица вырубает командира скалкой, скачет на месте, хлопает крыльями, в ладоши, и радостно щебечет: — Волче, смотри, смотри! И я одного! Олег перехватывает его за крыло, утаскивает с собой за барную стойку, с тоской наблюдает, как под градом пуль со звоном разлетаются бутылки с дорогим бухлом, и тяжело выдыхает. И такая поебень через день… Выглядывает из-за столешницы и ныряет снова. — Что там, Волче? — рванув его на пол за штанину, спрашивает Птица, сверкая люминесцирующими глазами. Серый в комнате матерится и отстреливается. — Трое справа, двое слева, — сообщает Олег, выныривает из-за стойки, лупит, не целясь, и бухается обратно. Птица смотрит вопросительно. — Один справа, — улыбается Волк. — Как плавать. Выстрелы снова разрывают тишину. Вискарь на полу мешается с кровью. — Ты в порядке, шер?! — вопит Серёжа из ванной, перекрикивая свист пуль, стоны и матюки на французском. — В полном, родной! — отвечает Олег, одним выстрелом убирая щемящегося в ванную, пошатывающегося командира. Штукатурка оседает на пол, как бутафорский снег в театре. Стёкол в окнах нет. Ветер играет дырявыми гардинами. С тихим бульканьем из разбитых бутылок вытекает бухло. Серёжа выскакивает из ванной, с трудом сдвигая дверью лежащее на полу тело. Тело глухо стонет. Олег прекращает страдания несчастного, стреляя в затылок и, обнимая напрыгивающего Серого, прижимает к груди. Кругом кровища, гильзы и дикий бардак. Волкову иррационально хочется прибраться. — Бля, — тяжко выдыхает он. — Махнем в Европу? — с улыбкой предлагает Серый и, въебав с ноги по морде полуживому спецназовцу, тянущемуся к стволу, валяющемуся в луже крови среди осколков стекла, звонко целует Волкова в щёку. — Мне надоела Канада! Олегу нравится Вена. Она тихая, уютная и очень красивая. Серёже, впрочем, она тоже нравится. Ему нравятся конфеты из кондитерской, в которой работает Олег, нравятся вечерние прогулки по городу, нравится непередаваемая атмосфера, и купленный в пригороде домик ему нравится тоже. Они с Серёжей и Птицей планируют встретить Новый год и Рождество в Австрии, а ближе к весне уехать в Германию. Серёжа рисует обалденные мрачные готические картины, носит чёрное пальто и берет, вечерами гуляет с Трындецом и встречает Олега с работы. Олег тащится от этих прогулок, от такого Разумовского, от их дурного щенка и веселящегося, наравне со щенком, пернатого. Всё снова кажется спокойным и нормальным. Вплоть до той поры, пока гости не посещают их во второй раз. Когда Олег выглядывает с кухни в кондитерской, спина посетителя за дальним столиком в углу, обтянутая чёрным джемпером, кажется Волкову смутно знакомой, как, впрочем, и светлая непослушная шевелюра. Олег честно, вот, честно, старается не придавать этому значения, но внутри что-то неприятно ноет. Когда он выносит мусор, в переулке мелькает тень, и через секунду две знакомые ладони впечатываются в кирпичную кладку над плечами Олега. — Поварёшкин! — в голосе Дракона слышна улыбка и напускной восторг. — Любовь моя! Олег выдыхает, прикрывает глаза и медленно считает до пяти. Бля, ну почему опять, а?! Ну-почему-бля-почему-почему?! Вадик за спиной неприятно близко. Бессовестно нарушает границы личного пространства, будто не знает, чем заканчиваются такие выходки. Его горячее дыхание щекочет шею. — Какого хуя? — криво усмехается Волков, лихо разворачивается и основанием ладони ломает Вадику нос. — Ебанутый! — орёт Дракон, пятится, запрокидывает голову и прожигает Волкова взглядом, скосив глаза. Кровь струится меж пальцами. Вадим хрюкает. — Отвечай на чётко поставленный вопрос, — требует Олег, скрещивая руки на груди. — Какого хуя тебе надо? — Да я просто поздороваться зашёл, — белозубо скалится Вад. — Ну, конечно, — криво усмехается Олег. — Здравствуй. И съебись. Вечером Олег ставит перед Серёгой коробку