Молоко за вредность

Тобирама Сенджу догадывался, что у него серьёзные проблемы с коммуникацией, потому что к шестнадцати годам жизни он не мог похвастаться наличием настоящих друзей, за исключением брата. Да и то, Хаширама — это… Хаширама. Он общается даже с деревьями и бабочками. И с каждой молью, которую горестно убивает. Более того, брату самые сокровенные секреты не расскажешь. Доверишь ему хоть что-то — и об этом на следующий день знает уже весь клан, потому что «Тоби, ну дело-то житейское, ну ты чего?». С ровесниками пообщаться откровенно тоже не получалось, потому что они всё ещё смеялись над глупыми шутками о дерьме, много пили и совершенно терялись перед красивыми женщинами. Тобирама же обнаружил в себе нужду срочно поговорить со знатоком о том, как произвести нужное впечатление на особу противоположного пола максимально быстро и надёжно. Отца тоже не спросишь, женщины для него — будущие матери детей клана; союзники подсунут. Но эта самая Сакура, смелая и наглая, откровенная, искренняя, совершенно ни на кого не похожая ни внешностью, ни поведением, ни техниками требовала к себе очень осторожного подхода. Сама мысль о ней сразу же навевала воспоминание о той драке в феодальном замке, когда он просто встал, как вкопанный… о мятной медицинской чакре на его коже, почти того же оттенка, что и её ясные глаза… волосы, цвета нежного майского заката, контрастирующие с белоснежной кожей… и грудь, конечно. О, эти… эти… Он даже не мог придумать метафору! До сих пор, а ведь уже год прошёл! Так или иначе, женщину надо было брать. Соответственно, требовалась определённая стратегия, но её можно было придумать только опираясь на какую-нибудь теорию. Но кого можно попросить о совете? С кем вообще можно поговорить, чтобы потом никто не стал судачить о позорном поведении сына Сенджу? Отец — точно нет. Он бы сразу спросил, почему Тобирама уже тогда не сделал ему внуков, которые в будущем примут эстафету ненависти к Учиха. Хаширама? Он даже своей невесты стеснялся. Отворачивал её портрет к стене во время переодевания. Более того, брат давно провозгласил каждому, кому не лень, что он будет «беречь» себя до брака, словно какая-то принцесса. Те же ровесники? Ещё не до конца разобрались, как позвать кого-то на свидание, или уже умерли. И вдруг его осенило. Идея показалась гениальной, хоть она и потребовала некоторой подготовки. Моральной. Стоял прекрасный солнечный день, когда Тобирама наконец-то выследил наедине нужную ему чакру. Поблизости больше никого не было. — Эй, Учиха! — Я занят, — скорчил гримасу Изуна. Он рыбачил самодельной бамбуковой удочкой. — Что тебе угодно, Сенджу? — Говорят, — неловко начал Тобирама, стараясь компенсировать свою способность разговаривать уверенностью, — ты знаешь толк в женщинах. — Может быть и знаю, — протянул Изуна, подозрительно прищурившись. — Тебе-то что? Член потерял? Я это делаю ради неё, — напомнил себе Тобирама, — надо держать себя в руках. — Тебе не кажется, — начал он, перетасовывая в голове подготовленные аргументы, — что, на самом деле, о женщинах можно говорить только с врагами? О том, что происходит в постели, предпочитают не рассказывать. Никто не говорит и о том, как заполучить чужое романтическое расположение… Всё, чего можно добиться — это «женишься, а там разберёшься». За вопросы — несмываемый позор. Учиха даже вытаращился. — Даже у вас так? — Иначе я бы тебя две с половиной недели не искал, — огрызнулся Тобирама, скрестив руки на груди. За Изуной водилась репутация ловеласа. Все знали, что в поцелуях он миленьким девушкам не отказывал. — Мой