Мари и Оливье

      Расставшись с Оливье, Мари первым делом прошмыгнула в свою комнату, чтобы успеть переодеться к ужину. Ее щеки пылали. Что она натворила? И что теперь будет? А если?.. Нет, Оливье просил ему верить, и его голос звучал успокаивающе. Значит, надо набраться терпения и ждать завтрашнего вечера. Легко сказать – ждать! Ему нужно многое ей сказать, но что? И почему он ничего не ответил на ее признание? Нет, нужно ждать… Ждать! Как же это тяжело! И даже поговорить сейчас не с кем…       Сменив мужской костюм на платье, Мари вышла во двор. К ней навстречу уже бежала Альенора:       – Мари, там тебя сестра Соланж искала.       Девушка чуть похолодела, но постаралась ничем не выказать своего волнения:       – Давно?       – Да нет, быть может полчаса назад. Она спросила, видела ли я тебя, я ответила, что ты, должно быть, пошла к себе в комнату. Иди скорее к ней, а то тебя накажут!       Мари вздохнула с облегчением: «Полчаса – это не так страшно. Тут можно легко придумать объяснение».       – Спасибо, Альенора, милая! Я сейчас схожу к ней, – она вдруг крепко обняла девочку, притянув к себе: – Альенора, отчего ты еще такая маленькая?       – Мари, я вовсе не маленькая! – запротестовала подруга.       – Маленькая! – Мари засмеялась и легонько тронула девочку за кончик носа. Последнее время, она действительно чувствовала себя намного взрослее Альеноры. К тому же у нее теперь была своя тайна! Но поделиться ею она не могла. – Ты даже не представляешь, насколько ты – еще маленькая! Ну, пойдем в трапезную, хотя я совсем не голодна…       Альенора растерянно посмотрела на старшую подругу, отличавшуюся обычно отменным аппетитом:       – Мари, что с тобой? Последнее время ты – какая-то странная! Ты не больна?       Мари в ответ лишь вздохнула и отрицательно покачала головой. Хотя, если вспомнить, что в романах любовь порой называли болезнью, Альенора, возможно, не так уж и неправа. В трапезной Мари первым делом отыскала сестру Соланж:       – Сестра, вы хотели меня видеть?       – Да, дитя мое, я хотела взглянуть на вашу вышивку, вы все никак ее не закончите. И мне нужны были помощницы, чтобы накрыть на стол. Где вы были? – строго спросила монахиня.       – У себя в комнате, сестра. Я хотела помолиться, чтобы подготовиться к исповеди.       – Я посылала за вами, почему вы не отворили?       – Должно быть, я задремала и не слышала, как в дверь стучали, – Мари потупила голову и присела в реверансе.       Сестра Соланж покачала головой:       – Ох, никакого с вами сладу нет! Завтра воскресенье, с понедельника всю неделю будете помогать мне на кухне и чистить овощи. А завтра не получите воскресного пирога с яблоками и вместо сидра будете пить воду. Ступайте.       Девушка вновь присела, порадовавшись, что легко отделалась, и пошла ужинать.       В тот вечер Мари долго не могла уснуть: ей не давали покоя мысли о том, что произошло с ней за последние недели. Она внезапно поняла, как много Оливье для нее значит. Поначалу ей просто нравились их встречи, их совместные поездки к морю. С шевалье было куда интереснее, чем с монастырскими подружками: он много знал и столько мог всего рассказать. Ей льстили его внимание и предупредительность: словно ее вторая тень, он неизменно оказывался рядом в нужный момент, чтобы подать руку, подсадить в седло или помочь спешиться. Он давал так необходимую ей свободу и в то же время очерчивал четкие рамки, преступать которые было нельзя ни при каких условиях. Удивительно, но у Мари, отличавшейся довольно строптивым и независимым характером, это почему-то протеста не вызывало и даже нравилось: Оливье делал это так естественно, а ощущавшаяся в нем сила характера успокаивала, давала опору и позволяла чувствовать себя рядом с ним защищенной.       Девушка всё чаще отмечала про себя, что молодой человек был на редкость красив. Она украдкой любовалась его глазами, меняющими оттенок в зависимости от его настроения, руками, такие сильными, но с тонкими и изящными пальцами, черными вьющимися волосами…       При этом довольно быстро Мари, которая была наблюдательна по натуре, отметила в поведении шевалье некоторые странности. Всякий раз, когда ему случалось коснуться ее или когда она сама пыталась поцеловать его при встрече так, как привыкла поступать с отцом, многочисленными кузенами и кузинами или монастырскими подружками, Оливье весь натягивался, будто струна, и пытался чуть отстраниться.       