конфет и устраивается за столом напротив, чувствуя дикую усталость от ещё не начавшегося разговора. — Серёж, нам надо серьёзно поговорить, — мрачнея лицом, начинает он. — Я жирный? — Серый моментально подбирается и пихает за щеку конфету. — Нет, не говори ничего! Я жирный! — Ты аппетитный, — устало трёт переносицу Олег, возводит взгляд к потолку и мысленно считает до десяти. Трындец бодро носится по кухне, тягая деревянную лопаточку в зубах. Птиц появляется на спинке дивана и нависает над Олегом. — Ты уходишь от нас? — его интонация Волкову не нравится. — Птичка, — пытается вразумить его Олег, — ну, что ты… — Он нашел молоденького, красивого, нормального мальчика без квартирантов в башке и паразитов на шее, и уходит от нас! — заключает Серёга драматично, вскакивает и наматывает круг по кухне. — Я похудею! — Нет! — орёт Волков, чувствуя, как не к месту начинает внутренне закипать. — Во-первых, я тебя люблю. Во-вторых, ты красивый, тебе не надо худеть! В-третьих, Разумовские, дайте хоть слово сказать! — Говори! — требует Серёжа, сверкая синими глазами. Птица стекает к нему со спинки, обнимает за плечи и прижимает к груди. — Надо валить из Вены, — тяжело выдыхает Олег. — Почему? — хмурится Сережа, пихая за щеку очередную конфету. — Я ефе фе ффе фафисофаф! — В общем, был у меня товарищ один в армии… — начинает издалека Олег; легче пять вагонов разгрузить, чем рассказать — уж Волков знает. — Угу, — гоняя языком тающий во рту шоколад, на миг берёт паузу Серый, переваривая сказанное. — Вы трахались! Точно знаю — трахались! — обличительно орёт Птиц, сверкая жёлтыми глазищами. — Товарищей не ебут, Лежа! — хохлится он, пододвигаясь ближе к Серому, и до Волкова сразу доходит, что поддержки ждать неоткуда. — Ну… Это было ни о чём… — мычит Олег, подбирая слова, и отчего-то прячет взгляд. — Раз ни о чём, я отказываюсь снова срываться с места, — тихо произносит Серый, скатываясь почти в шипение, и от этого царапающего шёпота у Волкова поджимаются яйца. — Мальчики, давайте я всё же коротко… — опираясь о столешницу, приподнимается Олег, потом снова бухается на диван и нервно тянется за сигаретой. Закуривает. — Да нет, Волче. Отчего ж? Мы хотим в подробностях, — закидывая ногу на ногу, Серый выхватывает сигарету и прикрывает глаза, глубоко затягиваясь. — Он красавчик? — хмурится Птиц. — Я высылал вам фото. Ещё тогда, из армии, — пожимает плечами Олег. — Ааа… Так я порвал, не читая. В то время, как ты трахал роту солдафонов, я, знаешь ли, утирал птенчику слёзы, — в голосе Птицы столько желчи, что её горечь оседает в воздухе. — Пусть говорит, — Серый затягивается ещё раз и неторопливо тушит окурок в пустой чашке Волкова. И это его убийственное спокойствие пугает Олега. — Да нечего рассказывать, бля! Да! Трахались! Я старался не пропустить ни одной рыжей бабы, в каждой голубоглазой роже я искал, и не находил тебя, Серый! — вскакивает Волков и меряет шагами кухню, пытаясь сообразить, как донести двум любимым ревнивым придуркам, что этим Драконом он тщетно вытрахивал из башки Серого. Что тогда, когда смерть дышала ему в спину, Вадик напоминал, что он — Волк — ещё живой, что… — Значит, были ещё и бабы… Бабы?! Леж?! — перебивает Разумовский, и рыщет взглядом по столу, цепляясь им за очередную конфету. — Стоп! — резко тормозит Олег, сжимая виски. — Бабы, Вад — это в прошлом! — Да-да! Только это прошлое так громко заявилось, что нам нужно валить из Вены, — подначивает Птиц, протягивая Серому клубнику в шоколаде. — Я не допущу, чтобы заявилось, — нервно сжимая кулаки, выдыхает Волков. — Рядом с этим отбитым психопатом наша нормальная жизнь накроется пиздой. Как-то так. Если коротко. Трандуил, чувствуя непривычное напряжение в воздухе, поджимает хвост и почти на пузе уползает под стол, прижимаясь к ноге Серого. — Ну