брат — девственник несчастный, его тоже не спросишь. — М-да, — мрачно уставился на свою удочку Изуна. Вместо осуждения Учиха внезапно согласился. — Мой тоже. Я ему всё советую или жениться уже наконец, или к проституткам сходить, а он, видите ли, ждёт свою единственную! И сам не ебётся, и мне мозг выносит! — и в сердцах бросил удочку в реку. Изуна вздохнул и смерил Тобираму осторожным взглядом. — Ты, как я понимаю, — медленно начал, — хочешь договориться о личном перемирии, чтобы узнать о женщинах? — Убивать надо по-честному. Если же ты про меня пустишь слух, никто всерьёз не воспримет, — важно кивнул Тобирама, — и наоборот. То есть, наши репутации внутри кланов пострадать не должны, если будет утечка информации. — Друзей держи близко, а врагов ещё ближе, да? — Да. — А ты неплох, Сенджу. Но кто первый нападёт в этом перемирии, тот свинья. — Можем заверить у нотариуса. Составить и подписать пакт о мире между мной и тобой. — И пройти мимо храма, Сенджу. Попросим наложить проклятье на документ. Пусть, кто его нарушит, — Изуна задумался, — да пусть у него яйца отвалятся! И женщины чтобы ему не давали, вообще никакие, даже переодетые. Такой договор, — подумал Тобирама, — хрен нарушишь. Но ради Сакуры… чёрт, жизнь не жизнь, если я ни разу не увижу её подо мной, если не узнаю вкус этих сладких губ. — Пошли к нотариусу, — обречённо вздохнул Сенджу. — Тебе, что, прям настолько надо? — искренне удивился Изуна. — Любовь статусом не купишь, а холодной постелью не удержишь, — буркнул. — Нам шестнадцать, неужели тебе тоже совсем не надо? И поскольку от девственных старших братьев помощи не было никакой, отцы бы не поняли, а клан бы засмеял, то план действительно казался довольно логичным и разумным. Враг если и выдаст, то никто ему не поверит, но он и в спину нож не вонзит, поскольку это не по-мужски. Именно поэтому, как и следовало ожидать, Изуна решительно поднялся на ноги. Они составили и подписали чёртов договор тем же вечером, а потом прошли мимо храма, чтобы угроза самых страшных для мужчин проклятий мешала им нарушить обещанное. Нотариусу и священнику пришлось заплатить за молчание, потому что в обоих случаях произошло недопонимание — они решили, что Тобирама и Изуна это тайные любовники, и, к сожалению, никакие аргументы не помогли прояснить ситуацию. Священник и вовсе на угрозы что-то мечтательно пролепетал про прелесть мужской любви и ушёл молиться горным богам, чтобы те благословили столь прекрасный и искренний союз. — Как хорошо, что никто этому в любом случае не поверит, — мрачно прокомментировал Учиха. — Без обид. — Хоть в чём-то на репутацию наших кланов можно положиться, — не менее мрачно согласился Тобирама. От одной мысли, что постель можно делить с мужчиной, неприятно мутило. (…) Через неделю была предпринята первая вылазка в Танзаку-гай. Нужные предлоги для путешествия были предоставлены и одобрены. Старшие братья по счастливым стечениям обстоятельств отсутствовали, а отцов взяла гордость, что младшие готовы бесстрашно отправиться на задания в одиночку. Начали с ухаживаний. Изуна весь ранний вечер пытался заигрывать с танцовщицей в чайной, упорно её игнорируя. У него, конечно, ничего не получилось; девушка быстро потеряла интерес к их столику и пошла плясать перед другими. — Не понимаю, — растерялся Изуна. — Я же всё сделал как настоящий Учиха. — Мы здесь инкогнито, — пожал плечами Тобирама. — Она не поняла намёка. — А-а. Точно. В борделе повезло чуть больше — во многих комнатах не опускали занавески. Тобирама принёс бинокль. Изуна тоже. На ироничный вопрос: «глаза, что