я отдаю кусок себя без какой-либо выгоды

по вечерам за городом особенно идиллически от тишины, абсолютно недосягаемой в столице приморского края, но так приятно ощущаемой в аккуратно построенном коттедже модернистского типа. однако именно сегодня у юры расслабиться не просто не получалось — напала какая-то особая злость и ненависть к себе, к артёму, к родителям. мирон сидел у себя в клинике, ожидая вечерней операции какого-то финансиста из администрации, а тилль со всеми работниками ждали очередного подключения по зуму с корейцами. от одиночества и домашнего ареста линдеманна постоянно тошнило, тянуло больше курить и пить. безысходность, отчаяние и депрессивная атмосфера преследовали юру в течении двух недель наказания от тилля за неподобающее поведение в гимназии и общение не с «той» компанией, которая его поколотила и оставила желтый синяк под глазом и разорванную губу — это всё по словам отчима, сказанными с мнимым серьезным видом мирону. тилль стал необычайно тихим и спокойным дома, после злостного насилия тогда на кухне. почти не трогал его и не угнетал морально. позволял гулять юре на районе, купил новый макбук и телефон на новый год, иногда за руль садил и ездил до угольной вместе, помог теорию в автошколе сдать на пять, лишь иногда срываясь на запах сигарет от куртки. линдеманн не понимал и терялся в чувствах, не зная, как себя вести, что говорить и отвечать. он не мог забыть властных мозолистых пальцев на груди и шее, не мог спокойно дрочить по ночам, зная, что это не руки отчима, не мог привыкнуть к такому отцу. в интернете писали, что это типичные ощущения после потери абьюзера, а то и вовсе кричали капсом о стокгольмском синдроме. юра потерялся в себе, потому что понимал — все это правда, ненормальная привязанность к отчиму превратилась в настоящую болезнь. отвлечься не получалось и кроме гнетущей апатии от просиживания своей жопы за приставкой и телефоном, линдеманна убивало молчание артёма. шатохин слишком резко и неожиданно оборвал связь с ним: он не отвечал в соцсетях, отклонял вызовы, а потом и вовсе заблокировал его везде, кроме инсты, видимо, чтобы позволять юре следить за историями — поведение бестолкового долбоеба. этот обет молчания от шатохина наступил после сорванной ночёвки две недели назад, не позволяя юре даже разобраться с причиной гнусного игнора и банов со всех сторон от него. линдеманн не допускал даже малую толику того, что артём обиделся на него беспричинно, возможно, что-то произошло, что юра упустил из-под сознания. не мог же он видеть их с отчимом тогда, просто не мог, потому что это не так. общаться с аней становилось сложнее, она, начав встречаться с бледным, совсем забила на учёбу, всё больше начала употреблять и забвении наркотических галлюцинаций михеева только успевала ловить косые, жёсткие и временами жалостливые взгляды юры в кружочках телеграмма, не раздумывая о том, что действительно тот чувствовал. юра всё порывался сам нюхнуть, чтобы отпустить артёма, но страх быть вновь наказанным отчимом пересиливал желание кайфануть. можно было, конечно, попросить аню написать алесе, чтобы она узнала у егора, как там поживает шатохин, но просить об этом тупо с такой-то цепочкой знакомых, да и выносить сор из избы не линдеманнская прерогатива. юра, теперь поглощенный раздумьями о счастливом и спокойном существовании артёма без него, потом и вовсе погружается в гущу своей дальнейшей жизни, совсем не понимает как дальше быть. вся его подростковая безалаберность под прикрытием «переходной возраст» лишь формально существует — от этого у юры в голове не вживается факт, что, похоже, придётся идти по стопам одного из отцов. мирон и тилль умные люди, но парень не чувствует себя ни медиком, ни бизнес-стратегом. он-то гимназию ненавидит жутко, а теперь сидеть, задыхаться в лекционных залах вместе с биомассой других подростков не кажется какими-то