вот! Ты уже напугал нашего мальчика! И это без подробностей, — хмуро замечает Разумовский, поглаживая пса. — Как он выглядит?! — не унимается Серый, подскакивает, едва не наступив на пискнувшего Трындеца, заламывает руки и наматывает круг по кухне. — Говори! — Как моя жизнь без тебя, — устало отвечает Олег, Серый тормозит, зло зыркает непривычно влажными глазами, нижняя губа Разумовского начинает дрожать, и Волков понимает, что сморозил хуйню. — Страшный! Сергей вроде перестает трясти губой, выдыхает ровнее, сгребает Трындеца под передние лапы и, прихватив коробку конфет, с гордо поднятой головой направляется в комнату. Птица порхает следом. — Серёжа! — Олег семенит за ними, но Разумовский хлопает дверью ровнёхонько перед его рожей. Волков устало выдыхает в три тыщи двести сорок пятый раз и плюхается на жопу слева от двери. Серый в комнате пыхтит и топчется. Распахивает дверь, скрещивает руки на груди и прожигает Олега взглядом. — Он был сверху или снизу? — в голосе Разумовского звенит металл. — Да какая разница? — морщится Волков, подумывая, что самое время пятый угол искать. — Я уже и не помню… Нижняя губа Серого снова непроизвольно подрагивает, и он поджимает её зубами, оцарапывая до привкуса крови. — Отлично. Не помнишь, значит. Ну-ну! — в глазах Серёги дрожат слёзы. Но нет, рыдать он больше не станет. — Птичка! А идём прогуляемся! Нам тут только что подсказали отличный рецепт восстановления морального и физического здоровья. Нам не дают! Драгоценная жопа Волкова не для нас, видишь ли… — Серый и сам не понимает, что несёт, но лишь плотнее сжимает губы, упрямо вздёргивая подбородок. — Серый, бля… Ну нафиг… — в отчаянии тянет Волков, теряя остатки терпения. — Этот человек опасен. И может создать массу проблем. Давай выдохнем и начнём собирать вещи. — Пошёл в жопу, — цедит Серёжа, перехватывает Трындеца под передние лапы и направляется прочь из спальни. — Птица, за мной! Пернатый покорно парит за Серым, почти как Рюк из «Тетради смерти» за Лайтом, и только плечами пожимает, мол, прости, Волче. — Вы куда? — Волков подрывается, догоняет Серого на ступеньках и перехватывает за запястье. — Руки убрал, — медленно запрокидывая голову, Серёжа смотрит на него снизу вверх, и Олег инстинктивно разжимает пальцы; взгляд — как жидкий азот. — Нам надо подумать. Не ходи за нами. Олег не идёт. Олег наматывает круги по кухне, готовит лазанью и салат с морепродуктами, дымит, как паровоз, десять раз набирает номер Сергея, десять раз скидывает. За окнами темнеет. Октябрьский ветер завывает в ветвях деревьев, таская по газону листву. Олег выдыхает, ёжится и плюхается на кухонный диван, глядя в потолок. Лампочка тускло мигает и гаснет, светодиод на мультиварке тоже. Дом погружается во тьму. Откуда-то со стороны гаража доносится приглушённый грохот. Олег напрягается и садится на диване. Не Серёжа. Трындец не лает. Волков поднимается и медленно вынимает из-под столешницы два ствола. Лады, если что, роз в саду много… Пару кустов можно пересадить. Входная дверь с тихим скрипом отворяется. Олег вжимается спиной в стену слева от мойки и справа от дверного проёма, на миг прикрывает глаза и выдыхает. Конечно, Вад. Походка тяжёлая, шутки дебильные. Вадик шагает в кухню, и Олег сразу лупит его магазином по затылку, но Дракон уворачивается, удар получается смазанным. Волков бросается вперёд и зажимает его в захвате, Вадим выворачивается, лупит по морде букетом, на миг Олег теряет точку фокусировки, охуевая от такого поворота, и в следующую секунду уже летит через кухню, снося горшок с фикусом, и грохается на стол. Столешница трещит. Или хребет. Олег затрудняется определить. — Поварёшкин, да я на чай! — вроде оправдывается Вадим, нависая, и сразу получает ногой по харе. Отшатывается, зажимает разбитую губу, и Олег этим