ли, перестали работать?» — ответ был: «а вдруг секс плохой, зачем мне его тогда помнить». Крыша под животами была неудобная — кто-то явно продешевил с черепицей, но использование чакры могло привлечь чьё-то внимание. Ни Сенджу, ни Учиха не хотелось объяснять, зачем они так внимательно подсматривают за одним из элитных борделей города, да ещё и вместе. Проститутка сначала долго целовалась с клиентом, потом не менее долго раздевалась — «Ты запомнил, как это снимать?», …чёрт. В следующий раз с Шаринганом посмотрю», «Твою мать, Учиха», «Иди в жопу, Сенджу», — а потом женщина поставила своего уже полностью голого клиента на колени и взяла в руку плётку. — О ками, — с ужасом прошептал Изуна. — Зачем? Мужик, вставай, ты чего? Проститука замахнулась, и удар звонко шлёпнул по потной коже. Даже с крыши соседнего дома виднелась свежая рана. Бинокль Изуны вывалился из рук на черепицу. Тобирама, не думая, не отрывая ошарашенного взгляда от зрелища, его поймал. — Пойдём другое окно смотреть, — глухо пробормотал Учиха. Он спрятал лицо в ладонях, чтобы наверняка. — Мне это в кошмарах будет сниться. Тобирама охотно согласился. Женщина может доминировать, это красиво, но лучше, чтобы она это делала без ущерба чужому достоинству: — О чём только думал этот человек? Зачем? — Я теперь тоже буду над этим размышлять, — слабо согласился очень побледневший Изуна, — всю жизнь, наверное. Они незаметно переметнулись по крыше к следующей незанавешенной комнате. Всё началось красиво — поцелуи, больше поцелуев, ага, надо уделить внимание шее… В общем, поначалу смотреть оказалось намного приятнее, но потом тоже возникли вопросы. — Зачем он её привязал к кровати? — с отвращением прокомментировал Тобирама. — Так неинтересно. Она же не может дать сдачи. Где в этом благородство? Изуна согласился: — Она худая, слабая, миниатюрная. Ей и так в наше время несладко живётся, а тут ещё и в сношениях связывают. Наигранное счастье проститутки и её громкие стоны тоже не внушили доверия, но немного разгорячили кровь. Дуэт врагов раскритиковал узлы клиента; работа была проделана дилетантская. Пока процесс шёл, успели также обсудить технику безопасности при связывании неприятелей, чтобы у таковых не отнялись руки, да и жизни. Решили, что проститутка всё-таки сумасшедшая. Несмотря на болтовню во время зрелища, к последней незанавешенный комнате Тобирама и Изуна подобрались вдвойне осторожно, потому что в штанах было немного тесно и очень неудобно. Ложиться обратно на крышу казалось пыткой. Они согласились, не без неудовольствия, что жизнь шиноби полна испытаний. Если обоим пришлось хотя бы немного оттопырить попы, чтобы лежать было чуть терпимее, никто друг друга не выдал. Как показала практика, на врагов, в отличие от ехидных братьев, можно положиться. — Зачем он полез к ней под юбку? — задумался Тобирама. — Это очевидно, — ухмыльнулся Изуна. — Чтобы зажечь спичку. — Что? — Я в спектакле видел! Одна женщина заигрывала с мужчиной. Она накинула на него свою юбку, хихикая. А когда сняла её, отпрыгнув, мужик сидел в той же позе, на коленях, и у него в пальцах была горящая спичка. — На какие ты спектакли ходишь, Учиха, — поморщился Тобирама. — Я хотя бы хожу, — огрызнулся тот. Спор в своём зачатке прервала проститутка. Когда мужчина вынырнул у неё из-под юбок, она подошла к окну и решительно задёрнула шторы. — Заче-е-ем? — недовольно простонал Изуна. — Чтобы спичка ярче горела, — сухо ответил Тобирама. (…) После принудительного побега в кусты, чтобы «облегчиться», было принято взвешенное решение немного выпить. — Я и без Шарингана эту плётку