возьми меня за руку

у моей гуччи сучки куча мани-мани-мани; гречкина скользит коленями по сцене, дополнительно полируя её своей голубой кровью. она двигает бедрами в такт разбивному припеву, оглаживает плавные изгибы, словно хваля за хорошо проделанную работу. юбка, что блестит как свежий выпуск космополитан, задирается к чертям на съедение — вспышки азарта разгораются в низах небольшого помещения. — почему бы вам не заценить весь комплект, ребязи? — охрипший голос звучит вальяжно, совершенно не жертвенно. музыка глохнет, светодиодная вакханалия прекращается, отчего каждый перезвон реальности воспринимается в разы острее — тьма потных ладоней поглощает парочку белых огней. намалеванные губы искажаются в хищном оскале, бьющемся об аккуратно выведенные багровые линии. кира подходит к стойке, фиксирует микрофон в пластиковом держателе, поправляет спавшую гарнитуру и ухмыляется, наслаждаясь концентрацией искрящего к ней внимания. но медлить нельзя. если долго растягивать таинство фокуса, то можно смело брать гран-при за лучший третьесортный номер. известное правило любого шоу с кроликами, занавесами и волшебными палочками — гречкина усвоила его ещё за сладкой ватой и папиными прерывистыми хлопками. звякает застежка топа — взопревшую кожу выцеловывает подвальный холод. людское море тут же взрывается овациями, всплесками, гортанным ликованием, навлекая на себя новую ослепляющую рябь фотокамер. кира в ответ посылает воздушные поцелуи, протискивает между ног длинный провод от микрофона и с триумфом галатеи объявляет следующую песню, размазывая помаду по левой щеке. её заливистый смех подыгрывает мощным ударным, что, кажется, вызывает не только одобряющее улюлюканье толпы, но и незваных гостей с собственной программой на вечер. резко ворвавшийся свет по ощущениям чуть ли не выжигает сетчатку глаза. проморгавшись, гречкина замечает верхушки меховых шапок, от которых шарахаются несколько цветных голов, хмурит светлые брови, выговаривая претенциозное: — чо за дела, господа-офицеры? — она выцепляет из сумбурного течения лиц тот самый взгляд, из-за которого уголки рта непроизвольно тянутся вверх, а интонация размягчается, становится более елейной. — у нас тут концерт ващета идёт, если не заметили. культурное мероприятие. — у вас тут несовершеннолетние скачут в комендантский час, многоуважаемая госпожа гречкина. пардоньте, что прерываем. — ехидно откликается один из служителей закона, чванно озираясь на присутствующих, будто сияющий жандарм в бараке. его слова действуют как сигнальная ракета в небо. на танцполе начинается полнейший бедлам, достойный быть увековеченным на красно-черных полотнах*: парни и девушки лезут друг на друга как прозорливые спруты, пихаются плечами, утягивают в кромешную чернь, топчут конечности конверсами, найками, мартинсами, лишь бы первыми добраться до крошечной гардеробной. куртки мелькают лоскутками, расстилаются пёстрым ковром. кто-то командует оставаться на местах до выяснения обстоятельств, кто-то скручивает особо дерзких протестующих, а кто-то — скорее ретируется к выходу, который почему-то не оцепили. — попугать решили, значит? сомнительный метод воспитания, майор гром. — скрещенные руки чуть сдавливают женскую грудь, но чувство тепла дороже. заприметив копошение рядом со сценой, кира лениво взмахивает ладонью и всё в радиусе метра вновь затихает. — а я в отцы к тебе не нанимался. слезай. мужская рука галантно возникает у её ног. — а если откажусь? — процедур не хватит, чтобы склеить сладкое личико. — кира закатывает глаза, сдавливая губы словно фрукты в соковыжималке. — давай-давай, уитни хьюстон недоделанная, в темпе вальса. гречкина хмыкает, отчасти понимая отсылку, находящую в сознании слабый, но ощутимый импульс. когда это было снято?* в восьмидесятых? девяностых? на тот момент её, наверное, и в планах ещё не было — откуда ей знать всю ироничную гамму сравнения? и зачем ей вообще знать? она принимает сторонний жест, присаживаясь на корточки и тут же спрыгивая вниз. каблуки, на удивление, не ломаются от такого варварского манёвра — плюс пятьдесят за стойкость не глядя. та даже не проверяет их на наличие трещин или слетевшей набойки, будучи поглощенной в себя, словно воронкой бесконечной гифки. сухая хватка на тонких пальцах раскаливает солнечное сплетение практически до стоградусной температуры, а внезапно накинутая на продрогшие плечи накидка подпаливает щёки. рёбра будто тают, оседая на дне живота восковыми сгустками — затаив дыхание, кира прижимается теснее к майору, скупо жалуясь на ужасную толкучку. воздуха снаружи оказывается слишком много; в грудине болезненно колет, режет, силком растягивает кости. звуков, благо, троекратно меньше — подворотня у заднего входа прекрасно способствует выветриванию всего, в том числе, и белого шума. — второй раз за месяц на моём участке шабаши устраиваешь. — щетинистое лицо озаряется коротким всполохом пламени, из-за чего дежурный смешок чудится чем-то интимным. гречкина прислушивается, прислоняясь выжженным в блонд затылком к кирпичной кладке. — палишься, гречкина, ой как палишься. гром выпускает горечь глубокой затяжки в сторону — точенный профиль облизывает луна. не иначе, как чёрный ловелас в погонах супротив бедовой нюши. пока она прикидывает фантастические причины появления очередной ссадины над тёмной бровью, его большой палец стирает нехилый слой тоналки, пудры, румян со скулы. кира иррационально желает расчесать татуировку на месте непрошенных прикосновений, как в первые дни после похода к мастеру. а куда пуще — выкинуть в ближайшую урну старомодную твидовую кепку. — честь имею, товарищ майор. звезду не словили случаем? — гречкина скалится грилзами, как бы невзначай грозясь укусить того за шершавую кожу. или как минимум вздернуть заусенцом со звания. но майору внешне ни капельки не страшно. майору забавно: он с лёгким налетом умиления смотрит на неё, будто на спасенную с дерева кошку. кошку, которую по итогу отпустят восвояси до следующего сигнала о помощи. — ага, из-за тебя скоро последних лишусь. — посмеиваясь, мычит гром и немного встряхивает виновницу его бессонной ночи за подбородок. киру передергивает; тремор охватывает ладонь, когда она конфискует початую сигарету. — водятелу своему звони, чтоб забрал. — даже трое суток у себя не подержите? — чтобы твой папаша в отдел приехал понты колотить? уж уволь, сама его терпи. кира картинно хохочет, выпуская дым из носа, и едва морщится от саднящего комка в горле. электронка с ванильным вкусом в кармане издевательски напоминает о себе, когда она пытается хоть каким-нибудь способом согреться, переминаясь с ноги на ногу. — ладно, бывай. дома колени обработай. гречкина тушит окурок о стену, развеивая перед собой витиеватые пары. широкоплечая фигура грома удаляется так быстро, словно растворяясь в густом никотиновом тумане. кира смотрела мультик с подобной сценой — то ли с ежом, то ли с коняшкой. тогда было странно, тревожно, нагнетающе опасно, не хотелось оставаться одной. прямо как сейчас с дрожью, прошивающей окоченевшее тело. поплотнее укутавшись в полушубок, она в три лужи нагоняет майора, терпя хлесткие ноябрьские пощёчины по икрам, и жадно хватается за рукав отвратительно-охровой кожанки. у моей шикарной леди дэдди ишус дольше-больше банковского счёта;