пользуется. Подскакивает, отталкиваясь от столешницы, и лупит его по роже ещё раз и ещё. Вад отражает удар. Волкову прилетает по ебалу так, что перед глазами начинают порхать маленькие чёрненькие птички, а рот моментально наполняется кровью. Олег сплёвывает, обнаруживая себя на кухонном полу. Вадим нависает. Волков лупит основанием ладони в челюсть, отталкивает его, стараясь вывернуться, и ошибается, чем Дракон незамедлительно пользуется, подминая Волкова под себя. Одну руку Вадик прижимает коленом, другую, перехватив за запястье, вжимает в пол над головой Волкова. — Сука! — хрипит Олег, сплёвывая кровь. — Неужели не скучал?! — похабно усмехается Вад, склоняясь над Олегом, и в следующую секунду падает плашмя от душевного удара по балде. В башке звенит так, словно рядом кто-то обрывает колокола. Вадик охуело трясёт головой, пытаясь встать на четвереньки, а Волков счастливо лыбится в темноту, восторженно выдыхая: — Серёженька! Птиц чертыхается, спотыкаясь о ботинок Вада, и раздражённо щёлкает пальцами, зажигая свечи. — Ну вот, Серый. Оставили на пару часов нашего красавца, а его уже и завалили. Причём, снова не мы, сечёшь? — хмыкает пернатый, не обращая внимания на растерянный взгляд Волкова. А тот во все глаза глядит на Серого, не понимая, то ли Дракон слишком сильно приложил его башкой об пол, то ли… — Серёж? Что с волосами? — расстроенно выдыхает Олег, выбираясь из-под туши Вадима. — Это всё, что тебя интересует, Волков? — хмыкает Серый, толкая только что сгруппировавшегося «товарища» в бок, и для надёжности снова прикладывает чугунной сковородой по белобрысой башке. — Ты прав! Это чмо страшное, как твоя жизнь. Без меня… — Без нас, — тут же поправляет Птиц, встревая. — Серый… Где твои волосы?.. — в сердцах тянет Волков, разглядывая в мерцающем тусклом свете свечей короткую стрижку Разумовского, и переводит сокрушённый взгляд на Птицу. — Как ты допустил, ну?.. — Вижу, коротко стриженые тебя привлекают больше! — раздражённо отрезает Серый, брезгливо разглядывая копошащегося под ногами Дракона, уже умудрившегося встать на четвереньки. Серёга на миг задумывается и снова опускает на его голову сковороду, возвращая тело в горизонтальное положение. — Привлекают настолько, что ты спишь и видишь, как бы оказаться снизу. Так? Волков? — шипит пиздецки злой Сергей, накручивая себя заново. — Серый, бля! — не выдерживает Олег. — Что?! — возмущается Серёжа, разводя руками. — Я тебя спасаю! — Моей любимой сковородкой! — в сердцах орёт Волков. — Принцесска, — Дракон снова стонет и силится встать. Серый психует, хорошенько замахивается и лупит по башке сковородой ещё раз. Звенит то ли чугун, то ли котелок Вадима. — Поварёшкин… — стонет тот, дрожит, пытается встать на четвереньки, но не судьба. — А ну лег спокойно! — гаркает Серёга, снова прикладывая ни в чём неповинную кухонную утварь к его башке с мелодичным «бзынь». — Серый, хорош его мудохать! — не выдерживает Олег, рвёт Вадика к себе и прижимает к плечу. — Ах! Ты только глянь, Птичка! Какое счастливое воссоединение! — зло усмехается Серый, похлопывая ладонью по днищу сковороды, и Волков чуть подаётся вперёд, прикрывая Вада собой. Зря. Взгляд Разумовского темнеет, предвещая настоящую бурю. — Ты его так грохнешь нахер, Серый! — голос Волкова чем-то напоминает последний предсмертный хрип здравомыслия. — Ну, хватит… — Легко! Делов-то! Некому будет зад подставлять? Так мы с Птицей на пару, если одного мало будет! — Серого заносит не на шутку, но отступать он явно не намерен. — А девочка-то с характером, — бубнит Дракон, улыбаясь окровавленным ртом. — Умолкни! — цедит Серый, сверкая глазами. —А то и твоей заднице достанется. Будешь это?! — Разумовский скашивает взгляд на Птицу. — У меня на это не встанет. — Ну, если отмыть, накормить… Приодеть в кружева… — оживляется