не забуду, — пробормотал Изуна, отхлебнув пива. — Ужас какой. Унизительно. Даже представить не могу… точнее могу, вот что ужасно, но категорически не хочу. — Он мог соскучиться по мягким рукам любимого отца или матушки, — без эмоции в голосе предположил Тобирама. — Тебя тоже секли? — М-м. — Какой рекорд? У меня тридцать один удар. — Кожаными розгами или прутьями? — Прутьями, конечно. — Если розгами, то семнадцать. — О-о-о, — сочувствующие протянул Изуна. Потом вспомнил, с кем общается, и переменил лицо в нейтральное положение. И не зря, потому что едва они оба, чтобы скрыть неловкое молчание, отхлебнули из кружек, в дверях бара показался, одетый под гражданского, но такой же взъерошенный, Учиха Мадара. Тобирама титаническими усилиями не поперхнулся, а вот Изуна не справился, поскольку точно знал, что именно может сделать этот яростный демон. «До свидания, планы о сексуальном образовании» — обречённо подумал Сенджу. Новопришедший мгновенно нашёл глазами их столик, опознал, и в три огромных, решительных, тяжелых шага оказался к ним впритык. «Брат, ты где?!» — что-то не по-мужски пискнуло в голове. — Вы что здесь делаете вдвоём? — прошипел Мадара. Тобирама сглотнул и взял себя в руки. Старый соперник брата был не страшнее той самой плётки. Проиграть ему не так стыдно, как наблюдать за проститутками с Изуной. Градация страха и позора в его жизни переменилась навсегда за один вечер. — Только с настоящим врагом можно говорить о женщинах, — торжественно начал Тобирама. По иронии, он держал кружку, словно провозглашая тост, — ибо только он может тебя понять. Настоящий враг — это настоящий соперник, вы с ним равны, и знаете другу друга лучше, чем собственных членов семьи, поскольку вас связывает нерушимая связь, толкающая разрешить бесконечное состязание. Но оно не имеет конца, ибо единственный конец — есть отчаяние. Кто я без Изуны? Человек без цели. Кто он без меня? Всего лишь Учиха. Сравнивая нас вместе, нас и ставят вместе, оттого мы и кажемся больше, сильнее, чем мы есть. — Я доверяю своему настоящему врагу намного больше, чем союзнику, — подхватил Изуна так же решительно и тоже поднял кружку. Видимо, вспомнил, с кем брат на речке много лет назад развлекался, и решил, что терять уже нечего, (кроме девственности). — Только он меня осудит открыто, когда я не прав. Только он укажет мне на слабости, чтобы я стал интереснее и изобретательнее в бою. Только он не усомнится перед ударом и подарит мне благочестивую смерть, — Изуна выдержал театральную паузу. — И только с ним можно, по-товарищески, пойти вместе к проституткам. Мадара, вытаращившись, открыл было рот, но вдруг в тот же бар зашёл переодетый под гражданского Хаширама. Он замер в дверях. Взглянул на остолбеневшее от такого поворота событий лицо Мадары и решительно-пьющий вид младших братьев, всё ещё с кружками как для тоста, что-то про себя решил, и, схватив старшего из Учиха под локоть, потащил того обратно к выходу. — Да пойдём, они тоже учатся… — А вдруг они трахаются! — вскипел Мадара. — Если Изуна не сверху, я их обоих убью! — Они тоже теперь думают, что мы трахаемся, — весело заметил Хаширама. — Так чему ты радуешься?! Мы смотрим вместе, как люди трахаются, это другое. — А когда ты мимо своего члена промахнулся и- — Заткнись! Старшие братья скрылись в дверях. Тобирама и Изуна обменялись взглядами и прекрасно друг друга поняли. — Выпьем? — слабо предложил Учиха. Они выпили. «Чего только не сделаешь ради женщины своего сердца» — горестно думал Тобирама, проснувшись дома с тяжёлым похмельем. А ему ещё перед братом оправдываться…