Когда это случилось впервые, Мари решила, что ей, должно быть, показалось. Но когда подобное произошло вновь, девушка удивилась. Она стала исподволь провоцировать подобные ситуации, и всякий раз реакция шевалье повторялась. Мари задалась вопросом, неужели ее прикосновения неприятны Оливье. Или это оттого, что он считает ее ребенком? Которого он, взрослый мужчина, попросту не воспринимает всерьез… Девушка стала испытывать досаду.       Сегодня на мачте все вновь повторилось. И это стало последней каплей. Там, на ванте, переполненная счастьем, она обернулась в стремлении поделиться с Оливье своей всепоглощающей радостью. Ее губы вдруг почти коснулись его губ, она непроизвольно подалась к нему… Девушка закрыла глаза и замерла: сейчас их уста сомкнутся и…ничего! Теперь сомнений быть не могло: Оливье вздрогнул и отстранился настолько, насколько позволили его вытянутые до предела руки.       Мари почувствовала, как ее кольнула обида. И все же дуться в тот момент было бы глупо. И думать об этом тоже совсем не хотелось. Вокруг было столько всего интересного! Хотя, поведение Оливье в который раз ее задело. Ну что ж… Ну и пусть… Не очень-то и хотелось! Не очень хотелось чего? Она пока не могла подобрать для этого слов. Открывшийся прямо под ногами вид полностью ее захватил. Стоя на марсе, Мари с восторгом ощутила, что у нее будто выросли крылья. Страха не было, напротив, она чувствовала необычайную легкость в теле и словно парила над морем в окружении чаек.       А после спуска… Что это? Пытаясь поймать ее шляпу, Оливье, кажется, подвернул ногу. Она успела заметить гримасу боли на его лице, прежде чем ему удалось ее скрыть. Мари испугалась, ее обиды вмиг испарились. Почти совсем. Все ведь случилось из-за нее! Но она совсем не хотела сердить Оливье и не хотела, чтоб он ушибся. Те невиданные огромные рыбы выпрыгивали из воды и с плеском ныряли обратно, будто дразнили... Это было так необычно, ей непременно нужно было как следует их разглядеть! Во всем виновны они…       Оливье подал ей шляпу, Мари машинально взяла ее, в голове вертелось одно: «Нужно скорей что-то делать. Нужен лекарь. Может позвать на помощь того моряка?». Едва она двинулась с места, рука Оливье в ту же секунду схватила ее за локоть. Девушка совершенно смутилась. Как же она забыла про эту проклятую шляпу? Она едва не навлекла на Оливье неприятности! Он был недоволен, и это – не удивительно. Он старался не показать, но в его голосе явно слышались те неприятные нотки, как тогда, на берегу в Аррадоне. И ему было больно, она это видела! Чтобы ее удержать, ему пришлось даже вскочить. Почему, ну почему с ней вечно выходят такие истории?       Как теперь он пойдет ее провожать? Все так ужасно, так нелепо случилось! Мари в отчаянии кусала себе губы. Оливье попросил моряка принести ему трость… Можно подумать, с тростью не больно идти! А может пусть тот моряк и проводит ее до порта? А там она дойдет, там же рядом... Надо сказать Оливье… Девушка открыла было рот, но молодой человек это тут же заметил и чуть качнул головой, она осеклась. Ну вот, она опять едва не наделала глупостей! Он же предупреждал, на корабле его действия не обсуждаются. И она обещала выполнить условие…       На капере ее ждал новый сюрприз, весьма неприятный. Они встретили женщину, с которой Оливье явно был знаком. Сколько ей могло быть лет? Должно быть, одного возраста с Оливье, а может чуть постарше, но еще молода и хороша собой. И явно не простолюдинка и даже не мещанка.       Дама первой заметила шевалье и сразу подошла к нему, не обратив ни малейшего внимания на Мари, словно та была пустым местом! Зато протянула Оливье руку для поцелуя, и он совсем не отшатнулся, как это бывало с Мари! От возмущения девушка не придумала ничего лучше, как стать в стороне и демонстративно разглядывать окружающий пейзаж. Внутри у нее все кипело.       Она понимала, что выдала бы себя, вмешавшись в беседу. В итоге шевалье оказался к ней спиной и простоял так всю дорогу. Мари не могла видеть его реакции на собеседницу, поэтому пыталась себе это представить, и то, что рисовало воображение, ей совсем не нравилось.       