отцовскими глупостями, потому что просто выкрутиться и взять «gap year» уже не получится. от этого и башка болит, и кокс призрачно галлюцинацией на слизистой ощущается, и артёма дебила хочется ещё сильней. шатохин теперь ассоциируется с очередным предательством от близкого человека, словно слава вернулся в его жизнь. только вот слава знал всё про него, а артём и о половине происходящего не догадывался. мысли хаотично перемножаются друг с другом, вызывая нервный тик по всему телу подростка, вынуждая его выхватить сигарету и закурить прямо в комнате, судорожно клацая по клавиатуре, чтобы вызвонить тиллю и узнать, когда тот вернётся домой. — алло? - у отчима в трубке слышен шум проезжающих машин и чей-то мужской голос. — что надо? — привет, - юра выдыхает дым, одновременно ковыряя родинку на шее. — ты скоро будешь дома? — минут через тридцать, а что? — да вот думаю, успею ужин приготовить или нет… — мирош, юра спрашивает, что на ужин приготовить, - на фоне вошкотня и неразборчивые слова. — приготовь на своё усмотрение. — а ты папу забрал с работы? - юра выкидывает окурок в стакан из-под свечки и оставляет окно открытым, позволяя холоду пронзить комнату. — ну да. в общем, скоро будем, пока, - слышатся гудки. — пока… юра со злостью стукается головой о стену из-за всплывающего виджета от инсты, что у артёма шато и егора тейпа началась прямая трансляция «выбираем новую худи и пьем ерша под верку сердючку». рука предательски тянется, нажимая на сообщение, и перед глазами в хуевом качестве мельтешат два парня и 10 зрителей. линдеманн отправляет какой-то бред в комментарии с поволокой в сознании про то, что они все хуйланы и денег у них нет, даже на элементарную тишку из эйчика. ожидаемо его выкидывает из трансляции за три долбанных секунды. *** дни проходят и проходят медленно, на дворе первая неделя февраля и второй день после домашнего «ареста», проведённого честно и кропотливо у репетиров, лишь с редкими прогулками. юра чувствует себя сверхразумом, потому что на решу егэ у него по обществознанию все тестовые задания правильные, а математика написана на 19 первичных баллов. мирон изо дня в день хвалит и называет лучшим, уезжая на трёхнедельную стажировку в англию, отчего линдеманн в который раз поражается его усердности совершенствовать себя в плане навыков и любви к медицине. тилль хвалит и называет «умничкой», долго и влажно целуя в душевой, отчего у юры живот скручивает возбуждением, а потом желает приятного вечера и отпускает, скидывая три косаря на ночёвку-гулянку с аней. юра собирает сумку с зубной щеткой и спальной футболкой, вызывая такси к бару. таксист косо паркуется на глыбе льда, и парень скользит конверсами по ней, прежде чем упасть задницей на бордюр. его подхватывает и ставит на ноги подоспевшая михеева в тоненькой розовой шубке. линдеманн долго обнимается с подругой, курит три сигареты залпом и улыбается, не обращая внимания на мороз. аня подкачала губы за эти недели и нарастила белоснежные волосы, превращаясь в мефедроновую нимфу. юра ощущает неимоверную легкость от общения с девушкой, не смотря на её потрёпанный вид из-за наркоты. — ты мне скажи, - аня щурится от фонаря и вертит юрин новый айфон. — как можно просидеть две недели дома и не сдохнуть? — ну-у, - юра затягивается и поправляет кудри под шапкой. — как-то… — да ладно, уже всё прошло. мы стоим в -13 на улице, курим кокосовый харвест и собираемся нажраться в говно! - михеева хихикает. — а дома нас ещё первоклассный косячок ждёт. — воу, ань! да ты серьезно подготовилась. — а то, всё-таки твое освобождение празднуем. они докуривают и переминаются с ноги на ногу, наконец поднимаясь по лестнице в тепло, в шум пинт и рокерской музыки из колонок. любимый бар изменился, превратился в «алиби» из бесстыжих, убирая уютные кожаные кресла, заменяя их на барные стулья и высоченные столы — теперь стало меньше чувствоваться