Мари и Оливье

      Париж, куда она добралась хмурым ноябрьским вечером, показался Мари на редкость мрачным и унылым городом. Впрочем, ей было не до того, чтобы любоваться видами из окна кареты: нескончаемая тряска в дороге, занявшей около трех недель, до крайности вымотала молодую женщину. Когда экипаж въехал на столичную мостовую, ее уже попросту мутило, и она с нетерпением ждала момента, когда сможет, наконец, оказаться в своей постели и отдохнуть. Дома, мелькавшие за окном, только усиливали неприятные ощущения, поэтому она велела горничной опустить кожаные шторки и в изнеможении прилегла на подушки.       Но вот карета остановилась у парадного входа в особняк герцога де Роан-Монбазона на улице Бетизи неподалеку от Лувра. В иное время Мари резво выпрыгнула бы во двор без чьей-либо помощи, но теперь ей пришлось дождаться, пока сопровождающий ее слуга соскочит с козел, где он сидел рядом с кучером, и откроет дверцу. Только тогда, опершись на почтительно предложенную ей руку Жака, она смогла сойти на землю.       Вдохнув свежий осенний воздух, Мари сразу почувствовала себя лучше и, подобрав юбки, стремительно поднялась на крыльцо мимо склонившихся в поклоне лакеев в ливреях. Они распахнули перед ней двери, и Мари вошла в нижнюю залу с натертым до блеска мозаичным паркетом и богато украшенной позолотой лепниной на стенах. Вот она и дома! Увы, сейчас она все отдала бы за то, чтобы вернуться обратно в Ваннский монастырь.       Навстречу Мари по по широкой мраморной лестнице, белой, с массивной балюстрадой, уже спускался отец. Дочь быстро приблизилась к нему, обняла за шею и поцеловала. Ответив на поцелуй, Эркюль тут же отстранил ее и принялся рассматривать оценивающим взглядом:       – Ну-ка, дочь моя, дайте на вас взглянуть! Вы стали настоящей красавицей, хоть и выглядите с дороги неважно. Долго же вы добирались! Я ведь велел Жаку не задерживаться.       Мари в ответ лишь пожала плечами и, демонстративно поджав губки, протянула:       – Было бы странно, отец, если бы проведя столько времени то в тряске, то на ужасных постоялых дворах, я выглядела бы иначе. Дороги размыло, у кареты сломалось колесо… Мне кажется, мы ехали целую вечность! Я просто с ног валюсь от усталости.       Привыкшая к сомнительным комплиментам отца, отличавшегося излишней прямотой, Мари пропустила его слова мимо ушей. Но решила ответить жалобным тоном – излюбленный с детства прием, который она успешно применяла, когда хотела скрыть свои чувства или добиться своего. Мари любила отца, но в тот момент была слишком утомлена долгой дорогой и находилась во власти тревоги, вот уже три недели не покидавшей ее. Поэтому сейчас она не испытывала ничего, кроме раздражения и обиды на то, что герцог так не вовремя забрал ее из монастыря.       – Ну, так ступайте отдыхать, – ответил герцог, – я распорядился приготовить вашу спальню. Выспитесь, как следует, в ближайшие дни у вас будет много дел. Прежде всего, вам необходимо заняться вашим гардеробом – двадцать пятого числа сего месяца наш король дает бал по случаю пятой годовщины своего бракосочетания, и я крайне рассчитываю на то, что на нем вы произведете должное впечатление. У меня для вас отличные новости. Шарль д'Альбер герцог де Люин оказал нам честь, попросив вашей руки.       Мари чуть нахмурилась – она совсем не рассчитывала, что ей придется вести этот разговор, едва переступив порог отчего дома – и тут же снова капризно надула губы:       – Отец, но я пока не хочу замуж! Вы, должно быть, забыли, мне нет еще семнадцати. И я совсем не знаю этого герцога… как его?... де Люина. Представьте нас для начала друг другу, и обещаю, я непременно над этим подумаю… Через год-другой! А тем временем для меня, возможно, отыщется лучшая партия…       В ответ герцог едва не задохнулся от возмущения, опешив от того, что новость произвела на дочь эффект прямо противоположный тому, на который он рассчитывал:       – Мадемуазель, да вы с ума сошли! Вас и в монастыре не отучили перечить отцу? В таком случае, мне, очевидно, следовало забрать вас оттуда раньше. Но я наивно полагал, что там прививают смирение и повиновение родительской воле! Конечно, род герцога значительно уступает нам в знатности, но, да будет вам известно, после того, как был устранен этот выскочка Кончини, де Люин возвысился так, что стал фаворитом Его Величества! Именно он хлопотал для вас о месте фрейлины королевы Анны.       – Пффф! – фыркнула Мари, слегка удивленная тирадой отца и сопровождавшим ее гневом. С самого начала разговора она явственно ощущала какую то перемену в его отношении к ней, но никак не могла понять в чем причина. – Это вполне могла сделать и моя крестная, вдовствующая королева Мария Медичи…       – Могла бы, но после того, как было покончено с ее любимцем Кончини, и гражданской войны, которую она нам устроила и в которой потерпела поражение, ее влияние на сына уже далеко не столь велико: сейчас король во всем слушает герцога. Его авторитет при дворе – безмерен! Кстати, удивительно, что в свои сорок два года герцог до сих пор холост, хотя, смею уверить, недостатка в претендентках у него нет. Вот только с тех пор, как он увидел ваш портрет, он, представьте себе, и слышать ни о ком не желает, кроме вас! – с гордостью заключил Эркюль.       