***
За всеми этими размышлениями Оливье не заметил, как добрался до линкора. Корабельный лекарь осмотрел его ногу и подтвердил то, что шевалье уже понял сам: вывиха не было. Бальзам на травах и наложенная врачом тугая повязка сразу принесли облегчение, благодаря им он смог двигаться почти свободно, а через неделю должен был окончательно забыть о происшедшем. Остаток вечера прошел без особых событий, а наутро принесли почту. Едва взглянув на письмо, молодой человек сразу узнал почерк отца. Похоже, его семью преследовал какой-то злой рок: из дома пришло новое печальное известие, второе за такой короткий срок – брат Роже скончался от лихорадки, перекинувшейся на Пикардию из Англии. Отныне Оливье – виконт и единственный наследник. Отец повелевал ему незамедлительно подать в отставку и прибыть в Ля Фер. В конце Ангерран писал, что присмотрел ему невесту: пришло время сыну подумать о женитьбе и продолжении рода. Оливье почувствовал, как по спине пробежала дрожь и ему стало трудно дышать. Он опустил руку с письмом на стол, а второй осенил себя крестным знамением. Молодой человек уже готов был подумать, что сам своими мыслями накликал эту беду на свой род, но понял, что письмо ушло из поместья не менее трех недель назад. А значит, брат умер и того раньше – тогда, когда подобных помыслов у него быть не могло. И все же в этом внезапном известии из дома виконту ясно почудилось вмешательство свыше. Радости он не испытывал, горя – наверное, тоже: второй брат, как и первый, был почти чужим. А вот для отца это – большой удар: всего за пару месяцев потерять двоих сыновей, одного за другим. Ангерран прямо не говорил об этом в письме, но теперь все надежды он мог возлагать только на Оливье. Но сам Оливье, сможет ли он их оправдать? К роли наследника его никто не готовил. Впрочем, теперь это не имело значения. Значение имел только его долг. И его он обязан исполнить с честью, чего бы ему это ни стоило. Виконт сел за стол, написал прошение об отставке и попросил вернувшегося капитана де Разийи принять его безотлагательно. Как ни хотелось капитану оставить при себе своего лейтенанта, на которого он возлагал большие надежды, сложившиеся обстоятельства выбора ему не оставили. Он лишь просил Оливье задержаться еще на две недели, чтобы успеть назначить нового помощника и ввести его в курс дела. «Ну что ж, – мысленно прикинул Оливье, – сегодня четвертое октября, значит, в Ля Фер можно будет выехать утром девятнадцатого. Теперь, главное – Мари». Виконт вдруг осознал, что в конце письма отец сообщал, что нашел ему невесту. Отец прав: ему пора подумать о женитьбе, но ни о какой иной жене, кроме Мари Эме де Роан-Монбазон, речи для него идти не может! И жениться ему следует прямо сейчас, еще до отъезда: отсутствовать придется долго. А ведь и для Мари могли подыскать жениха – одна эта мысль в очередной раз внушила ужас. Но пойти против воли отца? Отец, скорее всего, будет рад близко породниться с Роанами, или Оливье ничего не смыслит в генеалогии, но вот подобное своевольничание Ангерран не одобрит. Оливье еще раз содрогнулся при мысли о том, что все произошедшее – возможно, ни что иное, как прямое указание небес на то, что ему следует делать. Но не ошибается ли он в своих выводах? Виконт остро ощутил потребность в совете. (1) Александр Дюма «Изабелла Баварская», глава 16. Перевод откорректирован автором.Глава 13. Письмо
29 сентября 2021 г. в 19:02
Простившись с Мари, Оливье, превозмогая боль, пошел обратно в порт и там, в четвертый раз за день, сел на капер. Впрочем, боль хоть и не ушла совсем, сейчас отступила куда-то в самую глубь сознания. Всю дорогу он просидел на палубе, опершись на фальшборт и подставив лицо ветру, обдававшему щеки солеными брызгами с моря. Мысли путались. Кто мог предположить, что встреча с баронессой де Лангль – да еще в присутствии Мари – окажется вдруг счастливой? Хотя, сама баронесса, узнай она каким-то чудом об этом, немало удивилась бы, ведь ее случайное столкновение с шевалье де Ля Фер имело совсем не те последствия, на которые она рассчитывала.
И все же, Оливье был в смятении. Неужели то, о чем он не смел даже мечтать, осуществится? «Нет, вздор! Вы, сударь, витаете в облаках, в вашем возрасте это – уже смешно. Мари – совсем еще дитя, не может быть, чтобы она говорила всерьез. Это – всего лишь очередное ее сумасбродство, каприз». Молодой человек еще не получал подобных признаний и сам никогда их не делал. Потому сейчас, услышав заветные слова от любимой женщины, не сразу поверил, что это – не сон.