Что говорил Оливье и говорил ли вообще, Мари слышно не было. Зато она ясно видела, что дама трещала без умолку, но слов было не разобрать. Мари принялась незаметно рассматривать женщину. На той было совершенно непримечательное, на первый взгляд, суконное дорожное платье, плащ с капюшоном… Но плащ был отделан мехом, а на голове у нее была шикарная шляпка с пером.       Тут капер качнулся на волне, дама потеряла равновесие – или только сделала вид – и Оливье подставил ей руку. Край юбки, обшитый серебряной тесьмой, при этом приподнялся, открыв глазам Мари красный шелковый чулок с вышитой стрелкой и ладный башмачок, отороченный мехом... Таких красивых, добротных и дорогих вещей в монастыре у Мари не было. Ей так нравилось носить мужской костюм, но сейчас она с радостью променяла бы его на платье! Даже на то, их монастырское…       Инстинктивно Мари поняла, что женщина имеет большой опыт общения с мужчинами: она держалась уверенно, много смеялась и бросала на Оливье игривые взгляды, как если бы предъявляла на него права! Мари вдруг почувствовала себя так, словно у нее попытались отнять что-то очень дорогое. За те без малого два месяца, что длились их встречи с Оливье, она настолько привыкла к его присутствию в своей жизни, что ей стало казаться, что он был и будет в ней всегда. И тут вдруг ощутила, что ее мир – хрупок и в любую секунду может рухнуть. Хуже всего было осознавать, что поделать она ничего не может!       Как же ей захотелось вцепиться женщине в волосы и исцарапать ей лицо! О, с каким наслаждением она бы сейчас это сделала! Мари сжала пальцы так, что ногти вонзились в ладонь, а затем поднесла кулак ко рту и закусила, делая вид, что просто стоит в задумчивости. Как же так? От беспомощности и бессилия на глаза навернулись слезы.       Капер, наконец, причалил к пристани, дама села в поджидавшую ее карету и укатила. А Мари все никак не могла успокоиться: она злилась на себя, на даму, на Оливье…       Девушка изо всех сил старалась не подать виду, но все же искоса поглядывала на Оливье. Молодой человек явно прилагал усилия, чтобы идти прямо, но Мари заметила, что он прихрамывает. «Ведь это из-за меня он сейчас страдает! – ей захотелось хоть как-то загладить свою оплошность. – А если отвести его в нашу лечебницу? И там я смогу его навещать...»       Но Оливье отказался от ее помощи, и сдержаться уже совсем не стало мочи. Почему он не хочет пойти с ней в больницу? Он все еще злится на нее из-за ноги? Из-за шляпы? Но ведь и Мари есть, за что на него сердиться, а сейчас она просто хочет помочь! Может, он просто спешит? Его извинения – пустая формальность. Наверняка на капере он и та дама договорились о свидании… Это же очевидно! Мари в его глазах – лишь забавный ребенок, разве шевалье способен задуматься о ее чувствах? Что ж, если Оливье предпочитает общество подобных женщин, Мари прекрасно проживет и без него, и незачем ее провожать. Он больше ее не увидит!       «Я люблю вас!» – кто это говорит? Боже правый! Ведь это она сама! Как же она раньше этого не понимала? И что теперь Оливье о ней подумает? Не все ли уже равно?! Мари растерянно смотрит на руку молодого человека, неожиданно крепко удерживающую ее собственную. Он держит ее мягко, но так, что вырваться нет никакой возможности. В пылу эмоций она еще пытается, но ее усилия тщетны. Только бы он держал ее вот так и никуда не отпускал. Никогда!       Она поднимает голову, ее глаза встречаются с синевой его глаз. Он смотрит недоверчиво, удивленно, но в его взгляде есть что-то еще. Только бы он смотрел на нее вот так всегда!       Он не расслышал ее признания? Быть не может! Что ж, она повторит, ей не трудно: «Да, я люблю вас!». Она старается произнести это с вызовом, но ее голос предательски дрожит, а на глазах опять выступают слезы… Да какая теперь разница?! И довольно с нее! «Уходите, видеть вас не желаю!» Не уходит и руки не отнимает. Она больше не делает попыток освободиться.       «Я прошу вас верить мне и не совершать безрассудных поступков. Обещаете?» Она обещает, она верит. «И все же, что он хочет ей сказать?» Мари, наконец, сморил сон.       Произошло это почти с рассветом.