уединённость с подругой, когда аня может положить голову на плечо и снять стори. хорошенькая официантка встречает и улыбается, провожая их за единственный свободный стол, располагающийся прямо напротив шумной компании. юра заказывает два честерса с ягодами и слышит: — алеся? алеся! - аня подбегает к девушке в компании трёх парней и чмокает в щеку. — и ты тут? — приветик, да просто репаблик сегодня на санитарный день закрылся, вот. егор, помнишь аню? линдеманн поднимает голову и видит их: егор с банданой на голове и скромно улыбающийся артём шатохин, хихикающий рядом с кудрявым длинноволосым парнем. юра неверяще пялится на них, сжимая кулаки в кармане толстовки и подходит к ане ближе, обнимая её за талию. «а мы с юрой тут…» — слова подруги теряются в шуме музыки и гоготе егора, когда артём отрывает пьяные глаза от телефона и на линдеманна смотрит. шатохин быстро-быстро моргает, пытаясь пелену пива смахнуть, но юра первый подаёт голос, пытаясь не сорваться на крик. — ань, пошли, я тут вспомнил кое-что, - линдеманн еле оттягивает слишком весёлую девушку за собой. — да чего ты? - уже за столиком говорит михеева. — я думала к ним подсесть, поговорить. — нахуй блять? - юра срывается при мимолетном цеплянии взглядом вихрей артёма. — э! не гони! что такое? - аня одноразкой затягивается и делает несколько глотков честерса. — там шатохин сидит — я не хочу с ним, - юра пересаживается, чтобы не видеть шатохина, но ощущать его спиной. — че непонятного? — вы так и не помирились? - тихо спрашивает михеева. — нет. юра прикладывается губами к холодному сидру, отпивая почти половину и вдыхает поглубже. вселенная, видимо, ненавидит его очень сильно, раз посылает в первый выходной пьяного артёма, весело пиздящего с друзьями. линдеманн глухо шипит и капюшон натягивает, особо не слушая аню. хотелось отдохнуть, курнуть и повеселиться с аней, расслабиться и забыться, а шатохин просто оборвал его желания своим гнусным молчанием и каким-то притворным хохотом за спиной. у юры голова кругом пошла после первой пинты алкоголя, ещё и масла в огонь ор знакомых шатохина подливал, будто специально с каждой минутой всё громче и громче накатывающий. аня спрашивала его о самочувствии и что-то говорила про бледного, показывая фотки, а юру мутило, вынуждая зайти в инсту к шатохину и написать: «че ты как клоун сидишь» «заткнись блять» «пидорас» и, просидев минут пять с непрочитанными сообщениями, убрать телефон, возвращаясь к михеевой. разговор не клеился даже после второй бутылки и после третьей тоже, потому что тёмный экран телефона давил на юру похуже трипа. — юр, ты чего? - аня положила худую ладонь на ледяную юрину. — юра, что такое? — ань… я просто… меня пидорасит сильно, прости, - линдеманн кусает губы и у пробегающей официантки текилу заказывает. — он меня бесит. — хочешь уйти? - у михеевой слишком понимающий взгляд. — давай на районе купим водку и ко мне? — я блять не хочу, просто этот… он на меня давит. — юр… — ты, кстати, так и не рассказала, как концерт лизера прошёл. — юр… — всё, забыли-забили. давай, его тут нахуй нет. и аня долго молчит, а потом заставляет юру отпустить шатохина своими яркими словами-красками о невероятном концерте. линдеманн отхлебывает текилу и лимоном закидывается, сразу заказывая следующую себе и подруге. после трёх шотов друзья, наконец, начинают беспричинно смеяться и снимать в анин инстаграм локальные шуточки под инстасамку. юре почти хорошо от алкоголя, малиновой дудки и ощущения вечерней свободы от дома. проходит около часа и стукает ровно 11, когда шатохин, покачивающимися шагами и бубнежом в ухо друга, направляется в туалет, до середины дороги поддерживаемый егором. линдеманн многозначительно молчит, хватает телефон и пачку чапмана, а потом подскакивает со стула, отхлебывая анин коктейль с еловыми шишками. михеева подпирает голову бутылкой воды и кивает, мол, пиздуй