«Я для вас – всего лишь ребенок!», – выходит, она не забыла его отказ обсуждать с нею рыцарские романы. И это, похоже, не на шутку задело ее. Но как мог он говорить на эту тему с ней?! Дело здесь было отнюдь не в ее возрасте, а в его чувствах. То, что такие же чувства могли быть и у нее, казалось ему немыслимым.
«Что, если она сказала правду? Неужели маленькая мадемуазель выросла?» В своем столь юном возрасте Мари не переставала его удивлять. В том числе и тем, что, помимо непредсказуемости, в ее словах и действиях присутствовала невероятная внутренняя свобода, и ему рядом с ней было необыкновенно легко. Шевалье был готов побиться об заклад, что, когда она почти выкрикнула ему там у стены: «Я люблю вас!», в ее глазах блестели слезы. Но сделав признание первой, она ничего не ждала от него в ответ, и не удержи он ее, скрылась бы за стенами своего монастыря, возможно, навсегда.
А ведь он был готов похоронить свою тайну в самой глубине своего сердца и никогда, ни словом, ни жестом не оскорбить Мари любовью, на которую, как ему казалось, у него не было прав. «Однако, сударь, вы – болван и слепец! В вашей деликатности вы зашли слишком далеко! Как могли вы при этом не разглядеть ее чувств и вынудить юную невинную девушку признаться вам первой?», – Оливье с силой сжал обшивку фальшборта: молодой человек был крайне зол на самого себя.
Но сейчас, когда Мари столь доверчиво открылась ему, разве мог он это доверие обмануть? Он сам втянул ее в эту авантюру, которую, возможно, не стоило и начинать. Как же может теперь он ее отпустить, как может отдать другому? Нет, отступать было некуда: он любит ее и должен жениться на ней. Это решение неосознанно пришло к нему еще там, у калитки, когда он просил Мари верить ему и не совершать безрассудств. Сейчас он лишь признал его очевидность, и все вмиг стало легко и просто.
Ситуация при этом простой отнюдь не была. Кроме руки и сердца Оливье по-прежнему не мог предложить своей избраннице ничего. Правда, граф де Бражелон, его дядя, планировал отписать свой домен ему. Но Огюст был еще далеко не стар. Оливье был очень привязан к дяде и надеялся, что тот проживет еще долго. Шевалье вдруг очень захотелось поговорить с ним: даже, если тот мало чем мог сейчас ему помочь, молодой человек знал, что дядя всегда поймет его и поддержит. Но ехать сейчас следовало, прежде всего, к отцу, заручиться его согласием на брак, а затем подавать в отставку и просить у герцога де Роан-Монбазон руки его дочери, надеясь, что тот не откажет.
Род Ля Фер, который вел генеалогию от сеньоров де Куси, ничем не уступал роду де Роан-Монбазон. Несмотря на то, что сам фьеф де Куси уже больше ста лет, как отошел французской короне. Что же касается титулов, сеньоры де Куси всегда относились к ним с пренебрежением, справедливо полагая, что кровь – важнее королевской милости: первая являлась константой, получаемой дворянином навечно по праву рождения, вторая была переменчива, и ее легко можно было лишиться. Девиз де Куси, который одни считали самым скромным, а другие – самым высокомерным, возник не случайно: «Ни принц, ни герцог – Боже упаси, зовусь сеньором де Куси»(1).
Сложнее всего было с состоянием. Если отец благословит их брак – а нет оснований думать, что дочь Эркюля де Роан-Монбазон не устроит его в качестве невестки – сможет ли он выделить что-то из своих владений младшему сыну? Учитывая, что сыновей у Ангеррана де Ля Фер теперь осталось только двое.
Перспектива встречи с отцом не пугала, хотя и внушала некоторый трепет. Нрава старый Ангерран был крутого. Однажды – Оливье тогда как раз заканчивал коллеж – во время его приезда в графских лесах поймали браконьера. Граф, наделенный правом верхнего и нижнего суда, лично судил бедолагу. Тот нарушил закон, и вина его сомнений не вызывала, поэтому вердикт был коротким: «Повесить!». Оливье вместе с братьями должен был присутствовать и на суде, и на казни. Отец рассудил, что младшему сыну тоже будет полезно узнать не на словах, в чем заключается не только право, но и первостепенный долг верховного судьи провинции.
Юноша стоял, невероятным усилием воли сдерживая подступающие к горлу приступы дурноты, но внешне его лицо оставалось абсолютно бесстрастным. Только сделалось смертельно бледным. Одобрительный взгляд отца дал понять сыну, что тот с честью выдержал испытание. Но про себя Оливье в тот момент почувствовал облегчение оттого, что не он наследник рода, и, значит, подобными вещами ему заниматься не придется.
И вот теперь он почти об этом сожалел. Будь он виконтом, вопрос женитьбы на Мари решился бы сам собой. Роль первой дамы провинции подошла бы ей как нельзя лучше, и она прекрасно бы с нею справилась, а впоследствии могла быть представлена и ко двору. Но что толку думать о том, что не осуществимо? Как бы там ни было, сейчас нужно ехать к отцу в Пикардию.