на секунду Птиц, скользя по Ваду оценивающим взглядом, и вдруг отворачивается, разочарованно заявляя: — Нет! Однозначно — нет! Эта гора мяса не в моём вкусе! — Мальчики! Ну, Серёг! Птиц! Давайте как-то цивилизованно… — Олег пытается сделать моську шрековского кота, но лишь подливает масла в огонь. — Цивилизованно — что? — упирает свободную руку в бок Серый. — Или цивилизованно кого? И разве мы не пытались цивилизованно, пока не нарисовался этот хуй из прошлого? — Поварёшкин… — басит Дракон, игнорируя брызжущего ядом Разумовского. — Я ж по-человечески хотел… С букетом. И тут пытливый взгляд Серого по лепесткам на полу отслеживает злосчастный букет. Глаза сверкают недобрыми искрами, буквально наливаясь кровью. Птиц, вспорхнув, подхватывает переломанные розы и зарывается в них носом, блаженно вдыхая аромат, и в следующую секунду пренебрежительно отбрасывает в сторону. — Ромашки, идиот! Лежа любит ромашки! — во взгляде Птички разгорается опасное пламя. Серёжа медленно выдыхает, переводит взгляд на Олега, потом на Дракона, поглаживает днище сковороды, и улыбается. На дне синих глаз вспыхивают жуткие искры, предвещающие наступление эпохи Полного Пиздеца, и Серый перехватывает сковородку, как опытный бэттер. — К моему мужу яйца подкатывать?! — громыхает он, сверкая глазами. — Тебе пизда, инвалид! — Серый! — Олег вовремя перехватывает занесённую для удара сковороду, не позволяя ей впечататься в башку Вадика. — Хорош! Он не инвалид. — Спорно, — ржёт Птица, кивая на кухонную утварь в руках Серёги. — Сдается мне, уже… — А ну пустил! — рявкает Серый, но хватка у Олега крепкая — сковороду из рук он не выпускает. — Я ещё не закончил с ним! — Нет, ты закончил! — Олег впервые громыхает вот так в ответ. — «Аллигатор снова в дом заполз»? — покатывается пернатый. — Да! — в сердцах орёт Серый. — Бля! Какой темперамент, Волк! — восторженно улыбается Вад, почёсывая ушибленный затылок. — Девочка горячааа! — противно тянет, приобнимая Олега со спины и, не сводя взгляда с Серого, мажет языком по щеке Волкова, слизывая кровь. — Тебе пиздец, — глухо выдыхает Олег, и не ошибается. Птиц, полыхнув взглядом, поджигает штанину Дракона, и тот охуело сучит ногами, пытаясь сбить пламя. — Ты даже не представляешь, насколько горяча, уёбок! — шипит Серый, подмигивая Птице. — Вали, Дракон, — тихо выдыхает на ухо Волков, но тот медлит, ёрзая на полу. — Вали, сука! Пока цел! — рычит он, заливая горящую штанину недопитым вином, и с мольбой глядит на воинственно распушившего перья Птицу, молчаливо взывая к здравому смыслу. — И веник прихвати, кавалер! — хмыкает Птиц, едва сдерживая пламя внутри. Вадим подбирается, охуело глядит по сторонам, послушно цепляет букет и, загребая ногами, валит из кухни, задевая угол стола, с грохотом отпихивая стулья, впечатываясь в дверной косяк. — Больные, бля… — с суеверным ужасом бубнит под нос, и таки вываливается из хаты в прохладу октябрьской ночи. — Скажи спасибо, что я не засунул букет в твой шикарный зад! — орёт вслед Птиц. — И не поджёг после! Для придания ускорения! — У нас в доме есть, как минимум, две вазы… — шепчет Олег, прикрывает глаза и запрокидывает голову, гулко прикладываясь затылком о дверцу шкафчика. Серый садится на пол рядом с ним, по-турецки скрещивая ноги, и просто смотрит на Волкова в золотистых отблесках пламени свечей. И понимает, что даже сейчас, даже с побитой рожей и виноватым взглядом, Олег красивый. И родной. Даже несмотря на то, что Сергей пиздецки зол на него. — Вот, скажи, Волче, — тихо начинает он, отшвыривает сковородку, тянется за сигаретами, закуривает и приваливается спиной к шкафчику рядом, — вот, чё тебе надо, а? Вот это вот? — неопределённо машет рукой куда-то во тьму и выдыхает дым. — Рванём в Италию? — болезненно морщится Волков. — Мне надоела Австрия.