мириться со своим шатошкиным. юра зажимает гномоватого артёма у двери туалета, пытаясь посильней внутрь заглянуть, но что у линдеманна голова плыла, что артёму было почти невозможно сконцентрировать взгляд выше, чем вздымающаяся грудь бывшего. — пойдем воздухом подышим? - юра за плечи шатохина обхватывает и ведёт на курилку. — чего-о-о… - у артёма перед глазами круги от огромного количества пива, и он совсем не понимает, куда линдеманн его пихает. — куртку хоть возьми, дебил. юра красную парку злостно высвобождает из-под завалов зимних вещей посетителей и вылетает на морозную свежесть, успев накинуть куртку на артёма, который не обращает никакого внимания на слабые юрины жесты примириться, а лишь ванильный чапман зажимает между обветренных губ и затягивается посильней, выдыхая ватные клубы дыма. линдеманн зябко натягивает капюшон посильней на голову, переминаясь. из головы всё вылетело: слова, оскорбления и угрозы; оставляя слабые попытки прикоснуться к лицу шатохина. он на чапман тоже перешёл, и юре это приятно видеть, будто артём осознанно хотел хоть немного быть похожим на него. — ты вообще не хочешь со мной разговаривать? — ну не я же пригласил поговорить, - фыркает шатохин, но к юре ближе становится и что-то себе под нос шепчет. — я не понимаю, что произошло между нами, почему, - юра мнется, ощущая себя так глупо, будто перед ним снова слава стоит и пытает своим угрюмым молчанием. — почему ты заблокировал меня? блять, даже причину не объясняя, а ты вообще подумал, какого мне? меня отпиздил тилль, и я две недели просидел дома просто в сильнейшем стрессе, не понимая нихуя, - парень сигарету поджигает и две затяжки подряд делает. — у нас же всё было хорошо… - юра делает шаг к артёму, подумав, что лучше начать давить влюблённостью, а не орать. — я думал, что у нас всё прекрасно. вспомни новый год, как… — замолчи, блять, - артём зло огрызается и отпихивает юру, доставая следующую сигарету. — я видел, как ты ебался со своим отцом…отчимом теперь даже не знаю, кто он тебе на самом деле. — что? - юра моргает и отводит взгляд, снова моргает. — что? — ты глухой, да? господи, ты больной! - шатохин распаляется, кружась вокруг себя. — ты ненормальный… — зачем ты говоришь так? ничего не было такого вообще. о чём ты? - юра слабо отпирается, потому что пока что мозг ещё не до конца подгружает слова артёма. — да, юра, боже, я всё видел тогда. решил сделать сюрприз и прийти на ночёвку, чтобы удивить тебя своими навыками скалолазания, но… на кухне я увидел тебя и твоего отца, - артём сглатывает накатившееся пиво. — что за хуйня, вообще… может всё-таки галлюн был, а ты нормальный… — тём, ты, - юра смаргивает слёзы и пытается ещё раз прикоснуться к другу. — прости меня. — что происходит.. объясни мне! может, я долбоеб совсем, может, нанюхался чего-то, но, блять, что происходит с тобой и твоим этим вторым отцом? - шатохин сам хватается за юрину ладонь и сжимает сильно. — просто скажи мне. — да. — что «да»? — всё, что ты видел - правда. я трахаюсь со своим отчимом, - юра кивает и вытирает слёзы, отворачиваясь. — уже год. — чего, блять? чего? — это всё насильственно было, я не мог тебе рассказать, - юра руки ледяные прячет в пуховике и выдыхает, пытаясь не впасть в истерику от глаз артёма, наполненными полнейшим ахуем. — потому что не мог. — «было»? а сейчас, типа, по любви, да? - шатохин отходит всё дальше. — юр, ты вообще понимаешь, что у вас в семье? какого хуя отчим тебя трогает… — прошлой весной из-за моего очередного опоздания и выпитого алкоголя без повода тилль удары заменил на любовь, блять, как он тогда говорил «всё это тебе нравится, специально выводишь меня из себя, паршивец», - линдеманн смутно вспоминает точности своего первого секса. — и потом я просто не мог выбраться. уйти из дома — полный тупизм. я пытался, просил не трогать, но… слишком привык, будто заболел этими отношениями. — а