Грешники

Он снова оказывается в личных комнатах отца. Последнее время Дилюк частенько пробирается сюда, постоянно оборачиваясь и прислушиваясь к звукам ночного поместья, боясь попасть на глаза Аделинде. Придумать правдоподобного оправдания Дилюк не сможет, а может не захочет. Он сам не знает, что именно чувствует, когда стоит напротив двери в спальню родителя. Молодого человека бросает из стороны в сторону, будто в море во время шторма: с одной стороны – хотелось закричать, поднять на уши весь дом, лишь бы разорвать порочный круг, а с другой стороны… у парня не было слов, чтобы описать столь странное чувство. Оно было отвратительным, от него скручивало внутренности и тошнило, но вырвать его из своей груди Дилюк не может. Страшно. Дилюк не считает себя трусом, ведь он капитан кавалерии и отважный рыцарь, стоящий на защите города, но сейчас липкие мурашки бегут по спине. Он сглатывает вязкую слюну, поднимая неуверенный взгляд на отца. В комнате стоит полумрак: единственным источником света были две одинокие свечи, стоящие на прикроватной тумбочке. Они бросают скользящие тени на стены и в тёмные углы, оживляя их, будто толпа чудищ неотрывно следит за молодым человеком. Но монстр был один, и сидит он в широком кресле, широко расставив ноги и положив голову на согнутую в локте руку. Ухмылка расцветает на тонких губах, и мужчина протягивает ладонь вперёд, подзывая своего сына к себе. - Дилюк, подойди. И Дилюк подчиняется, на негнущихся ногах подходя к родителю. Он чувствует на себе цепкий и изучающий взгляд отца, что бегает по его телу, скрытому за плотной тканью рыцарской формы. Чужая ладонь касается его живота, нежно поглаживая, от чего Дилюк задерживает дыхание, стараясь сдержать подступающий к горлу ком. – Отец, пожалуйста, не надо, – его голос дрожит. Он прикусил губу, пытаясь удержать остатки маски самообладания. Получается плохо, в носу неприятно щиплет, а глаза обжигает слезами. – Ну что ты, сынок? Не стоит плакать, – Крепус поднимается с места, заключая сына в объятия. Тот содрогается в рыданиях, утыкаясь холодным носом в широкую грудь отца. Большие и крепкие руки гладят его по спине и дрожащим плечам, успокаивая. Мужчина приподнимает чужую голову за подбородок, смотря в заплаканное лицо сына: большие пальцы стирают влажные дорожки с щёк, так нежно и бережно, что у Дилюка что-то больно щемит в груди, а слёзы снова подступают к глазам. - Не плачь, это ведь не так страшно, как кажется. Это очень страшно, но ещё страшнее сказать правду отцу в глаза, поэтому Дилюк молчит, лишь шмыгая покрасневшим носом. Все возмущения он проглатывает, беспрекословно подчиняясь родителю. Одежда скользит со стройного тела, бесформенной кучей падая под ноги. Дилюк остаётся открытым и обнажённым перед отцом. Он жмурится, ощущая прикосновения рук к своему телу. Чужие ладони, большие и тёплые, касаются везде где можно, кончиками пальцев очерчивая немногочисленные шрамы, оставшиеся с рыцарских вылазок. Позже Крепус зацелует каждую белёсую чёрточку, будто прося прощение у сына за свою прихоть сделать из сына защитника Мондштадта. – Мой сын… такой сильный… такой смелый… такой красивый... Крепус целует искусанные губы, слизывая солоноватый вкус с них: слёзы смешались с кровью из маленькой ранки. Дилюк не сопротивляется, позволяя мужчине проникнуть в свой рот, исследовать каждый миллиметр, тереться о свой язык. В какой-то момент он позволяет уже себе ответить. Первые пару раз было отвратительно, сейчас всё затмевает то странное, иррациональное чувство, от которого у молодого рыцаря подгибались ноги, и если бы не отцовские руки на его пояснице, то Дилюк точно бы осел на пол. Он ненавидит себя за слабость, за невозможность отказать отцу в первый раз, как не смог отказать во второй и третий. Его не принуждают и не заставляют, а дают выбор, и парню тошно от самого себя, что единственное, что он может – строить из себя жертву. Он слабый и трусливый мальчишка, не способный сказать нет отцу, не способный дать отпор. Он грязный грешник, который получает удовольствие от происходящего. Он лицемер, что льёт крокодиловы слёзы, но чуть ли не каждый вечер приходит снова. Его не зовут, но ждут. И Дилюк идёт, готовый исполнять любую волю и прихоть отца. Он садится на колени к Крепусу, протираясь