Мари демонстративно возвела глаза к небу:       – Сорок два года?! Да он почти втрое старше меня и всего на десять лет моложе вас! Отец, неужели вы настолько мало любите свою дочь, что готовы отдать ее замуж за мужчину, годящегося ей в отцы?       – Дочь моя, вы устали с дороги и сами не понимаете, что говорите. Герцог – мужчина в полном расцвете сил. Да и будь он хоть глубоким стариком, все, что должно вас интересовать – это его положение при дворе и будущее, которое он способен вам обеспечить. Но Мари не зря мне говорила, я слишком вам потакал, и вот, извольте, результат!       Дочь ошарашенно посмотрела на отца:       – Отец, Мари – это я! Я говорила с вами обо мне? Я, кажется, схожу с ума…       – Речь не о вас, мадемуазель! Я имею в виду Мари д‘Авогур, герцогиню де Монбазон, вашу мачеху. Я не писал вам об этом, но около года назад я женился, и недавно у вас родилась сестра. Именно поэтому герцогиня сейчас не в Париже, а осталась в замке Кузьер, куда несколько месяцев тому уехала рожать.       Это был удар. Мари закусила губу: у нее есть мачеха, так вот отчего отец к ней так переменился! Это было непредвиденно и вызвало досаду: кто бы мог подумать, что спустя столько лет после смерти матери отец вновь решится связать себя узами брака и обзавестись новым потомством. Что ж с этим придется считаться и, вероятно, сменить с родителем привычную тактику поведения. Но в данный момент ей хотелось лишь одного: поскорее прекратить эти утомительные пререкания, поесть и зарыться под теплое одеяло в мягкой постели.       Мари изобразила на своем лице вымученную улыбку – на другую у нее просто не было сил, – и сделав шаг к отцу, вновь обняла его:       – Отец, умоляю, к чему сейчас этот спор? Я голодна и едва держусь на ногах после дальней дороги! Я всегда относилась к вам с надлежащим дочери почтением. Обещаю делать это и впредь. Дайте мне лишь немного времени! Надеюсь, вы не планировали вести меня к венцу прямо нынешним вечером?       Эркюль рассмеялся и обнял дочь за плечи.       – Разумеется, нет, нам так или иначе потребуется не один месяц, чтобы все подготовить. Ну полно, ступайте к себе, – примирительным тоном, смягчившись вымолвил герцог. – Я сейчас распоряжусь, чтобы вам принесли поесть. Отдохните с дороги, и завтра вам все покажется в ином свете. Уверен, герцог вам непременно понравится. Я пекусь исключительно о вашем благе, о такой партии можно только мечтать! Портные придут завтра утром.       Отец поцеловал дочь в лоб, и, облегченно вздохнув, Мари поднялась к себе в спальню. Ну что ж, несколько месяцев в запасе у нее точно есть, дальше будет видно. Этого времени Оливье должно хватить, чтобы за ней приехать. Зачем ей этот сорокадвухлетний старик, когда у нее есть молодой и красивый муж, любящий и любимый?       При мыслях о муже у Мари перехватило горло: ее вновь охватило чувство тревоги. Самое ужасное было в том, что она теперь далеко и бессильна что-либо предпринять. Но не будет же его болезнь длиться вечно! Лекарь ведь говорил… А прямой наследник рода де Куси – это не какой-то там захудалый де Люин, будь он хоть трижды фаворит короля. Тем более, что их брак с Оливье уже заключен, а супружеский долг исполнен!       Молодая женщина поднесла руки ко лбу, стремясь удержать воспоминания, устремившиеся к их ночи любви, и ее лицо озарила мечтательная улыбка: как ласков, как бережен был с ней Оливье! Как бы она хотела вновь оказаться в объятиях его сильных и любящих рук и, прижавшись к нему, ощутить тепло его тела! Вновь увидеть совсем рядом его глаза с пляшущими в них отблесками камина, вглядывающиеся в ее лицо напряженно и нежно, такие близкие и родные... Обрести это ни с чем не сравнимое чувство защищенности, которое испытывала только рядом с ним... Мари нестерпимо остро ощутила, как же сейчас ей его недоставало! Глаза защипало... Она грустно вздохнула и смахнула с ресниц нависшую на них слезу.       Ничего не поделать, нужно набраться терпения: признаться во всем прямо сейчас, когда мужа не было рядом, духу ей не хватало. В особенности после того, как она обнаружила изменение в отношении к себе со стороны отца и выяснила, что, а точнее, кто за этим кроется. Конечно, она непременно обо всем расскажет, если совсем не будет иного выхода и отец попытается официально объявить герцога ее женихом. Она не допустит, чтобы по приезду Оливье нашел ее обрученной с другим. Но пока до этого не дошло, лучше просто тянуть время.       Мари скинула дорожный плащ и обессиленно опустилась в кресло, стоявшее почти вплотную к камину, в котором жарко пылал огонь. Она с видимым удовольствием вытянула к нему ноги, отогреваясь от осенней сырости, сопровождавшей ее на протяжении всей дороги. Лакей сразу подал ей ужин в изящной посуде из фамильного серебра, сервировав его на стоящем здесь же небольшом резном столике из красного дерева с вощеной столешницей. Мари с аппетитом съела дымящийся суп и отхлебнула глоток легкого вина, но едва она притронулась к ломтику паштета из фазана, как почувствовала, что ей опять становится дурно. Она отодвинула бокал и тарелку в сторону, позвала горничную и велела себя раздеть. После чего с наслаждением повалилась на мягкую перину и, шепча: «Я дождусь его, госпожа Изабо, я дождусь!» – тотчас же крепко уснула.