рассказать мирону? - шатохин уже совсем околел, но продолжал пытать юру. — полиции? юра молчит, не пытаясь даже подбирать слова, понимая, что любовь артёма потеряна. и больше оправданий линдеманн не мог выдавить, аккуратно погружаясь в истерический припадок и уже собирается развернуться, чтобы уйти, но слышит тихое, но грубое: — нахуй ты меня любить пытался, если у тебя такой пиздец происходит? — тём, не говори никому, прошу, - юра в спину удаляющегося шатохина шепчет, надеясь, что тот его услышал. — господи, блять, не скажу. я просто ещё месяц буду сидеть в ахуе, юр. всё закончилось и… пока. у юры ярое желание обрубить связь с этим миром, вскрыться, залечь на наркоманское дно и сдохнуть пораньше, потому что артём больше не хочет быть рядом с ним, потому что отчим испортил его существование, потому что аня больше увлечена кириллом. у линдеманна ноги косят, когда шатающейся походкой слева-направо, он к такси на свет выходит. уже на заднем сиденье, скручивая крапивой шею, михеевой пишет, что его распидорасило и он домой поехал, прося сумку потом передать. аня звонит спустя две минуты, когда юру совсем накрывает слезами. линдеманн хнычет себе в рукав, глуша захлебы тканью синтепона, пытаясь не обращать внимания на взгляды таксиста. ему невероятно плохо и отвратительно, воображение умоляя вернуться в прошлое и не встречать артёма. лучше бы все было так же протяженно токсично с отцом, чем так краткосрочно приятно с парнем. слишком быстро водитель приезжает к двухэтажному коттеджу, видимо, не желая слушать чужие всхлипы, отчего юра даже не успевает прекратить задыхаться от слёз. он еле открывает калитку забора из-за трясущихся пальцев и замечает тусклый свет в зале, по-видимому, тилль опять работал. юра о ступеньки спотыкается, когда судорожно пытается добежать до своей комнаты, захлопнуть её и не вылезать до утра, а лучше вечера. весь потный и в слезах он опускается на пол между письменным столом и кроватью, продолжая громко рыдать, еле сдерживая какие-то животные резкие движения рук, тянущиеся к письменным принадлежностям: там, за грудой карандашей и кисточек, лежит канцелярский нож с последним лезвием в запаске. юра не трогал его около четырёх месяцев, за это время косые шрамы на бедрах и плечах успели зажить белыми полосами, почти не ощущаясь, но сейчас его крутит так сильно, что хочется избить всего себя не просто ножом, а чем-то большим, стулом, например, или башкой о зеркало напротив кровати. «нахуй ты меня любить пытался». линдеманн успел смачно выхаркнуть смесь текилы и сидра в раковину, но тилль всё же услышал его мученические подвывания, теперь настойчиво стуча. — юра? ты чего? - отец замолкает, прислушиваясь к шороху в ванне. — что случилось? ты же у ани решил остаться. юра? — всё хорошо, пап, - парень полощет рот мятным ополаскивателем, умывает лицо и в зеркало смотрит, после чего за влажные волосы хватается. — я просто плохо чувствую… себя. — ну тогда открой дверь, - тилль снова стучит, но, на удивление, совсем не повышает голос. — тебе принести таблетки? — нет! уйди, пожалуйста-а, - юра всхлипывает и на пол садится, отхлебывая воды из-под крана, в попытке хоть немного потише стать и успокоить паническую атаку, поглощающую его. — сам справлюсь. за дверью тишина, а потом замок поворачивается, и мужчина проходит внутрь, глядя на сына сверху-вниз. юре очень душно и он футболку скидывает, прислонясь потной спиной к прохладному кафелю, вытирая сопли новой кофтой и немо взирая на отца, сглатывает и снова всхлипывает, не успевая сдержаться. тилль присаживается на корточки и к шее юры тянется, поглаживая, убирая слезы с щёк. — не надо, не трогай меня! — юра… — уйди! - юра брыкается и отползает к душевой кабине, выворачиваясь от рук. — это ты во всём виноват… ты просто… — юра, что… что происходит? - тилль замирает, приближается к сыну, но не трогает. — он меня