голыми ягодицами о ткань брюк, о выпирающий бугорок в паху. Он знает, как сильно возбуждает отца. Он сильный и красивый, хорошо сложенный, молодой и так похожий на самого Рагнвиндра старшего. От этого ком с новой силой встаёт в горле, а по щекам бегут слёзы. Отец и сын. Их отношения должны быть другими, нормальными. Но большие ладони на его ягодицах выбивают из головы понятие «нормально», оставляя только обжигающе горячие прикосновения на белой коже. Крепус любит играть со своим сыном, доводя его до высшей ступени исступления, когда Дилюк задыхается от ощущений, захлёбывается тихими рыданиями и стонами. Крепус целует молодое тело, стараясь не оставлять на нём следов. Им не нужны лишние вопросы. Единственную вольность, что он себе позволяет – прикусить внутреннюю сторону молочно-белого бедра, оставив красноватый круглый след от зубов. Здесь его метку точно никто не увидит. Он любит своего сына каждым видом любви, что известна человечеству. Дилюк – его дитя, его плоть и кровь, что как капля воды похожа на него. Дилюк – его гордость, воплощение всех желаний молодости, которым, к сожалению, не суждено было сбыться, но которые мог реализовать в себе его сын. Дилюк – странная и дикая любовь, которой не любят своих детей, но любят возлюбленных. Крепус обнимает сына, прижимая его молодое тело к себе. Дилюк выдыхает, прикрыв глаза, ощущая отцовские ладони на своих ягодицах: пальцы скользят в ложбинку между ними, кружа вокруг сжимающейся дырочки. – Отец... – Расслабься. И Дилюк расслабляется, позволяя кончикам пальцев проникнуть в его тело, растягивая тугие мышцы. Резкая боль простреливает позвоночник, отчего юноша болезненно стонет, вновь закусывает израненные губы. Крепус реагирует мгновенно, вовлекая Дилюка в поцелуй, слизывая капельку крови из снова открывшейся ранки. - Потерпи, сынок, потом будет не так больно. Дилюк терпит, отвлекаясь на шершавые губы отца и на колючую щетину, царапающую белую и гладкую кожу. Дилюк терпит, когда пальцы сильнее раздвигают в стороны тугие мышцы его ануса. Дилюк терпит, когда пальцы заменяют толстым членом родителя. То, что когда-то создало Дилюка, находилось сейчас внутри него, размеренно трахая, с каждым толчком задевая простату. Дилюк задыхается: он судорожно ловит сухими губами горячий воздух, смотря в глаза отца. Глаза, которые достались ему по наследству, смотрели жадно, обжигая своим взглядом. Всё тело колотит мелкая дрожь под этим изучающим взглядом. Оно плавится от ласковых прикосновений больших и заботливых рук. С самого детства Крепус для Дилюка является примером и авторитетом. Юноша всегда поступает так, как говорит родитель, доверяя его мнению и опыту. Отец для Дилюка всё. Он всем и остаётся, и даже страх и отвращение не могут затмить греховной любви, что в один момент расцветает в его груди. Это его проклятье, его тайна, которая умрёт вместе с ним. Этот человек, которого он сейчас обнимает за шею, является родным отцом, но в тоже время – центром маленького человеческого мира. Мира Дилюка. Он уже сам тянется за поцелуем, проникая своим языком в рот Крепуса. По щекам всё также бегут слёзы, но лишь от отвращения к самому себе. Он может принять сердцем и телом, но не головой. Разум и воспитание всё ещё кричат, бьют тревогу, но Дилюк затыкает их. Он приходит сюда сам. Накажет ли его после смерти Селестия? Однозначно, но то будет потом. Сейчас был лишь он и отец, что бережно держит в руках своего запутавшегося ребёнка. Отец, который ничего не может сделать для Дилюка, ведь это то, что он должен решить сам. Но Крепус тоже солжёт, если скажет, что не рад видеть родного сына на своём члене. Он принимает факт, что отец из него получается так себе. Но может он сможет стать для своего мальчика хорошим в чём-то другом? Ладонь ложится на твёрдый член сына, обхватывая его тонкими пальцами. Дилюк судорожно вздыхает, постыдно быстро изливаясь отцу в кулак. Он упирается влажным лбом в сильное плечо. Мокрый жар разливается между ног: липкое и вязкое семя отца вытекает из его растянутой дырочки. Крепус обнимает сына, целует в макушку. Горячие слёзы капают на его плечо, быстро впитываясь в тонкую ткань рубашки. - Прости меня, сынок, прости меня за всё. Дилюк не простит отца, потому что тому не за что перед ним извиняться.