кинул, бросил. я остался один и, блять, я такой отвратительный из-за тебя! - юра уже не хочет плакать — только орать на отчима, срываясь за этот год страданий. — принуждаешь меня отсасывать, трахаться и молчать в тряпочку, скрываясь от папы, а потом что? приходишь весь такой с притворной заботой? ненавижу тебя, ты испортил… артём… он все знает, всем расскажет. меня отправят к ебаным психологам лечить башку, а тебя посадят! — юра-юра, боже, - тилль за руки сына хватает и прижимается губами, целуя костяшки, кисти и ладони. — мне очень жаль, очень. — это всё? всё, что ты можешь сказать — это жаль? - юра снова всхлипывает, перед глазами опять начинает плыть. — зачем ты… всё это.. — юрочка, мой мальчик, моё золото, - тилль продолжает целовать руки сына, поглаживает его шрамы на плечах. — прости меня, прости. я люблю тебя больше всего на свете. никто тебя не полюбит так сильно, как я. знай, я невероятно люблю тебя, юра, юрочка. юноша утыкается лицом ему в грудь, максимально пытаясь набрать воздух в легкие, сдается под натиском сильного тела. сдается кричать, плакать, лишь размазывает слёзы по футболке тилля. голова кружится, но руки сами тянутся прикоснуться к лицу отца, сами притягивают ближе, а губы сами первыми касаются губ напротив. юра отпускает себя, смиряется с такой жизнью и любовью, поддаваясь на слова тилля, его мягкий голос и жар тела. тилль поднимает его на руки, утягивая в мокрый, горячий и вызывающий сплошное болезненное волнение внутри поцелуй. юра охает, когда оказывается на собственной постели, сразу же с раздвинутыми голыми ногами. тилль жадно улыбается и целует-покусывает каждую родинку на груди, торсе, бедрах, лобке, а потом облизывает член и обхватает его горячими ладонями. юра сильно вздрагивает и млеет от таких прикосновений, потому что отец никогда так мягко и сдержанно не ласкал его, не сосал и вообще не проявлял такой нежности. парень не сдерживается и стонет тихо с придыханием, когда его член обхватывают мягкой негой, руками придерживая бедра, чтобы не вскидывались при каждой фрикции. у юры перед глазами плывет от неиспытываемых ранее ощущений ласки и спокойствия в постели, ему совсем непривычно ощущать влажные губы отца на члене, поэтому руками он касается то его смоляных волос, то покрывала под собой. тилль целует головку, смакует всю длину, опускаясь ниже, делая несколько движений вверх-вниз. юра постанывает и выгибается, елозя по кровати ногами, но отец его крепко держит, сильно прижав к матрасу мощным телом. волны возбуждения прокатываются все быстрее, задерживаясь жаром у солнечного сплетения, отчего юра чувствует, как моментально намокает его лоб и затылок, он стонет громче, и тилль отстраняется со смачными поцелуями по внутренним сторонам бедер. юра успевает залезть под матрас и достать смазку, пока отец снимает с себя домашнюю одежду, наглядно оттягивая момент со спортивками. крупная головка касается подтянутого живота с обилием жестких темных волос. смазка обильно льётся на пальцы тилля, которые он медленно вводит в юру, аккуратно и медлительно растягивая тугое тело. руки отца поднимаются резко выше, оставляя задницу юры без наглых сжиманий. запускает их в кудрявые пряди, слегка стягивая их в подобие хвоста, держит, оттягивая назад, меняя наклон головы, оголяя шею с родинками и парочкой засосов, которые оставил ещё с утра. припадает к ней, более настырно вбирая кожу губами: раз засос, два, три, их все больше, сливаются с родинками, поверх них проявляются. пальцы входят глубоко внутрь, разводятся ножницами слабо, затем сильнее, ещё сильнее, пока места достаточно не становится. смазка медленно стекает по бёдрам, капая на покрывало. тилль смотрит на юру, странным взглядом трепетным спрашивая готов ли тот, и лишь получив утвердительный кивок, придерживая ягодицы разгоряченными ладонями, стал медленно, но настойчиво опускать юру на себя. головка оказалась в тепле, сжимается стенками мокрыми, первая дрожь прошлась по телу юры. сильнее сжал волосы кучерявые, почти безболезненно продолжая ненасытно целовать шею, помечая ее мелкими укусами и яркими засосами. юра мог лишь тяжело быстро дышать, поддаваясь сильным рукам, да сжимая плечи отца. было так странно ощущать какую-то неожиданную нежность, ощущать неторопливые движения на члене и мягкие прикосновения на пояснице. крепкая грудная клетка в родинках интенсивно вздымалась от испуганного дыхания. слишком много событий произошло ранее, слишком много осторожных касаний, слишком всё аккуратно и трепетно, аж колени стали в разные стороны разъезжаться, отчего пришлось переминаться на месте. — тебе хорошо? юра, от неожиданности тихо раздавшегося бархатного голоса, испуганно дёрнулся: колени подвели и разошлись в разные стороны по скользком простыням, очень резко опускаясь на всю длину. крупный член проскочил внутрь, оставляя за собой неприятный жгучий след, но столь шикарно утыкаясь в простату. юра громко во весь голос простонал, согнувшись и уперевшись лбом в плечо отца, целуя влажную кожу. одна рука тилля перемещается на бедро, крепко сжимая, поглаживая и удерживая на себе, почему-то не позволяя юре двигаться, а другая член обхватывает, смазку распределяя, начиная надрачивать неторопливо. юра плавно ведет руки от напряженных плеч отца до его груди, останавливаясь на ней. сжимает, мнет, опираясь руками: наседает всем телом, отчего тилль отклоняется назад, упираясь спиной в мягкую обивку кровати. юра от тёплых волн возбуждения дёргается в попытке привстать с члена и снова опуститься. с такого ракурса он кажется возвышеннее, больше, тиллю приходиться чуть задрать голову. прекрасный вид мальчика, ему очень нравится, потому тихо стонет в губы свои. перебирает волнистые пряди сына, часть оттягивая в одну сторону, часть накручивая на пальцы. — тебе хорошо? - повторяет отец, поглаживая и сжимая соски юры, мягкую дорожку волос ниже пупка. — хорошо, да, мх, мне… хорошо… юра кусает губы, продолжая бубнить про прекрасное чувство наполненности и жара, опускается вниз более быстро, ощущая, как член входит глубже, как почти незаметно, но очень ощутимо, оттягивается кожа на животе, очерчивая головку. небольшой бугорок ниже пупка, на который отец то и дело смотрит, нервно сглатывая. движения юры все быстрее, все резче, и тилль останавливает парня за талию, почти полностью выходя из него, а потом возобновляя движения, но уже сам. двигает тазом навстречу раскрытому юре, стонущему во весь голос, похныкивающему от напряжения в бедрах и возбуждения колом стоящего члена. он пытается удержаться на весу одной рукой, всё быстрее и жёстче надрачивая себе другой. юра резко и прерывисто стонет, а потом сгибается в спине, прижимаясь взмокшим лбом к такому же плечу, замирая. тилль быстро отпускает кудрявые слипшиеся волосы, перемещая руку на ссутуленную спину, нежно поглаживая и сильнее сжав ягодицу, чтобы остановить движение юры. он видит из-под ресниц, как отец с волнением сводит брови, уже думая полностью выйти, но чувствует, как юра сжимается вокруг него. стало так узко, что тилль невольно простонал, ощущая теплую сперму на животе. с юрой все хорошо, раз кончил, потому мужчина делает пару плавных толчков. от жуткой узкости, что так приятно стягивала его член, кончил и сам, прикрыв глаза и хрипло простонав «юра». юра падет на тилля, накрывая его своим бледным телом, утыкается тому во взмокшую макушку и целует за ухом. его накрывает осознание, что он впервые так невероятно себя чувствует с отцом, почти забывая, что произошло с артёмом возле бара. юра прикрывает глаза и дышит ровнее, ладонями лезет к ладоням тилля, переплетая пальцы. его почти моментально отключает от накатившихся оргазма и эйфории, сквозь дрему ощущая мягкие касания губ тилля по позвоночнику до ягодиц и теплый пушистый плед, накрывающий его.